Текст книги "Кибернетика и общество (сборник)"

То же самое, пожалуй, можно сказать и о других способностях, которые мы воспринимаем как врожденные навыки. Если ребенок не научился ходить до трех или четырех лет, он может потерять всякое желание ходить. Обычное передвижение может стать для него более трудной задачей, чем управление автомобилем для взрослого. Если человек слеп с детства, но эту слепоту удалось излечить посредством удаления катаракты или операции по пересадке кусочка роговицы, то обретение зрения на некоторое время способно вызвать только смятение и путаницу в выполнении тех действий, которые ранее совершались вслепую. Это зрение может так и остаться для такого человека тщательно изученным новым навыком сомнительной ценности. Итак, мы вполне можем допустить, что вся человеческая социальная жизнь в своих повседневных проявлениях сосредоточивается вокруг речи и что, если речь не усваивается в надлежащее время, вся социальная сторона жизни человека несет урон вследствие задержки развития.

Резюмирую: человеческий интерес к языку является, по-видимому, врожденным интересом к шифрованию и дешифрованию, и это свойство, как представляется, почти столь же специфически человеческое, как и любой другой интерес. Речь вызывает величайший интерес и представляет собой наиболее отличительное достижение человека.

Я воспитывался в семье филолога, и вопросы о природе языка и языковых практиках интересовали меня с детства. Столь основательную революцию в теории языка, какую совершает современная теория коммуникаций, невозможно совершить, не затронув былые лингвистические идеи. Поскольку мой отец был филологом-еретиком, который норовил направить филологию в то же самое русло, в которое ее направляют современные влияния теории коммуникаций, мне хотелось бы далее в этой главе изложить некоторые дилетантские соображения об истории языка и об истории нашей теории языка.

С незапамятных времен человек придерживался того взгляда, что язык представляет собой таинство. Загадка сфинкса была примитивной концепцией мудрости. Действительно, само слово riddle («загадка») происходит от глагола to rede («разгадывать»). Среди многих первобытных народов письменность и колдовство весьма близки друг другу. Уважение к письменности в некоторых районах Китая столь велико, что люди не желают выбрасывать вырезки из старых газет и бесполезные обрывки книг.

Со всеми этими проявлениями сопоставима «магия имен»: представители ряда культур с рождения до смерти носят имена, не являющиеся, строго говоря, их собственными, дабы не дать колдуну возможность извлечь выгоду из знания их подлинных имен. Среди множества таких случаев нам наиболее знакома история с именем еврейского бога Иеговы; в этом имени гласные взяты из другого имени бога – Адонай, – с тем чтобы имя небесной силы не могло быть осквернено произнесением устами непосвященного[37]37
  «Иегова» – ошибочное, но закрепившееся в традиции прочтение священного тетраграмматона JHVH («Яхве», «Я есмь Сущий»). «Адонай» – «Господь».


[Закрыть].

От магии имен всего один шаг к более глубокому и более научному интересу к языку. Как интерес к критике текста для установления аутентичности устной традиции и письменных текстов он восходит к древнейшим временам всех цивилизаций. Священный текст должен сохраняться в первоначальной цельности. Если возникают разночтения, они подлежат устранению каким-либо критиком-комментатором. У Библии христиан и евреев, у священных книг персов и индусов, у писания буддистов и у творений Конфуция были свои первые комментаторы. То, чему люди учились во имя сохранения истинной религии, развилось в литературную дисциплину, а критический анализ текстов является одним из древнейших интеллектуальных занятий.

Бо́льшую часть прошлого столетия филологическая история сводилась к повторению догм, которые порой демонстрировали удивительное невежество применительно к природе языка. Дарвиновский эволюционизм той поры воспринимался слишком серьезно и слишком некритически. Поскольку эта ситуация самым непосредственным образом обусловливалась нашими взглядами на природу коммуникаций, я позволю себе остановиться на этом вопросе несколько подробнее.

Ранняя теория, утверждавшая, будто древнееврейский был языком человека в раю и будто разделение языков датируется вавилонским столпотворением, может интересовать нас здесь только как примитивное предвосхищение научной мысли. Впрочем, позднейшее развитие филологии на протяжении долгого времени сохраняло верность этой наивности. Родство языков и их подверженность прогрессивным изменениям, что ведут в конечном счете к появлению совершенно других языков, – эти факты не могли остаться незамеченными в эпоху Возрождения с ее блестящими филологическими умами. Книга, подобная «Словарю средневековой варварской латыни» Дюканжа[38]38
  Французский латинист XVII столетия Ш. Дюканж включил в свой словарь более 14 000 латинских слов.


[Закрыть], не могла бы появиться на свет, не сложись осознание того, что корни романских языков лежат не только в классической, но и в вульгарной латыни. Наверняка немало ученых раввинов были убеждены в сходстве древнееврейского, арабского и древнесирийского языков. Когда по совету пресловутого Уоррена Гастингса[39]39
  Британский политический деятель, генерал-губернатор Индии в 1772–1785 гг.


[Закрыть] Ост-Индская компания основала свою школу изучения Востока в Форт-Уильяме, стало невозможно игнорировать тот факт, что греческий и латынь, с одной стороны, и санскрит – с другой, суть обрывки одного и того же материала. В начале прошлого века работы братьев Гримм и датчанина Расмуса Раска[40]40
  В исследования датского филолога Р. Раска была предложена методика анализа соотносимых грамматических форм. На основе работы Раска Я. Гримм выдвинул теорию исторического развития родственных языков.


[Закрыть] показали, что германские языки входят в орбиту этой так называемой индоевропейской группы; вдобавок были обозначены лингвистические отношения этих языков друг к другу и к предполагаемому отдаленному общему праязыку.

Получается, что эволюционная теория в языке предшествовала усовершенствованной дарвиновской эволюционной теории в биологии. Вполне обоснованная сама по себе, эволюционная теория языка очень скоро стала превосходить биологический эволюционизм там, где последний не мог применяться. Так, она допускала, что языки суть независимые квазибиологические сущности, развитие которых полностью определяется действием внутренних сил и потребностей. Фактически языки признавались эпифеноменами человеческих отношений, подверженными воздействию всех социальных сил вследствие изменений в структуре этих отношений.

На основании существования Mischsprachen[41]41
  Смешанных языков (нем.).


[Закрыть], таких языков, как лингва-франка, суахили, идиш и язык чинук, а также, в значительной степени, такого языка, как английский, была предпринята попытка возвести каждый язык к единому легитимному прародителю и рассматривать прочие причастные к его появлению языки лишь как своего рода крестных новорожденного дитяти. Ученые проводили научное различие между легитимными фонетическими комбинациями, что следовали общепринятым законам, и такими прискорбными, с их точки зрения, случайностями, как окказионализмы, народные этимологии и сленг[42]42
  Окказионализм – слово или выражение, созданное и фигурирующее исключительно в данном контексте, вне этого контекста не употребляется и в нормативный словарь языка не включается (ср. «первоопечатник» у И. Ильфа и Е. Петрова). Примером народной этимологии может служить до сих пор популярное среди любителей стремление трактовать слово «этруски» как результат комбинации элементов словосочетания «это русские».


[Закрыть]. В области грамматики первоначальная попытка втиснуть все языки какого угодно происхождения в «камзол», скроенный для латинского и греческого языков, сменилась почти столь же ригористической попыткой отыскать для каждого языка собственную парадигму грамматических конструкций.

Вплоть до недавних работ Отто Есперсена[43]43
  Датский лингвист О. Есперсен заложил основы лингвистического учения о понятийных категориях, присущих классам слов.


[Закрыть] едва ли какой-либо значительной группе филологов доставало объективности для того, чтобы в своей науке репрезентировать язык в его фактической разговорной и литературной форме, а не составлять учебники для обучения эскимосов говорить по-эскимосски, а китайцев – писать по-китайски. Последствия грамматического пуризма, достойного лучшего применения, хорошо видны со стороны. Главным среди них, по-видимому, является способ, каким латинский язык, подобно первому поколению античных богов, был убит своими собственными детьми.

На протяжении средних веков латинский язык различного качества – лучшая его форма вполне приемлема для всякого, кроме педанта, – оставался универсальным языком духовенства и всех образованных людей Западной Европы (тогда как арабский язык остается до сего дня всеобщим языком в мусульманских странах). Сохранение престижа латыни было возможно благодаря готовности авторов и ораторов либо заимствовать из других языков, либо творить в рамках самого латинского языка, наполняя его словами, необходимыми для обсуждения насущных философских проблем того века. Латынь святого Фомы Аквинского отличается от латыни Цицерона, но Цицерон смог бы обсуждать томистские идеи на своей латыни.

Можно предположить, что возникновение национальных языков в Европе должно было обязательно означать конец универсальности применения латыни. Но это не так. В Индии, несмотря на развитие новосанскритских языков, санскрит демонстрирует замечательную живучесть и сохранился до настоящего времени. Мусульманские страны, как я отмечал, объединены традицией классического арабского языка, даже с учетом того, что большинство мусульман не говорят по-арабски и что современный разговорный арабский язык распался на ряд сильно отличающихся друг от друга диалектов. Вполне возможно для языка, который больше не является обиходным, оставаться языком науки на протяжении ряда поколений и даже ряда столетий. Нынешний иврит пережил два тысячелетия «молчания» со времен Христа и все-таки вернулся как современный повседневный язык. Разумеется, в своем рассуждении я рассматриваю лишь ограниченное использовании латыни как языка образованных людей.

С наступлением эпохи Возрождения художественные стандарты латинистов повысились, и все сильнее стала проявляться тенденция к отказу от всяких постклассических неологизмов. В устах великих итальянских филологов эпохи Возрождения эта реформированная латынь могла быть – и часто действительно была – произведением искусства; но обучение, необходимое для овладения столь изящным и утонченным инструментом, выходило за рамки того, которое требовалось ученым, чья основная деятельность всегда должна иметь дело не столько с совершенством формы, сколько с сутью сказанного и написанного. В результате те люди, которые преподавали латынь, и те люди, которые пользовались этим языком, все сильнее обосабливались, и наконец учителя совершенно перестали обучать своих подопечных чему-либо, кроме изысканной и давно вышедшей из употребления латыни Цицерона. В этом вакууме они в конце концов лишили себя всяких функций, кроме функции специалистов по латыни, а поскольку спрос на латинистов неумолимо сокращался, они в итоге лишились и этой последней функции. За их грех гордыни нам теперь приходится расплачиваться отсутствием адекватного международного языка, намного превосходящего искусственные языки наподобие эсперанто и в должной мере отвечающего потребностям сегодняшнего дня.

Увы, взгляды классицистов часто находятся вне пределов понимания образованной широкой публики. Недавно мне выпала возможность послушать актовую речь одного классициста, скорбевшего по поводу роста центробежных сил в современном обучении, которые все дальше и дальше отдаляют друг от друга литературно образованного человека, гуманитария и ученого-естественника. Он предпочел выразить свою скорбь в форме рассказа о воображаемом путешествии по современному университету в качестве гида и ментора воскресшего Аристотеля. Свою беседу он начал выставлением на посмешище обрывков специального жаргона из каждой современной интеллектуальной области, которые якобы преподнес Аристотелю в качестве отталкивающих примеров. Позволю себе заметить, что все наше представление об Аристотеле опирается на школьные конспекты его учеников, написанные на одном из темнейших специальных жаргонов во всей мировой истории и совершенно непостижимые для любого современного грека, который, разумеется, не обучался толковать эти записи в аристотелевском Ликее. Тот факт, что данный жаргон был освящен историей и сделался объектом классического образования, не имеет отношения к делу, ибо это произошло после Аристотеля, а не в его время. Важно то обстоятельство, что греческий язык времен Аристотеля созрел для компромисса с техническим жаргоном выдающегося исследователя, тогда как даже английский язык его ученых и почтенных последователей не желает идти на компромиссы с аналогичными потребностями современной речи.

Памятуя об этих назиданиях, возвратимся к современной точке зрения, которая уподобляет процесс лингвистического перевода и родственные ему процессы интерпретации языка слухом и мозгом процессу функционирования и взаимодействия искусственных коммуникационных сетей. Будет показано, что эта точка зрения действительно соответствует нынешним, пускай поначалу считавшимся еретическими, взглядам Есперсена и его школы. Грамматика больше не является сугубо нормативной. Она стала фактуальной. Вопрос не в том, какой код мы должны использовать, а в том, какой код мы используем. Совершенно верно, что при тщательном изучении языка нормативные вопросы становятся важны и являются весьма щекотливыми. Тем не менее они олицетворяют, так сказать, последний прекрасный цветок проблемы коммуникаций, а не ее наиболее существенные стороны.

Итак, мы установили у человека основу простейшего элемента его коммуникаций: выяснили, что человек общается с человеком через непосредственное использование языка, когда двое людей находятся лицом к лицу друг с другом. Изобретение телефона, телеграфа и других подобных средств связи показывает, что данная способность не ограничена условием непосредственного контакта, поскольку мы располагаем многими способами применения этого инструмента коммуникаций на самые дальние расстояния.

Среди примитивных народов размер сообщества, необходимый для действенной коллективной жизни, ограничен трудностями передачи языка. На протяжении многих тысячелетий этого было достаточно, чтобы сводить оптимальное число населения государства приблизительно к нескольким миллионам человек (обыкновенно к еще менее малочисленному коллективу). Следует отметить, что великие империи, превосходившие эти рамки, сохранялись благодаря усовершенствованию средств связи. Благополучие Персидской империи зиждилось на Царской дороге и эстафетах гонцов[44]44
  По Геродоту, эта дорога шла фактически от побережья Эгейского моря до города Сузы, ее протяженность составляла 2700 км. Конный гонец преодолевал этот путь за неделю, а пешком можно было дойти за 90 дней.


[Закрыть], передававших указы правителя. Великая Римская империя стала возможной только благодаря успехам Рима в дорожном строительстве. Римские дороги служили не только для перемещения легионов, но и для доставки записанных слов императора. С появлением самолета и радио слова правителей достигают ныне самых отдаленных точек, и очень многие факторы из числа тех, что препятствовали ранее созданию общемирового государства, теперь устранены. Можно даже утверждать, что современные средства коммуникации, побуждающие нас регулировать международные притязания различных радиовещательных сетей и авиационных компаний, делают создание общемирового государства неизбежным.

Однако при всей обретенной эффективности механизмы коммуникаций по-прежнему подвержены, как было всегда, общей тенденции возрастания энтропии, поскольку информация исчезает при передаче, если только не задействовать неких внешних агентов для управления процессом. Я уже упоминал о любопытной точке зрения на язык, выдвинутой одним филологом-кибернетиком: он утверждает, что речь есть совместная игра говорящего и слушающего против сил беспорядка. Опираясь на эту точку зрения, доктор Бенуа Мандельброт произвел некоторые вычисления относительно распределения длины слов в оптимальном языке и сравнил эти результаты с теми, которые обнаружил в существующих языках. Результаты Мандельброта показывают, что в языке, который оптимален по ряду некоторых постулатов, почти наверняка будет проявляться определенное распределение длины слов. Это распределение сильно отличается от распределения длины слов в искусственных языках, например в эсперанто или волапюке[45]45
  Международный искусственный язык, созданный католическим пастором М. Шлейером на основе латыни; был весьма популярен в конце XIX столетия, ему на смену пришел эсперанто.


[Закрыть]. С другой стороны, оно удивительно близко к распределению слов в большинстве существующих естественных языков, что на протяжении столетий противостояли абразии употребления. Да, конечно, результаты Мандельброта не дают абсолютного и постоянного распределения длины слов; в его формулах еще встречаются величины, которые подлежат выяснению, – как их называют математики, параметры. Впрочем, при правильном подборе таких параметров теоретические выкладки Мандельброта оказываются сопоставимыми очень близко с распределением слов во многих живых человеческих языках, что указывает на наличие некоего естественного отбора среди них и на то, что форма языка, которая сохраняется благодаря самому факту употребления и выживания, тяготеет к форме, очень близко напоминающей оптимальную форму распределения.

Абразия языка может объясняться рядом причин. Язык может просто сопротивляться стремлению природы нарушить его строй или сознательным попыткам людей исказить его смысл[46]46
  Здесь уместно напомнить об афоризме Эйнштейна (см. главу II). – Примеч. авт.


[Закрыть]. Обычная коммуникативная ситуация, главным противником которой является энтропийная тенденция самой природы, не подразумевает активного врага, осознающего собственную цель. С другой стороны, речь адвоката наподобие тех, которые мы слышим на судебных процессах при юридических спорах и т. п., сталкивается с гораздо более серьезным сопротивлением, сознательная цель которого – изменение или даже полное искажение смысла. Потому адекватная теория языка как игры должна различать эти две разновидности языка, одна из которых направлена прежде всего на передачу информации, а другая – на навязывание своей точки зрения упрямой оппозиции. Не могу сказать, проводил ли уже какой-либо филолог технические наблюдения и выдвигал ли кто-нибудь теоретические гипотезы, необходимые для различения этих двух классов языка в наших целях, но я совершенно уверен, что эти формы языка принципиально различаются. Я продолжу разговор об адвокатских речах далее, в главе, где будут рассматриваться язык и право.

Стремление применить кибернетику к семантике в качестве дисциплины, контролирующей искажения смысла в языке, уже породило ряд проблем. Кажется необходимым проводить какое-то различие между информацией как таковой, в ее чистом виде, и таким родом информации, на основании которой мы как человеческие существа можем эффективно действовать, или mutatis mutandis[47]47
  Зд. с необходимыми изменениями (лат.).


[Закрыть], на основании которой могут эффективно действовать машины. По моему мнению, главное различие и главная трудность здесь проистекают из того факта, что для действия важно не количество переданной информации, а количество информации, которое может оказаться в коммуникативных устройствах и устройствах накопления данных и послужить стимулом действия.

Выше отмечалось, что любая передача сообщений или вмешательство в их передачу уменьшают объем информации, который в них содержится, если только не вводится новая информация – либо из новых впечатлений, либо из памяти, ранее исключенная из информационной системы. Как мы видели, данное положение является другим вариантом второго закона термодинамики. Теперь рассмотрим информационную систему управления той самой электростанцией, о которой говорилось ранее в этой главе. Важна не столько информация, которую мы передаем по линии, но то, что от нее остается после прохождения сообщения через механизмы, открывающие или закрывающие шлюзы, синхронизирующие генераторы и выполняющие прочие технические задачи. В известном смысле эти конечные устройства можно охарактеризовать как фильтры, подключенные к линии передачи. С кибернетической точки зрения семантически значимой признается информация, которая преодолевает линию и фильтр, а не та информация, что проходит только по линии передачи. Иными словами, когда я слушаю музыку, бо́льшая часть звука поступает в мои органы чувств и достигает мозга. Впрочем, если у меня нет навыков восприятия и образования, необходимых для эстетического понимания музыкального произведения, эта информация натолкнется на препятствие, тогда как, будь я подготовлен в музыкальном отношении, она бы нашла соответствующую интерпретационную структуру или организацию, которая смогла бы представить этот звуковой образ в значимой форме для эстетической оценки и более глубокого понимания. Семантически значимая информация в машине и в человеке есть информация, которая проходит через механизм активации в принимающей системе вопреки попыткам самого человека и природы ей помешать. С точки зрения кибернетики семантика определяет меру смысла и управляет его потерями в коммуникационной системе.

Глава V. Организация как сообщение

Данная глава содержит элементы фантастического. Отмечу, что фантазия всегда находилась на службе у философии, и Платон не постеснялся выразить свою эпистемологию в метафоре пещеры. Доктор Дж. Броновски[48]48
  Британский математик и историк науки.


[Закрыть] и другие указывали, что математика, которую большинство людей признают наиболее точной и строгой среди всех наук, является колоссальнейшей метафорой, какую только можно вообразить, и ее следует оценивать интеллектуально и эстетически с точки зрения обоснованности этой метафоры.

Метафора, о которой пойдет речь в этой главе, следующая: организм рассматривается как сообщение. Организм противопоставляется хаосу, разрушению и смерти, как сообщение противопоставляется информационному шуму. В описаниях организмов мы не пытаемся охарактеризовать каждую их молекулу и каталогизировать последние одну за другой; нет, мы норовим, скорее, разрешить некоторые вопросы, раскрывающие структуру организма, которая становится все более значимой и менее вероятной по мере того, как организм делается, так сказать, более органическим и цельным.

Мы уже видели, что отдельные организмы, например люди, стремятся на время сохранять и часто даже увеличивать уровень своей организованности для создания локального анклава в общем потоке возрастающей энтропии, нарастания хаоса и отмирания дифференциации. Жизнь есть одинокий островок в умирающем мире. Процесс, благодаря которому мы, живые существа, сопротивляемся общему потоку упадка и разрушения, называется гомеостазисом.

Мы можем продолжать жить в той весьма специфической среде, которую создаем для себя, только до тех пор, пока не начнем разрушаться быстрее, чем сможем восстанавливать себя. После этого мы умрем. Если температура нашего тела поднимется или упадет всего на 1° от нормального уровня 98,6° по Фаренгейту, то мы обратим на это внимание, а если она поднимется или упадет на 10°, то мы, несомненно, умрем. Кислород, углекислый газ и соль в нашей крови, гормоны, выделяемые железами внутренней секреции, – все они регулируются механизмами, которые обыкновенно сопротивляются любым неблагоприятным изменениям в их работе. Эти механизмы порождают то, что известно как гомеостазис, и представляют собой механизмы негативной обратной связи, причем такого типа, какой обнаруживается порой в механических автоматах.

Сама структура, поддерживаемая этим гомеостазисом, является, если угодно, критерием нашей личной индивидуальности. Наши ткани изменяются на протяжении жизни: пища, которую мы поглощаем, и вдыхаемый воздух становятся плотью и костяком нашего тела, а преходящие элементы нашей плоти и костей ежедневно выделяются вместе с экскрементами. Мы лишь водовороты в реке, что течет беспрерывно. Мы не материя, существующая вечно, а структура, которая длит себя.

Структура есть сообщение, и она может передаваться как сообщение. Мы сами используем наше радио для передачи структур звука, а наши телевизионные установки – для передачи структур света. Любопытно и познавательно предположить, что может произойти, если нам пришлось бы передать всю структуру человеческого тела и человеческого мозга с его памятью и перекрестными связями; гипотетическое приемное устройство должно в этом случае заново воплотить эти сообщения соответствующим образом, дабы тело и мозг могли продолжать жизненные процессы и обеспечить надлежащую целостность живого организма посредством гомеостазиса.

Давайте вторгнемся в область научной фантастики. Около сорока пяти лет назад Киплинг написал один из своих наиболее примечательных рассказов. Текст появился в период, когда мир узнал о полетах братьев Райт, но авиация еще не стала повседневным явлением. Киплинг назвал свой рассказ «С ночным пакетботом» и попытался изобразить мир, подобный сегодняшнему, но такой, где авиация получила широкое применение, а Атлантический океан словно превратился в озеро, которое можно пересечь за одну ночь. По Киплингу, воздушные полеты столь прочно объединили мир, что всякие войны были забыты, а все по-настоящему важные мировые проблемы решались Бюро авиационного контроля, первейшей обязанностью которого являлось управление воздушным движением, тогда как побочные обязанности распространялись на «все то, что с этим было связано». По сюжету рассказа при такой постановке дела различные местные власти оказывались вынужденными постепенно отказываться от своих прав или же переставали ими пользоваться, а центральная власть Бюро авиационного контроля принимала эти обязанности на себя. Картина, которую рисует Киплинг, носит до некоторой степени фашистский характер, что объяснимо, если учесть его интеллектуальные симпатии[49]49
  Очевидно, подразумеваются «имперские» убеждения Киплинга. Возможно, в данном утверждении автор следует Дж. Оруэллу, который писал в очерке 1942 г., что в предыдущие 50 лет «все просвещенные люди презирали Киплинга» (правда, Оруэлл прибавлял, что «впоследствии девять из десяти этих просвещенных людей оказались забыты, в то время, как Киплинг в каком-то смысле по-прежнему с нами»).


[Закрыть] (но отметим, что фашизм не является необходимым условием рассматриваемой им ситуации). «Золотой век» Киплинга – это «золотой век» британского полковника, вернувшегося из Индии. Более того, влюбленный в технику наподобие собрания колесиков, что непрерывно вращаются и издают шум, он сосредотачивался на физическом транспортировании человека на далекие расстояния, а не на транспортировании языка и идей. По-видимому, он не осознавал, что человеческое слово и сила восприятия сами расширяют степень контроля и, в известном смысле, физическое существование человека. Ведь наблюдать весь мир и отдавать приказы всему миру есть почти то же самое, что находиться повсюду. При всей своей ограниченности Киплинг тем не менее обладал поэтической способностью к предвидениям, и ситуация, которую он вообразил, как представляется, быстро наступает.

Чтобы понять важность передачи информации в сравнении с простой физической транспортировкой, допустим, что некий архитектор в Европе руководит постройкой здания в Соединенных Штатах Америки. Разумеется, мы исходим из того, что на месте строительства имеется соответствующий штат строителей, делопроизводителей и так далее. В таких условиях, даже не передавая или не принимая какие-либо материальные товары, архитектор может принимать активное участие в строительстве здания. Пусть он составляет проекты и спецификации, как это положено архитекторам. Даже в настоящее время нет причин для того, чтобы рабочие копии проектной документации передавались на строительный участок обязательно на той же самой бумаге, на какой они были составлены в кабинете архитектора. Высокоскоростной ультрафакс[50]50
  Аппарат, изобретенный компанией «Истман Кодак», гибрид факса и телевизора: исходный материал фотографировался, затем снимался на кинопленку, передавался по факсу и копировался на другую пленку. Аппарат был представлен широкой публике в 1948 г., но уже через три года почти вышел из употребления.


[Закрыть] обеспечивает способ передачи факсимиле всех необходимых документов в долю секунды, а полученные копии оказываются столь же точными рабочими планами, как и оригинал. Архитектор может получать новости о ходе работы при помощи фотографических отчетов – ежедневно или даже несколько раз в день; эти снимки ему можно отправлять тем же ультрафаксом. Любые замечания или советы, которые архитектор сочтет нужным дать своему уполномоченному, могут быть переданы по телефону, ультрафаксу или по телетайпу. Если коротко, физическая транспортировка архитектора и его документов может быть весьма эффективно заменена коммуникацией сообщений, которая не подразумевает перемещения хотя бы крупицы материи с одного конца линии на другой.

Если взять два типа коммуникации, а именно материальную транспортировку и транспортировку только информации, в настоящее время человек может перемещаться с одного места на другое только посредством первого типа коммуникации, а не в качестве сообщения. Впрочем, уже сегодня транспортировка сообщений помогает усиливать человеческие чувства и способности к действиям, как бы растягивать их с одного конца света до другого. Ранее говорилось, что различие между материальной транспортировкой и транспортировкой сообщений теоретически вовсе не является постоянным и непреодолимым.

В итоге мы вынуждены сильно углубляться в вопрос о человеческой индивидуальности. Проблема природы человеческой индивидуальности и барьера, что отделяет одну личность от другой, стара, как сама история. Христианская религия и ее средиземноморские предшественницы воплотили это различие в концепции души. Индивидуум обладает душой, как говорят христиане, обретающие бытие благодаря акту зачатия, причем эта душа продолжает существовать вечно, среди либо «блаженных», либо «проклятых» – или же в одной из небольших промежуточных лакун чистилища, чье наличие допускает христианская вера.

Буддисты следуют традиции, которая согласуется с христианской в том, что душа продолжает существовать после смерти тела, но это существование продолжается в теле другого животного или другого человека, а не в каком-то раю или в аду. Да, буддизму ведомы небеса и преисподние, однако индивидуум пребывает там лишь временно. Впрочем, в самом последнем раю буддистов, в состоянии нирваны, душа теряет индивидуальность и поглощается великой душой мира.

Эти взгляды были и остаются отделенными от науки и не оказывают на нее влияния. Наиболее интересным ранним научным мнением о продолжении существования души является мнение Лейбница, который считал душу представительницей более обширного класса постоянных духовных сущностей, названных им монадами. Эти монады проводят все свое существование, с момента создания и далее, в акте восприятия друг друга, хотя одни восприятия отличаются ясностью и отчетливостью, а другие смутны и туманны. Это восприятие вдобавок никак не отражает подлинное взаимодействие монад. Монады «лишены окон», и при создании мира Господь наставляет их таким образом, что они должны сохранять свои заранее предопределенные взаимоотношения друг с другом вечно. Монады неуничтожимы.

За философскими взглядами Лейбница на монады лежат некоторые весьма любопытные биологические умозрения. Именно во времена Лейбница Левенгук впервые применил простой микроскоп для исследования крошечных животных и растений. Среди существ, которых он увидел, были сперматозоиды. У млекопитающих сперматозоиды обнаружить и увидеть гораздо проще, чем яйцеклетки. Человеческие яйцеклетки выделяются единовременно, а неоплодотворенные утробные яйцеклетки или очень ранние эмбрионы до недавнего времени оставались редкостью в анатомических коллекциях. Поэтому первые пользователи микроскопов поддавались вполне естественному искушению трактовать сперматозоид как единственный важный элемент развития плода и полностью игнорировать возможность такого явления, как оплодотворение (которого им еще не случалось наблюдать). Более того, их воображению рисовалось, что передняя часть, или головка, сперматозоида есть крохотный зародыш, свернувшийся головой вперед. Предполагалось, что этот зародыш содержит в себе сперматозоиды, способные развиться в следующее поколение зародышей и взрослых существ, и так далее ad infinitum[51]51
  До бесконечности (лат.).


[Закрыть]. А женскую особь считали просто кормилицей сперматозоидов.