Текст книги "Жизнь Светланы Кульчицкой в столице. Книга 2. В поисках тайны"

1ая неделя, среда

_{Лекция по материальной культуре. Где твой поклонник? В больнице. «Кровь и кофе». Ссора с Гвадьяватой.}

На следующий день первой парой шла лекция по материальной культуре, которую вел Олаф Геннадьевич Отсо. Преподаватель был высок ростом, сутулился и носил очки. Начал он свое выступление со фразы: «Представьте себе, что триста лет назад ружья заряжались отдельно пулей, отдельно порохом». Впоследствии мы не раз убеждались, что мысль г-на Отсо двигается подобно подземной реке – всегда следуя внутренней логике иногда прорывается на поверхность внезапными выводами. Олаф Геннадьевич прекрасно разбирался в технике и строительстве этой техники. Его спецкурс с удовольствием посещали ребята с факультета точных наук.

На сегодняшнем занятии преподаватель повел речь о том, что историческая наука делит историю на три больших периода: современный, древний и период смутных войн, расположенный между этими двумя, а также поведал нам как именно и по каким признакам исторические свидетельства можно отнести к одному, другому или третьему.

В обед я раздала приглашения, которые мы с Полем усердно надписали утром перед занятиями. У Поля, кстати, прекрасный почерк. Франтишек тоже хотел помочь, но писать не рискнул, взялся диктовать, но тоже неудачно. Мы поручили ему ставить галочки в списке.

Принимая приглашения, сокурсники благодарили, цокали языками. Сразу же пошли слухи – первый курс приглашен в особняк Кульчицких! Мне было приятно. Если уж я Кульчицкая, то следует пользоваться своим положением.

Яна Понятовская удивила меня. Повертев в руках приглашение, с восклицанием:

– Ах, как мило, как восхитительно! – она огорошила меня вопросом:

– А твой молодой человек будет на приеме? Ты ведь представишь мне своего героического поклонника?

Я слегка растерялась:

– Кого?

– Ну, того, кто дрался из-за тебя на дуэли, – продолжала ворковать Яночка, – бедный молодой дворянин Вашего Дома. В газетах писали, что его зовут Генрих.

– Ах, Генрих, – сообразила я, – к сожалению, он еще в больнице. Он был тяжело ранен.

– Это так романтично, – продолжала Яна, – когда из-за девушки дерутся на дуэли! Это как в старинных балладах! Этот твой Генрих – он такой романтичный! Так мало настоящих рыцарей… Нынче молодые люди так скучны!

– Мне эта дуэль не показалась романтичной, – невольно вырвалось у меня при воспоминании, в какой ужас я пришла, узнав, что Генрих при смерти и ему грозит судебное преследование.

– А он уже сделал тебе предложение? – продолжала щебетать Яночка, – Твои родители наверняка откажут, ведь это форменный мезальянс. И тогда ему придется тебя украсть! Как мило! А вы уже условились?

Я попыталась остановить ее фантазии:

– Г-н Генрих Зборовски, – строго сказала я, – очень воспитанный молодой человек, и он, конечно, ведет себя самым достойным образом…

Уже заканчивая фразу, я поняла, что допускаю чудовищную двусмысленность.

– У! – поскучнела Яна, – Какая ты бука! Я понимаю, что у вас секретик. Но мне, своей лучшей подруге, ты могла бы рассказать откровенно…

Яночка надула губки и демонстративно удалилась. Я осталась стоять, потихоньку приходя в себя от ее напора. Поль, случайно оказавшийся свидетелем этой беседы, хмурил брови.

После занятий я распорядилась отвезти меня в больницу, чтобы навестить Генриха. Здание больницы уже не показалось мне таким безнадежно унылым как в первый мой приезд. Поднявшись по лестнице, я обратилась к дежурной сестричке:

– Я – паненка Светлана Кульчицкая, приехала навестить г-на Генриха Зборовски. Будьте добры, предупредите его.

Девушка в белом платке сестры милосердия резво упорхнула. Впрочем, она вернулась довольно быстро и доложила, что, к сожалению, г-н Генрих спит, но если паненка прикажет разбудить…

– Нет, нет. Передайте, что я беспокоюсь и желаю ему выздоровления. Впрочем, я напишу.

Я быстро нацарапала записку на листе из учебной тетради:

«Милый Генрих! Врач сообщает, что Ваше здоровье идет на поправку, и это очень меня радует. Я чрезвычайно тронута Вашим мужеством и верностью. Генрих, Вы – настоящий рыцарь, и Ваше нынешнее дворянское достоинство есть лишь признание Вашей высокой чести. Отдыхайте и поправляйтесь. Паненка Светлана.»

Я села в автомобиль в задумчивости. Почему я испытала чувство облегчения от того, что не сегодня я встречусь с Генрихом? Генрих – прекрасной души юноша. Он почтителен, и ни словом не обмолвится о своей любви, но его взгляд громче всяких слов, и его молчание так красноречиво. Он дрался на дуэли из-за меня… А я… я ничем не могу ему ответить. Лгать – ниже моего достоинства. И даже флиртовать, как Яночка, я не умею. А отказать, оттолкнуть – не хочу. Я ведь и сама не знаю, а вдруг моя истинная любовь такова и есть, просто я еще этого не поняла? Может быть, со временем пойму… И еще: и Яся, и Генрих дороги мне, и я не желаю причинить им ни боли, ни зла. Пусть я буду молчать, улыбаться и говорить вежливые фразы, надеясь на то, что пройдет время, и я разберусь в своих чувствах.

…Когда я вернулась домой, то лакей передал мне повеление отца немедленно подняться к нему. С порога и немедленно? В воздухе запахло грозой…

Чутье не подвело меня. Отец встретил меня хмуро:

– А, явилась! Ты соображаешь, что делаешь? – гаркнул он, – Что за морские офицеры у тебя в приятелях?

– Дорогой отец, – опешила я, – у меня нет знакомых морских офицеров.

Пан Севастьян нахмурился еще больше:

– Ложь не украшает, Светлана Кульчицкая. На столе – газета, прочитай и подумай.

На столе лежала утренняя газета, где была обведена карандашом статья под заголовком «Кровь и кофе»:

«Небывалая резня! Вчера вечером в Пассаже, в кафе, известном как место встречи «золотой молодежи», возникла ссора, которая переросла в дуэль. В результате, восемь человек убито и не менее десяти получили ранения. Среди погибших – отпрыски семейств Джунгарские, Строгановы, Понятовские, Никитины, Гессены, Стихрулидзе, Грачевы. Пострадавшие входили в круг близких друзей племянника советника Оглы – молодого Лео Оглы. Сам он, впрочем, не присутствовал. Его приятели ссылаются на внезапный приступ хандры у г-на Лео.

К сожалению, полиция прибыла слишком поздно. С грацией слона в посудной лавке полицейские арестовали всех, кто не успел покинуть место происшествия. Никто из задержанных не может объяснить причин возникновения ссоры. Хозяин кафе, где регулярно собирались молодые люди, признает, что они всегда вели себя довольно шумно и нередко задирали прохожих. В этот раз коса нашла на камень. Небольшая компания случайных посетителей – флотских офицеров, среди которых была даже и девушка, – дали серьезный отпор молодым вертопрахам. Они не только уложили восьмерых дворян, но и ушли из кафе до появления полиции.»

– Прочитала? – вопросил отец, – Эта кампания великовозрастных оболтусов признает г-на Лео Оглы своим вожаком. Г-н Лео имел наглость искать знакомства с тобой. Шесть дней назад твой «героический» Генрих проткнул одного из них…

На слове «героический» пан Севастьян кисло поморщился.

– Он, конечно, молодец, – развел руками отец, – Тяп-ляп, и труп! А замять скандал и спасти эту героическую задницу, этим пусть пан Кульчицкий занимается! И вот теперь это! Неизвестные лица уложили восьмерых! Ответь мне, Светлана. У золотой молодежи началась темная полоса в судьбе? Или поклонники вместо цветов складывают к твоим ногам тех, кто вызвал твое недовольство? Или ты здесь не при чем?

«Что он так раскричался? – удивилась я, – Подумаешь, дуэль. Мало ли их?»

Я собралась с мыслями и твердо ответствовала:

– Батюшка, я действительно ничего не знала о дуэли. Я не была знакома ни с одним из погибших. Наверное, мы с Ясей видели эту компанию в Пассаже, но за точность не поручусь. И, отец, среди моих знакомых нет морских офицеров, а если есть – то мне об этом неизвестно.

Видя мою твердость, отец смягчился.

Я продолжила рассуждать:

– Вряд ли кто-то из моих сокурсников имеет такое звание. Я знакома с кое-кем из наших таврических капитанов, но ведь они не в военном флоте служат? Может быть, кто-то из них раньше служил? Я правильно понимаю, что офицер – это воинское звание?

Отец скривился:

– Фу! И это – дочь Кульчицких. Сделай так, чтобы я больше не слышал от тебя таких глупостей. Пусть Четверка тебе расскажет о флоте Кульчицких, чтобы привести твои знание в соответствие с твоим положением.

Мне оставалось лишь произнести дежурную фразу, которой обычно заканчивались наши разговоры: «Хорошо, батюшка, немедленно займусь».

Несмотря на обещание, я не занялась флотом немедленно. Завелась у меня в голове тревожная мысль, которая требовала обдумывания. Мой родной брат Иосиф женился против отцовской воли, за что отец его выгнал, и даже имя его запретил упоминать в доме. Здесь, в столице, я нашла его, чему очень рада. Жаль только, что он даже думать не желает о примирении с отцом. Мой брат – моряк. Я не знаю, военный ли он, но у него в доме я видела дагерротипию, который Иосиф сразу убрал. Там, на морском побережье были брошены на песок отрубленные человеческие головы, а над ними сфотографировались веселые моряки, богато увешанные оружием, и мой брат был среди них. Что это было? Дагерротипия на память? Похоже, что плавания моего брата – не мирный труд по перевозке грузов из одного порта в другой. Но брат сказал: «Это были неприятности», и я забыла об этом. А вот теперь вспомнила. Надо спросить у Иосифа, в каком он чине – военном или нет.

А еще, брат мог написать мне ответ на то сумбурное письмо, которое я послала в расстроенных чувствах, после дуэли Генриха, когда я металась по дому, не имея возможности ничего сделать, и не зная, умрет ли Генрих от раны или его отправят на виселицу. Я ведь так и не проверила почту за эти несколько дней!

Я немедленно послала слугу на почтамт, и в условленной ячейке действительно меня ждало письмо. Брат ответил на мое послание кратко, но текст письма сказал мне, что я влипла в большие неприятности:

«Огорчен твоими проблемами. Соболезную пострадавшему. Не сомневайся, что отомстить обидчикам сестры палубный мастер Иосиф Галицкий всегда сумеет. Еще пять дней я в городе. В мое отсутствие передавай письма адмиралу Грейсману с пометкой «от Крошки».

Поразмыслив, я решила, что отцу не солгала. Разве палубный мастер – это офицер? Вроде нет. Как боцман или шкипер. Однако, подозрения оставались.

Я потребовала себе газету и еще раз внимательно прочла статью. Ссора с людьми Оглы… его самого не было случайно… победители скрылись… Если это был Иосиф с друзьями, то хорошо, что они скрылись, и хорошо, что они скоро отплывают. Но все же… Среди погибших есть члены знатных фамилий. Они будут искать убийц и что-нибудь обязательно найдут, ведь идеальных преступлений не бывает…

Однако, прежде чем начать беспокоиться, следует удостовериться. Я посмотрела на дату письма и посчитала дни. Воскресенье – как раз пятый день, и я успею заехать к брату и попрощаться перед отплытием. Раньше никак не получается. Завтра, в четверг – прослушивание музыкантов. В пятницу – последние приготовления к вечеринке. В субботу – прием, а у меня еще программа не готова, и эти… фанты и шарады, как Поль говорил, – не сделаны.

Приняв такое решение, я приступила к выполнению отцовского наказа. Я вызвала Гвадьявату, чтобы он просветил меня относительно флотских реалий.

Мне нравилось беседовать с Гвадьяватой. Пока я готовилась к вступительным экзаменам, я привыкла к разговорам с ним. В его присутствии мне было как-то очень спокойно. То ли потому, что рядом с его бедой иные неприятности виделись не значительнее, чем пыль на солнце. Или потому, что с ним можно было говорить о чем угодно, за исключением его «запретов».

Я позвала Гвадьявату мысленно, и он явился, аккуратно одетый, вежливый, в ипостаси безупречного слуги. Я заговорила с ним, вся еще в своих мыслях:

– У меня много вопросов. Но я начну издалека. Батюшка приказал мне ознакомиться с флотом. Расскажите мне о флоте Кульчицких. Присаживайтесь, пожалуйста.

Он сел. Я взглянула на него, и мне стало неуютно. Всего лишь пара мелочей: его выправка, которой позавидовал бы любой военный, казалось, что отекла как подтаявший снег, и второе – Гвадьявата говорил, не поднимая глаз, глядя в пол.

Он рассказал мне о флоте Кульчицких:

– Сейчас у Кульчицких несколько фелюг и три шлюпа – «Дуб», «Можжевельник» и «Остролист». Шлюпы ходят под флагом Либертарии, а фелюги – под флагом Тавриды. Есть еще шхуна «Елена», принадлежащая старому хозяину, но она уже давно стоит на консервации в Северном порту. Шхуна «Елена», на которой плавал Ваш дед, тоже ходила под флагом Тавриды. У старого хозяина был каперский патент Пятиградья. Он совершил плавание в Северное море, после чего шхуна не использовалась. Архив о плавании шхуны «Елена» хранится здесь, в сейфе.

Он продолжил рассказывать о нашем южном флоте:

– Фелюги – рыболовецкие суда, которые не выходят за пределы Таврического моря. Этим хозяйством занимается управляющий Михаил Сатырос. А шлюпы ходят дальше, но их плавания капитаны обсуждают непосредственно с хозяином Севастьяном.

Он перечислил мне капитанов. Я их немного знала – они часто появлялись у нас в Таврической усадьбе.

– Странно, что морские суда названы именами деревьев, – удивилась я.

– Названия давал сам старый хозяин. При его жизни был еще большой охотник «Леди», но он не вернулся из рейда.

Я начала выспрашивать то, что не понимала:

– Является ли капитан корабля офицером?

– Капитан корабля – это морской термин, означающий должностное лицо, возглавляющее экипаж гражданского или военного судна, и несущее ответственность за его действия. Необходимым и обязательным считается обладание судоводительским образованием и наличие морского звания капитана. Правильнее говорить – командир корабля.

– Ну а все-таки, командир корабля – офицер?

– Офицер – это должностное лицо вооружённых сил. Человек, который специально готовился к военной службе, получал специальное образование.

– Я так и думала, если должность вооруженных сил государства, то «офицер», а если частный случай – то нет. А вот, Вы говорите, что у дедушки Жоржа был каперский патент. А кто такие каперы?

– Каперы – это частные лица, которые с разрешения верховной власти воюющего государства могут использовать вооруженное судно, также называемое капером, приватиром или корсаром, с целью захвата торговых кораблей неприятеля, а иногда и судов нейтральных держав. То же название применяется к членам их команд.

– Во времена дедушки наше государство с кем-то воевало?

– Мне об этом не известно.

– Что входит в обязанности «палубного мастера»?

– Мне об этом не известно.

Он еще многое рассказал о флотском хозяйстве Кульчицких, но говорил монотонно, механически, глядя в пол. Я чувствовала нарастающую неловкость.

– Гвадьявата, мне нужен Ваш совет…

– Приказывайте, хозяйка.

Я нахмурилась. Гвадьявата редко называл меня хозяйкой. Раньше он делал это случайно, но сейчас, я точно знала, он сказал так специально. Я испытала раздражение и одернула его:

– Г-н главный аналитик Дома Кульчицких я прошу не называть меня так!

Он ответил неожиданно резко:

– Паненка Светлана Кульчицкая, Вам пора перестать делать вид, что Вы общаетесь со мною как с равным!

«Ого, как он заговорил!» – подумалось мне, – «Небось, моему отцу он не посмел бы такое высказать. За что он меня упрекает? За то, что я ему сочувствую и стараюсь смягчить его положение? Как неблагодарно!»

Я попыталась оставить неприятную тему:

– Гвадьявата, немедленно прекратите…

– Прикажете меня наказать?

Вот этим он меня достал, у меня от ярости даже в глазах потемнело. Я подскочила как ужаленная и буквально зарычала на него:

– Как Вы… как ты смеешь! мне указывать! как ты смеешь!

Он тоже встал, и с поклоном ждал, пока я выговорюсь. А я остановила слова, уже слетавшие с языка, в последний момент поняв, что он ждет, когда паненка Светлана Кульчицкая произнесет «Пошел вон, четверка» с холодным отцовским презрением…

Мои отец и брат… Молодому Севастьяну наверняка Гвадьявата помогал готовить уроки, а потом преданно служил, и служит до сих пор. Сам Гвадьявата говорит, что никого не учит, но на самом деле я у него учусь. И брат, наверное, тоже учился… Брат теперь его ненавидит, отец – презирает… Что же мы, Кульчицкие…

Я с трудом перевела дыхание, подыскивая нужные слова. Ага, вот оно! Женская сила – в слабости и коварстве, и потому я ответила ему так:

– Гвадьявата, не смейте надо мной издеваться! Если Вы будете вести себя так несносно, то я Вам страшно отомщу. Я подарю Вам птичку в клетке, чтобы Вы тоже почувствовали себя рабовладельцем!

Сказала и ушла, хлопнув дверью. Надеюсь, мне удалось его удивить.

Я вернулась в свои комнаты и, слегка успокоившись, записала в дневнике:

«Бедный высокоумный слуга, лишенный права на свободу, как просто мне было увидеть в Вас человека, и также просто мне было бы отнестись к Вам как к вещи. И как сложно мне не сорваться… Полагаю, здесь речь идет о моей чести».

Я вырвала листок и адресовала его Гвадьявате. Вот так. Все, что может быть сказано, может быть сказано.

1ая неделя, четверг

_{Занятия в Университете. Прослушивание музыкантов.}

На следующий день, в четверг, время неслось как угорелое. Первые две пары была фиксация. Г-н Матвей Думинг единственный из преподавателей, к кому мы без стеснения обращались по имени, хотя и на Вы. Матвей развлекал нас бесконечными рассказами о раскопках, в которых ему довелось участвовать. Только из его слов мы узнали, что он работал вместе с г-ном Отсо. Никогда бы не догадалась! Если навсегда въевшийся в кожу темный загар выдавал в Матвее бывалого путешественника, как он выражался «полевика», то г-н Отсо выглядел как ученый, сроду не покидавший кабинет. Сегодня под наблюдением г-на Думинга мы извлекали из ящичков с песком некие останки, учились работать кисточкой, зарисовывать находку и ее местоположение. Кому-то достались керамические осколки, а кому-то выпал крысиный скелетик, что вызвало визг у девушек.

В обед мы с Полем и Франтишеком обсуждали вечеринку. Мои друзья благородно вызвались помогать с принятием гостей, и главное с их отбытием. Я и сама знаю, что завершение приема – это важный и сложный этап. И Поль намекнул, что по его опыту студенческую вечеринку проще начать, чем закончить.

После обеда была лекция по ландшафтоведению, которую читала Марина Сергеевна Бочкарева. Марина Сергеевна – энергичная дама пожилых лет, такая же сухощавая, как авантюрист Думинг, но не склонная панибратствовать со студентами. Она, хотя и не копала клады, но, судя по ее рассказам, путешествовала от крайнего севера, где льды и белые медведи, до южных пустынь, где саксаулы и аксакалы.

Я сначала удивилась тому, что на истфаке преподают ландшафтоведение. Но оказалось очень интересно и познавательно. На лекции нам рассказали, что в Таврии находится один из немногих исторических объектов, относимых к периоду до Смуты. Его изучал и описывал сам барон Эккерт. Это развалины древнего жреческого комплекса у Медведь-горы. Гору Медведь я знаю, но бывала там только на побережье. А про развалины даже не слыхала – мало ли в Тавриде развалин. И вот выяснилось, что там, на горе, обширный комплекс зданий со статуями и фресками. Надо будет туда наведаться!

Последней парой была общая история барона Эккерта. Юрий Казимирович начал говорить о науке истории, призванной описать развитие человеческой цивилизации: «Вот, возьмем современное общество. Что мы видим? События, события… Даже события современной жизни мы зачастую не в состоянии правильно истолковать. Что уж говорить о событиях прошлого. Историческая летопись крайне неполна. Например, литературных источников, признанных историческими, мы насчитываем не более двух десятков. А крупных архитектурных объектов, подобных комплексу Медведь-горы, – не более пяти. Все литературные источники вы будете проходить на языкознании. Их язык архаичен и сложен для понимания, местами до полной потери смысла. Об архитектуре вам расскажу я, Марина Сергеевна и г-н Думинг. Но моя задача – дать общую картину. В этой картине вопросов больше чем ответов.

Вот, например, представим некое местечко, и назовем его Ольховкой. Предположим, что до определенного года оно принадлежало одному барону, а после – другому. Какими источниками вы можете воспользоваться, чтобы определить причины и обстоятельства перехода земли к другому хозяину?»

Лекция плавно перетекла в семинар, и нам, студентам, пришлось изрядно попотеть, придумывая все новые и новые причины для описанного события.

После занятий, торопливо попрощавшись с друзьями, я помчалась домой. Там меня уже ждал г-н Яцек с приглашенными музыкантами. Мы проследовали в бальную залу, где я с радостью узрела тот самый оркестрик, который мне так понравился на Музыкальной улице.

– Я взял на себя смелость пригласить три коллектива, – важно провозгласил г-н Яцек, – чтобы вы могли выбрать.

– Зная Вас, г-н Яцек, я уверена, что все они – прекрасные музыканты с хорошими рекомендациями. Но вот что пришло мне в голову…

– Уважаемые, – обратилась я к ним, – конечно, танцевальная музыка составит большую часть вашего выступления, но наша встреча посвящена историческому факультету, и мне хотелось бы сделать сюрприз для моих гостей. Нет ли у вас в репертуаре чего-нибудь исторического? Удивите меня.

В компании молодых людей мрачноватого вида переглянулись и пожали плечами. Пожилой певец в сопровождении виолончели и барабана попытался исполнить песню «Дорога» – вещь безусловно интересную и историческую, но настолько расхожую и общеизвестную, что я только рукой махнула.

Я специально отложила выступление знакомого мне оркестрика напоследок, и не ошиблась. Руководитель, тот самый дядька, представился Моисеем Тарасовичем Витковским. Он заверил меня, что у него есть то, что мне нужно. Раз таков заказ, то он будет сам солировать, и готов представить две старинные военные песни: одну кавалерийскую, другую – морскую. И они сыграли совершенно огненную песню о боевых колесницах, ласково называемых «тачанками». И следующую – торжественную и даже скорбную о гибели корабля в неравном бою.

– Прекрасно! – восхитилась я, – Какие глубины памяти скрываются в народных песнях. Это будет интересно не только студентам, но и преподавателям. Это то что нужно.