Текст книги "Достоевские дни"

7

Фёдор сделал затяжной глоток, обратил внимание на индейца за столом, который пил, судя по всему, саке и каждую секунду менялся: превращался в робота и обратно: в себя и почти в себя. «Не любят, когда в фильмах, в боевиках, в ужасах, не кровь, а томат. Но ведь он и есть настоящая кровь, головной офис её, чей филиал в венах людей». Зазвучала песня Adelante, прилетевшая на крыльях орлана или куске метеорита из далекого космоса, стало иноземно кругом и понятно: не надо ждать захвата Земли извне инопланетянами, оно свершилось и свершается изнутри, потому что это сродни вирусу; каждый житель может в любой момент стать чужеземцем, космос может влиться в телескоп Хаббл как водка и опьянить собою весь мир, всех сделать алкашами вселенной и забрать их себе, унести, увести. Надя попрыскалась духами, заказала кофе на двоих, не спросив Фёдора, просто его почувствовав. Они начали потягивать мокко, страдать, дышать, говорить, любить и между этим – быть, как корова дает молоко и мясо и после второго пункта не страдает и не умирает, так как в говядине её душа, за которую её и убивают – любят, постигают, находят, посвящают стихи.

В дверях возник Гессе, запел «Бесаме мучо», сказал, что его микроавтобус «Мерседес» у входа и что он покатает всех, даря любовь, Питер, Петра, свободу, волю, себя. Люди поднялись, встали и Фёдор и Надя, так как допили кофе, загрузились в машину и медленно двинулись в путь. Звучали тексты, цитаты из книг Германа Гессе, звучала параллельная музыка, проза и она давали стихи, причём оптом, несли себя и уводили других. Петербург открывал себя, но они постепенно выехали из него и двинулись в Царское село, где гуляли Пушкин и Рыжий, читая воду и воздух, соединяя их. Они вышли у входа, прошествовали внутрь сердца города, вынутого из него и живущего вне. Бьющегося вокруг. Стали гулять, наслаждаться собой и друг другом, Шелер был среди них, он с человеком вообще курил сигареты и танцевал глазами брейк-данс. Хорошо было всем, натурально, свежо. Царское село напоминало маленькое тело Мандельштама, завёрнутое в дубы, фонтаны, гибель во Владивостоке и дóма.

Вернулись поздно, Фёдор купил Надежде розу, немного проводил её и пошёл к себе. «Есть коровы целиком из молока, из мяса, из творога, из сыра, из сметаны. Это относится и к людям. Творческие есть второе». Дома Фёдор включил в наушниках музыку, потанцевал под неё, дождался стука и крика соседей, решивших, что он умер, и проверяющих его жизнь. Открыл банку зелёного горошка, съел пару ложек и устроился с книгою «Пан» за столом. Весело пробежал пару страниц, споткнулся о мысль, сломал взгляд и захромал вперёд. Превратился в Лотрека. Человек со сломанным взглядом – так сказал про себя ФМ, разделся, лёг и уснул. Увидел во сне Титаник, состоящий из тел мёртвых людей, целиком и из органов, прокатился на нём до айсберга, спрыгнул на него и сказал: «Титаник – человек, айсберг – бог: первая встреча их». Проснулся в два часа ночи, выкурил пару сигарет и сел у лампы писать. Вывел слова свои. Он написал: «Раскольников – это часть топора, продолжение рукояти, сам мозг был на острие, мыслил каждую секунду и растекался вокруг остротой; убийством старухи стало кровоизлияние в мозг топора: он умер, и из его мёртвого тела Достоевский построил роман». За этим занятием его и застал Ремизов, зашедший к нему.

Они пили чай, и Ремизов говорил:

– Ты вот гений, Фёдор, содержания, пьесы, но я – сверхмозг стиля, самых необычных предложений. У тебя ходьба по делам, у меня – чемпионат мира по лёгкой атлетике.

– Тогда тяжёлая атлетика – философия.

– Именно, но ещё: штангисты поднимают штанги, где на гриф надеты не блины, а диски, содержащие в себе фильмы и музыку.

– Много весят они.

Развернул Алексей свежую газету и прочёл: «Титаник вёз на себе всю землю, это мы затонули с ним, все мы теперь на дне, в пьесе, внутри неё». Он снял очки и скосил глазами голову Фёдора. Та покатилась вниз.

Через час Ремизов ушёл, Фёдор проводил немного его, прочитал на доске объявлений и прессы:

«Найдёныш решил зарабатывать, он пошушукался с другом как-то с утра, получил согласие и поддержку и начал усиленно вязать и печь пирожки, готовил всё до обеда, выносил во двор сделанное, раскладывал на ящике и продавал. Цену не назначал высокую, чтобы люди брали. Деньги клал в большой кошелёк, пересчитывал их, был доволен. Торговля шла бойко. Люди покупали, ели, носили. Благодарили его. Пожимали Найдёнышу руку. Тот краснел, отходил, но был признателен».

Фёдор не удивился, сфотографировал заметку, сохранил снимок в папке своих книг, вернулся к себе и лёг на кровать. Включил телевизор, музыку. Забалдел. «Ночь – это мухи, день – комары; и тех и других человек не любит; когда он окончательно избавится от них, явится третье. И можно будет сказать: настал кузнечик, пришла божья коровка». Фёдор почесал голову, подумал над написанным, получил с незнакомого номера СМС, открыл его и прочёл:

«Найдёныш разбогател, стал весел, покладист, согрет, потому в выходной день позвал друга в торговый центр, где выбрал ему добротную одежду, оплатил её и повел друга домой. Там Расторопша всё погладила, дала примерить другу и заурчала довольно, обняла друга, прижала к себе. И поцеловала в щёку».

Он написал в ответ:

«В один из дней Найдёныш стоял и торговал, хоть никого пока не было. Он зевнул, замечтался и не заметил, как подбежал хулиган и пнул ящик с пирожками и носками, всё упало в пыль и испачкалось. Недруг рассмеялся и исчез. Найдёныш начал всё подбирать, но в какой-то момент застыл, почувствовал внутри себя тяжесть и разрыдался. Всё бросил и ушёл домой. Через час вернулся с красными глазами, спас носки, но пирожки пришлось выкинуть. Он сел на стульчик и стал сидеть и приходить в себя. Друга всё не было. Но он и не ждал его, так как хотел с обидой справиться сам. В общем, к концу дня он отошёл, но внутри не понял жизни такой, не принял зла, отторг какую-то часть мира от себя и отвернулся от неё».

Фёдор отправил сообщение, выкурил сигарету и затушил бычок о него самого. В голове пробежала мысль. Согласно ей выходило, что двенадцать месяцев – это двенадцать апостолов, и тринадцатый – это Христос, который вычеркнут из истории, но он должен прийти и разорвать эту цепь, вклиниться в неё, разнести замкнутость мира, круг и увести на Марс, Юпитер, Сатурн. Дальше, дальше и дальше, от чего кружится голова и не верит в себя. И в свете этого становится понятна поэма «Двенадцать», революция, Христос, которых Сталин свернул в косяк и закурил.

ФМ потягал пудовую гирю, вспотел, сходил в душ, поменял бельё, покурил и подумал:

«Однажды вечером Найдёныш возвращался домой, уже стемнело, он шёл, торопился к другу, у соседнего дома зашёл в темную арку и оказался в чьих-то грубых руках. Они заскользили по нему. Найдёныш так испугался, что не смог даже закричать, прося о помощи людей. Он сжал сильно ноги, собрал все свои силы, вырвался и устремился прочь. Он не знал, преследует ли насильник его – он бежал, бежал и бежал – к другу, к себе, домой».

Поехал в частный мужской писательский клуб, сел в ложе, поздоровавшись с Николаем и Львом, взял коньяк, настроился писать или смотреть стриптиз, выбрал и то, и другое.

«Найдёныш вечером читал и писал, учился, друг смотрел телевизор. В какой-то момент Расторопша подошла к другу и попросила помочь. Не могла понять одно слово. Друг надел очки, взял тетрадь и прочитал: любовь. Поднял глаза к Найдёнышу, увидел во взгляде его вопрос, объяснил, что любовь – это когда двое – один, это то, что меж ними. Найдёныш сперва удивился, но что-то усвоил себе и ушёл в пушистых тапках к себе, там написал то, что понял: любовь – это друг и Найдёныш вместе, остался доволен, искупался, расправил постель и уснул. Друг смотрел дальше фильм».

Девушка скинула лифчик, закрыла грудь, обнажила её, показала соски – розы, с шипами – зреющим молоком. Фёдор мыслил двоих, отношения, её и его, когда он – это она и он, она – только он, жертвоприношение, Тарковский, и выходит, что гомосексуализм как истинная любовь.

Задымил сигаретой, превзошёл при помощи неё себя, остался доволен таким, сделал глоток, словно куннилингус, так как пить из горла – минет, а стакан – тому противоположное, понял: Адам первый родил, мужчина это сделал, но из ребра, получил преимущество, и вся линия истории – месть женщины мужчине, возврат долга, порождение его из себя. И мужчина с женщиной – рыба в океане, она всплывает, конечно, но вне его не живёт, потому океан, море, река, озеро – виды женщин; но есть ещё и пруды. Подошёл Лев, сел рядом, выпил коньяк и сказал:

– Никто не понял названия моего романа «Война и мир»: там мир не как состояние, а как бытие, наличное. Ну, это кто-то осознал, но ни до кого не дошло, что война – тоже. Можно говорить: «Я объездил весь мир», и можно утверждать: «Мы обитаем в войне», но это неверно: мы не в ней. Есть вселенная и антивселенная: первая – мир, вторая – война. И воюют не страны у нас между собой, а те, кто сражаются друг с другом, и все остальные, где едят, пьют, работают и умирают от старости. Воюют война и мир. Об этом и мой роман. Не СССР и Германия убивали друг друга, уничтожали – нет: они и все остальные участники конфликта бились с теми, кто не воевал.

Фёдор кивнул, выпил со Львом, задумался о его словах, пришёл в себя, отметил, что писатель ушёл, зажёг свечу, достал книгу «Чечня», начал читать.

«Друг на работе внезапно почувствовал недомогание, отпросился, пошёл домой. Добрёл до подъезда, застал Найдёныша за продажей, встревожил его своим видом, поднялся к себе. Найдёныш перепугался, свернул бизнес и заспешил за другом. Дома застал его на постели, померил ему температуру, отметил, что она высокая, пошёл за телефоном, позвонил в скорую, не дождался ответа и отправился на кухню делать чай с малиной. Напоил друга, укрыл его, поставил ведёрко у кровати, зашагал в аптеку, объяснил аптекарю ситуацию, купил лекарства и отнёс их домой. Начал лечить своего друга. Открыл ему вишнёвый компот. Налил в стакан. Сел рядом с другом и стал ожидать поправки».

Чеченцы сравнивались с железом, с жёсткостью: меч, ятаган, кинжал – это чеченец, нашедший себе применение с самых давних времён. Но пуля, снаряд, ракета – люди, заступившие за себя, поднявшиеся до бога: человекобожественность. Фёдор заказал кальян, ударился в ещё большее одиночество, наступающее на него со всех сторон в виде воздуха, мрака, света, людей.

«Найдёныш, не дождавшись поправки друга, сходил в кладовку и принёс оттуда банки, посмотрел на друга. Тот помотал головой, объяснил нежелательность банок во время температуры, выпил таблетку, которую дала Расторопша, запил водой, закрыл глаза и уснул. Найдёныш начал вязать, прислушиваясь к дыханию друга и готовый в любую секунду прийти ему на помощь».

К Фёдору подошла девушка, подтянула колготки перед ним и пошла дальше. Он только хмыкнул, расплатился и двинулся на ночную прогулку, сшибал тростью бутылки, стоявшие на бордюрах, курил алмазы и бриллианты, втягивал в голову мысли и образы, чтобы писать роман. Добрёл до остановки, сел в ней на лавку и стал ожидать автобуса из Венесуэлы, Чили и Перу. Захотел прокатиться на маршрутке по всей земле. «Гитлер – гусеница, Гейтс или Цукерберг – бабочка: гусеница гадка, потому нацизм осудили, бабочка легка и красива, но гусеница – это то, кем она была; и речь в обоих случаях о захвате мира, но разными способами; бункеры – это коконы, что понимают всё». Понял, что поездка – шутка, побрёл далее, наткнулся на крики и драку, махались скины и кавказцы, пара девушек и парней снимали битву на камеры, Фёдор прошёл дальше, но почувствовал волнение и боль в груди, побежал назад и бросился на скинов, этот факт их смутил, они не ожидали русского начала против них, они прекратили удары руками и ногами, то же сделали и горцы, все двинулись пить водку, но держались напряжённо и отчужденно, братства никакого не было и не могло быть, но алкоголь пили, морщились, поглаживали синяки и ссадины, ФМ говорил немного, пытался сблизить стороны, но его слова разбивались о глухую стену, в конце бритоголовые вообще обозвали его хачом и ушли, Фёдор усмехнулся, не посчитал себя оскорблённым, выпил водки с ингушом Зауром и зашагал дальше, куря сигарету «Казбек».

«Друг не спал, ворочался, Найдёныш поменял ему майку и решил поделиться, рассказать о попытке его изнасилования. Друг выслушал Расторопшу и отчитал и отругал её за то, что она не сказала раньше и не обратилась в полицию. Найдёныш испугался и задумался и, когда друг уснул, позвонил „02“. Трубку никто не взял, тогда Найдёныш собрался и пошёл в участок. Там так объяснял случившееся, что полицейские заперли его, так как подумали о признании в преступлении. Расторопша заплакала, начала звонить и писать другу, звать его, спрашивать о здоровье и вообще. Друг всё понял, кое-как оделся и пришёл за Найдёнышем. Всё разъяснил, дождался освобождения Расторопши, написал заявление за неё и ушёл с ней домой. Там лёг на постель и забылся, пока Найдёныш пёк другу пирог – в благодарность за содеянное и свободу, раскатывал тесто и начинял его картофелем и грибами, радовался и молчал. Через час всё было готово, Расторопша отрезала кусок, заварила чай, отнесла всё другу, уже не спящему, повязала ему салфетку и поставила поднос перед ним. Он поблагодарил её и приступил к трапезе. Найдёныш сидел и смотрел, радовался за друга и ничуть не скучал. Вскоре включил телевизор и начал смотреть мультфильм про бурёнушку, гуляющую и прячущуюся от бандитов со своим другом на антресолях, где они обнимались и понимали друг друга без слов».

Представил убийство себя ножом, когда будет падать снег в свете неоновых фонарей, а его тело станет душой: простыня на ней заалеет, полицейские заговорят по рации, через пару метров ребята выпьют пива, чуть дальше продадут шаурму. Ничего не изменится, потому что его смерть – взрыв такой силы, что всё останется как прежде, на своих местах, при своих делах. Именно так, он закурил и вызвал такси. Когда оно приехало, душа его закинула тело в салон, попрощалась с ним до утра и ушла на поиски приключений, в книги Булгакова и Рембо, шагающие назад.

 
– Всё чаще думаю о смерти,
Всё чаще ею я пишу, –
Послал письмо ФМ в конверте,
Доверившись карандашу.
 
 
Пошёл с приятелем на Невский,
С девчонкой встретился в кафе.
Хлебнул кагора Достоевский,
Поехал в гости подшофе.
 
 
У Гаршина курил сигару,
Ему о жизни говорил,
Писал рассказы с пылу, с жару,
Искусство стало парой крыл.
 
 
Творил сознание в блокноте,
Его телесность изучал.
ФМ всегда, везде в полёте.
Он – книга Маркса «Капитал».
 
 
А также фильм «Отцы и дети».
ФМ есть сумма разных пьес,
Где черви ползают – спагетти –
По государству Майонез.
 
 
И раздаётся крыша дома,
Летит по небу своему.
Там исповедь дождя и грома
Подобна всякому уму.
 
 
Она идёт, спадает тихо,
Как паустовское кино.
В таверне Фет танцует лихо,
И Достоевский пьёт вино.
 
 
И говорит довольно глухо,
Почти до колик и до слёз,
Что Русь – процентщица-старуха
и что Раскольников – Христос.
 

8

Утром душа вернулась, вошла в спящее тело ФМ и разбудила его, открыла ему глаза и капнула в них из пипетки правду и ложь – ровно две капли, в каждый его зрачок. Вспомнил трактат «Мир как воля и представление», переиначил, осовременил в уме название до «Мир как бой Джуды и Цзю», так как именно так всё и было. Спросил себя:

– Какие философские книги читаешь?

Ответил:

– Чорана, Гегеля, Ницше и Сигареты.

Он вышел на балкон и прочел, сощурившись, на гаражной стене: «Искусство может быть злым или добрым, но в обоих случаях оно – добро». Зашёл Курёхин, поставил на компе «Введение в историю», сказал:

– Моя музыка – запятые, точки, кавычки, тире.

– Ещё вопросительный знак.

– Но не восклицательный.

– Да.

– Словно тексты Ремизова.

– Не Маяковский – не «Группа крови», не «Последний герой», не «Перемен».

– Не мужская драка, рамсы – женские разборки и отношения, выяснение их.

– Можно и так.

– Не водка – вино.

Покурили свою устремлённость в будущее, девяностые годы, посыпанные восьмидесятыми, как маком или тмином, покрутили, повертели в руках бычки, отправили их в пепельницу, смастерили из душ своих плот, покатили на нём по Дунаю и Днепру, вступили в Советский Союз, уехавший, съехавший с тела России, Украины и прочих на плоть и душу Европы, создав Евросоюз, именно так, как показалось им, предстало, закрутилось в умах. «Курёхин не сигарета и не героин – травка, меж ними, марихуана, он лёгок, он душа и тело, взбитые миксером, их среднее, общее, суть». Курёхин съел советский кефир и печенье, а вообще – распался на Азербайджан, Армению и Грузию, рассыпался в музыке Гянджой, Баку, Ахалцихе, Ахалкалаки и Гюмри. Сказал о Пушкине:

– Он – чёрные, захват кавказцами Питера и Москвы через культуру, африканская, египетская ночь, нарочно вызвавшая хачей, чтобы быть видным во мраке, гореть и блистать звездой, мрак в кинотеатре, где все смотрят на экран и ждут от него всего: не на солнце – кинопроектор, на луну – отражение. Пушкин выбрал литературу – солнце, идущее лучами – музыкой Баха, Чайковского и Гуно, музыкой вообще.

– Пушкин шёл вечером по улице, встретил бухающую с Васей и Лёхой поэзию, прочитал ей стихи, влюбил в себя и увёл за собой. Она сделала добровольный выбор. А Лермонтов увёл её силой от них, показал себя, свою крутость, он запер её в своих книгах.

– В книгу Пушкина входите вы, с Лермонтовым иначе, то есть наоборот.

– Литература – еда: проза – каша, мясо и суп; поэзия – гарнир и вообще: семечки, орехи, чипсы, сухарики, гренки, кольца кальмара; проза – водка, коньяк; поэзия – пиво, вино; драматургия – консервы: скумбрия, килька, шпроты, икра, говядина, свинина, тунец: банка – театр.

Сергей ушёл, ФМ посидел за столом ещё и сам двинулся в вечное: в горы – в Санкт-Петербург, вне квартиры, себя.

«Зимой Расторопша мёрзла. Собирала на работу друга, закутывала его, клала термос и бутерброды в рюкзак, сама одевалась, надевала шубейку, тёплые штаны, валенки, варежки, шапку и выходила на улицу. Танцевала возле лотка. Смотрела на детей, спускающихся с горки. Завидовала им. Потому каталась сама иногда, поглядывая на прилавок, чтоб ничего не украли. Вечером встречала друга, обнимала его, целовала, стряхивала снег с него. Дома пили чай, друг смотрел телевизор, Расторопша писала заметки о просмотренных мультфильмах и фильмах, отправляла в газеты. Ничего не печатали. Но она не отчаивалась: искала другие издания, советовалась с другом, сочиняла новые вещи и рассылала их: мало ли, вдруг возьмут».

Встретился с Николаем, выпил с ним кваса, вспомнил Воланда, его перетруженные руки, сжимающие трость и поющие «Битлз». Николай предложил покататься на конях, потому они двинулись на ипподром и там впитали в себя лошадей, их копыта, крупы и кровь.

Через час он уже был один, читал «Литературную газету» на лавочке, был недоволен ею, не находя в ней себя, листал зло и легко, смотрел на портреты, пробегал глазами стихи. В общем, вёл себя как Наполеон до своего рождения. Ну, и смотрел на девочек иногда, шествующих почти голыми, одетых лишь в Питер, Россию и мир. Парни в этом смысле радовали одеждой из «Мира как чудо», «Аризонской мечты» и «Помнишь ли ты Долли Белл». Очень сильно дышал, будто впитывал в себя строки и буквы газеты, но на самом деле был человеком гор. Дом – это антология, состоящая из авторов – квартир с содержимым – людьми. Частный дом, коттедж – издание одного автора. Стены – переплёты, обложки. Литература кругом. Потому надо говорить: «Я написал „кровать, люстру, стол или шкаф“». Воскрешение – переиздание, только и всего, просто пока запрет, так как он не вечен. Поставил борьбу на телефоне, посмотрел финалы чемпионатов мира текущего года, будто сам вышел на ковер, размяв руки и ноги, чтоб устремиться к ним.

«Друг был дома в выходной день, Найдёныш пошёл в библиотеку, а когда возвращался, к нему подошёл мужчина и пригласил в кафе. Расторопша объяснила, что не хочет, и двинулась к дому. Незнакомец пошёл следом за ней, напугал её, зашёл с нею в квартиру, где она объяснила другу, что не знает этого человека. Друг захотел прогнать его, завязалась драка, выскочили соседи, мужчина ушёл, оставив другу синяк. Найдёныш встревожился, сделал компресс другу, уложил его на кровать и сел рядом, вздыхая и шмыгая носом. Не думая ни о чём, помимо себя и друга, лежащего на спине. Друг уснул вскоре, его телефон зазвонил. Найдёныш взял его осторожно, решил ответить на вызов и услышал в динамике женщину. Та звала друга. Расторопша ничего не сказала, просто положила смартфон рядом с другом и начала собираться. Взяла чемодан и узелок и пошла к выходу. В подъезде её поймал проснувшийся друг. Он не позволил Найдёнышу уйти, объяснял, что это с работы, но Расторопша хотела идти. Друг не выдержал, дал страшную клятву о верности, и Найдёныш задумался. Друг обнял его. Найдёныш затих и позволил увести себя назад. Дома он сделал другу новый компресс и ушёл на балкон курить, чтобы прийти в себя».

У подъезда на лавочке сидела Надежда, она была в шортах, в футболке, с зачёсанными назад волосами.

– Я знала, что ты придёшь.

– Неожиданно.

– Где был?

– На ипподроме.

– О, лошади – это звук: никого, ничего нет, только цокание копыт.

Они прошли к нему, Фёдор налил Наде сок, сам выпил тоже и обнял свою подругу. «Чипсы и сухарики – старики, у них большой срок годности, они почти в вечности, они живут очень долго; именно в стариков превращают продукты, чтобы они не портились. Молоко киснет быстро. Старость антоним смерти». Понял при этом, осознал блокадный Ленинград как огромного и умирающего Гоголя, представшего в виде города: смерть писателя и гибель ленинградцев имела одну причину, один корень и одну суть. Надежда немного тосковала, намекала, что он непутёвый слегка, потому что мог бы больше писать, издаваться, увести её, создать семью. Фёдор на то пожал плечами, сделал яичницу и разделил её между собой и Надей, съели, выпили банку пива на двоих, унеслись в другой конец Вселенной, прочитали её как текст, конец этот свернули и выкурили, роняя искорки звёзд, вернулись и поцеловались.

Час спустя Надежда ушла, Фёдор поехал на встречу со Львом, встретил его на Фурштатской улице, зашёл с ним в кабак, взял водки и бутерброды с луком и колбасой, по салату, сел с ним вдвоём, сжал виски, растёр их и произнёс:

– Воскресение о том, что есть ещё суббота и понедельник, иначе: тело окружено головой, половыми органам, руками и ногами. Между ними и идёт битва из века в век. Писатель, голова отрезана от Грузии и Армении – рук – и воюет с Шамилем, долгие сорок лет, а точнее – веков.

Лев выпил, закусил, зажевал, загрустил, но всё понял – не изнутри мира и себя, а снаружи, окружая мыслью весь мир. ФМ оглянулся: восточные бородатые лица, Армения, Иран, Пакистан.

«Найдёныш сидел в углу и вязал, когда на него напала икота. Он сходил на кухню, выпил воды – не прошла. Зажал нос, досчитал до десяти – не помогло. Постучал по груди – только усилилась. Так и просидел два часа, пока всё не закончилось. Он перекрестился и продолжил свой труд».

Фёдор повертел в руках бутылку, прочёл, что она из Индии, удивился тому, но ничего не сказал. Водка пришла из Азии, заглянула к нему, к прочим людям, ко Льву. Он написал:

«Найдёныш пошевелил ножками в тёплых вязаных носках, убедился, что они на месте, стал размышлять, рассуждать: я человек, кушаю, живу, люблю, пью молоко, работаю, имею своё дело, пишу „б“ вместо „п“, люблю друга, он любит меня, всё у нас хорошо, не хватает ребёнка, мы не умрём».

Лев произнёс:

– Футбол – это когда ты бьёшь головой по мячу и в ворота летит голова, уступив своё место мячу. Футбол – это литература.

– Я тоже подумал так.

– Есть легендарные фильмы – «Кровавый спорт» и «Кикбоксер»: в них Ван Дамм противостоит Чонг Ли и Тонг По, но в жизни иначе: в ней Чонг Ли сражается с Тонг По, и Ван Дамм дерётся с собой.

– Я тоже так думаю.

– Сегодня вечер Ивана в библиотеке имени Пушкина.

Через час они были на месте, сидели в креслах, слушали автора «Аси».

– Для меня звёзды – подсолнухи, – говорил он, – я собираю с них пыльцу, делаю мёд и продаю его в виде букв – «Дворянского гнезда» и «Отцов и детей». Я вообще много пишу, дышу и курю. Делаю книги, как делают лохов. Сотворяю незыблемое. Есть книги целиком из масла, мёда и хлеба. Есть из «Форда», «КамАЗа» и «БМВ». Есть из руки, ноги и головы. Есть из «Утренней зари», «Падения кумиров» и Ecce Homo. И есть из Ван Гога, Рембрандта и Дали.

– Скажите, – спросила женщина, – а как вы пишете?

– Кладу пустую тетрадь под голову, засыпаю, утром перепечатываю написанное – увиденное во сне.

– Что такое литература? – поинтересовался парень.

– Дождь, лужа – книга, её высыхание или разбрызгивание при проезде по ней машины – чтение. И ещё: из луж пьют кошки, собаки, голуби, воробьи. Также лужа – диск, играющий музыку Бизе.

– Как у вас зарождаются идеи романов? – подняла руку девушка.

– Я их рожаю, я беременею от солнца, ветра и воздуха. В моём животе полки с книгами, они всегда готовы сорваться и двинуться воевать. В них сила, напор и страсть. Книга – это кавказец: надо писать на стеллажах не Тургенев, Достоевский и Толстой, а армянин, чеченец, грузин.

Достоевский записал эту мысль и приписал к ней:

«Найдёныш как-то сидел дома на кровати и жевал кусок хлеба, чёрного и не очень свежего. За этим занятием его застал друг. Он поинтересовался, почему Расторопша ничего другого не ест, раз голодна, судя по всему. Она выразительно на него посмотрела. Друг сделал то же самое. Он пошёл на кухню, сварил хинкали, положил сметану, зелень и масло на стол и позвал Расторопшу. Та пришла, присела и тяжело вздохнула. Покушала. Насытилась, но осталась при своём: друг не понял её».

Они двинулись по окончании вечера в тишину и покой – на улицу, где их инобытие молчало и слушало космос, выраженный словами «кузнечик», «паук» и «жук». Там Лев купил воблы и пива, завел Фёдора в уединение, на задворки, где они сели за столик в тени деревьев, начали пить и кончили есть, жуя рыбью плоть.

«Вечером Найдёныш пожарил картошки, позвал друга, достал три тарелки, положил порции, сунул палец в рот, задумался, убрал третью тарелку и сел ужинать рядом с другом, полив картошку подсолнечным маслом и нарезав лаваш».

Философия двигалась вокруг них, мелькала, кружилась, подходила в обличии девушки и мужчины, говорила:

– Наша вся жизнь – в сознании лежащих и спящих людей, мы сновидения их.

Фёдор не выдержал и в следующий раз ответил:

– Вселенная – тело бога, люди, инопланетяне – мысли его, разные, конечно, любящие, но и убивающие друг друга. Ницше добрался до мозга господа, засел в нём и начал писать, том за томом, пока не устроил инсульт. Потому бог и умер, и поправился тоже. Жив, и живёт в 3D.

Лев тоже сказал:

– Мы из плоти звезды? Думаю, нет. Вся Земля, машины, люди, банки, театры, тексты, музыка, пластик, животные, насекомые, высотки и т. д. – из тел и душ умерших людей.

Утром побрился, позавтракал и пошёл в тренажёрный зал, в ФОКе переоделся, начал с разминки, гантелей по три килограмма, потренировал бицепсы, голени, грудь, попросил парня подстраховать, пожал восемьдесят килограммов, пять раз, подтянулся раз десять, повисел на турнике, посмотрел на себя в зеркало, выпил из бутылочки воды, поприседал со штангой на плечах, провёл так час, даже больше, не выдержал, покурил в туалете, принял душ и ушёл.

«Найдёныш играл с другом в снежки, смеялся и бегал, поскрипывая валенками, рад был, но внезапно друг попал ему в лицо, залепил рот и глаза, Расторопша застыла, начала стряхивать снег, друг извинился, начал очищать Найдёныша, поправлять его, приводить в чувства, в себя. Так случилось, но у Расторопши пропало желание продолжать, она предложила слепить снеговика, что они и сделали, помирившись совсем и мизинцы зажав».

Записался по телефону на секцию греко-римской борьбы, около дома, зашёл в спортивный магазин и купил борцовку. Решил армянином быть.

 
Достоевский – это чернокнижник,
Потому что так себя творил
И не избегал абзацев лишних,
Находил в себе избыток сил;
 
 
Говорил стихами, только в прозе,
Он поэмы создавал в уме,
Продавая их как астры, розы
И читая ночью «Шахнаме»;
 
 
В этой книге он нашёл героя,
Собственное имя – в Воркуте,
Где он ел на первое, второе
Тело Иисуса на кресте;
 
 
Только душу он его не тронул,
Что текла, сочилась по земле
И поила ветки, листья, кроны,
Достоевский в творчестве – Пеле;
 
 
Он играл в футбол словами вечно,
Расширяя поле – небеса.
«Смерть поэта» Лермонтов, конечно,
О себе любимом написал.