Текст книги "Достоевские дни"

3

Из этого состояния его вывела Надежда, пришедшая в новый день. Спросила, много ли он написал. Он кивнул, записал ещё немного в телефон. Ну, например, такое:

«Найдёныш пришёл к другу в гости, принёс ему банку солёных огурцов, поставил её на стол, обвязал себе и другу шею платком, сел и стал ждать. Друг достал водку. Найдёныш её испугался. Чуть не икнул. Друг налил им по стопке, достал огурцы и предложил выпить. Найдёныш сказал только ему самому понятный тост, выпил и захрустел огурцом. То же сделал и друг. А когда он напился, то полез обнимать и щупать Найдёныша. Тот испугался, захотел убежать, но упал и ушиб колено. Друг поднял его, уложил на кровать и помазал колено йодом. Подул на него. Найдёныш затих. Засопел и уснул. Друг сидел рядом, отгоняя скрученной газетой всякого рода мух».

Надежда показала ему на смартфоне картину «Кафе и сады», они рассмотрели её, увеличили, выпили кофе, и Фёдор сказал:

– Картина – это и рисунок, и фильм. В чём разница? В первом случае – машина стоит, во втором – едет. В картине авто могут угнать или разбить, в ней чаще никого нет, если не пробка. Фильм едет, он в пути, в нём водитель. И он может быть самолётом. Гений тот, чей самолёт в небе стоит. И ещё: рисунок может поехать.

– Понятно, – улыбнулась Надежда.

Они пошли на Литейный, сели в открытом кафе, представляющем собою кабриолет, а не глухой грузовик или «Ниву», съели по булочке с маком и начали потягивать кофе.

– Может, отнесём рукопись в журнал «Хлеб и соль»? – спросила Надежда.

– Можно, – ответил Фёдор. – А какой текст? Я сейчас пишу роман, но вот отвлёкся, творю мир Найдёныша.

– Ну вот его и отнесём.

– Это не скоро.

– Пускай. Ты пиши и не отвлекайся сильно. Пусть будет так. Сейчас подходящее время.

– Да, стрéлки – это гусеницы, ползущие нетипично.

– Какая разница, если они станут бабочками и улетят.

– Тоже верно.

– Ну вот. А вообще – готовься к отказам и неприятию, потому что, как мне кажется, на Западе авангард победил ретроградов так, что все они хлынули, бежали в Россию и в ещё несколько стран.

Кофе закончился, мир начался. Они встали, расплатились картой и двинулись из кафе. Прошли пару кварталов и вошли в мир грёз и снов. В нём погоняли на машинках, покрутились на колесе, посмотрели кино в 3D, зашли в «Ленту» и взяли книгу с бесплатного стеллажа. Это были пьесы Островского. Фёдор положил её в кейс, угостил ситро Надю, выпил сам и повёл подругу в «Макдак». Там они взяли фри и мороженое. Он ещё прикупил «Кока-Колу», начал потягивать её и писать:

«Найдёныш проснулся от боли. Болели душа и колено. Он пожаловался своему другу. Тот встревожился. Поставил ему градусник и сделал повязку на колене Найдёныша. Температура была довольно высокой, почти тридцать семь. Друг открыл банку с компотом и начал поить Найдёныша. Тому полегчало. Он напился компота, отложил банку в сторону и продолжил болеть, но значительно легче. Друг достал сказки братьев Гримм и начал читать их Найдёнышу. Тот обратился в слух. Внимательно слушал и переваривал компот. Не икал и не ныл. Вскоре он опять погрузился в сон, а друг ушёл, закрыв дверь».

Кола кончилась, Фёдор доел мороженое и повёл Надю на запад. Они случайно прошли мимо редакции журнала «Болид», зашли в него, поздоровались с секретарём и устроились перед ним.

– Вы поэт? – спросил секретарь то ли Фёдора, то ли Надежду, не поднимая головы.

– Писатель, – ответил он.

– Рукопись принесли?

– На флешке.

– Давайте её.

Он протянул электронное устройство, указал папку «Белые ночи», дождался её копирования, взял телефон отдела прозы и пошёл к выходу с Надей.

– До свидания, – молвил он.

– Хорошо. Вы звоните.

Надежда внезапно закашлялась в коридоре, он постучал ей по спине. Она поблагодарила его, пришла в себя и сказала:

– Я думаю, языки универсальны, во вселенной многие говорят по-русски, по-грузински, по-фински. И тиражами в триллион экземпляров никого не удивишь. Это нам странно такое. Там подобное норма. Книги погружают в контейнеры и телепортируют на миллионы световых лет. Так и живут.

– Ну да.

Сели под деревом на скамью, Фёдор обнял Надежду и поцеловал её в губы, надутые, словно бант. Их руки нашли друг друга, как американцы золото, объявив войну индейцам и начав сражение с ними. Вытеснение вглубь. «Писсарро делал фотографии своей души и проявлял снимки на полотнах. Его, конечно, можно называть художником, но он больше фотограф, как и Сёра. Тот ставил точки. Все его картины из мини-смертей. Смотреть картины Сёра – испытывать оргазм, не один, серию, сериал». Прошли мимо голуби, дети, полицейские. Солнце зашипело стейком на небе, испустило сок, то есть кровь. Перевернулось и продолжило готовиться, желая быть поданным к столу Мие и Винсенту, чтобы они потом танцевали и взяли кубок, испив из него фильм «Криминальное чтиво», двигающийся вспять. Покинув лавку, они пошли дворами, нашли заброшенный грузовик, «Студебеккер», сели в кабину, покрутили руль, понажимали педали, будто даже поехали. Застыли. Стали думать себя, переходя друг в друга. Коснулись ногами, бедрами, вздрогнули, будто глотнув коньяк. «Мысль – это семя, потому нет женщин-философов. Мышление – секс. Книга, фильм или картина – ребёнок. Он шевелит на небе руками, ногами и головой. А пупок его – звёзды. Солнце. Но это пупок господа нашего бога, который – вечное и великое в небе дитя». Надя поуправляла ещё американской машиной и сказала:

– Нерусских, китайцев и американцев больше, чем армян или грузин, глупо думать иначе. Просто маленькие нации – это гиганты, которые не раздробились на десять и сто людей. Тел больше, но душ, вероятно, меньше. Вот и всё.

Они закурили сигарету, превратили её в дым и поняли душу и тело: тело рождает душу и насыщает ею человека и небо. Надежда поправила платье, обнажившее её бедра, но Фёдор поймал её руку и не дал довести дело до конца. Он поцеловал её ладонь и прижал её к своему животу.

– Лечишься?

– Да, – сказал он.

Он принял её тепло, исцеление, от середины и центра заструил их до окраин, до рук и ног, где единственная радость – выпивка, драка, рамсы. Девочки иногда. «Феллини показывал через объектив камеры, что он – звезда, он не поглощал мир, а освещал его. Согревал, создавал. У Пазолини на месте Солнца и Альфы была чёрная дыра. Он поглощал мир и втянул в итоге в себя антимир. Там он и живёт до сих пор. Мир – это борьба Пушкина и Лермонтова, Гёте и Клейста, Толстого и Достоевского, Феллини и Пазолини. Но они немыслимы друг без друга. Пушкин живёт себя, Лермонтов живёт остальных». Надежда положила голову ему на плечо, зашептала понятные только всем людям слова. Фёдор занёс в телефон:

«Когда друг вернулся, Найдёныш сидел и вязал носки. Сам он был в шарфе и прятал ноги под одеяло. Телевизор был включён. По нему шли мультфильмы. Друг положил апельсины и мандарины на столик. Найдёныш чихнул. Засмущался и спрятался. Друг помыл цитрусы, почистил их и начал кормить Найдёныша. Тот ел и шевелил ножками иногда. Друг накормил его, сел рядом, достал гребёнку и начал расчёсывать свою подругу. Зачесал ей волосы налево. Посмотрел. Сделал чёлку. Взбил её. Проверил коленку Найдёныша. Подул на неё. Ушёл на кухню, сварил кашу и принёс её в комнату. Накормил ею и хлебом Найдёныша, сводил его в туалет, помыл ему руки и лицо и уложил в кровать. Сам лёг рядом и начал думать своё, покуда Найдёныш спал, посвистывая порой».

Фёдор и Надежда вышли из машины, сходили за пивом и сыром и устроились в кузове грузовика. Пили из одной бутылки, кормили друг друга сыром.

– Знаешь, – сказала Надежда, – все стремятся к успеху, деньгам, но вершина ли это? Только сейчас подумала. Может, это самое дно? А наверху бомжи.

– Всё может быть, ведь бомжи свободны, никто им не мешает подняться наверх. Думаю, ты права. Бомж – это тот, кто скинул балласт в виде машины, работы, квартиры, дачи, семьи и устремился ввысь.

Они допили пиво и пошли медленно назад, он проводил её, пошёл домой и начал писать роман. Вывел правой рукой: «Единица – это обычная молния, ноль – шаровая, число десять – две эти молнии, гроза, потому данная цифра почётна в футболе, Марадона был стихией на поле, потому и рано сгорел. Ударил и исчез. И сказал своей жизнью, что шаровая молния – мяч, просто молния – клюшка: гении те, кто умеют ими играть». Устал, утомил свой мозг, пошёл к Страхову, застал его дома пишущим за компом, присел рядом с ним, спросил Николая:

– Пишешь роман?

– Нет, философский труд.

– Я тоже философствую, но в романах, в книгах своих, которые лежат в голове, в левой или правой части, но при открытии охватывают весь мозг.

– Интересная мысль.

Страхов закрыл документ, включил игру в футбол и начал резаться с Фёдором, он за «Барсу», тот – за «Реал». Победил его с трудом, отвлечённо вздохнул, достал хорошие сигареты, протянул их коллеге. Фёдор закашлялся с непривычки, так как курил дешёвые сигареты, но быстро пришёл в себя и запустил в себя кайф.

Дома он налил полную ванну воды, напустил пены и погрузился в неё. Только голова торчала снаружи. И она думала: «Титаник есть человек, человек вообще, и он затонул. После этого стали возможны войны и геноциды. Осквернение всех». Он дунул на снег на воде, без льда, вытерся, побрился, порезался, промыл рану и оделся в пижаму. В ней прошествовал на кухню, открыл банку с соком, налил его в стакан, сделал пару глотков и начал ничего не делать, самую трудную в мире работу, оплачиваемую ничем.

Вечером сидел за столом и писал:

«Найдёныш проснулся рано, не удивился другу возле себя, прижался к нему и начал изучать его, боясь сокровенных мест, трогал мохнатую руку, брал в рот волоски, посасывал их, проводил пальцем по лицу, наслаждался посланным богом, встал, шатаясь, прошёл на кухню, достал спички, зажёг плиту, заварил чай и принёс его и пампушки в комнату. Поставил поднос на столик. Выпил свой чай. Почему-то замёрз, надел шерстяные колготки, помечтал о Новом годе вдвоём и лёг снова, согревая друга и положив одну ножку на него. Друг от этого не проснулся, но через десять минут всё же встал, выпил охладившийся чай, посмотрел на Найдёныша, встретился с его взглядом, пожурил за чай, потому что Найдёныш вставал; потом он принёс горшок, поставил его под кровать, померил температуру подруги, ничего не сказал, укрыл Найдёныша и пошёл на работу: фасовать муку и раскладывать её по коробкам».

Фёдора отвлек звонок телефона, это был редактор «Болида», он поздоровался и сказал, что рассказ его опубликуют, выйдет через три месяца, попросил прислать данные на почту для выплаты гонорара. Попрощался и повесил трубку. Фёдор облегченно вздохнул, порадовала его весть. Выкурил сигарету и продолжил:

«Друг, возвращаясь с работы, решил сделать приятное Найдёнышу, он зашёл на базар и купил клетку с хомячком. Зашёл домой, заглянул в комнату и показал питомца Найдёнышу, вяжущему носки. Тот ничего не сказал, только уронил спицы, округлил глаза и протянул руки к зверьку. Друг дал хомячка Найдёнышу, тот взял его бережно и посмотрел в глаза ему, установил зрительный контакт. Погладил, посадил на колени и начал поглаживать его. Вскоре затих и уснул. Друг забрал хомячка, посадил его в клетку, дал ему корм и пошёл варить суп».

Он закончил писать, покрутил глазами, помассировал их и подумал: «Есенин, Маяковский и Рыжий покончили с собой потому, что не написали ни строчки. Поэзия их создала, продиктовала, написала стихи, тела, души, биографии этих людей. Они захотели вернуть долг, не сумели, не смогли, но отдали себя как часть данного им». Пришли в голову ещё образы, он открыл документ и добавил:

«Когда друг вернулся с тарелкою супа, то удивился: Найдёныш ходил взад и вперёд по комнате. Друг подумал, что он хочет в туалет, подвинул горшок ему, но Найдёныш не обратил на него внимания, он обнял друга и зашептал ему на ухо самые тёплые и нежные слова: его переполняли чувства, потому он и встал. Друг накормил Найдёныша супом, унёс тарелку, вернулся и увидел в руках Найдёныша связанные носки. Он сел на кровать, и Найдёныш примерил ему носки, один носок жал, друг указал на это, Найдёныш смутился, снял носки, сравнил их и увидел, что один длинней. Он немного расстроился, что-то про себя подсчитал, загибая пальцы, и принялся за доработку изделий. Друг пошёл покурить. Встал на балконе и выпустил облако дыма, похожее на него и Найдёныша во время их объятий».

Отошёл от написания текста, выпил сонники, покурил, сполоснул лицо холодной водой, лёг в постель и уснул, как танк стреляет в себя.

 
Ты волосы красишь в цвет книги «Игрок».
Порой мы встречаемся осенью, в цвете,
Где каждый отныне вдвойне одинок.
На улицах взрослые старятся дети.
 
 
И мы отдыхаем на лавках вдвоём.
Жуём хрестоматию – яблоки в прозе.
Твой нос – это маленький слоник и гном.
Должны наступить в этом мире морозы.
 
 
Но ныне – сентябрь и сухое тепло.
Мы пьём не сухое вино и не рислинг,
Читая легко и тревожно Лакло,
Вбираем в себя его странные мысли.
 
 
Сгибаем их пальцем на кончиках слов.
И нам хорошо быть всё время друг с другом.
Ты даришь мне Рильке, его «Часослов».
Земля перестала быть замкнутым кругом.
 
 
Она превратилась в иглу и стрелу,
О чем рассказала «Игла» без искуса,
Когда наркоман вводит нитью иглу.
А что «Идиот»? Это жизнь Иисуса.
 

4

Утром чистил зубы и крутил в голове: «Любой недостаток – это достоинство, так как песочные часы переворачиваются: надо лишь подождать». Поехал играть в «Брэйн-ринг», отвечал на вопросы, жал кнопку, смеялся, шутил, морщил лоб, входил в телевидение, живущее его и других, пил «Бжни», ломал в пальцах зубочистки, въедался глазами в ведущего, зрителей, получил в подарок книгу Довлатова, пошёл с ней по улицам, зашёл в подворотню, поставил фолиант на землю, поджёг его, из огня вскоре возник Сергей Донатович, засмеялся, вытащил из пламени водку, суджук, повел Фёдора в знакомое кафе, там подмигнул официанту, взял два пластиковых стакана, сел за стол, разлил алкоголь, сказал тост:

– Чтобы люди после смерти превращались в книги и не забывали дорогу назад.

Фёдор выпил, поморщился, попросил зелёный лук, занюхал им водку, откусил, произнёс:

– Вода – жизнь, водка – смерть, но есть минеральная вода и есть спирт. Не всё так просто на свете.

Сергей накатил, после выпивки они пошли на улицу, позвонили Льву, встретились с ним на Невском, заказали кабриолет и стали рассекать по дорогам, распевая песни и распивая шампанское, чувствуя себя упоительно, безумно и хорошо.

– Люди, вы не на Земле, – кричал Фёдор, – сейчас мы на Марсе, каждую секунду мы переносимся из одной точки вселенной в другую, пьём вино, даже когда мертвы, курим отличные английские сигареты, любим друг друга, не убиваем, не воруем, не грабим, живём свои души, тела, машины, дома, заполняем своей психической энергией фильмы, книги, картины, то есть банки, в которые мы кладём деньги – себя!

Они промчались по Некрасова, где Фёдор встал в авто и заорал:

– Мы на грани буквально всего, уже есть, уже на подходе средства от всех болезней, от рака и СПИДа, конечно, это само собой, а сумасшествие будет скоро лечиться одной таблеткой, раздувающей мозг и уносящей его в небеса! Посредством ампул, даже одной, будет твориться сверхчеловек, это точно, из одной крайности будет сотворяться другая! Жизнь из конфеты превратится в жвачку! Она будет растягиваться от звезды к звезде! На веревках между планетами женщины будут сушить халаты, кофточки и штаны!

Успокоились в кафе «Бристоль», где сидели и ели борщ, запивая водкой. Фёдор в перерыве написал:

«Друг ушёл на работу и задержался, Найдёныш сначала не переживал, смотрел мультики, вязал, исправлял носки, потом посмотрел на часы – больше внутренние, чем внешние – и заволновался, позвонил другу, не понял, получился звонок или нет, сел на кровати и затих. Через некоторое время по щекам его потекли слёзы. Найдёныш испугался, что навсегда потерял своего друга, что он ушёл от него. Он начал куда-то собираться, собрал узелок, положил у дверей, надел тёплую вязаную кофту, повязал голову платком, но тут скрипнула дверь и из неё показался друг. Найдёныш хотел броситься ему на шею, но не сделал и шага, застыв. Друг быстро всё понял, увёл Найдёныша в комнату, успокоил его, заварил чай, напоил своего друга. Найдёныш все порывался что-то сказать, но не мог. Только выразительно смотрел на своего друга».

Сергей встретил знакомую, привел её за стол, заказал ей селёдку под шубой, налил водки, дал сигарету. «СССР – человек, Средняя Азия – ноги, Кавказ – сердце, Прибалтика – голова, Украина и Беларусь – руки, остальное – тело». Фёдор выпил и спросил девушку:

– Любите отдохнуть?

– Кто ж не любит, – отвечала она.

– Я постоянно пишу, чтобы жить.

– Искусство – работа и отдых одновременно.

– Это да.

– Но это и от творчества зависит. Ван Гог истязал себя, Гоген отдыхал.

– Возможно.

Они чокнулись рюмками, выпили, и Сергей произнёс:

– Бродский – тюрьма, стихи его – дурка, читатели его в нём сидят и лежат.

Позвонила Надежда, позвала, он извинился перед компанией и ушёл, получив от неё водку в подарок. «Чтение и письмо – это спуск, а должны быть подъёмом, но в этом случае исчезнет удовольствие, останутся высь, героизм и полёт. И этого нет. Потому люди плюнули на литературу. Они достигли дна. Они на нём благодаря литературе». Встретились на Набережной Фонтанки, пошли вдвоём молча, хотя Фёдора и штормило. Он подарил водку Надежде, та приняла подарок и взяла ФМ за руку. Просто шли, издавая звуки только подошвами, оставляющими следы размером с романы «Идиот» и «Игрок». ФМ думал: «„Бесы“ направлены на постижение души человека, это „В дороге“, „За далью даль“, но внутри. Бешеная гонка, исследование, приятие пути как нахождение синонима человеку под именем Калининград – Владивосток. В „Бесах“ я показал самоубийство как роды души, выброс её из тела, потому что сейчас иначе: тело хоронят десятки душ, вышедших из него и одевшихся в новую плоть. Тело – одежда, это надо всем знать. Скоро откроются магазины, где будут продаваться тела, и души смогут выбирать мужские, женские, детские, старческие и зрелые одеяния из мяса и из костей». Надежда вела его будто случайно, но ему вдруг стало казаться, что у неё имеется цель.

Через десять-пятнадцать минут они нырнули в арку, и она прильнула к нему, поцеловала и обняла. «Объятия двух людей состоят из одного или трёх людей, из того и другого, кочующего по ним». Нашли кусты, в них столик и лавочку, сели, открыли водку и стали пить её из горла, не закусывая ничем. Стало тяжело, сходили за минералкой, взяли стаканчики, начали заново, будто бы, вроде как.

После секса, спустившегося к ним на парашюте, устроившего себя между ними и ушедшего прочь, Фёдор и Надя двинулись к нему домой и вырубились на постели, раскрывшейся, словно обрыв, где ждал внизу сон. Утром пили молоко на кухне, потирали виски, ломали пальцами шоколад и ели его – стихи. «Ноги, руки – стихи; голова, сердце – проза: рука пишет сердце». Надя доливала молоко, раз даже фыркнула и сказала:

– Подумала тут: почему из провинции мало кто едет в столицу? Потому что в провинции жизнь не жизнь очень часто, а где нет жизни, там нет и смерти. Умирают в Ереване, в Тбилиси, в Москве. К примеру, умирает человек в провинции – никакого резонанса, так как он и не умер, почти ничего не случилось. А смерть Есенина или Маяковского – это да, в силу того, что стряслась с ними именно смерть. И Пушкин не прав – он полностью умер, он перепутал памятник с собой. Пушкин – корова, творчество его – говядина. Но мясо антоним животного: оно охотится на него и убивает, уничтожает его.

Он закурил, ничего не сказал, так как она озвучила всё – по крайней мере, на данный момент. Надя помыла стаканы и ушла, поцеловав Фёдора в щёку. Он остался один, как сжимаются пальцы в кулак. «Израиль есть страны, которые его окружают и ненавидят: в этом есть принцип зеркала». Он отжался раз пятнадцать от пола, вытерся мокрым полотенцем, попрыскался одеколоном, выдернул волоски из ноздрей и сказал никому, а значит, всему миру:

– Ну, ступени весь мир, что тут сказать, мы все поднимаемся, так и должно быть: насекомые становятся животными, те людьми, человек богом, господь сверхсобой. Жаль, что не все это понимают, точнее, почти никто. Но надо бороться мне.

Пришла пара идей в голову, он вышел на балкон, зажмурился, огляделся, записал:

«Друг собрал Найдёныша, одел его, поцеловал в лицо и повёл за собой. Найдёныш послушно пошёл. Они добрались до ресторана „Картошка“, и друг провёл туда смущающегося Найдёныша. Там он усадил его, вручил меню. Найдёныш осторожно и аккуратно взял его и начал листать, поглядывая на друга. Дошёл до конца и положил меню на стол. Друг всё понял, заказал молока и блинчиков, варёной картошки с зеленью и сметаной и закурил. Найдёныш зевнул. Скоро принесли заказ. Найдёныш замер. Друг положил перед ним еду, протянул салфетки, зубочистки и соль. Найдёныш приступил скромно к еде. Вскоре наелся, раздулся немного, повеселел, но испугался, когда принесли счёт. Достал кошелёк, вытряхнул из него мелочь. Но друг остановил его. Он расплатился картой и повел Найдёныша за собой. Они вышли на улицу и зашагали по ней. Друг вёл Найдёныша за руку, тот поспешал за ним».

Убрал телефон, сходил в магазин за хлебом, сыром и соком. Дома охладил «Яблочный спас», сделал глоток и сел за письмо. Набросал:

«Наступил день мытья, Найдёныш с утра что-то почувствовал, взволнованно и немного испуганно сидел. Друг набрал полную ванну воды, добавил туда пены, взял Найдёныша, объяснив ему это, и с собою понёс. Раздел его, смущённого и тёплого, сунул в воду, потрогав её, начал купать Найдёныша. Намылил его и волосы ему, попросив или велев закрыть глаза, расчесал, начал поливать водой. Найдёныш слегка заурчал. Друг цыкнул на него. Тот замолк. Искупав Найдёныша, друг вытер его, завернул в полотенце, отнёс на кровать. Заварил чай с лимоном, принёс его. Захватил варенье с собой. Найдёныш всё выпил, съел пару ложек вишен из банки. Наелся, напился, разрумянился и незаметно для себя самого уснул. Друг прилёг рядом. Во сне Найдёныш нащупал его, прижался к нему и засопел сильней».

Фёдор от написанного сам захотел спать, потому разделся и устроился на кровати. Через полчаса уже спал, снами пронзая дом, наполняя его чувствами, мыслями, образами. Чтоб застыли часы и двинулись в путь не объекты, а пространство само.

 
Болезнь Идиота – ФМ Достоевский,
Создавший Войну и мир.
Выходит без трости из дома на Невский,
Заходит в случайный трактир.
 
 
Он там покупает Столичную водку
И ей наполняет стакан.
Он пьет её в честь пожелтевшей красотки,
Руку засунув в карман.
 
 
Достав из него блокнот или ручку,
Он не написал – написал
Народников кучу, Могучую кучку.
В голове устроил аврал.
 
 
На нем проскакал через день или вечер.
Поставил официант
Ему две свечи – как погоны на плечи.
На полке пылился Кант.
 
 
Его рассыпáлась судьба по России.
Он был одинок и был плох,
Не прятал в очках свои очи косые.
А всё остальное – пох.
 
 
Помимо основ моего государства:
«Шизофрения есть смерть:
Найти, отыскать от неё лекарство –
Отправить в письме конверт».