Текст книги "Москва – Тбилиси"

– Дядя Хорен…

– Что?

– Может, махнуть в Ленинакан или, не знаю, куда-нибудь еще, короче, исчезнуть на время….

– Нет, Сандрик, именно этого они и ждут. Но ты молодец, переживаешь за дядю.

– А как же иначе? Не только же о своей шкуре печься!

Хорен обнял меня еще раз:

– За меня будь спокоен. Не такой уж я беззащитный, как им кажется… Ну, иди уже, а то Григор улетит без тебя.

* * *

Благодаря Григору я благополучно долетел до Москвы без документов. Во «Внуково» люди Андрея Панова встретили меня у трапа и беспрепятственно провели в аэропорт.

И вот я в Москве. Война между Россией и Грузией 2008 года уже произошла, и я был готов к недоброжелательству и агрессивным настроениям. Гражданам Грузии визы не выдавались. Доступ к российским торговым рынкам для грузинских товаров был закрыт – даже боржоми исчез с прилавков.

Андрей Панов владел хорошо организованной мафиозной сетью крупного «черного» бизнеса. Если более конкретно, он был связан с грузинскими контрабандистами, которые ввозили в Россию запрещенную продукцию – вино, мандарины, зелень и многое другое.

Меня доставили в дом Панова в Барвихе.

Миновав бесчисленных телохранителей, я попал в приемную Панова. Хозяин оказался высоким светловолосым человеком средних лет.

– Оставьте нас, – велел он подчиненным, что было исполнено незамедлительно. – Хорен сказал мне, что ты – внук Резо, – произнес это так, словно по моей реакции хотел убедиться в том, что я действительно внук Резо.

Я усмехнулся в ответ.

– Выпьешь что-нибудь или поешь?

– И то и другое.

– Виски?

– Пусть будет виски.

– Нина! – позвал он служанку.

В комнате тотчас возникла женщина средних лет в аккуратном переднике:

– Слушаю, Андрей Васильевич.

– Ты хинкали поставила?

– Хинкали? – удивилась Нина, бросив на меня смущенный взгляд.

– Ну да. Я же тебе сказал: ждем в гости грузина!

– Ничего, дядя Андрей, я обойдусь и без хинкали, – поддержал я Нину.

– Но я же велел приготовить хинкали!

– Андрей Васильевич, вы не давали распоряжений относительно хинкали. Вы сказали приготовить обед, вот я хачапури и испекла.

– Может быть, у тебя склероз? – грозно произнес Панов.

– Ничего страшного, – вновь вступился я за Нину. Меня коробило, что хозяин устроил эту сцену якобы из уважения ко мне. – Я с удовольствием съем хачапури.

В подтверждение своих слов я взял с тарелки разрезанное на кусочки хачапури и принялся есть. Хотя хачапури было так себе, я всем своим видом показывал, что Нина потрудилась не зря.

– Вам нравится? – спросила Нина.

– Очень вкусно. И, кстати, в такую жару хачапури предпочтительнее, чем хинкали.

– Ладно, иди уже, – недовольно махнув рукой, отпустил Панов Нину.

Он налил мне виски, наполнив стакан до половины.

– Кока-кола в баре, – сказал Панов, опускаясь в кресло. И немного погодя спросил: – Хорен дал тебе денег?

Этот вопрос был настолько неожиданным и странным, что у меня закрались сомнения – а вдруг дядя Хорен передал мне деньги, предназначенные для Панова?

– Денег? – растерянно ответил я вопросом на вопрос.

– Чего ты так удивился? Я просто полюбопытствовал. Мне-то известно, что он и копейки бы тебе не дал. Да и что он способен дать? Я не помню случая, чтобы он хоть раз оплатил застолье. И в Дидубе поговаривали, он никогда не пригласит даже в собственный ресторан.

– В ресторан? У дяди Хорена есть ресторан?

Вместо того чтобы рассказать про деньги и тем самым реабилитировать дядю Хорена, я растерялся и нес какую-то чепуху.

– Ресторан принадлежал как бы его родственнику, на деле же, владельцем был он, – произнес Панов, подмигивая мне.

Ему хотелось вовлечь меня в этот разговор, и меня это разозлило. Я почувствовал, как краска заливает мое лицо. Аппетит пропал. Надежда тут же сменилась разочарованием. Я ожидал всего, но никогда не подумал бы, что стану свидетелем столь унизительного выпада в адрес дяди Хорена. Зачем же он встретил меня и приютил, если ему так не нравился мой покровитель?

Между тем Панов спросил:

– Ты первый раз в Москве?

– Да.

– Я дам тебе немного денег и попрошу ребят, чтобы прокатили тебя по Тверской и мимо Кремля… Ты чего такой кислый? Хачапури не понравилось или, может, деньги смущают?

В ответ я извлек из кармана пачку купюр.

– Откуда у тебя столько? – спросил Панов.

– Дядя Хорен дал их мне.

Панов усмехнулся.

– Что тут смешного? – я уставился ему прямо в глаза. При этом так напрягся, что сразу вспотел.

Панов помрачнел, нахмурился и поднял верхнюю губу к носу. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Затем он вновь опустился в кресло.

– Как видно, тебе пришелся по душе этот армянин, – произнес он и опустошил стакан с виски.

– Хорен – друг детства Резо.

– Эти люди дружить не умеют, – убежденно заявил он, вновь наполняя стакан.

– Дядя Хорен умеет.

– Рад слышать это.

– Я тоже, – быстро ответил я и, в следующую долю секунды решив, что на этом останавливаться не стоит, продолжил: – Свое пребывание в Ереване я всегда буду вспоминать с теплотой и чувством благодарности. Человек столь преклонного возраста следил, чтобы я ни в чем не испытывал недостатка, заботился обо мне. Мне казалось, что душа моего деда с нами, да и сам дядя Хорен это почувствовал – он как бы помолодел на глазах и вернулся в годы их дружбы. Когда мы расстались, он ожидал милиции… Может, давайте позвоним ему, узнаем, как он?

По выражению лица Андрея было видно: он и сам понял, что перегнул палку.

– Ради бога, не надо со мной на вы, – сказал он. – Сколько тебе лет?

– Тридцать.

– Ну а мне – сорок пять, не велика разница…

– Хорошо.

– Сейчас наберу его, – произнес он, вынул мобильный и набрал номер.

Довольно долго никто не отвечал. Он уже собирался отключиться, как вдруг раздался далекий голос дяди Хорена.

– Хорен-джан! Цаватанем, как ты? – поприветствовал его Панов. – Да-да, приехал… Да нет, дружище, всё прошло как нельзя лучше. Прямо с трапа его сняли… Да за что спасибо? Единственное – не смог угостить его хинкали; в остальном, думаю, поводов для недовольства нет…

Как раз «остальным» я и был не слишком доволен.

Панов продолжал разговор:

– Знаю, знаю, Хорен… В тот же день?.. И чего они притащились?.. Ну, я рад, что тебя не арестовали. Что это за страна, где напрягают таких людей, как ты?.. Да брось, Хорен! По сравнению с тем, что ты для меня сделал, забота о Сандрике – капля в море… Ладно, Хорен-джан, рад, что у тебя всё хорошо. О Сандрике не беспокойся, он в надежных руках. Будь здоров!

Всю ночь я не мог уснуть. Думал о том, как я сюда попал и почему. Нервы у меня начинали сдавать. Я был зол на себя и на весь мир. Ведь в том, что я оказался у Панова, была и моя заслуга.

В этой жизни мне приходилось сталкиваться с разным сбродом; я повидал немало мошенников и аферистов, но неслыханная наглость, бесстыдство и лицемерие Панова переходили всякие границы.

Уснуть удалось лишь к рассвету.

* * *

Два дня у меня ушло на то, чтобы освоиться в новой обстановке и привыкнуть к крикам Панова в адрес обслуживающего персонала. Я отжимался от пола, купался, гулял, собирал в саду бруснику и познакомился с азиатской овчаркой Ханом. На третий день я вызвал такси и поехал смотреть Москву.

Водитель оказался грузином. Я так обрадовался, словно после пятнадцатилетнего пребывания на необитаемом острове заметил на горизонте парус:

– Ва, ты грузин?

– Нет, лезгин, – отшутился таксист. – А ты откуда будешь? Батумский?

– Нет, тбилисец.

– Меня зовут Валодиа[6]6
  Искаженное «Володя».


[Закрыть]. А тебя?

– Джумбер, – отреагировал я с подходящей к ситуации долей юмора.

Хотя, если подумать, называть настоящее имя всё же не стоило. И, поскольку Ладо всерьез принял мое «джумберство», я спросил:

– Ты сам откуда?

– По происхождению я сван, родился в Лечхуми, вырос в Карели, окончил школу в Хуло. Высшее образование получил в Батуми.

– А абитуриентом где был? – спросил я его с таким серьезным лицом, что он всерьез задумался, и, прежде чем он ответил, я стал хохотать, и так заразительно, что он не удержался и поневоле улыбнулся.

– Куда ехать?

Его поразительный выговор подтверждал факт скитаний по разным уголкам страны. Говорил он с таким ужасным акцентом, что и вправду непонятно было, какого он роду-племени. Судьба свела меня с человеком весьма сомнительного происхождения. Смешение сванского, лечхумского, аджарского, картлийского диалектов производило необычный эффект.

– Куда ехать-то?

– Черт, забыл название того места. Погоди, в телефоне записано, – сказал я, включая мобильник.

– Ну-ка… Ясно. Патриаршие пруды! – воскликнул он с невообразимым акцентом и нажал на газ.

В Москву мы ворвались через широченный Кутузовский проспект. Мои сверстники, из тех, кто не раз бывал в российской столице летом, рассказывали, что в это время Москва задыхается от выхлопных газов, лица людей серы от нехватки воздуха, а водители, раздраженные огромными пробками, выскакивают из автомобилей и выясняют отношения, не гнушаясь рукоприкладством. Увиденное здесь, однако, больше соответствовало тому, что рассказывал мой отец. Летом московские сады и бульвары покрываются зеленью, а здания в форме красиво выпеченных тортов типа «Сталинский» являются как бы визитной карточкой. Станции метро, богато и красиво оформленные, не уступают по красоте вестибюлям европейских театров.

Мне нестерпимо захотелось спуститься под землю. Настолько, что я едва не сбежал от водителя.

– Нравится? – спросил Ладо, взглянув на мои изумленные и широко раскрытые глаза.

– Нравится.

– Э! Ты еще не всё видел! Вот увидишь здешних женщин, поймешь, что к чему, – он толкнул меня локтем.

– Неужели?

– А ноги? Они у них от шеи растут!

– Ва-а!

– А какие они ласковые! Ты только не пей – они за тобой в ад пойдут.

– Ва-а!

– Чего ты заладил одно и то же?

Видимо, на лице у меня застыло такое глупое выражение, что он не выдержал и от души захохотал.

Так, с хохотом, мы добрались до Патриарших, и я заплатил Ладо вдвое больше, чем полагалось по счетчику.

– Погоди, – удержал меня Ладо.

– А чего?

– Не хочешь еще прокатиться? Москва – это ведь не только Патриаршие пруды!

– Весь город не объедешь, – сказал я.

– Весь – нет, но самые интересные места покажу.

– Ну, не знаю…

Подумав, я решил, что в принципе предложение неплохое.

– Слушай, о деньгах не беспокойся, – сказал таксист, полагая, что тем самым успокаивает меня.

– Заплачу тебе тридцать долларов и, пожалуй, все-таки пройдусь.

– Но ты деньги не обменял.

– Когда бы я их обменял – мы же нигде не останавливались…

– Давай я обменяю, – предложил Володя.

У меня были только сотенные купюры, но за полчаса таксист завоевал мое доверие, и я протянул ему бумажку. Он прямо-таки светился от радости.

– Ты пока прогуляйся, пруды посмотри, а я скоро вернусь, – пообещал Володя и нажал на газ.

Мне было интересно, сумеет ли он справиться с искушением и как он распорядится оказанным мною доверием. Если сбежит, сто долларов меня, конечно, не разорят, но чисто по-человечески это будет весьма неприятно.

Доверие Володя оправдал – через десять минут вернулся и отвез меня на Садовую, в дом-музей Булгакова, где писатель какое-то время снимал квартиру после переезда из Украины в Россию. Между прочим, к чести россиян, надо отметить, что они бережно, почти трепетно заботятся не только о жилых домах и квартирах именитых деятелей литературы и искусства, своих соотечественников, но и о тех предметах, которые, на первый взгляд, могут показаться не столь значимыми. Русские писатели – Пушкин, Достоевский, Толстой и другие – всегда любили путешествовать по своей бескрайней родине, и повсюду, где ступала их нога, любые здания, где они провели хотя бы одну ночь, отмечены государством как памятники культурного наследия. Квартиры, которые снимал Достоевский в Петербурге и Москве, превращены в музеи. Как и квартиры Пушкина, Булгакова и других.

– Ну а сейчас куда? – спросил я своего гида-таксиста, когда мы вышли из дома-музея Булгакова.

– Понравилось?

– Как сказать… Что-то, конечно, в этом есть, но…

– Э! Я тебя к Булгакову привез, а ты… А что тебе не понравилось?

– Писательский дом-музей – сложная штука.

– Почему же?

– А потому, что подушка, стены, тарелка и, если угодно, кафель с метлахом должны быть пропитаны запахом обитателя дома. Всё должно дышать им. Мы должны чувствовать, что он жил в этих стенах и дышал, чувствовал и болел, радовался и сердился. Короче, его аура должна присутствовать. С художником проще – выставишь его работы, и нормально. В случае с писателем выставляются не полотна, а та энергетика, которая сохранилась после него, а это очень трудно сделать. Понял, брат? А здесь я ничего не уловил – ни запаха, ни ауры, ни Азазелло не прочувствовал, ни морфия.

– Во даешь! Захотел учуять запах Булгакова!

Поняв, что завел таксиста непонятной и сложной грузинской породы в философские дебри, я умолк.

– Ладно, куда теперь прокатимся? – мой новый знакомый был полон энтузиазма.

– Сколько я тебе должен?

– Неужели не хочешь еще прокатиться? – сказал он разочарованно.

– Думаю, на сегодня хватит.

– Да брось! Что за молодежь пошла? Лишний шаг боится ступить! В твоем возрасте я из самого Лентехи гонял в Кутаиси на велосипеде.

– Молодец!

– Так куда едем, еще раз спрашиваю?

– Погоди, загляну в телефон.

Только сейчас я заметил, что у Володи был старый «Опель Вектра». Впрочем, к машине он относился бережно – двигатель был исправным, да и салон неплохо сохранился.

– А ты что, правда хотел обнаружить в музее Булгакова морфий? – спросил вдруг Володя.

– Поехали в музей-панораму «Бородинская битва», – сменил я тему.

Сейчас не хотелось обсуждать замечательный рассказ «Морфий». Таксист определенно забросал бы меня вопросами – мол, не вру ли я, и правда ли то, что Булгаков был морфинистом, и не это ли его доконало.

– Короче, поехали в музей, а потом отвези меня в Барвиху, – сказал я. – Сто пятьдесят баксов пойдет?

– Да не переживай, я же тебя не из-за бабла возил, в конце концов! – воскликнул Володя. – Хочешь обидеть меня?

Мне стало неловко, и я ничего не ответил.

– Можешь себе представить, сколько народу побывало в этой машине? – продолжал таксист. – И что ты думаешь, я всем устраиваю экскурсии, перед всеми открываю душу? По тебе видно, что ты парень добрый, потому ты и понравился мне. Скажи как на духу – когда я поехал менять деньги, ты ведь подумал, что я кину тебя. Ну, признайся. По глазам вижу…

Я молчал. И вдруг почувствовал, что безумно устал от этой тряски и болтовни таксиста.

– Знаешь, плевал я на это «Бородино». Вези меня домой.

– Да ведь вот он, музей, уже приехали…

Короче, он свозил меня в музей Бородинской битвы, и даже сходил со мной на экскурсию, внимательно осмотрел мундиры, оружие, грамоты.

По дороге домой, за пять километров до Барвихи, Ладо съехал с трассы на обочину и остановил машину. Местность была безлюдная. И, хотя мы стояли на шоссе, ведущем из Москвы в Подмосковье, вокруг не было видно ни заправочной станции, ни продовольственного магазина.

– В чем дело? – спросил я, выплыв из полудремы.

– Мотор чего-то забарахлил, – сказал Володя и вылез из машины.

Довольно долго он колдовал над двигателем. Наконец я не выдержал и тоже вылез из автомобиля. В двигателях я понимаю столько же, сколько в прыжках с шестом, но не хотелось оставаться безучастным.

– Ну что, накрылись мы медным тазом? – спросил я.

– Да, мотор стучит. Давай здесь рассчитаемся. Я тебе другую машину вызову, доберешься до своей Барвихи. А я уж тут как-нибудь сам.

– Да брось, я тебя здесь одного не оставлю. Вот, возьми сто пятьдесят, плюс сотню, что ты обменял… Хлебный у тебя получился день, – весело заметил я.

– Ты мне должен пятьсот, – вдруг угрюмо изрек Володя.

Я был уверен, что он валяет дурака, и дружески хлопнул его по плечу.

– Ладно, хорош. Бери бабло.

Но он не брал. Он был мрачен, насуплен; его лицо в одно мгновение изменилось настолько, как если бы передо мной стоял совершенно другой человек.

– Я не шучу, ты должен мне пятьсот долларов, – повторил он.

– Да о чем ты?

– Я показал тебе столицу мира, ты еще дешево отделался! По тарифу ты должен заплатить вдвое больше!

Я не чувствовал ни растерянности, ни злости, не хотел ругаться; я был разочарован и оскорблен в своих лучших чувствах и не знал, как себя вести. Конечно, шофер Володя не был моим другом, да и быть им не мог, но мне вспомнились слова одного умного человека, сказанные о Москве: «Это город, где твой друг в мгновение ока может стать твоим врагом, где грузины с таким остервенением грызут друг друга, как нигде в другом месте». Неужели эта прогулка по Москве, дом Булгакова, Патриаршие пруды были всего лишь проявлением лицемерия? Неужели чудный день и наше, двух сородичей, братание вдали от родной земли служили лишь тому, чтобы вымогать пять сотен долларов? Вот так встреча, однако!

– Гони бабки, что уставился? Я жду… – с глухой монотонностью доносились до меня его слова, исковерканные жутким акцентом. – Да что с тобой случилось? Оглох, что ли?

– Опомнись, чего ты несешь?

– А! Не хочешь платить? Вот все вы такие, тбилисцы, к вам со всей душой, а вы в ответ жопу показываете.

– Ах ты, подонок! – прошептал я в бешенстве.

– Не вынуждай меня звонить в милицию! – заорал он и черными от копания в моторе пальцами схватил мобильный телефон.

И тут чаша моего терпения переполнилась. Я бросился на него, пытаясь схватить за шиворот, но он оказался невероятно силен – отбросил меня как пушинку. Я выхватил из джинсов выкидуху длиною в персидский меч, которая, как часть моего тела, постоянно находилась при мне, и в мгновение ока приставил к его бычьей шее.

– Зарежу, как свинью, блядская ты душа! – произнес я таким голосом и, как видно, с таким выражением лица, что этот человек, подобный Голиафу, стал походить на пиявку.

– Джумбер, Джумбер, успокойся…

– Да пошел ты… и утешь свою бабушку, когда будешь в Лечхуми или Хуло, – сказал я, отталкивая его от себя.

Я уже собрался двинуться вперед по шоссе, как вдруг в последний момент мне стало почему-то жаль Володю. Я вернулся и бросил на капот машины стодолларовую купюру. И больше уже не смотрел в его сторону. Теперь мне предстояло преодолеть пять километров до Барвихи.

* * *

Был у Андрея Панова в Химках огороженный, тщательно ухоженный лужок с безупречно подстриженной травой. На нем была площадка для игры в гольф, белый песок и искусственные водоемы. Мне никогда не приходилось играть в гольф, но меня всегда привлекало красивое зеленое поле.

Мы оделись в спортивную одежду, и за нами прибыла небольшая белая машина, доставляющая игроков к месту игры.

– Садись, – сказал Панов.

– После тебя, – проявил я учтивость.

– Ты поведешь.

– Слушаюсь, – подчинился я.

Не помню уже, какое расстояние мы проехали, но от лунки с флажком отдалились основательно. Я уже было подумал, что мне никогда не попасть в заветную ямку, но, к счастью, ошибся, и первым же ударом высоко подбросив мячик, так далеко отправил его, что Панов переглянулся с парнями из своей охраны, которые с раскрытыми ртами наблюдали за траекторией полета.

– Ничего себе! Играл раньше?

– Где я мог играть? Я впервые на площадке для гольфа.

– Давай сыграем на что-нибудь, – предложил он.

– На что?

– На бабки, – с серьезным лицом отвечал он, но не сдержавшись рассмеялся.

– Нет, правда, на что предлагаешь? Впрочем, и правил я не знаю.

– Правила нам не понадобятся.

– Это как?

– Пройдем на ту главную площадку, отмерим пятнадцать метров и выясним, кто забросит больше мячей из десяти ударов.

– На что играем?

– На приседания.

– Сколько делает проигравший?

– Триста, – выпалил он.

– Ну, ты хватил.

– А ты как хотел? Не проигрывать и не нервничать?

Судейство Панов доверил одному грузинскому парню. Этого 17—18-летнего уроженца Батуми он забрал из самарского детского дома. Он ничего не умел делать, но зато был электриком и сантехником от Бога. Панов ему благоволил – если со своей обслуги он драл семь шкур, то в отношении молодого грузина проявлял относительную мягкость.

Наш поединок закончился для Панова полным фиаско. К каким только нахальным уловкам он не прибегал, как только не мошенничал и не хитрил, – победа всё равно осталась за мной. Панов старался сделать вид, что ему всё равно, но его лицо говорило само за себя. Из десяти ударов я четыре раза попал в ямку в центре поля, Панов же – только три. Его поражение было очевидным, и он не смог обвинить батумского парня Гелу в плохом судействе. Воображаю, как ему не хотелось приседать!

– Принеси воды, чего уставился! – рявкнул он Геле и начал делать приседания.

Задание он выполнял старательно. Выпрямившись во весь рост, положив руки на затылок крест-накрест, он в спешке приседал и вскакивал, приседал и вскакивал.

– Передохни, а то не справишься, – посоветовал я.

– Не лезь не в свое дело, – огрызнулся Панов.

– Вода, – подбежал с пластмассовой бутылкой Гела.

– Чего ты мне ее суешь, козел черножопый?! Не видишь – я занят?! – не поскупился Панов на ругательства в адрес парня.

Меня покоробили его слова: мало того, что он почем зря обругал Гелу, он и в мой адрес проявил явную бестактность, ибо если у кого-то среди присутствующих и была черная задница, так это у меня.

– Здорово ты выполнил уговор, – сказал я и улыбнулся Панову.

– Осталось еще сто, – буркнул он. – Гела! Куда он, к черту, делся? Небось, в сортире дрочит. Смотри, вместо холодной воды кипяток притаранил!

Он швырнул мне бутылку. Вода и в самом деле была не вполне холодной, но испытывающий жажду выпил бы ее с удовольствием.

– Никакой это не кипяток, нормальная вода.

– Ты чего, учить меня вздумал? Сказано – кипяток. Гела! – продолжал вопить мой хозяин.

Парень наконец явился; на штанах у него было расстегнуто несколько пуговиц.

– Ширинку застегни, идиотина! – вскричал Панов.

Гела покраснел, бросил на меня пристыженный взгляд и застегнулся.

Взмокший от пота Панов, наконец, завершил упражнение.

– У этого паршивца всегда такое выражение лица, будто это я виноват в том, что он работает у меня помощником, – выразил он свое недовольство мрачным видом батумского юноши и вскинул на плечо сумку с клюшками.

– Давай помогу, ты, небось, устал, – предложил я.

Панов проигнорировал мое предложение помощи.

– Знаешь, что меня бесит? – сказал он. – Не пойму я этих грузин. Нет, я не тебя имею в виду, а вообще. Гела – неплохой парень. Во всяком случае, он старается добросовестно выполнять свои обязанности. Но делает это с таким выражением лица, что руки опускаются.

– Устает, наверное, – попытался я реабилитировать батумца.

– Ладно, черт с ним, я говорю в общем.

– Ты хочешь сказать, что кто-то еще бесит тебя?

– Кто-то еще? Видел бы ты, что творится у меня в офисе…

– А что?

– Одни хотят везти сюда варенье, другие – боржоми, кто-то мандарины предлагает, кто-то еще что-нибудь. Думаешь, я им не помогаю? Не то что помогаю, а полностью посвящаю себя им, и всё равно все они ходят с недовольными физиономиями.

– А чем они недовольны? Кто-то хочет вывезти продукцию на «Комсомольский» базар, кого-то не устраивает ленинградский рынок, еще кто-то предпочитает прилавки «Горбушки», а кто-то пытается завезти мандарины из Абхазии.

– Значит, у них не получается так, как они хотят? – задал я не самый толковый вопрос.

– Так не бывает, брат! Если они хотели этого, зачем было воевать с Россией? Пусть спасибо скажут, что я им помог принюхаться к российскому рынку, а то все перемерли бы с голоду. На Россию замахнулись, видишь ли…

– Мы не хотели войны. Просто так случилось.

– «Случилось»… – передразнил Панов. – Как вам это нравится! Ладно, оставим в покое Москву и Кремль. Один тут достал меня – хочет завезти из Абхазии мандарины… Хорошо, если ты хотел торговать с абхазами, то о чем ты думал, когда бомбил Сухуми?

– Что значит «бомбил»? Ни в Сухуми, ни в Самачабло мы войну не начинали!

– Кто же, как не вы?

– Дело здесь в политических играх, запутанных и грязных. Люди не виноваты в кровопролитии.

– Я понимаю, что ты защищаешь своих…

На самом деле, он ничего не понимал. А если понимал, то, выходит, специально действовал мне на нервы. Более всего бесило меня то, что он не стеснялся говорить о недостатках грузин, всячески старался их унизить. Поражение в гольфе удвоило его ненависть к нашему народу, и сдерживать эмоции он был уже не в состоянии.

– Кавказцы вообще неблагодарные люди, – вещал Панов. – Впрочем, ты исключение.

То, что он выделил меня из числа кавказцев, лишь только усиливало мое раздражение.

– Обратимся хотя бы к истории… – продолжал Андрей. – Думаю, прошлое твоей родины тебе известно. Уже два века Россия обеспечивает Грузию деньгами, а вы, вместо того чтобы оценить эту поддержку, заигрываете с нашим самым большим врагом – Америкой. Разве это по-людски? Ясно, что нет. Знаешь, скольким грузинам я помогаю в своем офисе? Но они только и делают, что кивают головой.

Мы ехали из Химок в Барвиху. Я делал вид, что не замечаю националистических выпадов Панова. У меня были на то причины. Начнем с того, что я был его гостем и благодаря ему обрел пристанище; во-вторых, приходилось считаться с Хореном, а в-третьих, мне было жаль Гелу, который был для Панова чем-то вроде козла отпущения.

– Ты не мог бы жевать потише? – рявкнул вдруг Панов на Гелу, сидящего рядом с водителем.

Домой я вернулся в ужасном настроении. Не раздеваясь рухнул в постель и уснул как убитый.

Через пару часов меня разбудил звонок мобильного.

– Да, – ответил я.

– Сандрик, привет! Наконец-то я до тебя дозвонился! Ты куда пропал? Чего не звонишь?

– Сосо! Как я рад! Как твои дела?

– Если так интересно, чего не позвонил?

– Прости, дружище, никак тут не освоюсь. Признаться честно, пока всё идет шиворот-навыворот.

– Почему? Твой отец сказал, что ты в Москве.

– Да. Но оказался вдруг под крышей какого-то урода.

– Ха-ха-ха! – от души рассмеялся Сосо, да так заразительно, что, несмотря на скверное настроение, я тоже засмеялся.

– И кто это?

– Его зовут Андрей Панов.

– И чего он хочет?

– Он терпеть не может грузин. Не одно, так другое. То по нашей истории проедется, то о нашей «безмозглости» начинает тереть.

– Да забей ты.

– Легко сказать – «забей». Посмотрел бы я на тебя, будь ты на моем месте…

– Потерпи немного.

– Мы только и делаем, что терпим. Потому и находимся в таком положении.

– Ишь ты! В Абхазии и Самачабло[7]7
  Самачабло – историческое название Цхинвальского региона.


[Закрыть] мы терпеть не стали, и что с того?

– Я сегодня его еще в гольф обыграл, и теперь все грузины – начиная с Руставели и кончая Шеварднадзе – стали ему во сто крат ненавистнее.

– Ха-ха-ха! – помирал от смеха Сосо.

– Что тут смешного, блин? Или ты тоже решил мне нервы пощекотать?

– Где вы в гольф играли, умник, ты что, гостишь у Ходорковского?

– На него один батумский парень работает, он его из детского дома взял и держит его в ежовых рукавицах.

– Почему? Чем провинился парнишка?

– Да ничем. Панов просто срывает на нем свою злость из-за этого треклятого гольфа.

– Короче, нет у тебя дипломатического дара, терпения – тоже. Ума не приложу, что тебе посоветовать.

– К тому же и Хорен ему не по душе, как я вижу, – продолжал я. – Не успел я приехать, как он начал наезжать на него, рассчитывая, что я его поддержу. Он, видимо, чем-то обязан Хорену и вынужден был приютить меня, иначе не подпустил бы к себе и на ружейный выстрел.

– Похоже, так… А что он, богат? – задал Сосо свой любимый вопрос.

– В Химках у него площадка для гольфа, блин, раскинь мозгами.

– Слушай, а морду ему разбить не получится, если что?

– Ну, это вряд ли….

– Почему?

– Во-первых, он сам кому хочешь морду разобьет… А кроме того, его постоянно сопровождают четыре охранника.

– Короче, одно из двух: либо отстаивай честь его родины и живи на улице, либо сиди в дерьме и не чирикай.

– Не смешно.

– Да, вижу, что еще немного и ты заплачешь, – говорил он, давясь от смеха.

– Эх, если бы ты был здесь…

Как же мне хотелось видеть Сосо в Москве!

– Может, приеду на несколько дней, хотя с визой сам знаешь как.

– Знаю.

– Ладно, мне пора. Обнимаю, береги себя.

– Ты тоже.

Связь оборвалась.

Голос Сосо обострил мою тоску по родным местам, мне страстно захотелось оказаться там, среди друзей, и я почувствовал, что во мне что-то надломилось. Куда я мог пойти здесь, кому излить душу? После истории с Володей о такси я и слышать не хотел. Но без такси мне не обойтись.

Гела не появлялся уже в течение двух дней. Панов укатил с друзьями куда-то в Сибирь – охотиться. Я вдруг понял, что остался без копейки. Я позвонил отцу.

– Да!

– Нодо, что делаешь?

С отцом у меня всегда были дружеские отношения, если точнее, очень доверительные. Для постороннего уха наш разговор походил на разговор двух сверстников. Во всем мире не было для меня человека более близкого, чем отец. Ему одному я мог доверить самую сокровенную тайну, и только он понимал меня с полуслова. Несмотря на то, что я не мог рассказать ему что угодно, грань взаимного уважения между нами была проведена со всей определенностью. Не помню, чтобы мы хоть раз сказали друг другу грубое слово или разговаривали на повышенных тонах.

– Вот, церковь строим в Кикети, – сказал отец, отвечая на мой вопрос.

– Да, знаю…

– Что с тобой? Ты не в духе.

– Сам не знаю.

– В чем дело? Новый хозяин портит тебе жизнь?

– В общем, да.

– Слушай, сынок… От этой цементной пыли у меня совсем отключились мозги.

– Что такое?

– Хорен умер. Вчера я был в Дидубе, на панихиде.

Внутри у меня всё оборвалось.

– Его нашли дома, на диване, – продолжал мой отец.

– Меня как будто что-то ранило в сердце.

– Знаю.

– Какую ужасную весть ты сообщил! Уготовь ему, Господи, святую обитель.

– Так и будет. Исключительно душевный был человек Хорен. Панова тоже, наверное, расстроит эта весть.

– Да брось! Думаю, у него гора свалится с плеч.

– Это из-за тебя, что ли?

– Ясное дело.

– Почему он так тебя невзлюбил? Хотя в принципе вывести тебя не так уж просто.

Мы оба рассмеялись.

– Прошу, не смеши меня, весть о Хорене как заноза в сердце.

– И всё же – за что он тебя терпеть не может? Чего ему надо?

– Он вообще не любит грузин. Как я понял, он был что-то должен Хорену, иначе ни за что не согласился бы приютить меня. Короче, в двух словах об этом не расскажешь.

– Когда бедняга Хорен был жив, этот Панов уже тебя терпеть не мог, ну а сейчас – тем более… Постарайся не конфликтовать с ним. А я тем временем подумаю, куда тебя пристроить.

– Нодар…

– Сколько? – конечно, он был готов к тому, что разговор закончится просьбой прислать денег.

– Как насчет двухсот долларов?

– Столько нет, к тому же я на стройке. Ты позвони Те-муру, я его предупрежу.

– У Темура мне просить неловко…

– Что значит «неловко»? Стал бы я тебя к нему направлять?

– Я о другом.

– О чем же?

– О том, что у человека рак, а я ни разу его не навестил, и сейчас, когда мне понадобились деньги, вдруг заявлюсь к нему.