Текст книги "Размышление о неравенстве. Анти-Руссо"

Мужчины по-прежнему занимают ведущие позиции в различных областях, и это не следует отрицать. Но в то же время мужчины находятся и в самом низу социальной шкалы: преступники, бездомные, безграмотные. Среди мужчин есть как трудоголики, так и бомжи. То, что медсестер больше, чем медбратьев, а секретарш больше, чем секретарей, ни для кого не проблема. Но то, что существует больше профессоров-мужчин, чем профессоров-женщин, или президентов-мужчин, чем президентов-женщин, оборачивается скандалом.

Если мы зададимся вопросом, почему в науке ведущее положение (нобелевские лауреаты, известные авторы и заведующие кафедрами профессора) занимают мужчины, а не женщины, то только один ответ будет считаться политкорректным: виной всему патриархат, заговорщически держащий женщин в самом низу. Любой другой ответ будет настолько скандальным, что это может стоить головы. Об этом не понаслышке знает президент Гарвардского университета Ларри Саммерс. В свое время он публично заявил, что на высоких административных должностях должно быть больше мужчин.

Если не поддаваться эмоциям и посчитать, то станет очевидно, и это подтверждается статистическими данными, что мужчины и женщины одинаково умны и способны. Мужчины не только умнее, но и глупее женщин. Гении, за редким исключением, почти всегда мужчины, равно как и идиоты. Статистика утверждает: кривая распределения интеллектуальных способностей у мужчин более плоская, чем у женщин; средние значения – у женщин, а все отклонения, крайности – у мужчин[75]75
  Baumeister R.F. It There Anything Good About Men? // American Psychological Association. 2007. См. также: Herrnstein R.J., Murray Ch. The Bell Curve. P. 275.


[Закрыть].

И это действительно так. Почти во всех областях есть женщины, которые лучше большинства мужчин. Но это не означает, что они лишены шанса выступить против лучших. Мужчины глупее женщин и умнее. Мужчины агрессивнее женщин и чувствительнее. То, что девушки лучше сдают экзамены, чем юноши, напрямую связано с инфляцией положительных оценок. Если за хорошую работу вы получаете положительную оценку (а это типичный случай немецкой школы и университета), то действительно выдающиеся работы не смогут повысить среднее значение. Ленивые и глупые ученики могут легко понизить среднее значение.

С точностью до наоборот это проявляется в трудовой деятельности, где мужчины зарабатывают больше женщин. Это связано с тем, что, несмотря на существование минимальной заработной платы (де-факто, но все работают над тем, чтобы скоро она появилась в Германии де-юре), не существует никаких ограничений для роста доходов (см. дискуссии о зарплатах менеджеров). Поэтому обеспеченные мужчины могут легко увеличить среднюю заработную плату, в то время как неквалифицированный персонал не в состоянии повлиять в том же масштабе на понижение средней заработной платы.

Разумеется, требование равной оплаты за равную работу более чем очевидно. Но мужчины больше готовы идти на риск, и за это они больше получают. Более чем 90 % летальных случаев на работе связаны с мужчинами. Среди 3000 убитых солдат в Ираке 2938 были мужчинами и только 62 – женщинами. Никого это не удивляет, и мы находим нормальным, когда по телевидению показывают ужасы войны, страдающих и плачущих женщин и детей. И сегодня даже самый жалкий и убогий человек поймет этос «Титаника», если, конечно, сам не последует ему: сначала женщины и дети!

В разговорах о неравенстве в отношении полов мы часто забываем об одной существенной вещи: большинство людей любит женщин больше, чем мужчин; а в последнее время и большинство мужчин считает, что женщины лучше мужчин. Единственный способ сохранения асимметрии полов в условиях политкорректности – это выразить свое восхищение женщинами. Женщины в отличие от мужчин миролюбивее, трудолюбивее, отличаются здоровьем и обладают лучшими способностями к коммуникации. И мы лучше не будем уточнять, что они еще и красивее, потому что тогда могут заподозрить, что мы рассматриваем женщин как сексуальные объекты.

Но женская красота представляет собой еще и другую, в биологическом смысле неразрешимую проблему. Существует очень строгая асимметрия между полами. Женщины рассматриваются с точки зрения фертильности, а мужчины нет. То, что делает женщин привлекательными, со временем исчезает: красота, молодость, сексапильность. А то, что делает привлекательными мужчин, со временем лишь множится: власть, доход, престиж. Последствия этой асимметрии ощущают женщины. С годами их фертильная и репродуктивная ценность сильно падает. Поэтому женщины работают над своим собственным «я» не только с помощью средств психоанализа и косметических психотропных средств, таких как прозак, но и при помощи пластических операций.

Это та биологическая судьба, которую феминизм хочет саботировать. Несмотря на благородные намерения, культурные и психологические последствия от реализации подобной политики ужасны. Фанатичный феминизм грозит нашему обществу господством мужеподобных, непривлекательных и бесплодных женщин. Так как красивые женщины теперь проходят по классу «сексуальные объекты», а беременность понимается как помеха, то господствующее положение занимают бесплодные и уродливые. Довольные и красивые женщины не высказываются против биологической судьбы.

Суламифь Файерстоун связала женскую эмансипацию с освобождением от бремени размножения. С тех пор все, кто хочет детей, вынуждены оправдываться.

Если, как признавал Фрейд, биология – это судьба, то фанатичный феминизм понимается как саботаж этой судьбы. При этом необходимость оправдываться за продолжение рода играет здесь ключевую роль. Ведь как только появляются дети, неизбежно происходит разделение полов. Таким образом, для фанатичного феминизма аборт – это настоящая святыня.

Беременность свидетельствует о том, что размер биологического вклада, сделанного мужчиной и женщиной для продолжения рода, сильно варьируется. Из этой инвестиционной разницы следуют, как правило, различия между полами: мужчины агрессивны, женщины разборчивы. Если это хотят саботировать, то необходимо превратить беременность в помеху. Социолог Никлас Луман заметил по этому поводу: «Неизбежные отличия, выраженные в том, что только женщина может выносить и родить ребенка, делают из нее своего рода нуждающуюся в компенсации жертву, которую необходимо вознаградить при помощи трудового и пенсионного законодательства»[76]76
  Luhmann N. Protest. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1996. S. 145.


[Закрыть].

Первоначально феминизм устранял асимметрию в различении мужчины и женщины – женщина представляет такую же ценность, как и мужчина, у нее все есть, ни органически, ни интеллектуально она не является неполноценной. Здесь интересны две вещи. Во-первых, феминизм должен рассматривать половые отличия как отличия, которые не делают отличий. И, во-вторых, требование уравнивания мужчины и женщины ведет к неравноправию мужчин и женщин – великое исправление исторической несправедливости происходит за счет предоставления пострадавшим целого ряда привилегий.

Фанатичный феминизм признает различия между мужчиной и женщиной только для того, чтобы с помощью статистических данных выявить дискриминацию. В остальном проповедуется неразличимость. В целом феминистская идеология базируется на прогрессирующей необдуманности. Сначала были против асимметрии в различении мужчины и женщины; потом захотели, чтобы различия больше не делали различий; и, наконец, всех объединили в рамках неразличимости – андрогинного идеала, транссексуальности, мужчин, рожающих детей. Для хранителей добродетелей полового эгалитаризма каждое нормальное (да, нормальное!) человеческое проявление чувств становится скандальным инцидентом.

Социолог Харрисон Уйат обнаружил, что отрицание половых различий лишь усиливает преимущества мужского пола[77]77
  White H.C. Identity and Control. Princeton: Princeton University Press, 1992. P. 322.


[Закрыть]. Многие пытаются приписать это «хитрости разума»[78]78
  «List der Vernuft» – «хитрость разума» – термин Гегеля, означающий «несовпадение индивидуальных целей и объективных результатов, для достижения которых мировой разум как бы использует частные цели людей» (Философский энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1983). – Примеч. пер.


[Закрыть]. В любом случае ирония истории заключается в том, что с тех пор как тема равенства полов получила особое значение, сексуальность моделируется по мужскому образцу. Сексуальность стала производительной мощностью, которую можно оптимизировать. Мужчинам, в отличие от женщин, гораздо проще научиться оргазму. Ничто так не богато смыслами, как фаллос. Кроме того, мужская сексуальность гораздо лучше вписывается в современную повседневную жизнь, она, как любят говорить социологи, дифференцирована и находится в одном ряду с работой, досугом и спортом. Никлас Луман написал в своей великолепной книге «Любовь как страсть»: «Если женщина любит, то, как говорится, это навсегда. У мужчины найдутся дела и поважнее»[79]79
  Luhmann N. Liebe als Passion. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1982. S. 274.


[Закрыть]. Если все верно, то карьеристки сегодня любят так же, как мужчины.

Фанатичные феминистки страдают абсолютным «фаллоцентризмом», они ценят то же самое, что и мужчины, принципиально игнорируя все женское: работу по дому и заботу о детях. Большинство мужчин в отличие от многих женщин с почтением относятся к матерям и домохозяйкам. Комплекс маскулинности заставляет женщин подражать мужчинам. Карьеристки нанимают других женщин, домработниц и нянь, чтобы те выполняли презираемую ими работу. Уменьшая разницу с мужчинами, они тем самым увеличивают разницу между собой и женщинами более низкого социального положения. Социолог мог бы по этому поводу заметить, что тем самым карьеристки лишают себя возможности удачно выйти замуж.

Современный феминизм – это ответвление марксизма. Его учредительным документом является знаменитая работа Фридриха Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». В ней говорится со всей ясностью о том, что «первой предпосылкой освобождения женщины является возвращение всего женского пола к общественному производству»[80]80
  Engels F. Der Ursprung der Familie, des Privateigentums und des Staates // Marx-Engels-Werke. Bd. 21. Berlin, 1975. S. 158. [Рус. изд.: Маркс К., Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: в 50 т. 2-е изд. Т. 21. М.: Политиздат, 1968. С. 77.].


[Закрыть] и, следовательно, к устранению традиционной семьи. Радикальные феминистки продолжили мысль Энгельса, считая, что только ликвидация семьи и брака может уничтожить различия между мужчинами и женщинами. Семья – кандалы, не дающие женщинам реализовать себя, брак – это проституция и изнасилование[81]81
  Те, кто в этом сомневаются, могут ознакомиться с трудами Андреи Дворкин и Кэтрин Маккиннон.


[Закрыть]. Раньше левые убеждали рабочих в том, что их угнетают, сегодня то же самое они объясняют домохозяйкам. Речь буквально идет об обезглавливании семьи в том смысле, в каком отец традиционно выступает как глава семьи, и о замене его андрогинным идеалом – гендерные роли взаимозаменяемы.

Борьба за равенство – это всегда борьба против семьи. Ведь семья отвечает за воспроизведение как внутренней, так и внешней асимметрии в отношениях. Рассмотрим сначала внешнюю сторону в отношениях. Экономическое неравенство растет кумулятивно. Тот, кто продуктивнее, может больше сэкономить и осуществить большие инвестиции, тем самым повысив свою продуктивность. В семье процесс усиления отклонения длится многие поколения. Поэтому все радикальные социалисты выступали за отмену института семьи.

Похожая асимметрия прослеживается и во внутренних отношениях. Традиционная семья – это мир само собой разумеющихся и взаимоприемлемых различий между мужчиной и женщиной. В семьях приносятся асимметричные жертвы. Здесь не бывает отношений «do ut des»[82]82
  «Даю, чтобы и ты мне дал» (лат.).


[Закрыть]. Семейная жизнь не имеет отношения к равноценному обмену: дать, чтобы взять; здесь все основано на радикальном неравенстве. Тот, кто взял на себя семейные обязательства, не должен рассчитывать на значительные преимущества.

Родительская забота стоит дорого. Растить детей и находиться в браке «пока смерть не разлучит вас», с точки зрения затрачиваемых средств, требует иррациональных жертв. В итоге только родительская любовь может помешать тому, чтобы смета затрачиваемых средств была доведена до своего логического конца. Любовь – это неэкономическая категория, она требует времени. Это относится и к бесконечному терпению, которое необходимо для воспитания детей, равно как и для понимания любимого супруга. Десмонд Моррис имел мужество сказать, что определение брака как партнерских отношений фактически означает оскорбление брака и непонимание того, что такое любовь. Торговать и торговаться, давать, чтобы взять, словом, все то, что так характерно для современных партнерских отношений, для любви ровным счетом ничего не значит. Счастливый брак возможен благодаря двойной жертве: мужчина жертвует своим призванием охотника, а женщина – своей карьерой.

Во всем, что касается семьи, ссылки на биологию вызывают скандалы. Это относится как к отношениям между мужчиной и женщиной, так и к отношениям между родителями и детьми. Тот, кто объясняет эротические переживания, исходя из биологических различий полов, оскорбляет этим эмансипированных женщин. Тот, кто объясняет родительскую любовь биологией, обижает тех, кто либо усыновил детей, либо стал приемными родителями. Но без обращения к биологии едва ли можно понять, почему родители, как правило, так терпеливы и великодушны; почему они дают без того, чтобы взять; почему они терпят необузданные желания своих детей. И прежде всего, почему те жертвы, которые приносят родители во имя своих детей, они не принесут больше ни для кого другого.

Классический случай усиления отклонения, т. е. положительной обратной связи, – это разделение труда по половому признаку. Если допустить, что биологические различия между мужчиной и женщиной в вопросах воспитания детей не проявляются слишком сильно, то все равно они приведут к тому, что разница между домашним и рыночным хозяйством систематически будет отображаться на половых различиях. Если женщина лучше умеет обходиться с детьми, а мужчина вольготнее чувствует себя в конкурентной борьбе, имеет смысл, чтобы оба развивали свои умения для того, чтобы с выгодой использовать собственные способности в браке. Впрочем, это предполагает резкое разделение труда по половому признаку. Разумеется, смена ролей допустима, но только в рамках этой логики. Это имеет смысл даже в тех случаях, когда женщина без каких-либо послаблений работает телеведущей, в то время как мужчина приглядывает за ребенком. Это точно такой же, совершенно прозрачный случай разделения труда по половому признаку.

Разделение труда по половому признаку в традиционном разделении ролей между мужчиной и женщиной, прежде всего, предполагает выгоды для обеих сторон. Солидарность супружеской пары, сильнейшее из всех альтруистических чувств, возникает именно благодаря разделению труда по половому признаку. При этом женщина берет на себя эмоциональное руководство, а мужчина – инструментальное. Женщины симпатизируют, мужчины систематизируют[83]83
  Baron-Cohen S. The Essential Difference. N.Y.: Basic Books, 2003. P. 1.


[Закрыть]. В его обязанности входит обслуживание внешних границ семейной системы, в ее – внутренних. Говоря языком стереотипов феминистской критики, женщина заботится о доме и детях, мужчина добывает пищу на охоте.

Разумеется, против биологического происхождения принципов разделения труда по половому признаку используются объяснения их культурного происхождения, но это ни к чему нас не приведет. Именно жесткое разделение труда между мужчиной и женщиной выгодно им обоим, так как каждый из партнеров может специализироваться на каком-то конкретном типе человеческого капитала. В браках, где существует разделение труда, специализация приносит двойную выгоду. Ведь продуктивность растет в обеих областях, поэтому в вопросах воспитания детей вполне достаточно незначительных биологических различий, чтобы обосновать традиционное разделение труда на домашнее и рыночное хозяйства: женщина дома, мужчина охотится за прибылью. Малейшие различия усиливают отклонения, ведущие к оппозиции полов.

Но что случится, если женщина станет охотником? Ответ дан еще в конце XIX в. Эмилем Дюркгеймом, сегодня он тоже чрезвычайно актуален: «Пусть разделение полового труда регрессирует ниже известной точки – и брачное сообщество исчезнет, уступив место лишь весьма эфемерным половым отношениям»[84]84
  Durkheim E. Über die Teilung der sozialen Arbeit. S. 101. [Рус. изд.: Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. С. 62.]


[Закрыть]. Чем меньше половое разделение труда в современном обществе, тем слабее экономическая взаимность между мужчиной и женщиной и тем слабее чувства, связывающие их вместе.

Когда-то мужчины конкурировали между собой за женщин, теперь же с женщинами. И с каждой новой победой в этой борьбе против полового разделения труда ослабевает система преимуществ, существующая благодаря половой асимметрии. Это размывает представление о половых ролях мужчины и женщины, допуская различные толкования. Перед особенно неразрешимой задачей находятся мужчины: выступать в доминантной роли и одновременно конкурировать с женщинами. Эта двусмысленность делает мужчин несчастными или, как минимум, неуверенными.

Половая эмансипация ввергла нас в ситуацию невыносимого неравенства. То, что мы называем сегодня партнерскими отношениями, не более чем площадка для осуществления беспощадной половой конкуренции. Никогда прежде влиятельным и богатым не было так легко заполучить себе самых красивых и привлекательных. И никогда прежде слабым не было так тяжело удержать своего партнера. Половая конкуренция приняла злокачественные очертания, с тех пор как ее больше не сдерживают требования моногамии. Моногамия препятствовала сильным мужчинам и женщинам разрушать институт семьи. А величайшая сила как раз и находится у молодых и привлекательных женщин и у пожилых успешных мужчин[85]85
  Gilder G. Men and Marriage. P. 58.


[Закрыть].

Так как все мы являемся мужчинами или женщинами, натуралами или гомосексуалистами, красивыми или не очень, то во всех этих вопросах нет сторонних наблюдателей. Уже поэтому краткое изложение проблемы выражает критику феминизма. Это традиционалистские соображения, выражающие несовременные, аутсайдерские убеждения. Но, возможно, в вопросах отношений полов не предусмотрена гармония между современностью и здравым смыслом. Половые различия – важнейшая данность нашей жизни. Благодаря Дарвину мы знаем, что эволюция оставляет различия, если они необходимы. Это позволяет мужчинам и женщинам быть равными в своей инаковости. Такое понимание вопроса соответствует и здравому смыслу, и позициям просвещенного феминизма.

V. Эгалитаризм медиа

Современное общество сложно и абстрактно, ему не хватает чувствительности, поэтому его невозможно полюбить. Известный тезис Фридриха фон Хайека о том, что свободный рынок – величайшее изобретение человечества, оставляет всех равнодушными. Таким образом, здесь наблюдается острая потребность в чувствительности, необходимость в эмоциональном насыщении современного общества. Это вполне удается СМИ, которые только и делают, что постоянно освещают темы социального неравенства. Тем самым они обслуживают руссоистскую ностальгию по обществу, управляемому с помощью архаических чувств, тому самому обществу, в котором авторитарное государство создает зримую «социальную справедливость».

Социализм снова в моде. Только теперь речь идет не о классовом обществе, а о новом неравенстве, которое, с одной стороны, отсылает к порнографии чрезмерного богатства Москвы и Беверли-хиллз, а с другой – к молчаливым страданиям детского труда и существованию на пособие по безработице (Hartz-IV)[86]86
  Речь идет о реформах рынка труда и порядка получения социальных пособий в 2003–2005 гг., названных по имени руководителя комиссии по их разработке Петера Хартца «Хартц-реформами». Последняя из них (Hartz-IV) вступила в силу в январе 2005 г. См.: Погорельская С. Немецкое общество в процессе реформ // Мировая экономика и международные отношения. 2007. № 7. С. 20–29. – Примеч. пер.


[Закрыть]. В газетах можно прочесть о том, что средний доход в богатейших странах в 50 раз выше, чем в беднейших. Топ-менеджеры зарабатывают в 400 раз больше средних служащих. Здание социальной справедливости трещит по швам всякий раз, когда по телевидению рассказывают о том, насколько мобильным стал капитал. Честные люди превратились в дураков – ведь только дураки платят налоги. Перераспределение доходов во имя равенства стало само собой разумеющимся политических требованием, ежедневно находя резонанс в СМИ. И только изредка можно услышать дополнительную информацию о том, что, например, в Германии 70 % подоходного налога складывается из доходов 20 % населения.

Имманентность мира, вероятно, подразумевает исключительно социальное неравенство – поэтому равенство должно приходить извне. Перед Богом все люди равны в своей греховности. Но если Бог мертв, что тогда? Уже в XIX в. можно было увидеть, что, несмотря на смерть Бога, сознание вины осталось. Оно искало для себя новые основания и нашло их в бедственном положении пролетариата, в социальном вопросе. Так появилась всемирная религия любви, сострадания и толерантности. И действительно, только чудовищное сознание вины может объяснить успех в западных странах мультикультурализма, зеленых и антикапиталистов. «Социальное» – эрзац-Бог нашего времени. Тот, кто ищет систему современной веры, найдет ее здесь. Она гордится кризисом как новым грехом.

Прежде можно было сказать, что в неравенстве виновна судьба: незаслуженное счастье и незаслуженное проклятье. Справиться с этим можно, лишь поверив в это. И это вопрос теодицеи, а не социальной политики. Но современные СМИ старательно поддерживают и развивают примитивные верования, обнаруживая во всем происходящем причину и виновных в каждой причине. И ответственны в этом не «ответственные за программы», а сама структура СМИ. Они низводят нас, зрителей, слушателей, читателей, лишь к переживаниям: мы должны наблюдать, как другие решают, наслаждаются и страдают. И в тот момент, когда другие решают, это начинает касаться и нас. Когда другие наслаждаются, мы чувствуем себя обделенными. Когда другие страдают, это становится невыносимым для нас. По всему миру СМИ занимаются тем, что заставляют нас ощущать неравенство, вокруг которого политики и интеллектуалы строят свои программы. Интеллектуалы считают себя нравственными авторитетами и критиками капитализма, системы или общества, которые виновны в неравенстве. Очевидно, требования отстраненной этики лучше всего переносить, находясь на позициях протестующих. В свою очередь политики со свойственным им патернализмом выступают защитниками обездоленных.

Так же как и интеллектуалы, политики паразитируют на господстве слабых. Ведь в медийной демократии господствуют слабые, медийная демократия – это господство слабых, поскольку они принуждают нас к жалости; эта власть причиняет боль. Бесчисленные телевизионные форматы облегчают им задачу делать то, что Ницше называл «выставленным напоказ несчастьем»[87]87
  Nietzsche F. Menschliches, Allzumenschliches // Nietzsche F. Werke: in 3 Bd. Bd. I. München, 1966. S. 486. [Рус. изд.: Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое // Ницше Ф. Соч.: в 13 т. Т. 2. М.: Культурная революция, 2011. С. 63.]


[Закрыть]. Не только зрители испытывают удовольствие, возмущаясь бедствиями, показанными в передачах социально-критической направленности, но и те самые обездоленные, которых показывают; они наслаждаются жалостью к себе, восторгаясь жизнью неудачников.

Увидеть в СМИ торжество справедливости вызывает своего рода социальное наслаждение. Телевидение удовлетворяет социальный спрос на нравственность не только развлекательными программами. В мнимой реальности криминальных сериалов преступника всегда настигнет справедливое наказание. В настоящей реальности СМИ публично пригвоздят коррумпированного политика или предпринимателя к «медийному позорному столбу»[88]88
  Kepplinger H.M. Die Kunst der Skandalisierung und die Illusion der Wahrheit. München: Olzog Verlag, 2001. S. 143.


[Закрыть]. СМИ инсценируют скандал, выдавая его за демократический показательный процесс, на который так падки зрители. В медийной среде скандал заключается в поиске козла отпущения. При этом не имеет никакого значения, делается ли это во имя альтруистических целей или из-за подлых намерений. Наказание злодеев является общественным благом – и здесь уже все равно, лежит в основе чувство солидарности или злой умысел. Единственное, что важно – эффект социального контроля.

Этика плакатного мира СМИ прекрасно иллюстрирует диалектику лицемерия, которую еще двести лет назад развивал Гегель. Как если бы Дидро спросил сегодня: что есть благо для добродетельных людей? Их нравственная агрессия является необходимым социальным механизмом защиты альтруистов. Чем динамичнее общество, тем вероятнее злоупотребления и обман и тем больше потребность в нравственности, которую мошенники всегда использовали как социальную технику контроля. Исследователи эволюции пришли к заключению, что генетический отбор обусловливает нравственную агрессию против мошенников и халявщиков. СМИ, регулирующие вопросы уважения и внимания, являются для нее идеальным инструментом. И тот выспренний тон, который можно услышать в большинстве случаев, не имеет отношения к критике, а связан с модным сегодня потоком безудержной ярости. Это позволяет сэкономить на усилиях по убеждению. Возмущение рассматривается как доказательство подлинности. Тот, кто раньше критиковал, сегодня задыхается от ярости. Это работает только потому, что поощряется медийной демократией. Ярость так же демократична, как и страх, каждый может их выразить.

Проповедники добродетели, о которых однажды высказался Вильфредо Парето, имеются сегодня не только в редакциях газет и телеканалов, но и в виртуальных сообществах и социальных сетях в Интернете. Как и прежде, все болтают и сплетничают, вот только слухи сегодня распространяются со скоростью света. Болтовня и сплетни теперь называются чатом, но, как и прежде, их функции заключаются в социальном контроле и управляют репутацией. Точно по формуле Клауса Тиле-Дормана: «Нагота уменьшает величие»[89]89
  Thiele-Dohrmann K. Der Charme des Indiskreten. Reinbek: Rowohlt, 1997. S. 191.


[Закрыть].

Развитие медиатехнологий привело к наступлению новой эпохи, о которой священник-иезуит и исследователь средств коммуникации Уолтер Онг сказал, что она настолько очевидно и программно социальна, как никакая эпоха до нее. Электронные медиа позволили осуществить всемирную коммуникацию в реальном времени, что дает нам ощущение вездесущности. Все, что происходит в мире, имеет теперь отношение и к нам, и все мы с помощью радио, телевидения и Интернета заняты созданием социального смысла глобального единства[90]90
  Ong W The Presence of the World. New Haven; L.: Yale University Press, 1967. P. 100.


[Закрыть].

Именно поэтому формы прямой демократии становятся все более привлекательными. Они возможны только благодаря СМИ и только в СМИ. Здесь уместно вспомнить растущее значение опросов общественного мнения, от которых в настоящее время зависят все политические решения. Разумеется, эта зависимость имеет свою цену. Благоразумие и наличие вкуса едва ли имеют хоть какие-то шансы в нашей культуре. Но является ли это обстоятельство основанием для критики культуры? Как бы это ни было больно, мы должны научиться жить в обществе, где процветает безвкусица. Так как само понятие вкуса дискриминировано – оно недопустимо в массовых демократиях. Поэтому демократические культуры подменили вкус общественным мнением, инсценируемым в СМИ.

При этом самая стабильная форма общественного мнения, разыгрываемого в СМИ, – это протест. Никлас Луман показал, что существуют две техники, с помощью которых можно очень легко запустить протестный потенциал. Одна – «зонд» внутреннего равенства, который выявляет неравенства в обществе. Другая – «зонд» внешнего равновесия: он показывает общество в целом в состоянии экологического неравновесия[91]91
  Luhmann N. Die Gesellschaft der Gesellschaft. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1997. S. 857. [Рус. изд.: Луман Н. Дифференциация. М.: Логос, 2006. С. 294.]


[Закрыть]. Так тематизируются риски и опасности.

СМИ стимулируют нас протестовать против условий существования современного общества, а именно против неравенства – для этого существует «красный» протест, и против неравновесия – для этого существует «зеленый» протест. Так тематизируются зависть и страх. Темы страха приводят к тому, что опасность приводит к равенству: катастрофы уравнивают всех. Катастрофа – это всестороннее освобождение: я должен винить себя в собственной беспомощности. Сегодня тема изменения климата стала инструментом эгалитаризма и общемирового государственного централизма. Квинтэссенция эгалитаризма СМИ заключается в темах зависти, которые зондируют общественное неравенство.

Зонд равенства, который СМИ вводят в общество, выступает перманентным тестом на демократию. СМИ ежедневно показывают порнографию богатства. Не только богатство Запада бедным, но и состоятельным гражданам богатство сверхбогатых. Довольно быстро становится понятным, что наша терпимость к богатству других не так высока. При восприятии неравенства исчезает фильтр социального положения и кастовости: каждый является человеком таким же, как я и ты. Это и делает всякое неравенство темой для очередного скандала. Социальное сравнение культивирует зависть и приводит к взрыву ожиданий. В связи с возрастающим значением различий в жизненных стилях для повседневной ориентации в обществе, в котором больше не действуют меритократические установки, Хайнц Буде замечает: «Общество зациклено на том, кто где покупает, кто где отдыхает, кто что может сказать, кто во что одет, кто как выглядит. В определенные моменты мы как будто бы жертвуем свою жизнь на то, чтобы найти собственную истину в других, потому что нет ничего иного, за что можно было бы ухватиться»[92]92
  Bude H. Die Ausgeschlossenen. München: Carl Hanser Verlag,
  2008. S. 65.


[Закрыть].

То, что бедняки стран третьего мира недовольны своей судьбой, очевидно всем. Сегодня СМИ показывают им мир таким, каким раньше его видели только богатые. Смотреть на мир глазами богатых и не быть при этом богатым – источник постоянной фрустрации. Своими сюжетами СМИ провоцируют новое переселение народов. Бедняки всерьез принимают эгалитаризм СМИ. Телевидению достаточно показать картинки Запада – и произойдет взрыв ожиданий.

Но почему мы, вполне обеспеченные люди, о чьем положении многие могут лишь мечтать, чувствуем себя несчастными? Высокий рост уровня жизни на Западе сделал человека более состоятельным, свободным, здоровым, но никак не более счастливым. Из-за того что человек сравнивает себя с кем-то, неравенство означает для него несчастье. Больше уже нельзя наслаждаться красотой собственного дома, потому что соседский дом красивее. Как правило, это люди, которые уже забыли все ужасы и лишения войны, это люди, которые с благодарностью замечают, как многого они достигли. И даже не столько дом, машина или жена соседа искушают нас сравнением, сколько СМИ, которые постоянно сопоставляют нашу жизнь с роскошной жизнью богатых и сильных мира сего. Они показывают нам тот образ жизни, который остается для нас недосягаемым.

Люди принимают социальное неравенство до тех пор, пока можно контролировать их восприятие различий. Так было в сословных и кастовых обществах. В эпоху массовых демократий и СМИ восприятие различий стало неуправляемым. Печать, радио, кино, телевидение суть эгалитарные медиа, не говоря уже об Интернете. Позиция СМИ заключается в одном – все люди равны. И любое очевидное неравенство приводит к скандалу. Каждый сравнивает себя с другим, и эту коллективную практику социального сопоставления невозможно контролировать. Поэтому эпоха массовых демократий является также эпохой перманентной революции и постоянно растущих ожиданий и претензий. Любая публично доступная информация о распределении власти и денег укрепляет эгалитаризм[93]93
  Brickman Ph., Campbell D.T. Hedonic Relativism and Planning the Good Society // Adaptation-Level Theory: A Symposium. N.Y.; L.: Academic Press, 1971. P. 297.


[Закрыть].

Люди из разных социальных слоев не только сравнивают положение друг друга, но и сравнивают свое сегодняшнее положение с тем, что было раньше. Поэтому нувориши счастливы, а те, у кого дела идут не так хорошо, например, из-за того, что глобализация уничтожила их привилегии, глубоко несчастны. Многие испытывают недовольство уже оттого, что привычные темпы роста уровня жизни всего лишь понижаются, а не резко падают. Только 2,1 % роста, слышим мы по телевизору, а до этого было 3,5 %. Это статистическая депрессия: больше – это меньше.

Социолог Никлас Луман в газете «Франкфуртер альгемайне цайтунг»[94]94
  Frankfurter Allgemeine Zeitung. 1996. 20. März.


[Закрыть] замечательно объяснил явление статистической депрессии в ироничной статье. Откуда берутся пессимистические ожидания будущего? Ответ так же прост, как и удивителен. СМИ очарованы цифрами и таблицами, потому что цифры все определяют и кажутся такими однозначными. Интереснее цифр (например, точное число погибших в автокатастрофах) может быть только их сопоставление, например, экономический рост в этом году составил 2,1 %, а в прошлом – 3,5 %. Рост всего лишь 2,1 %! Хотя мы и имеем больше, но одновременно и меньше.