Текст книги "Москва – Тбилиси"

Нодар Мачарашвили
Москва-Тбилиси

© Мачарашвили Н., текст, 2021

© Броладзе Н., перевод, 2021

© Издательство «Союз писателей», оформление, 2021

© ИП Соседко М. В., издание, 2021

Предисловие

Основной темой повести «Москва – Тбилиси» являются извечные ценности, путь к которым иногда тернист, и надо пройти через длинную аллею соблазнов и искушений, пока не доберешься до границы добра и зла.

Герой романа – носитель всех тех положительных и отрицательных черт и явлений, которые присущи современному обществу. Перед читателем предстанут отдельные эпизоды и поучительные истории из нашего общего прошлого и перипетий наших дней.

Основной персонаж книги кардинально отличается от полукриминальных типажей, столь часто отображаемых в современной нам литературе и кинематографии. Зачастую это молодые люди, которые родились и выросли в центральном районе города, в приличных и благополучных семьях. Они живут в полном достатке, но, оступившись один раз на скользком жизненном пути, порой не способны остановиться: наркотики, оружие, уличные драки, потасовки, разборки…

Центральное действующее лицо повести «Москва – Тбилиси» – живой образ, возникший на основе личного жизненного опыта писателя. Непосредственность и внутренняя правдивость – вот основы произведения Нодара Мачарашвили, с опорой на которые мастерски возводятся все другие художественные коллизии книги.

Нодар Мачарашвили – увлеченный рассказчик. Это его самая сильная сторона как писателя. О чем бы он ни повествовал, будь то исполненная драматизма история царя Эрекле или приключившаяся с самим автором история, любой текст Нодара Мачарашвили затрагивает самые глубинные чувства человека, убеждает его в правоте автора и шаг за шагом постепенно втягивает в сложные, но в то же время доступные благодаря живому слову тяготы человеческой жизни. Мастерство Нодара Мачарашвили проявляется и в том, насколько правильно выстроены им диалоги. Автор избегает прямого переноса фраз из обыденных ситуаций в содержание своей книги, что часто встречается в современной нам литературе, сериалах и пьесах. Ведением диалога в правильной тональности писатель добивается того, что текст книги звучит как бы из глубины самой жизни. Тем самым автор дает читателю возможность на подсознательном уровне почувствовать, что он имеет дело с художественным реконструированием настоящего. Именно сохранение этого баланса является признаком подлинного мастерства и безыскусственности, а не то, как много богатых содержанием и красочных языком фраз хранится в записной книжке писателя.

Георгий ЛОБЖАНИДЗЕ

Мы с Леванико Чаладзе встретили Новый год в Гудаури. Слева, на холме, был возведен коттедж, который мы называли «гаражом». Он был до отказа забит лыжниками спортшколы, смотрителями канатной дороги – мохевцами, сванами-альпинистами и местными гаишниками. Все они, в безудержном веселье, с хохотом и гоготом, ждали наступления полуночи.

У нас были большие планы на утро первого января, и мы вроде уже обулись, взвалили на плечи лыжное снаряжение, но вчерашний праздник вдруг дал о себе знать, и мы без сил вновь рухнули в постель.

– Вставай, уже рассвело!

У меня над головой стоял Леван.

– О-ох… – простонал я и повернулся на другой бок.

– Вставай.

– В чем дело? Мы что, горим? – буркнул я и сел на кровати.

– На вот! Поправь здоровье, – с улыбкой Леван протянул мне стаканчик с 99-процентным спиртом.

– Но это же спирт, осел!

– Выпей, сразу полегчает.

– А сосуд поменьше нельзя было выбрать?

– Да пей же, наконец, хватит ворчать!

– А закусить?

Чаладзе взял со стола пластиковую бутылку кока-колы и протянул мне.

– Сегодня день судьбы? – осведомился я.

– Да.

– Мы вчера спали целый день?

– Ты спал, – ответил он с чувством превосходства.

– Поднимемся на гору?

– Ты и вчера туда собирался, да силенок не хватило…

– Ну конечно, у меня силенок не хватило… А ты с Кобой Цакадзе[1]1
  В прошлом – известный грузинский прыгун с трамплина. (Здесь и далее – прим. авт.)


[Закрыть] потягался бы?

– С кем? – сдвинул брови к переносице Леван.

Мне стало лень излагать ему спортивную биографию Цакадзе, и я промолчал.

– Насчет спирта ты был прав. Может, нальешь еще? Я даже соображать стал лучше.

– А что я тебе говорил?

– Чем займемся?

– Есть чем. Приехали мои друзья.

– Кто именно?

– Сосо Гиоргобиани. Знаешь его?

– Нет. Он из квартала Окросубани?

– Из Воронцова.

– Стало быть, он не из твоего квартала?

– Это почему? Что разделило кварталы Окросубани и Воронцова?

– Нет, вы меня сведете с ума! Когда вам удобно, Плехановская, Воронцовская и Окросубани – это один и тот же район, если же вас что-то не устраивает, это уже три разных района, так?

– Ты лучше за своими Вера и Ваке присмотри.

– Ладно, ладно, плесни еще стаканчик, и я встаю.

Чаладзе, ухмыльнувшись, налил мне спирту из пятилитровой канистры для бензина. Я одним махом опрокинул стаканчик.

Сосо Гиоргобиани остановился в так называемых «Лимонах», в двух километрах от нашего коттеджа.

Мы встретились с ним в бильярдной, расположенной на втором этаже гостиницы «Лимоны». Он быль смугл, широкоплеч, с прямыми и черными как смоль волосами. Неудивительно, что пользовался успехом у женщин.

Впрочем, мое внимание привлекла не столько внешность, сколько позитивная аура, исходящая от него. В тот день Сосо обыграл нас с Чаладзе на русском бильярде и, довольный результатом игры, с улыбкой проводил нас до подъезда.

– Хороший парень, да? – спросил Леван, когда мы стали подниматься по заснеженному склону.

– Так себе, – пожал я плечами, всё еще досадуя на поражение.

Леван посмотрел на меня.

– Да, и́гры тебе определенно противопоказаны – будь то нарды, домино или бильярд. Мой совет: кончай играть. А то стоит тебе потерпеть поражение, и ты уже готов разрыдаться.

– Лучше о себе подумай, – буркнул я.

Через месяц я снова встретил Сосо в Гудаури. Я спускался по склону горы и вдруг увидел его метрах в двадцати от себя. Он, в черном комбинезоне, стоял на лыжах. Каждый шаг давался ему с трудом, словно ребенку, только что научившемуся ходить.

– Сандро! – закричал он, увидев меня. – Иди сюда!

В его голосе слышалось отчаяние, словно он висел на скале и вот-вот мог сорваться в бездну.

– Сосо! Ты что здесь делаешь?

– Пляшу лезгинку. Что еще остается человеку, впервые вставшему на лыжи?

– Ну-ну.

– Лучше бы подбодрил, – мой скептицизм ему явно не пришелся по душе.

– Не переживай – два-три дня и научишься, – успокоил его я.

– Да к черту эти лыжи! Айда ко мне в «Лимоны», выпьем.

– Давай.

– А где Чаладзе?

– Понятия не имею. Я его не добудился.

– Он тоже, наверное, такой же Томба[2]2
  Альберто Томба – прославленный итальянский горнолыжник, олимпийский чемпион.


[Закрыть], как я?

– Вроде того, – ответил я, и мы оба рассмеялись.

– Давай сейчас по домам, передохнём, а вечером жду к себе, – предложил Сосо.

– Отлично!

В условленное время я объявился у «Лимонов», но Гиоргобиани нигде не было видно. Поскольку я не знал, на каком этаже и в каком номере он обитает, да и в приемной не нашлось никого, кто бы мог дать мне нужную информацию, я вышел на улицу и стал кричать в окна:

– Сосо! Сосо! Сосо!

Бесполезно. Никаких следов Гиоргобиани. Кричал я долго, пока в одном из окон не появился какой-то мохевец.

– Ты чего орешь как резаный?

Я кричал очень громко, и пронзающие небо белые вершины гор тотчас же возвращали мне гулкое эхо.

Я как-то очень грубо ответил мохевцу на его реплику и в скором времени был окружен горцами, вооруженными увесистыми дубинками. Мне ничего другого не оставалось, как обнажить нож.

Тут как раз объявился Сосо, и между нами и горцами завязалась жестокая драка, которая для нас закончилась плохо:

парень, которого я ударил ножом, скончался от потери крови по дороге в Тбилиси.

Тот вечер навсегда врезался мне в память. Помню, как полицейские заталкивали нас в машину, как стая черных ворон накрыла белый склон Гудаури и как луна вдруг исчезла с неба.

Сначала нас ждала КПЗ в пригороде Дигоми, а потом – Ортачальская тюрьма.

– Мы познакомились второго января?

Вопрос был таким неожиданным, что я с изумлением уставился на Гиоргобиани.

– Похоже, сама судьба свела нас, черт побери, – пробормотал он, не дожидаясь моего ответа.

С Божьей помощью суд позволил нам использовать статью о необходимой самообороне. Мы получили по пять лет: я – как виновный, Гиоргобиани – как соучастник.

Срок тянулся долго, и много всего произошло за это время – были кровь и унижение, но была и радость, и настоящая дружба, и то не выразимое словами чувство, которое испытываешь, выходя на свободу.

За эти годы мы прожили целую эпоху. Поскольку я угодил в тюрьму, будучи еще подростком, Гиоргобиани, который был старше меня на пять лет, взял надо мной шефство. Он выручал меня не только в страшных драках, но и в повседневном тюремном быту; никогда не оставлял меня без дружеского совета.

И вот мы на свободе. За пять лет наш родной Тбилиси так изменился, что, казалось, только я и Сосо понимали друг друга. Было ощущение, что даже деревья цветут каким-то особенным образом. Словом, от прежнего мира не осталось и следа.

Это утро выдалось блеклым, безнадежным; казалось, что даже воздуха нет. Можно было подумать, что вместо солнца взошла луна, обещающая мрачный и скучный, затянутый туманом день.

Стоял июль. Улицу Палиашвили сотрясал рев автомобильного клаксона. Конечно, это был Сосо, только он мог так сигналить – сплошняком, без пауз, одним словом, по-свански.

Через несколько секунд я сидел рядом с ним в Х-5.

– Здорово, звонарь. Что стряслось?

– Кто такой звонарь?

– Тот, кто звонит в колокола.

– А при чем здесь я?

– Ну, не знаю, – до меня дошло, что шутка не удалась, и я покраснел.

– Зачем ты меня искал?

– Может, поднимешься ко мне, выпьем чаю, поговорим?

– Не могу, у меня дела. Давай, выкладывай здесь.

– Что это у тебя за дела?

– Мы с Кети идем в оперу.

Опера и Сосо были малосовместимы. Я почему-то представил его в балетном трико, туго стянутом в области паха, и рассмеялся.

– Чего смеешься?

– Представил тебя на сцене в эластиках, как ты вдохновенно предаешься танцу на вытянутых пальцах ног.

– Очень смешно.

– Да ладно, Тупак[3]3
  Тупак – персонаж фильма, музыкальный исполнитель, член преступной банды.


[Закрыть] тоже ходил на балет.

– Ну и что с того?

– Короче, мы попали в переплет, – перешел я к делу.

– Что такое? Подрался с кем-нибудь?

– Нет.

– Тогда что?

– На друга моего отца наезжают.

– На кого именно?

– На Тедо Тевдорадзе.

– Говоришь так, словно он царь Деметре Второй Самопожертвователь.

– А как еще сказать? Я назвал тебе имя и фамилию, а отчество и детское прозвище, уж прости, не знаю.

– Чего от него хотят?

– Ты помнишь Зазу Гавазашвили?

– Как не помнить? Разве не со мной он провалялся в кутаисской зоне? Тянул срок за барыжничество.

– Так и я был там …

– Тебя потом привели.

– Ну да, когда меня выпустили в зону из «крытого», его забрали через две недели.

– И целый год он потом валялся у меня.

– Так вот, слушай. Этому Гавазашвили Тедо сварганил крышу для дома.

– И что, она обрушилась ему на голову?

– Э! Откуда тебе это известно?

– Не надо быть Вангой, чтобы догадаться.

– Короче, сейчас он требует денег и грозит Тедо убить его внука и мать.

Сосо усмехнулся.

– Что тут смешного, умник? Я же не анекдот рассказываю, – его равнодушие вызвало у меня раздражение.

– Слушай, если человек чуть не погиб под бетонными обломками, как это случилось в Сурами, то он, конечно, потребует денег.

– Сурами при чем?

– Про Сурамскую крепость, что в Картли, слышать не приходилось? Ты вроде у нас историк, любишь уходить в дебри прошлого и сыпать датами, а о Сурами не слышал?

– Слышал, слышал я. И парня того звали Зурабом.

– Какое это имеет значение – как его звали?

– Короче, друг моего отца спроектировал крышу совершенно правильно.

– Почему же она рухнула?

– Похоже, рабочие оказались не на высоте.

– И что, они признают это или поддерживают Гавазашвили?

– Не знаю, подкупил он их или угостил особенными хинкали, но и рабочие всё валят на Тедо.

– Давай-ка позвоним ему.

– Кому?

– Зазе.

– У тебя есть его номер?

– Вроде должен быть записан, – сказал Сосо и стал шарить в записной книжке телефона. – Мы хорошо знакомы, и, если я попрошу его оставить Тедо в покое, не думаю, что он будет особо возражать.

– Дай то Бог, – сказал я.

– Вот, нашел, – Сосо сделал мне знак замолчать и нажал на вызов.

На том конце не отвечали.

– Перезвонит, – уверенно произнес Сосо.

– Будем надеяться.

– Ладно, Сандрик, мне пора, нужно заехать за Кети.

– Беги!

– Обещай, что без меня не будешь ничего предпринимать. Увидимся вечером. Даже если он не позвонит, сходим поесть мороженого.

– Пять лет с тобой за одним столом – не могу уже видеть тебя, кривоносого. Ладно, созвонимся, – я вылез из машины и поднял руку в знак прощания.

Не знаю, почему я не послушался Сосо и отправился повидаться к Гавазашвили, прихватив своего приятеля Горгодзе. Говорю это к тому, что за пять лет это был первый случай, когда я не внял просьбе Сосо и поступил по-своему.

Пока судьба не свела меня с Гиоргобиани, я и понятия не имел о так называемой «сванской дипломатии». Сосо так вежливо, с такой учтивостью умел давать советы, что никому и в голову не пришло бы пренебречь ими. Но на этот раз я проявил поистине ослиное упрямство. Думаю, причиной послужило желание уберечь своего друга от новых неприятностей – ведь он только вышел на свободу.

После того, как все попытки нормально поговорить с Зазой не увенчались успехом, а его угрозы в адрес Тедо перешли всякие границы, мне пришлось прострелить Гавазашвили ногу.

И вновь розыск, и вновь я в бегах; опять девять замков на входной двери, и опять сердце моих родителей обливается кровью.

Год я пожил у друга-боксера Шотико из Сванетисубани[4]4
  Сванетисубани – жилой квартал в Тбилиси.


[Закрыть].

В один прекрасный день в мою забаррикадированную шкафом дверь позвонили.

– Кто? – спросил я.

– Милиция.

– Что за шуточки?

– Да открывай уже! – взвыл Ачико с той стороны.

Я открыл, и мой приятель вошел, нагруженный кондитерскими изделиями.

– Есть хорошие новости, – заявил он.

– Ну?

– Я говорил с Хореном.

– И?

– Он обещал прислать какого-то стоянщика, Юрку, который переправит тебя через грузино-армянскую границу.

– Нелегально? – задал я идиотский вопрос.

– Отнюдь. На границе тебе вручат британский дипломатический паспорт.

– Чувство юмора тебе не изменило. И когда?

– Юрка позвонит.

– Может быть, уже сегодня я буду свободен!

– Может быть. А этот Хорен откуда взялся? – спросил Ачико.

– Он был одноклассником моего деда. Он хотел стать режиссером, а Резо – писателем.

– Мечта Резо сбылась, чего не скажешь о Хорене…

– Что поделаешь, кто-то стал писателем, кто-то – вором, кто-то – космонавтом. Главное – быть человеком, – изрек я «жизненную мудрость».

– Короче, ждем Юрку. – Ачико вытащил из кармана видавший виды телефон с покрытым трещинами экраном и положил на стол. – Он позвонит на этот аппарат.

– У него хотя бы звук есть?

– Смотри всё время на экран.

– Ладно, топай, а то твой юмор портит мне аппетит, – сказал я.

Ачико ушел.

Юрка позвонил через два дня и назвал место встречи в Болниси.

Точно в назначенное время мы с Ачико были на месте, куда нас доставил наш джип «Прадо» – тарахтящий драндулет с облезлым рулем.

Вместо Юрки в окно машины постучала некая Света.

Я опустил стекло:

– А где Юрка?

– Пусти в машину, холодно.

– Садись, – Ачико открыл дверь.

Света, ежась, влезла к нам.

– Короче, – начала девушка с серьезной миной. – Видишь тот холм? – Она указала пальцем в восточном направлении.

– Ну? – сказал я.

– Спустишься вниз по склону, перейдешь ручей и поднимешься на холм. Юрка будет там.

– А он что, без телефона?

– Телефоны исключены. Если вас поймают, вам конец.

– Спасибо за предупреждение, – усмехнулся я.

– У меня всё. Давай, Юрка ждет.

– Сколько с нас? – спросил Ачико.

– Триста долларов.

– Юрке надо будет отдельно платить? – с неудовольствием поинтересовался Ачико.

– С ним сами договоритесь, – сказала девушка.

– Держи, – я протянул ей деньги.

Света исчезла в мгновение ока.

– Ну что, удачи тебе! – сказал Ачико.

Мы обнялись.

Я двинулся к ручью, но тут Ачико, окликнул меня:

– Погоди. У меня твои ботасы.

– Какие еще ботасы?

– Сосо купил их для тебя.

– Правда?

– Правда.

Ачико открыл багажник и вручил мне кеды «Paul Smith».

– Ва, крутые! Спасибо.

Я убрал обувь в рюкзак.

– Как доберешься, звони.

– Непременно, дружище.

Спуск я преодолел вприпрыжку, но, как только приблизился к «ручью», решимости у меня поубавилось, ибо вместо обещанного ручья у меня на пути встал пенный поток, одолеть который можно было только вплавь. Несмотря на осень, холод пробирал до костей. Что мне оставалось делать? Отступать было глупо – битва только началась. Сняв рюкзак, я поднял его над головой и вошел в вод у.

Вода доходила до живота, холод сковывал дыхание. Я шел по дну, усеянному речной галькой и плитняком, спотыкаясь, и наконец достиг противоположного берега. Преодолев подъем, я увидел сидящего на корточках Юрку.

– Ва, пришел!

– Пришел.

– Юрка, – он протянул руку.

– Сандро, – ответил я на рукопожатие.

– Готов? – мой новый армянский знакомый, похоже, испытывал меня.

– Готов, – кивнул я, и мы стали подниматься в гору.

От Юрки несло алкоголем, но сил, по-видимому, у него было достаточно. Дорога мне давалась уже с трудом; стали попадаться топи, заросли крапивы, крутые узкие тропы. Я еле передвигал ноги. Дышать становилось всё труднее, и я присел перевести дух.

– Ты что делаешь, э? – сказал Юрка. – Полезли дальше!

– Дай передохнуть.

– Две минуты, – Юрка поднял указательный палец, как учитель, делающий замечание.

– Ты тоже передохни, – предложил я, уставившись на его рваные ботасы.

– Ауф! Это звучит как приглашение прилечь на тахту.

– Как тебе будет угодно, – пожал я плечами.

– Перерыв окончен, пошли.

– Да дай спокойно посидеть!

– Нас могут засечь пограничники.

Ничего не оставалось, как продолжить путь, но чего мне это стоило! А мой новый армянский знакомый передвигался с оленьей легкостью, время от времени испытующе поглядывая на меня.

– Ну что, идешь?

– Иду, иду…

– Поражаюсь я вам, грузинам.

– Отчего же?

– Вы вечно чем-то недовольны!

– Выходит, будь на моем месте армянин, он весело шагал бы по колено в болоте? – поинтересовался я.

– А я как иду? Ты слышал, чтобы я хоть раз пожаловался?

– Ты, брат, три раза в неделю проходишь этот маршрут, а для меня это первый опыт.

– О каких трех разах ты говоришь? За кого меня принимаешь? Это Хорен уговорил меня, иначе я точно не взялся бы за это дело.

Я понял его возмущение, и мне стало неловко от моей бестактности.

– Постой, может, ты думаешь, что я и деньги беру за услуги?

Он сказал это с таким выражением лица, что, подтверди я его предположение, он непременно передумал бы переводить меня через границу и, возможно, бросил бы меня посреди дороги.

– Ты что, о таком я и не думал, но…

– Что «но»? – допытывался Юрка.

– Света взяла у меня триста долларов и сказала, чтобы с тобой я рассчитался отдельно.

– Что-о? Вот же сука! Никак не откажется от своих подлых привычек.

– Да ладно, забудь, – махнул я рукой.

Граница Армении издали казалась синеющим морским горизонтом. Ноги у меня были ватные, но Юркина решимость и его легкий шаг сами вели меня к намеченной цели.

– Нет, вы, грузины, не перестаете меня удивлять, – опять взялся за свое Юрка.

– И чем же еще мы тебя так удивляем?

– Сколько вы будете терпеть этого Саакашвили?

– А сколько мы его терпим?

– Не знаю, вот уже восемь лет он житья вам не дает.

– А что бы сделали вы, армяне, будь вы на нашем месте? Очень любопытно.

– Что бы мы сделали? В девяносто восьмом, когда они вошли в парламент и начали притеснять народ, мы за один день одиннадцать депутатов предали земле.

– Да вы маньяки, – заметил я.

– А вы – мазохисты.

– Ладно уж, со стороны всё всегда проще кажется. В чужом сражении легко быть генералом.

– Для кого оно чужое? Я что, по-твоему, не грузин, что ли? Да, я армянин по крови, но я – истинный тбилисец.

– Мне сейчас не до споров. Видишь – еле иду. Далеко еще?

– Или эта война с Россией? – продолжал он не слушая меня. – Мы ее начали? Сперва Абхазия, потом Самачабло бомбили, устраивали провокации. Достали, в конце концов… Русских разве что сладкими речами одолеешь – ничем другим. С единорогами, калашниковым и катюшей они Наполеона и Гитлера с землей сравняли.

– Но чеченцы ведь воевали с ними? – устало произнес я.

– А вы что, чеченцы? Или они от этой войны что-то выиграли? Сам подумай.

– Слушай, оставь меня в покое, а? Я еле дышу, так еще ты со своими разговорами!

– Вспомни Руставели, – не унимался мой провожатый. – «Из норы сердечным словом можно вызвать и змею»…

Я ничего не ответил; взмокший от пота, я снова рухнул на землю, превратившуюся в грязное месиво. Он подошел ко мне и присел рядом.

Светало, всепроникающие солнечные лучи постепенно высвечивали все окрестности. Не знаю, на каком расстоянии, в нескольких метрах или километрах, голоса пограничников, глухо, но все-таки до нас доносились.

– Если подумать, хорошо, что у нас, армян, был Маштоц, иначе остались бы вы без алфавита и без Руставели.

– Что-о?

– Что тут удивительного, ты разве не знал, что Маштоц создал ваш алфавит?

– Ты что, приключений на свою голову ищешь?

– Почему?

– Выходит, «Витязя в тигровой шкуре» Руставели написал под диктовку Маштоца?

– Э, Сандро-джан, не горячись! Весь мир знает, что ваш алфавит создали мы.

– В таком случае, чем был занят царь Парнаваз? – взревел я и вскочил на ноги, совершенно позабыв, насколько я был изнурен.

– Ну откуда мне знать!

– Ты, как я погляжу, просто свихнулся на национальной почве, – бросил я с раздражением и снова сел – уже спиной к Юрке.

– Ладно тебе, не обижайся, – Юрка положил мне руку на плечо.

– Может быть, и хинкали готовить вы научили?

– Хинкали – нет, это блюдо пришло из исламских стран.

– Да ладно!

– Мясо, завернутое в тесто, варят и в Азербайджане, и в Иране. Между прочим, больше половины населения Ирана составляют армяне.

– А-а, вот как, значит! В Иране и хинкали ваше национальное блюдо! – я уже почти орал, и Юрка в испуге стал таращиться в разные стороны.

– Что с тобой, Сандро-джан? Чего кричишь? Забыл, где находишься?

– Руки прочь хотя бы от хинкали и Руставели! – прошипел я, хватая Юрку за ворот.

– А ну, отпусти! Ты что себе позволяешь? – Юрка снял с себя мою руку.

А дорога никак не заканчивалась. Словно мы оказались посреди моря на плоту и без весел и не двигались ни вперед, ни назад.

В какой-то момент в глазах у меня потемнело, и я куда-то провалился. Придя в сознание, понял, что вишу, будто мешок, на спине у своего армянского проводника.

– Ну, вот мы и на свободе! В Армении, цаватанем[5]5
  Цаватанем – ласковое обращение, наподобие слова «дорогой», принятое у армян.


[Закрыть], – обрадовал меня Юрка.

Я был благодарен ему за помощь, поэтому крепко обнял его и поцеловал в лоб. Потом пытался всучить ему деньги, но он категорически отказался.

– Не обижай меня, Сандрик, – сказал он.

– Спасибо, брат! Я этого не забуду.

– Мы шли таким маршрутом, чуть ли не Эльбрус покорили! Разве такое забудешь?

Неожиданно возле нас остановился мерседес.

– Садись, брат, Хорен ждет нас, – высунулся из окна водитель.

– У меня есть отличные кеды, – сказал я Юрке. – Хотя бы их возьми.

– Нет, брат, не хочу, – Юрка качнул головой.

Мы простились, я влез в мерседес.

Когда машина отъехала метров на двадцать, я попросил водителя тормознуть.

– Что случилось?

– Подожди минутку, – положил я ему руку на плечо.

Затем вытащил из рюкзака кеды, подаренные Сосо, вышел из машины и оставил их на трассе – так, чтобы Юрка видел.

* * *

Хорена я помню по рассказам моего деда. Резо часто вспоминал о нем, и еще мне смутно припоминается момент, когда он появился у нас в Ваке. Это был невысокий седовласый упитанный мужчина с ясным лицом. Жил он в Ереване, на улице Мартироса Сарьяна. Присланный им водитель доставил меня именно туда. У него не было ни жены, ни детей, ни близких родственников. Впрочем, вокруг него вертелось немало молодых людей: кто ходил на базар за продуктами, кто работал водителем, кто доставлял суджук и бастурму из Дилижана, а кто улаживал дела с милицией. Долгих разговоров он не любил, зато много читал, поэтому в его жилище обычно царила гробовая тишина. Каким-то суперремонтом его квартира не отличалась, но всё было обустроено просто и со вкусом.

В первую очередь он попросил меня рассказать о том, что меня привело в Ереван. Я поведал ему обо всем в подробностях. Он ни разу меня не прервал.

– На тебя пожаловались? – спросил он, когда я закончил.

– Да.

– Кто?

– Все.

– Даже те, кому ты помог?

– Они в первую очередь.

– К сожалению, так обычно и бывает. Дедушку своего помнишь?

– Не особенно.

– Сколько тебе было, когда его не стало?

– Пять.

– Имя твоего отца Отар?

– Нодар.

– Да, – с сожалением покачал он головой. – В последнее время я замечаю некоторые признаки склероза, – произнес он на далеком от совершенства грузинском, с армянским акцентом.

– Вам моя бабушка позвонила, да?

– Да, Манана попросила, чтобы я тебя встретил. Дорога была трудной?

– Нет, – почему-то солгал я. Наверное, неловко было жаловаться такому человеку.

– Ладно уж, не болтай. Юрка сказал, что пришлось даже тащить тебя на спине.

– Да… возможно… – промолвил я растерянно и опустил голову.

– Ладно, не бери в голову. Мне надо съездить на Севан, на встречу. Вечером вернусь.

Мне очень хотелось поехать с ним и попробовать севанскую рыбу ишхан, но он не предложил, и я не стал навязываться.

Дни быстро сменяли друг друга. Соскучиться с Хореном было невозможно. Он рассказывал мне о таких интересных вещах, что впору было вооружиться блокнотом для записей и авторучкой.

Как-то мы с ним прогуливались по улице Туманяна, и неожиданно он слегка сдавил мне локоть:

– Ты знаешь что-нибудь об армянском искусстве?

– Ну да.

– На какой мы улице, знаешь?

– Знаю.

– Ну?

– Ованеса Туманяна.

– А кто он был, знаешь? – задал он мне вопрос, будучи уверенным, что я не смогу на него ответить.

– Представьте, я знаком с его творчеством.

– Что ты читал?

– Поэмы.

– Какие?

– «Взятие Тмогвской крепости» и «Маро».

Хорен явно не ожидал такого ответа. Он знал, что я прочитал пару книжек, но едва ли предполагал, что я стану перечислять баллады и поэмы Туманяна. А чтобы произвести еще большее впечатление, я решил не ограничиваться Туманяном и взялся за Сарояна.

Параллельно я выяснил, что он не читал «Приключения Весли Джексона» Уильяма Сарояна, и с наслаждением садиста стал давить на эту мозоль:

– Я без ума от Сарояна, а вы?

– Я тоже, – отвечал он неуверенно.

– А что именно вам у него нравится?

– Всё, – он словно находился на допросе в прокуратуре и настаивал на первом показании.

– А все-таки?

– А ты читал Гурджиева? – попытался он перейти в контратаку.

– Я и Гурджиева читал, и, представьте себе, «Вардананк» Демирчяна. А Гурджиев, насколько мне известно, не армянин, а тбилисский грек.

– Кто тебе сказал? Он армянин!

– Да пусть он будет хоть исландцем – главное, что я его читал.

Так Хорену и не удалось меня ни в чем уличить.

Ночью я спал как младенец. Утром меня разбудила Духик, домработница Хорена.

– Спишь, дорогой?

– Нет, телевизор смотрю. Что-нибудь случилось?

– Хорен велел разбудить тебя.

– В чем дело?

– Разве мне скажут? – скромничала Духик, хотя на самом деле ей было известно всё, что касалось Хорена.

Я натянул спортивные брюки и пошел умываться. В гостиной Хорен, развалившись в кресле, смотрел телевизор.

– Доброе утро! – поприветствовал я его.

– Какое там утро – скоро два часа.

– Да? – произнес я и, удивленный, взглянул на часы.

– Присаживайся, – указал он на стул.

– Всё в порядке?

– Тебе фильмы Параджанова нравятся?

– «Сурамская крепость». Остальные – меньше.

– Хочу попросить Акопа сводить тебя в дом-музей Серго.

– Да, но разве Параджанов жил не в Тбилиси?

– В Тбилиси. Но армяне вывезли из его тбилисского дома всё, что можно было вывезти, и открыли в Ереване его музей. В Грузии ведь никто о нем не заботился – ни о живом, ни о мертвом.

– Почему?

– Шла война, и никому не было дела до Параджанова, – развел руками Хорен.

– За мной Акоп заедет? – я был удивлен, потому что в обязанности Акопа прежде всего входила доставка бастурмы из Дилижана.

– Да, потому что за Арменом следят.

– Менты?

– Да.

Армен был его водителем. Это он встретил меня на границе с Арменией.

– Короче! – громко воскликнул он, хлопнув руками по коленям. – Завтра утром отправлю тебя в Москву.

– В Москву?

– Есть возражения?

– А что, собственно, случилось?

– Мои люди из госбезопасности предупредили: не сегодня завтра жди незваных гостей. Не будь ты в розыске, я оставил бы всё как есть, но сейчас рисковать не могу – твои близкие мне поручили тебя.

– Ну а вы что собираетесь делать? Что скажете милиции?

– Ты обо мне не беспокойся, дружище. Что они мне сделают? Тюрьмой или КПЗ меня не напугать. Да и бежать некуда. Скоро восемьдесят стукнет, набегался.

Хорен встал и подошел к окну. Затем зажег сигарету.

– Но у меня никаких документов. Как же я улечу в Москву?

– Мой друг Григор – летчик. Он позаботится о том, чтобы ты сел в самолет. А во «Внуково» тебя встретят. Проблем не будет, за тобой присмотрят люди Панова. Они тебе и расскажут, что и как.

– А кто этот Панов?

– Наш человек.

– Я остановлюсь у него?

– Да.

Вскоре с улицы донеслось урчание автомобиля.

– Давай иди, это Армен прибыл. Не хочу, чтоб ты уехал, так и не побывав в музее Параджанова. Мы ведь учились в одной школе – Сержик, я и твой дед, – только в параллельных классах.

Мною владело какое-то напряжение, мне было не до музея. Но обижать Хорена не хотелось.

Музей помещался в прекрасном здании из туфа, прямо на берегу реки, на скале. Подъезд к нему был увенчан красивой аркой. Поделки, выполненные самим Параджановым, миниатюры, коллажи, деревянные гранаты и фотографии Мечитова создавали неповторимую атмосферу. Портрет Софико Чиаурели с короной на голове – кадр из фильма «Саят-Нова», – висевший на самом видном месте, производил на посетителей ошеломляющее впечатление, но настроение у меня было настолько скверным, что будь там выставлены даже работы Микеланджело и Леонардо, я остался бы равнодушен.

После осмотра музея мы с Арменом отправились есть толму.

Домой, на улицу Сарояна, я вернулся довольно поздно. Хорен уже спал, а я стал укладывать свой багаж.

В восемь часов утра я был готов к выходу. Хорен провожал меня.

– Возьми это, – сказал он и протянул мне отличную портативную видеокамеру.

Я принял подарок.

– Я заметил, что ты любишь фотографировать и снимать видео. Твой телефон для этого дела слабоват, а это в самый раз. В свое время я, Резо и твой дед хотели стать кинорежиссерами.

– Знаю, дядя Хорен, знаю.

– Но Резо выбрал писательство…

Он призадумался. Затем прошелся взад-вперед и с сожалением произнес:

– Как же мне хотелось снимать кино… Очень хотелось… Какие планы мы с Резо строили в моем тбилисском доме… – он вновь задумался.

Потом вынул из кармана пачку стодолларовых купюр и сунул мне. В пачке было, наверное, не меньше двух тысяч. Мы обнялись.