Текст книги "Фальшивая убийца"

Я теперь даже в туалет пробиралась тайком. Что уж говорить о законном желании помыться и отогреться с мороза в общественной ванной…

– …А завтра Сашка тебя куда хочешь довезет.

Попросим хорошенько – и в морг свозит, и обратно доставит…

Уговаривать себя дальше я не позволила. Поблагодарила Люду за ночлег и пижаму и отправилась в душевую смывать косметику.

В комнате тихонько бормотал телевизор. Но мы его не слушали. Людмила, сидя по-турецки на кровати, рассказывала о своем житье-бытье:

– Нас в семье еще трое детей. Я младшая. Мама на фабрике работает, халаты шьет, папа там же охранником на пропускной… Меня сюда тетя Римма устроила, она в другой смене, горничной… Работа не пыльная, платят хорошо…

– Если не секрет – сколько? – сонно поинтересовалась я.

Людмила назвала сумму – в долларах, – и я чуть не подскочила до потолка:

– Сколько?!?!

Девушка снова, уже горделиво, назвала сумму.

– А ты что думаешь? – сказала с достоинством. – Я тут за копейки ломаюсь? Нет, дорогая, тут все по высшему разряду. Платят так, чтоб за место держались.

«И не воровали», – добавила я про себя, но Людмила предложила совсем другую причину:

– Вот ты думаешь, ко мне ваш брат журналист не подкатывал? Еще как подкатывал! Штуку баксов предлагали, чтобы я в прошлом году гостей на сотовый телефон засняла! Кто, да с кем приехал, да какие подарки…

– А ты?

– Послала, – усмехнулась Люда. – И еще Шмаргуну пожаловалась. Тот у всей прислуги аппараты с фотиками отобрал. Так-то вот. У нас абы кого с улицы не берут. Даже с рекомендациями. Только по знакомству, только если за тебя кто-то поручится. Вот Сашка. Он племянник Лиды Ивановны. Или Ленка. Она дальняя родственница нашего садовника, живут тут, в поселке, неподалеку… Все друг за друга отвечают, один на чем-то попадется, нагорит и тому, кто в дом привел. Сечешь?

– Угу. А девушка, которая раньше с тобой в одной смене работала? Марина, кажется… Она почему уволилась?

– Не знаю, – перейдя на шепот, проговорила Люда. – Вроде все нормально было, никакой новой работы она не искала. Точно. И вот однажды – фьють! – Мила махнула круглой ладошкой. – Пришла, вещички собрала, и на выход.

– Ее попросили на выход? Или она сама ушла?

– А я знаю? – искренне удивилась горничная. – Все было нормально. До вечера. Потом пришла, побросала вещи в сумку и: «Пока, Милка, я отчаливаю».

– Она была расстроена? Рассержена?

– Не-а. Даже улыбалась. Хотя… странно. У нее муж, детей двое, всех кормить надо… где она еще такую работу найдет? Образования-то ведь никакого. – Мила покачала головой. – Не понимаю. Маринка так за место держалась. – Потом вдруг ударила себя по согнутым ногам и, наклонившись вперед, проговорила с воодушевлением: – Слушай! А давай ты на ее место устроишься!! Ты ж безработная, да?! Работу ищешь!

– Ну… Я – журналистка. Безработная, – без всякого энтузиазма отметила я.

– Ой! Журналистка она, – фыркнула девушка. – Да в какой газете ты столько заработаешь?! Тут тебе – и соцпакет, и пища дармовая, и отпуск, и… четыре дня выходных! А работа – тьфу! Не надорвешься. Чисто, тепло, компания хорошая. Оставайся, а? А то пришлют на твое место какую-нибудь заразу вроде Верки, которая вместе с тетей Риммой работает… Наплачусь.

– Люд, а ты не забыла, что я не Алина Копылова, а Алиса Ковалева?

– И что с того? – снова фыркнула девушка. – Ты разве кого обманывала? Чужим именем называлась? Нет. Привезешь завтра Вороне трудовую книжку, отдашь – и все. Если заметит, значит, не выгорело. А не заметит – работай на здоровье! Или, – нахмурилась Людмила, – брезгуешь? Горничной работать стыдно?

Обида, явственно прозвучавшая в последнем вопросе, заставила усмехнуться. Я – брезгую? После того как несколько месяцев стряпала статьи про садоводство из Интернета?

Да я неделю назад с бесшабашной удалью стремилась в дворники! Обещала Бармалею заработать на кусок хлеба с маргарином мытьем полов и грязных тарелок!

– Нет, Мила, я не брезгую. Тут дело в другом. Меня приняли не за того человека…

– Подожди, – перебила Мила. – В том, что тебя приняли за другого человека, нет никакой твоей вины. Это хозяйка ошиблась. Принесешь завтра трудовую книжку и – молчи. Все само устаканится.

– А если Клементина Карловна меня о чем-то спросит?

– Ворона?! Да ей плевать, кто ты такая, раз хозяйка приказала на работу взять! Слово Владимировны – закон!

– Но настоящую горничную видели охранники у ворот.

– Ой! Да разглядывал ее кто! Серая шубка, голубая шапка. Никто и не вспомнит! А потом привыкнут. Охрана-то, кроме Сашки, почти в доме и не бывает. Это он все к тетке бегает…

Я откинулась на пушистую мягкую подушку – не удивлюсь, если внутри нее настоящий гусиный пух, – и посмотрела на потолок.

Два дня я не могла себя заставить взять из денег мебельной мамаши даже цент. Эти деньги для меня воняли. Как взятка, как откупные, как Иудины сребреники. Я не искала новое жилье, ночевала на комковатом матрасе, разложенном на полу в крошечной комнатке Марины, и от бессилия и неловкости не могла заснуть. Да, я взяла конвертик с долларами. Да, я поддалась. Уговорила совесть… Но так страдала! Что просто не могла заснуть… И мечтала поскорее вернуть долг. Доказать, что справлюсь без подачек…

И вот что-то произошло. Что? Чудо? Застывший в сугробах город решил подарить передышку влюбленной в него провинциалке? Дал шанс на выживание? Но…

– Людмила, а у вас тут прислуге жить разрешают?

– Где? В этих комнатах?

– Да.

– Конечно! – поняв, что я поддаюсь на уговоры, воскликнула девушка. – Племянница Шмаргуна из Белоруссии тут три года жила! Она на заочном училась, квартиру не снимала – деньги матери высылала – и жила в соседней комнате. Я ж говорю, не работа – блеск! И работа, и жилье, и кормят! Лида Ивановна никогда куски считать не будет! Тут сплошь нормальные люди, не жлобы какие-то!

Я опять откинулась на подушку, посмотрела в потолок и улыбнулась. Неужели нечаянно может сбыться мечта? Четыре дня я буду ходить по этому замку в мягких серых тапочках, сбивать пушистой щеткой пыль с книжных шкафов и статуэток, вечерами слушать великосветские сплетни в кухонном исполнении, а остальное время – писать. Запираться в уютной светлой горенке на четыре дня и – сочинять роман. Сюжет, кажется, у меня уже появился. Закрутившийся вокруг самой писательницы в сырой и снежный декабрьский день…

Так вполне бы могло быть. Если бы не одно но. Конверт с письмом и вложенными в него фотографиями, которые надо было отдать.

Непонятные люди

Высокий сутулый мужчина с нескладными ногами серой цапли откинул желтоватую простыню и поднял на меня глаза:

– Это ваша сестра?

Рот наполнился горьковатой слюной, я ее тягуче сглотнула и сказала правду:

– Нет. Это не моя сестра.

Алина Копылова, чье лицо я так хорошо изучила по фотографии в паспорте, не была моей сестрой. Мы даже не были знакомы. Широкие, как у пловчихи, белые плечи и матово-белое лицо покойницы не несли на себе следов аварии. Нельзя было сказать: «Алина как будто уснула», смерть уродлива и не к лицу человеку, но черты девушки не обезобразились. Словно она не успела понять, чем грозит выехавший на тротуар огромный автомобиль.

Он ударил ее в спину? Алина погибла мгновенно, не успев ощутить страха?

Сутулый длинноногий патологоанатом в зеленом хлопковом костюме задернул простыню-штору и протокольно буркнул:

– Вам плохо? Может быть, ватку с нашатырем?

– Нет, нет, спасибо, – промямлила я и, пошатываясь, побрела к выходу из приземистого одноэтажного здания на воздух.

Специфический запах – смерти или формалина? – тащился за мной следом, и, кажется, впервые в жизни я пожалела, что не научилась курить. Дымная вонь горящего в бумажной обертке табака была бы предпочтительней сладковатого аромата смерти…

Я вышла на крыльцо, прижалась спиной к деревянной балке, удерживающей навес, и долго, разглядывая плавные изгибы сугробов, дышала полной грудью, изгоняя дурноту и запах тлена.

На верблюжьих спинах сугробов играло солнце, метель к утру улеглась, все вокруг было свежим и праздничным. Совсем как в детстве. Новый год: подарки, елка, какой-нибудь коллега папы в одной и той же – из года в год – голубой шубе с пушистой оторочкой, пышной клокастой бородой и мешком «подарков». Стихи про елочку, Снегурочку или снежинки. Шоколадка от профкома и подарок, который я давно самостоятельно разыскала на антресолях…

Чудный праздник Новый год. Особенно если сугробы на улице свежие и мусор припорошен…

Воспоминания детства помогли избавиться от наваждения: белое лицо под шторой-простыней. Я достала из кармана шубки сотовый телефон и нашла номер Люды.

– Алло, – сказала тихо и бухнула без подготовки: – Это Алина.

– Точно? – просвистела моя новая подруга.

– Абсолютно.

– Тогда езжай в Клин. Я тебя прикрою.

Сегодня утром в Непонятный Дом пришло известие – хозяйка и Клементина задерживаются. Ночная метель широким фронтом ушла на запад и запорошила половину Европы. Самолет из Германии, на котором летел сын Вяземской, сел в Санкт-Петербурге, и Ирина Владимировна с Вороной остались в городе дожидаться его возвращения. Людмила, воодушевленная моим согласием работать, буквально насильно надела на меня свои трикотажные брюки (ремень пришлось утянуть в поясе на два размера) и черные кроссовки с парой шерстяных носков.

– Тебе все равно сюда возвращаться, – убеждая не артачиться, приговаривала она. – Зачем таскаться по снежной каше на шпильках? Одевайся теплее и дуй! До их приезда сто раз обернешься.

Ехать в Клин я решила утром, после того как узнала о задержке Вяземской. Сидеть в чужом доме и дожидаться непонятно чего было довольно мучительно – многие не очень приятные мысли лезли в голову, я попросила Сашу довезти меня до улицы, где расположен морг судебно-медицинской экспертизы, и позже, если все подтвердится, собралась в Клин.

Зачем?

Первую причину я уже назвала. Чтобы не сидеть без дела и не изводить себя мыслями. Вторая причина была производственного характера. Судьба незнакомой девушки, ее гибель поразили меня нелепостью. Я захотела узнать об Алине больше и… чем черт не шутит?.. Газетный читатель любит подборки статей с названиями вроде «Смерть на пороге новой жизни». Реальные трагедии всегда вызывают нездоровый интерес у публики, это аксиома.

Так почему не попробовать? Не поехать в Клин, не узнать о жизни девушки, оборвавшейся так внезапно и страшно? Алина сирота, в ее судьбе уже случались трагедии, не исключено, что история ее жизни заинтересует читателя.

Съездить в подмосковный город и разузнать подробности лучше, чем сидеть взаперти и размышлять о своих скорбных делах. Под лежачий камень, как известно, вода не течет.

Забирать с собой сумку с Алиниными вещами я, разумеется, не стала. Взяла только паспорт. Родные девушки приедут забирать тело из морга, и сумку я привезу туда. Так будет лучше, чем являться к чужому порогу с баулом мертвой в руках…

Я отлепилась от деревянной балки крыльца и, по щиколотку завязая в снежной крупе на еще не убранных тротуарах, потащилась к автобусной остановке и дальше к метро. Хорошая погода немного уравновешивала мрачное настроение, кроссовки Людмилы оказались удобными и нескользкими, я благополучно добралась до Ленинградского вокзала и успела на тверскую электричку, проезжающую Клин.

Народу в вагоне было немного, я села на полностью свободное сиденье и, безразлично покусывая теплый чебурек, уставилась в окно. Миссия, которую я добровольно взвалила на свои слабые девичьи плечи, уже не казалась легкой. Трусливые мыслишки начали одолевать. Я не была прожженной журналисткой и не испытывала мазохистского удовольствия от предстоящей встречи с родственниками Алины. Вдалеке от дома, в который я везла печальную весть, все представлялось простым и разумным – прийти, сказать, узнать побольше об Алине и откланяться.

Сейчас я думала об одном: «Боже, сделай так, чтобы дверь в квартиру Алины мне не открыла седенькая бабушка! С добрыми морщинками, слабым сердцем и подслеповатыми выцветшими глазами, видевшими столько горя! Дай, Боже, встретить в том доме крепкую уверенную тетку далеко не преклонных лет…»

А встречаться с учительницей Жанной не очень хотелось. Ее письмо оставило неприятный осадок. Я чутко отношусь к эпистолярному жанру, к способу подачи мысли и порядку слов. Послание бывшей одноклассницы показалось мне неискренним, заискивающим.

И фотография с двумя девушками. Растерянное лицо Вяземской и склонившаяся к ее плечу узкая лисья мордочка Жанны… Она мне тоже не понравилась. Я сама еще недавно была заводилой-отличницей и прекрасно знала, откуда берутся эти лисы… Они берутся из троек на выпускных экзаменах, из интриг, обеспечивающих место рядом с готовой подсказать отличницей, из шпор и списанных задач. «Ты мне поможешь, а, Алиса? Я эту алгебру ни в зуб ногой…»

И я почему-то не могла отказать. Бармалею моя помощь требовалась только на сочинениях – в точных науках он любому фору давал, – я выручала половину класса и однажды (стыдно вспомнить!) совершила форменный подлог. Наш одноклассник Витя Савельев шел на медаль, вопрос о ней решался на годовой контрольной по физике – пять или четыре. Пан или пропал.

И Витька таки пропал. Подошел ко мне на перемене после контрольной и, бледнея на глазах, шепнул:

– Алис, я, кажется, того… Запорол контрольную.

– Как? – быстро спросила я.

– Забыл единицу перед шестеркой в ответе поставить. У всех в ответе шестнадцать, у меня – шесть.

– Уверен? – обеспокоилась я.

– Ага, – кивнул Витька. – Почти.

У Савельева была потрясающая зрительная память. Я поверила сразу.

– Сходи в учительскую к батьке, посмотри…

Вдруг она стоит, единица эта…

Вот так я совершила единственное в своей жизни преступление. Прокралась в учительскую, нашла Витькину контрольную на папином столе и переправила в ответе «шесть» на «шестнадцать».

– Была там единица, – выйдя из учительской в коридор, обрадовала одноклассника. —

Все у тебя правильно.

– Была?!?! – опешил Витька и через месяц получил серебряную медаль.

Не знаю, какой доброй отличницей была когда-то Вяземская, но фотография с двумя девушками определенно напомнила мне школьные годы…

На перроне клинского вокзала я подошла к пожилой женщине с тяжелой сумкой возле ног и, сверившись с адресом, продиктованным вчера Бармалеем, спросила, как доехать до такой-то улицы.

– А вам лучше пешком пройти, – снимая варежку и поправляя выбившиеся из-под вяза ной шапки волосы, ответила женщина. – Здесь недалеко.

Помогая себе обеими руками, она объяснила мне все про перекрестки и повороты, привязалась по местности по аптеке и магазинам, добавила:

– Не запутаетесь, – и наклонилась к сумке.

Я вышла на чисто подметенную вокзальную площадь, прошла ее насквозь и свернула в переулок, в котором дворники еще только счищали с тротуаров снег. После сумасшедшей московской толчеи Клин казался безлюдной деревней, гулять было приятно. Два адреса – школы и дома, – продиктованные мне вчера Бармалеем, находились на одной, судя по нумерации домов, длинной улице. Выйдя на прямую, я поняла, что первым мне встретится жилище Жанны Константиновны Троепольской. И хотя первоначально я собиралась наведаться в школу по месту ее работы, не заглянуть к ней домой было бы глупо. Жанна Константиновна могла работать во вторую смену и сейчас находиться у себя. Прежде чем идти к родственникам Алины, я хотела получить поддержку от женщины, направившей девушку к Вяземской…

Дом с пятном черной копоти, облизавшей угол третьего этажа, я вычислила сразу. Нумерация не была перепутана, невысокие сталинские домики стояли, соблюдая строгую очередность, без всяких дробей и корпусов.

Чисто убранный, типично провинциальный дворик с горкой, грибком над заснеженной песочницей и старушками у скамейки, радовал глаз белизной сугробов и огорчал чисто провинциальной расхлябанностью: над подъездами не висели таблички с перечнем квартир, хотя кодовые замки присутствовали повсеместно.

Покрутив головой в бессмысленной попытке вычислить, где находится восьмая квартира, я подошла к двум старушкам в пуховых платках и строгой тетушке в потертом каракулевом манто, придерживающей вертлявого ребенка в ярком комбинезоне. Малыш рвался разрушать лопаткой убранные сугробы, бабушка (судя по возрасту) цепко держала его за капюшон.

– Добрый день, – воспитанно обратилась я. – Не подскажете, в каком подъезде находится восьмая квартира? – Про код дверного замка я собиралась спросить позже, уже расположив к себе компанию.

Пенсионерки как-то неловко переглянулись, одна из бабушек потерла пушистой варежкой нос и, глядя на меня искоса, спросила:

– А зачем тебе восьмая квартира?

– Я ищу Троепольскую Жанну Константиновну.

Бабульки снова переглянулись. Слово взяла женщина в каракуле с проплешинами на рукавах и карманах:

– А кто вы Жанне? Ученица?

– Нет, – удивляясь подобной въедливости, сказала я. – Я по делу. Так где восьмая квартира?

Ребенок, заметив, что бабушка отвлеклась, дернулся к сугробу и чуть не влетел в него носом вперед, потому что бабушка разжала руку и достала из кармана носовой платок.

– Квартира-то там, – несколько заторможенно отозвалась женщина. – Только нет ее… ни квартиры, ни Жанны…

– Как это – нет? – поразилась я, и две старушки, горестно вздохнув, дружно повернули головы к закопченному углу дома. – Вы хотите сказать… – пролепетала я.

– Сгорела твоя Жанна, – кивнула женщина. – Третий день сегодня уже… А ты ей кто?

Словно бы в ответ на поставленный вопрос, я помотала головой. Заснеженный двор, три женщины, ребенок, барахтающийся в глыбах убранного снега, показались вдруг нереальными.

Мотая головой, я прогоняла наваждение. Второе известие о смерти за неполные сутки не вписывалось в мой сценарий. Я сочиняла сказку о будущей принцессе Золушке, а не кровавый триллер.

– Ты сядь, сядь, вон лавочка метеная, – добросердечно говорила старушка и оглаживала меня серой варежкой. – Ты кто ей, Жанне-то? Родственница или знакомая…

– Никто, – слепо глядя на доброе лицо с пятнами старческой гречки, бормотала я. – Просто… поговорить… надо… было… А давно это случилось?

– Два дня назад, – повторила каракулевая дама. – Сегодня третий.

– Ночью полыхнуло, – добавила одна из старушек. – Вся комната дотла сгорела. Пожарные два этажа затопили…

Не в силах вынести подробности – да и к чему они теперь? – я попрощалась с соседками Жанны Константиновны Троепольской и, обогнув дом, не глядя на черные лизуны копоти, пошла дальше по улице. Везя в этот город печальную весть, я никак не ожидала получить подобное известие сама. Перед глазами вновь возникло белое лицо на жестяном столе морга, к горлу подкатила тошнота, дабы хоть немного отвлечься, я набрала на мобильнике номер сотового телефона Людмилы.

– Алло. Это я. Троепольская погибла.

– Какой ужас! – прошептала Мила. – А Троепольская – это кто?

Прежде чем идти к дому Алины, я свернула в кафе и заказала эклер и кофе. Села у окна с видом на чистенький Клин, откусила пирожное и не почувствовала сладости. Нежный крем будто отдавал карболкой. Но надо было есть. Чтобы передвигать ноги дальше по улице, нужно было дать подпитку мозгам, зацикленным на одной мысли – невероятно! Учительница и ученица погибают друг за другом! Одна в огне, другая под колесами грузовика…

Что творится в лучшем из миров?! Откуда взяться положительному тонусу в демографии?!

Кругом один кошмар.

Дом, в котором жила Алина, оказался точной копией жилища Троепольской. Те же убранные сугробы вокруг, похожие старушки у скамеек, ребенок-школьник съезжает с горки… Не было только обожженного угла дома и выбитых прокопченных окон.

И слава богу.

Уже не надеясь ни на что позитивное, я подошла к первому подъезду и с радостью обнаружила отступление от прежнего сценария: над порогом висела табличка «кв. 1 – 10», в двери зияла дыра от выдранного кодового замка.

Нужная мне квартира под номером три скрывалась за дверью с драным бордовым дерматином и клоками пожелтевшей ваты, торчавшими из дыр. Я посетовала на неухоженность жилища и храбро надавила на кнопочку звонка.

Раз, другой. Звонок бездействовал.

Похлопав по двери ладошкой, приложила ухо к косяку, прислушалась – тишина была, следуя лексике кровавого триллера, гробовая.

Я постучала кулаком и услышала, как над головой, на площадке второго этажа, хлопнула дверь, побрякали ключи-замки, и вниз спустилась полная молодая женщина с мусорным пакетом в руках.

– Чего тебе? – спросила она хмуро.

– Простите. Добрый день, – выдержанно проговорила я. – Алина Копылова здесь жила… живет, – запуталась я немного.

– Здесь, – брезгливо поджала губы женщина. – Куда ей деться.

«В холодильник подмосковного морга», – чуть было не врезала я грубиянке, но сдержалась.

– А я могу поговорить с кем-то из ее родственников?

– Из милиции, что ли? – своеобразно отвечая на вопрос, буркнула соседка. – Так Варя на сутках, завтра приходи.

– А Варя это кто? – печально уточнила я.

– Мать ее. Тебе ведь мать нужна?

– Мать… кого?! – не веря услышанному, пробормотала я.

– Да Алинки! – чуть ли не выкрикнула женщина. – Чтоб ее… – буркнула и, обогнув меня, вышла во двор.

В полнейшем недоумении я осталась перед обшарпанной дверью и неработающим звонком.

«У Алины есть мама?! Троепольская обманула школьную «подругу»?! Зачем?!»

А затем, подсказал внутренний голос. Школьная учительница решила помочь неполной сироте и устроила ее на хорошую работу. Может быть, Алина приличная девушка – что бы там ни ворчала соседка, – но связалась с плохой компанией, и ей было необходимо уехать. Сменить обстановку, так сказать.

Да, скорее всего, все было именно так, успокоила я себя. Достала из сумочки блокнот и, вырвав листок, написала: «Здравствуйте, Варвара. Позвоните, пожалуйста, по этому телефону… Вопрос касается вашей дочери Алины. С уважением, Алиса Ковалева».

Вставила записку за целую струну на дерматиновой двери, потом подумала – от таких соседок, как толстая тетка, всего можно ожидать, – и, продублировав послание, опустила его в почтовый ящик.

Теперь все. Миссия выполнена. Не на все сто, но хотя бы с максимальным использованием возможностей.

Дорога из Клина до Непонятного Дома показалась короче. В пути я поболтала по сотовому с Бармалеем – добрый Вася, сберегая мои накопления, перезвонил мне сам, – и рассказала ему о результатах «журналистского расследования».

Вася моих эскапад не одобрил. Обозвал «сыщицей» и предложил перебраться к нему, поскольку мебельная мама отбыла восвояси.

Я проявила стойкость. Наврала, что завтра же сяду писать роман, и пообещала позвонить, если с работой не выгорит.

– Я тут же за тобой приеду! – заговорил Василий. – Привезу к себе и вообще… Мне скучно без тебя, Алиска.

«Это в тебе, друг, чувство вины говорит, – подумала я. – Ты шесть лет в столице один жил. Что изменилось сейчас? Ничего. Ты просто чувствуешь вину…»

В комнате на двух горничных было темно и пусто. Без болтовни Людмилы и ее суетливого внимания все выглядело несколько иначе. Слегка казарменно, стерильно.

Я скинула шубку на диван, села и, опустив плетями руки между колен, уставилась в стену. Поездка в Клин измотала меня, оставила препакостное впечатление. Картинки из подмосковного города и картинка из морга путались в сознании. Хотелось залезть под теплые струи душа, смыть с себя усталость и воспоминания.

– Алиска, ты уже здесь! – Погруженная в раздумья, я пропустила мягкий топоток башмачков по ковровой дорожке в коридоре и вздрогнула, когда открылась дверь. – Хозяйка с Вороной и сыном приехали два часа назад, – хватая мою шубку и устраивая ее в шкафу на плечики, лопотала Мила. – Про тебя никто не спрашивал, все крутятся вокруг Артема, я тебе платье, костюм и тапочки приготовила, размер подглядела по сапогам…

Если брать во внимание болтовню Людмилы, она меня на работу уже устроила. Добыла форменную одежду, подобрала обувь, ее совсем не интересовали результаты моего «расследования». Главное я рассказала ей по телефону – Жанна погибла, родственников Алины я не нашла, Люду занимали более насущные проблемы: подойдут ли мне по размеру тапочки?!

– Снимай кроссовки, примеряй тапки, – бодро распоряжалась она и уже тянулась к шнуркам…

Дверь в комнату распахнулась внезапно и резко. Людмила бросила в сторону косой взгляд, да так и замерла – почти согнувшись к моим ногам, в позе нелепой и неудобной.

На пороге комнаты прислуги стояла Ирина Владимировна Вяземская.

«Ну, вот и все, – мелькнуло в голове. – Хорошо бы Бармалей был при машине, скоро ему меня отсюда увозить…» В наиболее напряженные моменты мне в голову лезут самые бестолковые мысли. Рассудок справляется с неожиданностями и предпочитает раздумывать, при машине ли сегодня Вася, а не над тем, как лучше объясниться с разгневанной хозяйкой особняка.

Впрочем, разгневанной госпожа Вяземская совсем не выглядела. Оглядев скульптурную композицию «покупатель у обувщика», она легонько двинула бровью, и Людмилу словно штормом подхватило. Смело из комнаты в сквозном порыве.

Я машинально задвинула под диван ноги, обутые в чужие кроссовки, и почему-то не встала. Хотя мама с детства прививала мне хорошие манеры и учила приветствовать вставанием входящего в комнату старшего человека.

Вяземская оглядела нашу келью – не удивлюсь, если попала она сюда впервые, – подошла ко мне и, что странно, погладила по плечу.

– Алиса, – тихо и грустно проговорила она мое имя, – у меня для тебя печальное известие…

Крепись.

Вот Бог свят! В первый момент я решила, что с батюшкой моим произошло несчастье!

Я вскинула голову, встретилась глазами с Вяземской…

Ирина Владимировна отчего-то засмущалась, села на диван рядом и произнесла:

– Я только что узнала. Два дня назад трагически погибла Жанна. Жанна Константиновна.

Весь воздух, который загнал в легкие ужас предчувствия беды, вышел наружу с тихим шипением. Батюшка жив!!

Предупреждать надо, черт побери!

– Похороны завтра, – продолжала Вяземская. – Я хочу, чтобы ты… Точнее, я уверена, что ты захочешь с ней проститься.

– Ирина Владимировна… – начала я.

– Тебя отвезут, – решив, что я хочу сказать о чем-то мелкошкурном, оборвала женщина. —

И вот еще что… – все с той же странной неловкостью продолжила Ирина Владимировна, – сама я приехать не смогу… Ты не смогла бы передать от меня венок и деньги. На памятник.

Ах, вот оно в чем дело! Совестливая богачка сама ехать на похороны не изволит и ищет порученца для передачи соболезнований.

Что ж. Это ее право. Думаю, позабытые одноклассники невыразимо огорчатся от ее отсутствия.

Да и как не огорчиться! Не из каждого класса выходят миллиардеры!

– Я думаю, тебе, как бывшей ученице Жанны Константиновны, сделать это будет наиболее удобно.

– Ирина Владимировна, – решительно вступила я, – Жанна Константиновна никогда не была моей учительницей…

– Это не важно, – остановила меня Вяземская. – Ты очень меня обяжешь, если выполнишь просьбу и передашь близким соболезнования.

Ирина Владимировна уже все решила. И сделала немало. Сама пришла в комнату прислуги, произнесла «обяжешь» и считала тему исчерпанной.

– Ирина Владимировна, – продолжила наставить я, – подождите. Я бы хотела с вами поговорить.

– О чем еще? – Повернувшись уже от порога, Вяземская посмотрела на меня с неудовольствием. «Неужели тебе недостаточно просьбы?! – читалось на ее лице. – Что еще от меня нужно?!» – Венок уже заказан. Игорь тебя отвезет. Пожалуйста, – с нажимом повторила она, – сделай так, как я прошу. И не надо… Не надо никаких надгробных речей от моего имени. Договорились. Венок, деньги – и все.

«Совсем как мебельная мама, – печально усмехнулась я. – Венок и взятка. Благородно и без проблем».

– Ирина Владимировна, Жанна Константиновна написала для вас письмо, – медленно проговорила я и добавила с едва заметным сарказмом: – Разрешите передать?

Вяземская взмахнула рукой:

– Давай сюда, – получила от меня конверт, не глядя сунула его в карман жакета и вышла в коридор, где томилась уже давно сгорающая от любопытства Людочка.

– Ну что?! – залетела та в комнату, плюхнулась на кровать и, выпучив глаза, застыла, ожидая рассказа.

– Ничего, – вяло отозвалась я.

– Как это – ничего?! Она ругалась?!

– Нет, – пожала я плечами, – предложила поехать завтра на похороны в Клин. Передать родственникам Жанны Константиновны соболезнования.

– И все?!

– И все.

– А о том, что ты другая… не Алина, не спросила?!

– Нет. Ей, кажется, до этого нет дела.

– Конечно, – фыркнула Людмила и забралась с ногами на кровать. – Кто мы для нее?

Швабры-губки-пылесос. Я, когда ее в этой ком нате увидела, чуть в обморок не грохнулась. Вя земская – тут! Впервые…

Я сморщилась и отвернулась. Азарт Людмилы смущал.

– Я даже не смогла с ней объясниться, – сказала, глядя в угол. – Она так не хотела выслушивать возможные причины для отказа, так не хотела снова ломать голову, кого и как отправить с венком, что просто не слушала.

– Конечно! – снова согласилась Люда. – Чего ей тебя выслушивать? Дала команду – и вперед.

– А мне вначале показалось, что она искренне сочувствует, – недоуменно выговорила я. – Зашла как человек, по плечу погладила…

– Ой! Погладили ее. Да она нас от мебели не отличает!

Сравнение меня со шкафом вновь заставило поморщиться. Подобное коробит. И заставляет задуматься: а смогу ли я работать в этом доме? В доме, где на разговоры с прислугой жаль потратить лишнюю секунду…

– Я отдала Вяземской письмо Жанны…

– Зачем? – прищурилась Людмила. – Жанны уже нет…

– Вот потому и отдала, что нет, – отрезала я. – Это последнее письмо от школьной подруги. И фотографии. Я не могла их скрыть.

Людмила волчком крутанулась на кровати, упала навзничь на подушки и, глядя в потолок, сказала. Без всякого смущения.

– Я тут, пока тебя не было, это письмецо и фотки проглядела… Так вот, хочу сказать, – девушка перевернулась на бок, положила голову на согнутую в локте руку, – твое имя… точнее, Алинино, там упоминается один раз. И то не разберешь, почерк мелкий – Алиса или Алина. Вдруг не заметит? Или внимания не обратит?

– Люда, – с осуждением пропела я имя горничной, – ты что, предлагаешь мне занять место Алины без объяснений?!

– Конечно, – просто ответила та. – Кому теперь интересно, кто ты есть?

«Ну и формулировочки, – мысленно обиделась я. – Мне есть дело – кто я есть!»

В половине десятого Людмила врубила телевизор погромче, легла на живот и устроила голову на кулачках, вся ушла в экран, как в долину сказок. За пять минут до этого она пыталась увлечь туда же и меня: «Ты не представляешь, как тут все закручено! Они – сестры. Но еще об этом не знают. Жених Таньки влюблен в Марину. А Маринкин жених задумал его опозорить…»

В общем, розовые сопли, слюни пузырями. В сюжет сорок шестой серии я даже не пыталась вникнуть. Голова и так пухла от событий вполне реальных, уже напоминавших розовое «мыло» с кусочками битого, прокопченного стекла. Мой ненаписанный роман обрастал трагедиями, как новогодняя елка – игрушками, к которым детям лучше не притрагиваться.