Текст книги "Лекарь. Ученик Авиценны"

Как-то ночью ему приснилось, будто Эдита снова погладила его по голове, а потом раскрыла бедра и показала то, что находится между ними. Проснувшись, он уже не смог вспомнить, как именно это выглядело, но во сне с ним произошла удивительная и пугающая вещь… Он стер грязь с мехового одеяла, когда Цирюльника не было дома, а потом дочиста оттер растворенной в воде золой.

Мальчик был не настолько глуп, чтобы воображать, будто Эдита станет ждать, пока он станет взрослым и женится на ней, однако, подумал он, ей жилось бы куда лучше, если бы она обзавелась сыном.

– Цирюльник скоро уедет, – сказал он ей однажды утром, когда вдова помогала ему вносить в дом дрова. – Нельзя ли мне остаться в Эксмуте и жить у вас?

Ее взгляд стал тяжелым, но она не отвела глаз:

– Я не смогу прокормить тебя. Чтобы самой не умереть с голоду, мне приходится работать и портнихой, и шлюхой. А если бы и тебя надо было кормить, мне пришлось бы спать со всеми подряд. – Одно поленце выпало из охапки, которую она несла. Эдита дождалась, пока Роб положит его на место, потом повернулась и вошла в дом.

После этого случая она стала приходить реже, а с ним едва перебрасывалась парой слов. Наконец и вовсе перестала появляться. Возможно, наслаждения стали меньше интересовать Цирюльника, потому что он стал каким-то раздражительным.

– Дубина! – зарычал он на Роба, когда тот снова упустил шарики. – Давай, поработай всего с тремя, только бросай их высоко, как бросаешь все пять. Когда взлетит третий, хлопни в ладоши.

Роб так и сделал; когда он хлопнул в ладоши, ему вполне хватило времени поймать все три шарика.

– Видишь? – сказал довольный Цирюльник. – За то время, что ты хлопал, можно было запустить остальные два шарика.

Но когда Роб попробовал с пятью, они столкнулись в воздухе и снова все пошло прахом; хозяин ругался, а шарики раскатились по всей комнате.

И вдруг оказалось, что до весны всего две-три недели.

Однажды ночью Цирюльник, считая, что Роб спит, подошел к нему и поправил медвежью шкуру, чтобы та закрывала подбородок и мальчику было тепло. Он долго стоял над ложем, глядя на Роба. Потом вздохнул и отошел.

Утром Цирюльник достал из повозки кнут.

– Ты не думаешь о том, что делаешь, – упрекнул он Роба. Мальчик ни разу не видел, чтобы хозяин стегал кнутом лошадь, однако стоило ему снова уронить шарики – и кнут хлестнул его по ногам.

Было очень больно. Роб громко вскрикнул и заплакал.

– Подбери шарики.

Он подобрал, снова подбросил с тем же прискорбным результатом, и кнут снова прошелся по его ногам.

Отец много раз колотил Роба, но никогда не хлестал его кнутом.

Снова и снова он подбирал все пять шариков и пытался жонглировать ими, только ничего у него не получалось. После каждого промаха кнут обвивался вокруг ног, исторгая из него новый вскрик.

– Подними шарики.

– Ну, пожалуйста, не надо, Цирюльник!

– Это ради твоей же пользы, – ответил тот с посуровевшим лицом. – Думай головой. Поразмысли над этим. – Несмотря на холодный день, с Цирюльника лил пот.

Боль заставила Роба думать о том, чем он занимается, но тело тряслось от рыданий, а мышцы стали словно чужие. У него получалось даже хуже, чем обычно. Роб стоял и дрожал, лицо заливали слезы, сопли забивали нос и рот, когда Цирюльник хлестал его. «Я римлянин, – говорил он себе. – Когда вырасту, я найду этого человека и убью».

Цирюльник хлестал его, пока кровь не выступила на штанинах новых брюк, сшитых Эдитой. Тогда он бросил кнут и вышел из дома.

Поздно вечером хирург-цирюльник воротился домой пьяным и замертво свалился на ложе.

Утром его глаза смотрели спокойно, но губы поджались, когда он увидел ноги Роба. Хозяин нагрел воды, смочил тряпку и стер засохшую кровь, потом принес горшочек медвежьего сала.

– Вотри его как следует, – велел он.

Сознание того, что он провалился, язвило Роба куда сильнее, чем царапины и рубцы от ударов кнута.

Цирюльник сверился со своей картой:

– Я отправляюсь в путь на Страстной Четверг и довезу тебя до самого Бристоля. Это богатый портовый город – может быть, там ты найдешь себе место.

– Да, Цирюльник, – ответил Роб чуть слышно.

Цирюльник долго возился с завтраком, а когда тот наконец поспел, он щедро выложил овсяную кашу, поджаренные лепешки с сыром, яйца и ветчину.

– Ешь, ешь, – угрюмо приговаривал он.

Сидел и смотрел, как Роб заталкивает в себя еду.

– Мне очень жаль, – сказал Цирюльник. – Я и сам ведь в детстве много бродяжничал, знаю, как жестока бывает жизнь.

После этого за все утро он сказал Робу лишь одну фразу:

– Можешь оставить себе одежду.

Разноцветные шарики были убраны, и Роб больше не упражнялся. Но до Страстного Четверга оставалось еще чуть ли не две недели, и Цирюльник заставлял его все так же много работать, велев выскоблить дощатые полы в обеих комнатах. Дома мама каждую весну мыла стены сверху донизу, а теперь Роб делал это здесь. В этом доме было не так дымно, как в родительском, но стены здесь, казалось, никто никогда не мыл, и когда Роб закончил, разница стала хорошо видна.

Вскоре после полудня, как по волшебству, выглянуло солнце, море посинело, засверкало, и воздух стал уже не таким соленым. Впервые Роб понял, почему кому-то может нравиться жить в Эксмуте. В лесу, начинавшемся за их домом, стали проклевываться сквозь мокрую палую листву первые зеленые ростки. Роб насобирал целый горшочек побегов папоротника, и они сварили ветчину с первой в этом году зеленью. В успокоившееся море отважились выйти рыбаки, Цирюльник встретил одну из возвращающихся лодок и купил устрашающих размеров треску и полдюжины рыбьих голов. Роба он засадил за нарезку свинины кубиками, а затем медленно зажарил жирное мясо на сковороде, пока оно не покрылось хрустящей корочкой. Потом сварил густую похлебку, положив туда мясо, рыбу, нарезанную дольками репу, топленый жир, цельное молоко и щепотку тимьяна. Они в молчании смаковали похлебку, заедая теплыми хрустящими лепешками, и оба думали о том, что совсем скоро Робу уже не придется так пировать.

Некоторая часть подвешенной к стропилам баранины уже позеленела. Цирюльник отрезал гнилье и унес в лес. Из бочки с яблоками, где уже мало что осталось, шла страшная вонь. Роб перевернул бочку, вытряхнул из нее все, проверил каждое яблочко, откладывая в сторону те, которые не испортились.

Такие плотные, кругленькие…

Вспомнив, как Цирюльник помог ему жонглировать яблоками и научиться ловить их не поранившись, Роб подбросил три яблочка – хоп-хоп-хоп.

Поймал. Снова подбросил, на этот раз повыше, и успел хлопнуть в ладоши, прежде чем поймать их.

Взял еще два яблока, подбросил в воздух все пять, но они – право, удивительно! – столкнулись и попадали на пол, немного забрызгав его соком. Роб застыл на месте, не зная точно, где сейчас Цирюльник. Он не сомневался, что снова отведает кнута, если хозяин увидит, как он портит продукты.

Но окрика из соседней комнаты не последовало.

Роб стал складывать крепкие яблоки обратно в бочку. Попытка удалась неплохо, сказал он себе. И время он, кажется, рассчитал лучше.

Он выбрал еще пять яблок подходящего размера и подбросил их вверх. На этот раз почти получилось, только он слишком сильно волновался, и яблоки полетели вниз, словно их сдуло с дерева порывом осеннего ветра.

Он поднял яблоки и снова подбросил. Роб метался по всему помещению, дергался, никакой приятной глазу плавности в движениях, но теперь все пять яблок взлетели и попали в его руки, и снова взлетели, будто их было всего три.

Вверх-вниз и снова вверх-вниз. И снова, и снова.

– Ах, мама! – воскликнул он с дрожью в голосе, хотя много лет спустя мог и усомниться в том, что она имела к этому отношение.

Хоп-хоп-хоп-хоп-хоп!

– Цирюльник, – позвал он, не решаясь кричать.

Дверь отворилась. Через миг он уронил все яблоки, и они рассыпались повсюду.

Подняв голову, он съежился, потому что Цирюльник спешил к нему, подняв руку.

– Я все видел! – закричал Цирюльник, и Роб оказался в его радостных объятиях, которые можно было сравнить с самой добросовестной хваткой медведя Бартрама.

8. Потешник

Наступил и минул Страстной Четверг, а они пока не трогались из Эксмута – надо было обучить Роба всем тонкостям искусства развлекать публику. Сначала отрабатывали парное жонглирование – это Робу очень понравилось с самого начала, и он быстро добился больших успехов. Потом перешли к фокусам, основанным на ловкости рук, что по трудности можно было сравнить с жонглированием четырьмя шариками.

– Фокусникам не дьявол помогает, – наставлял его Цирюльник. – Фокусы – это чисто человеческое искусство, и в нем совершенствуются тем же путем, каким ты освоил жонглирование. Только фокусы гораздо легче, – поспешно добавил он, увидев, как у Роба вытянулось лицо.

Цирюльник поведал ему самые простые секреты белой магии:

– Ты не должен знать ни робости, ни смущения; что бы ты ни делал, на лице всегда должна быть написана полная уверенность в себе. Нужны проворные пальцы, четкие движения, умение прикрывать все болтовней, вставляя в нее необычные словечки, чтобы они служили достойной оправой твоим действиям. А последнее правило – самое-самое важное. У тебя должны быть приспособления, позы, жесты, любые отвлекающие маневры, которые заставят зрителей смотреть куда угодно, только не на то, что ты в это время действительно делаешь.

Для них главный отвлекающий маневр состоит в том, добавил Цирюльник, что они работают в паре. Для наглядности он показал ему фокус с лентой.

– Для этого фокуса мне нужны ленты: голубая, алая, черная, желтая, зеленая и коричневая. После каждого ярда я делаю на ленте скользящий узел, потом туго сворачиваю ленту, а полученные рулончики прячу в разных карманах. Причем в определенном кармане всегда должен быть один и тот же цвет. «Кто хочет получить ленту?» – спрашиваю я. «Ой, я хочу, сэр! Голубенькую, в два ярда длиной». Большей длины обычно не просят. Не корову же на эту ленту привязывать.

Я тогда делаю вид, будто позабыл об этой просьбе, и перехожу к другим фокусам. А потом ты привлекаешь всеобщее внимание – может быть, жонглируешь. Пока все глазеют на тебя, я лезу вот в этот карман куртки, где хранятся голубые ленты. Потом делаю вид, будто закашлялся, прикрываю рот рукой, и вот уже рулончик ленты у меня во рту. Через минуту, когда все снова переводят глаза на меня, я обнаруживаю, что между зубами у меня зажат кончик ленты, и понемногу вытягиваю ее. Когда первый узел задевает зубы, он соскальзывает. Когда чувствую второй, я понимаю, что вот они – два ярда, – отрезаю ленту и вручаю.

Роб пришел в восторг, научившись фокусу, однако все эти манипуляции, которые трудно назвать красивыми, огорчили его, он понял, что магия – это надувательство.

А Цирюльник и дальше рассеивал его иллюзии. Вскоре Роб, если и не стал пока искусным фокусником, мог выполнять черновую работу помощника фокусника. Он разучил некоторые танцы, псалмы и песни, а также шутки и рассказы, смысла которых не понимал. Под конец он затвердил те речи, которые сопутствовали продаже Особого Снадобья от Всех Болезней. Цирюльник заявил, что Роб схватывает все на лету. И намного раньше, чем предполагал сам мальчик, пришел к выводу, что тот уже вполне готов.

Они пустились в путь туманным апрельским утром и два дня преодолевали под легким весенним дождиком гряду Блэкдаунских холмов. На третий день после полудня, под очистившимся от туч и сиявшим небосводом, они приехали в деревню Бриджтон. Цирюльник остановил повозку перед мостом, от которого и пошло название деревни3131
  Bridge – мост (англ.).


[Закрыть], и окинул Роба оценивающим взглядом:

– Значит, ты готов к работе?

Роб кивнул, хотя в глубине души не чувствовал уверенности.

– Вот и молодец. Это просто небольшая деревенька. Шлюхи да сутенеры, трактир переполнен, полным-полно клиентов, которые издалека приходят в поисках женщин и выпивки. А потому все можно, а?

Роб понятия не имел, что под этим подразумевается, но снова кивнул утвердительно. Инцитат, которого слегка подхлестнули вожжами, неспешной рысцой потянул повозку на другую сторону моста. Поначалу все шло так, как раньше. Конь ржал, Роб бил в барабан, они медленно катили по главной улице. Мальчик соорудил помост на сельской площади и водрузил на него три плетеных корзины с пузырьками Особого Снадобья.

Но на этот раз, когда началось представление, он взобрался на помост вместе с Цирюльником.

– Доброго дня всем сегодня и доброго утра завтра, – сказал Цирюльник. – Нам очень приятно оказаться в Бриджтоне…

По третьему шарику они вынули из карманов одновременно, потом и четвертый, и пятый. У Роба шарики были красные, у Цирюльника – синие; шарики взмывали вверх и лились из одной руки в другую, будто струи фонтана. Руки двигались едва заметно, а шарики плясали в воздухе.

Наконец, не переставая жонглировать, они повернулись лицом друг к другу и встали на противоположных сторонах помоста. Не промедлив ни мига, Роб послал шарик Цирюльнику, а сам поймал брошенный ему синий. Поначалу он отправлял Цирюльнику каждый третий шарик и тут же получал ответный. Потом они стали посылать друг другу шарики через один; красные и синие снаряды то и дело сновали туда-сюда. Вот Цирюльник незаметно для постороннего глаза кивнул Робу, и в ответ на каждый шарик, попадавший тому в руку, тут же вылетал встречный – так же ловко, быстро, точно.

Рукоплескания прозвучали для Роба подобно грому и слаще любой музыки.

Когда эта часть представления завершилась, он забрал десять шариков из двенадцати и сошел с помоста, спеша укрыться в повозке, за завесой. Сердце бешено колотилось, ртом он отчаянно хватал воздух. Ему было слышно, как Цирюльник, ничуть не запыхавшийся, рассказывает собравшимся о том удовольствии, которое доставляет жонглирование, а сам продолжает подбрасывать два оставшихся шарика.

– Известно ли вам, чем вы владеете, когда держите вот такие штуки в своей руке, мистрис?

– И чем же, сэр? – спросила его девка.

– Вы владеете его вниманием – полностью и без остатка, – ответил Цирюльник.

Толпа разразилась восторженным смехом и одобрительными возгласами.

Роб в повозке подготовил все нужное для нескольких фокусов и присоединился снова к хозяину, который тут же заставил пустую корзину расцвести бумажными розами, превратил темный головной платок в целую цепочку веселеньких флажков, выловил из воздуха несколько монет и заставил исчезнуть сперва целую бутыль эля, а потом куриное яйцо.

Роб под одобрительный свист слушателей спел «Песенку о богатой вдове», а после этого Цирюльник быстро распродал свое Особое Снадобье, опустошив все три корзины и велев Робу принести из повозки еще. Затем выстроились в длинную очередь те, кто жаждал исцеления от многочисленных хворей. Роб заметил, что в толпе, отзывавшейся громким смехом на все шутки, воцарилось очень серьезное настроение, когда речь зашла о поиске средств для облегчения их телесных недугов.

Как только закончился прием пациентов, они уехали из Бриджтона: Цирюльник сказал, что это настоящая клоака и с наступлением темноты там орудуют настоящие головорезы. Хозяин не скрывал того, что очень доволен сделанным сбором, и Роб улегся спать счастливым: его согревала мысль о том, что он завоевал себе место под солнцем.

На следующий день они были в Йовилле, где Роб испытал жгучий стыд, упустив во время представления три шарика. Цирюльник утешал его.

– Поначалу такое обязательно случается время от времени, – говорил он. – Потом это станет случаться все реже и реже, а там и совсем пройдет.

На той же неделе они посетили Тонтон, городок трудолюбивых ремесленников, и Бриджуотер, где жили преимущественно крестьяне, которые придерживались весьма строгих правил. Давая представления в этих местах, они воздерживались от излишних вольностей. Следующим на их пути был Гластонбери, город людей набожных, построивших свои жилища вокруг большой и красивой церкви Святого Михаила.

– Здесь мы должны соблюдать благопристойность, – предупредил Цирюльник. – В Гластонбери всем заправляют попы, а они весьма неодобрительно смотрят на всякую лечебную деятельность, полагая, что Господь им одним поручил заботы не только о душе человеческой, но и о теле.

Туда они прибыли на следующее утро после праздника Троицы, завершающего пасхальные празднества и развлечения и знаменующего сошествие Святого Духа на апостолов, каковое укрепило последних после девяти дней непрерывных молений вслед за вознесением Иисуса на небеса.

Роб заметил в толпе зрителей не меньше пяти попов с постными физиономиями.

Они с Цирюльником жонглировали красными шариками: хозяин торжественно возгласил, что оные суть подобия разделяющихся языков огненных, представляющих Дух Святой, как о том сказано в «Деяниях апостолов», глава вторая, стих третий. Зрители были довольны, они горячо хлопали, но тут Роб запел «Gloria»3232
  Один из наиболее распространенных христианских гимнов; написан в начале VIII века; входит в состав католической мессы и англиканской литургии (на английский язык переведен в сер. ХІХ в.); в православной традиции называется «Слава в вышних Богу», но английский текст заметно отличается от русского. Исполняется по воскресным и праздничным дням.


[Закрыть], и все сразу примолкли. Петь ему всегда нравилось; голос Роба дрогнул на строчке о детях, уста которых сладко поют осанну3333
  Пс. 8, ст. 3; Матф., 21:16.


[Закрыть], на очень высоких нотах он срывался немножко, но в целом получилось отлично, как только у него перестали дрожать коленки.

Цирюльник вынес священные реликвии, хранившиеся у него в ветхой шкатулке из ясеневого дерева.

– Воззрите, друзья мои! – сказал он особым тоном (как он позднее пояснил Робу, это был его «монашеский» голос) и показал им землю и песок, привезенные с горы Синайской и горы Масличной, а также щепочку от Истинного Креста и кусочек шеста, на котором висели ясли с младенцем Иисусом. Показал он им сосуд с водой из реки Иордан, ком земли из сада Гефсиманского, фрагменты мощей бесчисленных святых.

Потом на помосте его сменил Роб и встал там в одиночестве. Воздев очи к небесам, как и наставлял его Цирюльник, он запел еще один гимн:

 
Создатель неба звездного,
Для верных свет немеркнущий,
Христе, всех нас избавивший,
Молитву нашу выслушай.
Скорбя о мире гибнущем,
Себя обрекшем тлению,
Ты нашим стал спасением
И исцеленьем немощи3434
  Из католического гимна Conditor alme siderum, написанного в VII в.; пер. А. Куличенко и М. Линьковой.


[Закрыть].
 

Слушатели растрогались. Пока они не перестали вздыхать, Цирюльник поднял флакончик Особого Снадобья.

– Друзья, – сказал он. – Подобно тому, как Господь Бог нашел лекарство для души вашей, я отыскал то, что излечивает тело.

И поведал им о виталии, Траве Жизни, которая, несомненно, действовала одинаково хорошо и на богобоязненных людей, и на грешников, ибо раскупали Снадобье очень охотно, а потом выстроились в очередь к завесе, за которой Цирюльник осматривал пациентов, жаждущих получить от него совет и облегчение своих страданий. Священники, наблюдавшие все это, бросали косые взгляды, но их удалось задобрить подарками и смягчить выказанными горячими религиозными чувствами. Лишь один церковник выразил свое недовольство:

– Ибо архиепископом Теодором писано: опасно пускать кровь в то время, когда луна прибывает, а воды морские приливают.

Цирюльник не замедлил согласиться с ним.

В тот вечер они разбивали лагерь, ликуя. Цирюльник варил в вине мелко нарезанную говядину, пока она не стала нежной, добавил лук, старую репу, которая сморщилась, но была еще вполне годной, свежие бобы и зеленый горошек. Для запаха он бросил туда тимьян и щепотку мяты. У них оставалась часть головки сыра, необыкновенно светлого, купленного в Бриджуотере. После ужина Цирюльник сел у костра и с видимым удовлетворением пересчитал наличность, хранимую в особой шкатулке.

Робу эта минута показалась подходящей, чтобы задать вопрос, который неотступно его преследовал и угнетал.

– Цирюльник, – позвал он.

– М-м-м-м?

– Цирюльник, когда же мы отправимся в Лондон?

Хозяин, сосредоточенно раскладывая монеты столбиками и не желая сбиться со счета, только махнул рукой.

– Попозже, – пробормотал он рассеянно. – Когда-нибудь попозже.

9. Дар

В Кингсвуде Роб промахнулся четыре раза, один раз он уронил шарик в Манготсфилде, но то был его последний промах. После того как они в середине июня развлекали и лечили жителей деревни Реддич, Роб перестал посвящать по нескольку часов ежедневно упражнениям в жонглировании: частые представления на публике позволяли его пальцам сохранять ловкость, а ему самому – не терять чувства ритма. При жонглировании к нему теперь пришла уверенность. Робу казалось, что вскоре он мог бы справляться и с шестью шариками, только Цирюльник о том и слышать не пожелал. Он хотел, чтобы Роб помогал ему в ремесле цирюльника-хирурга.

Подобно перелетным птицам, они двигались на север, только не летели, а медленно тащились по горам, разделяющим Англию и Уэльс. В первый раз Роб помогал Цирюльнику при осмотре и лечении пациентов, когда они оказались в Абергэвенни – селении, которое состояло из одной улицы покосившихся хижин, прилепившихся к подножию угрюмой гряды невысоких гор.

Робу было страшно – куда страшнее, чем учиться жонглировать.

Почему люди становятся вдруг больными? Это была великая тайна. Казалось, человеку не дано ее постичь и совершить чудо, которое поможет прогнать болезнь. Цирюльник был способен на такое, значит, он умнее всех, кого Роб встречал до сих пор.

Люди выстроились в очередь перед завесой, и Роб вызывал следующего, как только Цирюльник заканчивал с предыдущим. Роб приглашал их в относительное уединение, какое мог обеспечить тонкий занавес. Первым, кого Роб провел к хозяину, был высокий сутулый мужчина с покрытой черной грязью шеей; грязь въелась и в пальцы, и под ногти.

– Тебе не мешало бы помыться, – мягко предложил ему Цирюльник.

– Понимаете, это уголь, – объяснил пациент. – Когда его копаешь, пыль въедается в кожу.

– Так ты копаешь уголь? – сказал Цирюльник. – Я слыхал, что он ядовит, если его сжигать. Да я сам видел собственными глазами, что он порождает вонючий тяжелый дым, который не так-то легко выходит через дымовое отверстие в крыше. Неужто такая бесполезная вещь способна кого-то прокормить?

– Все правильно, сэр, мы и живем бедно. Только в последнее время суставы у меня стали опухать и болеть, копать теперь очень больно.

Цирюльник потрогал его грязные запястья и пальцы, потыкал своим толстым пальцем в распухший локоть пациента.

– Это происходит от того, что ты вдыхаешь испарения земли. Постарайся побольше сидеть на солнце, как сможешь. Чаще купайся в теплой воде, но не в горячей, ибо горячая вода вызывает слабость в сердце и конечностях. Натирай опухшие болезненные суставы моим Особым Снадобьем от Всех Болезней – его можно и внутрь принимать, тебе это пойдет на пользу.

Он потребовал с больного шесть пенсов за три пузырька Снадобья и еще два пенса за осмотр и советы; на Роба он при этом старался не смотреть.

Дородная женщина с поджатыми губами вошла вместе с тринадцатилетней девочкой – та была уже помолвлена.

– Ежемесячные кровотечения закупорились в ее теле и не выходят, – пожаловалась женщина. Цирюльник спросил, были ли у девочки раньше регулярные истечения крови.

– Больше года они происходили всякий месяц, – ответила мать. – Но вот уж пять месяцев, как ничего нет.

– Ты возлежала с мужчиной? – осторожно поинтересовался Цирюльник у девочки.

– Нет, – ответила за нее мать.

Цирюльник всмотрелся в девочку. Была она тоненькая, пригожая, с длинными светлыми волосами и настороженно глядящими глазами.

– У тебя бывает рвота?

– Нет, – прошептала девочка.

Он снова внимательно присмотрелся, потом туго натянул на ней платье. Взял ее мать за руку и приложил к маленькому округлому животику.

– Нет, – повторила девочка и замотала головой. Щеки залил румянец, она начала всхлипывать.

Мать отняла руку от живота дочери и влепила ей пощечину. Она увела дочь, ничего не заплатив, но Цирюльник не стал их останавливать.

Потом быстро, одного за другим, он принял мужчину, у которого уже восемь лет была искривлена нога, а левая ступня при ходьбе волочилась по земле; женщину, которую одолевали сильные головные боли; мужчину, который жаловался, что у него постоянно чешется голова; глуповатую девушку, не перестававшую улыбаться: у той была ужасная болячка на груди, и она, по ее словам, непрестанно молилась Богу, чтобы через их селение проехал хирург-цирюльник.

Он продал Особое Снадобье всем, кроме чесоточного – тот не стал покупать, хотя Цирюльник ему настойчиво советовал; должно быть, у больного просто не было двух пенсов.

Они перебрались к более низким и пологим холмам западных графств Срединной Англии. Не доезжая села Герефорд, пришлось остановить Инцитата на берегу реки Уай и пропустить отару овец, переходивших реку вброд. Поток блеющей густой шерсти казался бесконечным, и Роб почему-то очень испугался. Ему хотелось бы научиться обращаться с животными, ведь и мама была родом из крестьянской усадьбы, однако он чувствовал себя сугубо городским мальчиком. Тат был единственным конем, с которым он научился управляться. На улице Плотников, далеко от них, жил один сосед, который держал дойную корову, но с овцами никому из Колей не доводилось соприкасаться.

Село Герефорд процветало. Они проезжали мимо крестьянских хозяйств, и повсюду валялись в грязи свиньи, а вокруг расстилались зеленые луга, на которых паслось множество овец и коров. Каменные дома и амбары были просторные, крепкие, а люди в большинстве смотрели куда веселее, чем задавленные нуждой жители холмов Уэльса всего в нескольких днях пути отсюда. На лужайке у села они и повеселили публику, собравшуюся немалой толпой, и Снадобье разошлось очень хорошо.

Первым пациентом за занавесом у Цирюльника на этот раз оказался мальчик, с виду ровесник Роба, хотя и более щуплый.

– Свалился с крыши, и шести дней еще не прошло, и вот – посмотрите, – сказал отец мальчика, бондарь.

Щепка от бочарной клепки, лежавшая на земле, проткнула ладонь левой руки, и ладонь воспалилась и раздулась, что твоя рыба-иглобрюх. Цирюльник показал Робу, как надо держать мальчику руки, а отцу велел придерживать ноги и отыскал среди своих инструментов короткий острый нож.

– Крепче держите, – бросил он.

Роб ощущал, как дрожат руки мальчика. Тот завопил, когда лезвие ножа рассекло ему ладонь. Из раны брызнула струя зеленовато-желтого гноя, пахнуло смрадом, потом хлынула кровь.

Цирюльник вычистил рану от омертвевших тканей и, пользуясь железным пинцетом, снова и снова входил в рану – осторожно, толково, – вытаскивал мелкие щепочки.

– Это кусочки той большой щепки, которая его поранила, видите, – объяснил он отцу, показывая щепочки.

Мальчик стонал. Роба подташнивало, но он держался, пока Цирюльник без всякой спешки, заботливо продолжал врачевание.

– Надо их все вынуть, – сказал он, – ибо они выделяют вредоносные испарения, от которых рука снова начнет мертветь.

Убедившись, что рана полностью очищена от остатков щепок, он влил туда немного Снадобья и перевязал чистой тряпочкой, потом допил сам то, что оставалось в пузырьке. Рыдающий пациент улизнул, довольный тем, что все закончилось, а отец задержался и уплатил.

Следующим на очереди был согбенный старец, которого мучил глухой кашель. Роб пропустил его за занавес.

– По утрам выходит мокрота. Ох, сэр, очень много! – говорил он, задыхаясь.

Цирюльник задумчиво провел рукой по костлявой груди больного.

– Хорошо. Я поставлю тебе банки. – Он посмотрел на Роба. – Помоги ему раздеться до пояса, чтобы можно было поставить банки на грудь.

Роб осторожно снял со старика короткую рубашку – тот казался таким хрупким. Помогая пациенту снова подойти к цирюльнику– хирургу, он был вынужден поддерживать того за обе руки.

Чувство было такое, будто он держит пару трепещущих птичек. Негнущиеся пальцы крепко прижались к рукам Роба, и оттуда в него перелилось знание.

Цирюльник, взглянув на них, увидел, как Роб застыл на месте.

– Давай-давай, – нетерпеливо бросил он. – Мы не можем заниматься этим до самой ночи. – Казалось, Роб его не слышит.

Раньше Робу уже дважды приходилось испытывать эту удивительную и очень неприятную уверенность, которая проникала вглубь его существа, переливаясь из тела другого человека. И теперь, как и тогда, ужас охватил его, подавляя все прочие чувства; он отпустил руки старика и выбежал, спрыгнул с помоста.

Цирюльник, ругаясь, искал повсюду, пока обнаружил своего ученика, который сидел за деревом, сжавшись в комок.

– Я требую объяснений. Сейчас же!

– Он… Этот старик скоро умрет.

– Это еще что за глупости, с чего ты взял? – Цирюльник смотрел на него с недоумением.

Ученик уже вовсю плакал.

– Перестань, – сказал Цирюльник. – Откуда ты-то знаешь?

Роб открыл рот, но слова застревали у него в горле. Цирюльник влепил ему оплеуху, и он тяжело задышал. Наконец заговорил, и теперь слова так и лились потоком, потому что в его сознании они крутились и бурлили непрестанно еще до того времени, когда он встретил Цирюльника и покинул Лондон.

Он почувствовал неминуемую смерть матери, объяснил он, так и произошло. А потом ему открылось, что отец умирает, и тот вскоре умер.

– Ах, Боже мой, вот оно что, – произнес Цирюльник с отвращением. Но слушал он внимательно, не сводя глаз с Роба. – Так ты хочешь сказать, что и впрямь чувствуешь, будто этот старик умирает?

– Да. – Роб даже не надеялся, что хозяин ему поверит.

– А когда?

Вместо ответа он только пожал плечами.

– Но скоро?

Мальчик кивнул. К сожалению, говорить он умел только правду.

В глазах Цирюльника он увидел, что тот хорошо это понимает.

Хозяин немного поразмыслил и, наконец, принял решение:

– Я пока избавлюсь от пациентов, а ты укладывай все в повозку.

Из села они выехали неторопливо, но как только их уже нельзя было видеть, помчались что есть духу по тряской дороге. Инцитат, громко шлепая и разбрызгивая воду, пронесся по броду через реку, а едва выбравшись на тот берег, распугал отару овец, которые заблеяли так громко, что заглушили вопли разъяренного овчара.

Роб впервые увидел, как Цирюльник нахлестывает коня кнутом.

– Почему мы убегаем? – крикнул он, вцепившись в козлы.

– А ты знаешь, как поступают с колдунами? – Цирюльнику приходилось кричать, перекрывая топот копыт, стук и звяканье вещей, лежавших в фургоне.

Роб отрицательно покачал головой.

– Их вешают на дереве или на кресте. Иногда подозреваемых бросают в вашу Темзу, чтоб ей ко всем чертям провалиться, если тонут, их признают невиновными. И если этот старик умрет, то все скажут: это мы виноваты, мы колдуны, – проорал он, не переставая нахлестывать вконец перепуганного коня.

Они не останавливались ни для того, чтобы поесть, ни для того, чтобы облегчиться. К тому времени, когда Тату позволили замедлить ход, Герефорд остался далеко позади, но они не останавливались, пока не погас последний лучик дня. Они с Цирюльником, совершенно без сил, быстро разбили лагерь и молча съели что попалось под руку.

– Расскажи мне все заново, – наконец потребовал Цирюльник. – И не пропускай ничего.

Слушал он с напряженным вниманием и перебил Роба лишь один раз, просто попросил говорить громче. Выслушав рассказ мальчика до конца, кивнул: