Текст книги "Сердце самой темной чащи"

А Василиса за день пару разочков о задании вспоминала, какой там решить! Хотела она время потянуть, про черепа выспросить или про косточки тех, чьи платья она с утра мерила, да взгляд на куколку упал. Ничего у нее от дома, кроме куколки и платка маминого, и не осталось. Все Милица подгребла. А уж если и ее батюшку сведет в могилу, ровно как Найдена, то и крыши над головой у Василисы не останется.

– Нашла! – ответила она храбро и глаз не отвела. – Матушка учила меня доброте и кротости, батюшка – покорности и послушанию. Но нет у меня ничего этого для сестер моих сводных и мачехи, змеи подколодной. Я их ненавижу ненавистью лютой. И не знала никогда, что есть во мне ненависть эта, а гляди ж ты, нашла. Выполнила ли я твое задание, Кощей?

А по лицу Кощея и не понять ничего: то ли не рад он, то ли разочарован ответом. Поди пойми, что он думает!

Каркнул его ворон, опускаясь на плечо, и в звуке этом Василисе смех хриплый послышался. Только над кем он смеялся, над Василисой ли?

Поморщился Кощей, но кивнул.

– Выполнила, Василиса, – даже снова чуть улыбнулся, и Василиса выдохнула. Она уже привыкать к этой его улыбке начала. – Но это не задание было, а так, разминка только. Настоящее задание завтра будет.

Он повернулся, чтобы уйти в хоромы, но Василиса, не решаясь ухватить за полы плаща или руку, окликнула его.

– Кощей, я боюсь, что меня станет тут искать батюшка и ты убьешь его, – крикнула она и сама испугалась своей смелости. А ну как разозлится?

Кощей даже не повернулся.

– Не начнет искать, пока ты сама не вернешься, – сухо ответил он и скрылся в доме. Только глухо застонала костяная дверь, которой он хлопнул.

– Это ведь хорошо? – неуверенно пробормотала она и оглянулась. Но прочие черепа на частоколе только сияли светом глазниц и молчали. Поди разбери, о чем они молчат!

Глава 5

И снова Кощей сразу ушел в свою башню, а Василиса вспомнила, что ела всего раз за день. И ладно она, но и куколка ее оставалась голодной!

Она разгладила морщинки на скатерти и попросила:

– Подай мне, скатерушка, пирогов рыбных, как матушка пекла, да шанежек ягодных и молока парного.

– Сегодня уже не хлеб с кашей? – Василиса сумела не вздрогнуть, заслышав за спиной знакомый вкрадчивый голос. Но и оборачиваться не стала, только махнула рукой над столом.

– И ты со мной отужинай, незнакомец, не побрезгуй, – предложила она ласково.

– Не могу, красавица, – вздохнули за спиной. – Не ем я пищу людскую. Лучше позволь мне волосы твои расчесать, а то устала ты за день, некогда тебе гребнем частым махать.

Василиса хотела отказаться, но грубо ответить не сумела, а как отказаться, чтобы невидимку не обидеть, – не знала. Вот и согласилась. Хотя румянец на щеках о другом говорил. Приятно ей было внимание слуги Кощеева, с ней давно никто так ласков не был, с самой матушкиной смерти. А что пальцы, нежно косы распутывающие, мужские были, так об этом Василиса попросту старалась не думать.

Волос у нее был длинен, когда не в косу сплетен, так до самого пояса доставал, и впрямь работа непростая – все расчесать и обратно сплести. Только пальцы чужие легко с этим справлялись. А что в сон Василису клонить начало, так и впрямь устала: весь день на ногах провела.

Глаза уже закрылись, и сама она едва на лавке прямо держалась, как под веками словно огонь вспыхнул. И очнулась Василиса на том самом месте, где сидела, а руки чужие только-только косу доплетали!

Открыла она глаза, с лавки поднялась и огляделась. Не было рядом никого, и только под одеялом в ее закутке словно свет какой проглядывал пятном ярким. Поняла тут Василиса, кто ей не заснуть помог, улыбнулась.

– Эй, где ты? – позвала она незнакомца. – Заплел меня, так может, и по дому проведешь, все покажешь?

Тишина была ей ответом. Василиса пожала плечами и сама пошла по дому гулять. Только куколку с собой взяла: страшно ей было ее одну оставлять. Ну как слуга вернется! А с куколкой вдвоем не так страшно, словно матушкино тепло рядом. Да еще и в окна свет от черепов бил, светло как днем было, а все же понятно, что ночь.

Дом же отчего-то тревожился: поскрипывал ставнями, постанывал половицами. Боязно стало Василисе, но раз решила сама все посмотреть, когда хозяин дома, знать, так тому и быть. Вспомнила она сказку старую, что мама ей в детстве рассказывала, будто царь навий сам по себе ко всему ключ. И потому может оставлять в своих хоромах кого угодно безбоязно: ничего гости прошеные и непрошеные без его ведома не отыщут, никаких тайн не откроют, дверей секретных не заметят, даже если рядом пройдут. Василиса с детства это знала, а едва попала в дом Кощеев, так и позабыла. Только свет от черепа ей все равно напомнил, а куколке в руке снова позабыть не дала.

Вот теперь она видела, что и изнутри хоромы костяные, на печи узор из позвонков выложен, в часах песочных заместо песка крупного или жемчужин мелких зубки молочные, каждый час переворачиваются и с шорохом пересыпаются. Шорох этот в любом месте хором слышен, кроме разве что подвалов, на засовы закрытых.

И казалось Василисе, когда мимо подвалов проходила, будто плачет кто-то и о помощи ее молит. Даже матушкин голос она услышала, так и тянулись руки к засовам, но удержалась Василиса. Снова ее ладонь легонько кольнуло, вот она и отряхнулась от морока проклятого.

«Не может тут моей матушки быть: матушка моя во сырой земле», – пробормотала себе под нос Василиса и поскорее прочь от подвалов пошла. Может, и правда, дом ее морочит и хочет, чтобы поскорее она убралась, сбежала отсюда, не выполнила обещанную службу.

А может, и впрямь сидит кто в подвале. Да только Василисе бы самой живой из этих хором выбраться да огонь домой отнести, что ей за дело до узников Кощея? Но от подвалов она поскорее наверх прошла, миновала светелки и в терем поднялась.

Права была матушка: открылись двери незнакомые, днем совсем не видные. Сундуков там видимо-невидимо, Василиса открыла первый и зажмурилась: монеты золотые да серебряные, не истертые еще, новенькие, блестят так, что глазам больно.

Закрыла этот сундук Василиса. К чему себя зря искушать? Одна горсть таких монет – и батюшка сможет купить новую лошадь и отстроить хоромы. Только кому эти хоромы по сердцу придутся? Опять же сестрам и мачехе. Нет, не нужны Василисе эти монеты.

Открыла она и другой сундук, а там камни самоцветные. Заслезились глаза у Василисы: огнем горят камни, так и шепчут: «Возьми, коснись!»

«Тяжело Кощею приходится, – вздохнула Василиса, и этот сундук закрывая. – Столько сокровищ, начнешь считать и разглядывать – и не остановишься. Так и до смерти можно над ними просидеть, совсем зачахнуть».

Показалось ей или засмеялся кто-то? Огляделась Василиса и никого не приметила. И куколка в руке не шевелится, только глазки стеклянные поблескивают. Зато на стене над сундуками увидела Василиса диковины разные. Под ними и написано что-то было под каждой, только вот она была грамоте не научена.

«Может, тут вранье сплошь написано, – успокоила себя, – для ловли простаков и алчных людей».

Провела она рукой по мечу, что по центру в богато украшенных ножнах висел, и вздохнула.

– Меч-кладенец, небось, – вслух Василисе и думалось лучше. Да и куколка так смотрела, словно каждое словечко понимала! А может, так оно и было. – Или меч-зарубец. Возьмешь такой – и он самого нового хозяина крови обязательно испробовать решит. И зарубишься, даже если мастер на мечах биться.

Снова словно засмеялся кто-то. Завертела головой Василиса – никого не нашла, да и не заметила, как буквы под мечом поменялись.

– Шапка-невидимка, да? – Василиса перешла дальше. – Ай, хороша. Мех рысий, вышивка какая! Обидно, наверное, что не видно шапки, когда ее носят. Забавно было бы, если человека под ней не видать, а шапку видно! Шапка-видимка – такое еще поди поищи! А кто невидимку для дурного использует, так тому и надо. А кто лик свой прячет, потому как тревожить никого не хочет, так шапка ладная ему не повредит!

Раскраснелась Василиса, успокоилась. Уже и дом ее не пугал, хоть скрипеть и стонать не прекращали его лестницы и стены. Но разве до них Василисе, когда она диковины со всего мира перебирала да придумывала, для чего они годны могут оказаться? Если бы только она знала, что каждое ее слово меняет вещь, к которой прикасается, тогда, небось, Василиса не была бы такой смелой!

Но она давно думать забыла о том, что где-то в хоромах прячется слуга Кощеев, забыла и про самого Кощея. Уж больно интересные вещицы собрал у себя. Даже жаль, что их никто не видит.

– Сапоги-самоходы даже примерять не стала бы. – Василиса погладила голенище. – Шаг в версту, а потом с ног свалятся – и добирайся домой с проезжающими купцами! Вот бы они танцевать учили! Совсем другое дело. И гусли-самогуды. Потеряешь их и снова ничего не умеешь. Пусть бы пальцы прилипали к гуслям-самоучкам и, пока не сумеешь сыграть песню красивую, не отлипали!

Устала Василиса диковины разглядывать. Глаза слипаться начали. Ущипнула она себя за локоть, ойкнула – не спит! Взаправду по сокровищнице Кощея бродит!

А перед ней новая диковина. Висят ожерелья, одно другого краше, а рядом с каждым картинка, на которой искусно красавицы изображены, да так тонко, что каждую ресничку видно, корону или шапку боярскую, кокошник, жемчугом украшенный, или венок из цветов заморских.

– Это, что же, с тех красавиц бусы сняты, а сами девицы в подвалах томятся или в сырой земле? – не удержала язык за зубами Василиса и испуганно оглянулась. Ну как Кощей или его слуга подслушивают?

Тоненький голосок раздался, откуда она не ждала. От куколки махонькой, что в руке Василиса так и держала.

– Нет, Василисушка, судьбы это женские, заклятые. Наденешь такое ожерелье и станешь той девицей, что на картинке: царевной или королевной, земной или морской, а то и лесной княжной, которую все живое слушается. Проживешь ее жизнь от этой картинки и до смерти самой в чужом теле, чужой судьбою.

Василиса пристальнее принялась ожерелья разглядывать. Царевной морской стать или королевной заграничной? Никакой мачехи, никаких сестер противных. С золота ешь да приказывай. Только бы выбрать правильно. Вдруг у королевны жених есть старый? А у царевны отец злой, или у морской девы пальцы кривые, а у лесной изо рта пахнет и ничем не выведешь? На картинках они все красавицы, а как получше поглядеть – непонятно, разве что куколку спросить. Подумала Василиса и устыдилась. Она же самой себе обещала совета спрашивать, лишь когда беда будет. Разве ж беда это – выбирать, какую жизнь прожить заместо своей собственной?

Помотала головой Василиса да по руке себя ударила – не тянись.

– Спасибо, куколка, спасибо, милая, – поблагодарила. – Только мне чужая судьба без надобности, я лучше со своей совладаю.

Оставила Василиса ожерелья на стене да бегом из сокровищницы. Так торопилась, что ноги ее сами принесли в башню с покоями Кощея. Василиса так и замерла на пороге, даже дышать перестала.

Корона черная во изголовье висела, а сам Кощей спал будто мертвый: руку одну на грудь положил, прямо вытянулся, всего и толку, что одеялом укрыт, да и то вторая рука с острыми ногтями черными до пола свесилась, а нога одна из-под одеяла высунулась. Василиса мысленно себя за любопытство заругала, но поближе подошла, поглядеть: а что, если и на ногах ногти острые и черные? В последний момент смелость ее испарилась, и Василиса, зажмурив глаза, поправила одеяло. А потом и руку навьего царя на постель уложила и вышла поскорее.

– Что толку быть царем и колдуном, когда укрыть тебя некому? – пробормотала Василиса, поскорее спускаясь. – Нет, я в царевны не пойду. Лучше уж я, как снег ляжет, жениха себе найду. Хоть хромого Ждана, хоть кривого Некраса.

И вроде думала она уже так, а почему-то в этот раз грустно было так себя успокаивать. Не хотелось уже ни за Некраса, ни за Ждана. А чего хотелось – и не понять никак.

Только спустившись обратно в клети, Василиса обнаружила, что куколки с ней нет. Когда из рук выпустила? Когда к ожерельям тянулась или когда в покоях Кощея оказалась?

Только думай и гадай, а толку нет – надо возвращаться.

Как ни надеялась Василиса, что куколка окажется в сокровищнице, а пришлось возвращаться в покои Кощея. Ругала себя и проклинала хозяина дома, который мирно спал, пока она бродила по дому.

«Вот спал бы в гробу ледяном в подвале как положено колдунам, мне бы не пришлось сейчас возвращаться, – злилась она. – А был бы страшным и старым, я бы и первый раз в покои не влетела!»

Ох и опасной эта мысль была – покраснела Василиса, как маков цвет, ладно хоть никто не видел! Пообещала она себе, что выполнит службу и тотчас покинет земли Кощеевы, и лишь после этого снова вошла в опочивальню.

Кощей все так же спал, только теперь, сложив обе руки крестом на груди, еще больше напоминал покойника. А прямо там, на его руках, Василиса увидела свою куколку!

«Не разбудить бы!» – заволновалась она и двинулась к ложу. Да только стоило ей сделать один шаг, как из окна вихрем влетел ворон, замер над Кощеем, взмахнул крыльями да сел на корону и хрипло каркнул.

– Тише! – взмолилась Василиса. – Разбудишь!

– Кррук! – будто издеваясь, снова каркнул ворон.

– Хочешь, кашки дам? – чуть не плача спросила Василиса. – Я не со злым умыслом, а только куколку свою забрать!

– Кррук! – словно рассмеялся ворон, да Василиса и сама поняла, что чепуху сказала. Какая кашка такой птице? Он, наверное, кроликов с костями и шкуркой глотает и не давится!

– Мясца дам, с кровью, – торопливо пообещала Василиса и протянула ему ладонь. – Клюй, дозволяю!

Ворон снова каркнул, но удивленно и совсем негромко. Облако крыльев его накрыло руку Василисы, и пронзила острая боль.

А потом он исчез, будто и не было его. Василиса прижала пораненную руку к груди, а здоровой потянулась за куколкой. Та сидела точно неживая, будто ни слова за ночь не произнесла! Как Василиса боялась и ждала, что ее руку поймают цепкие пальцы проснувшегося Кощея, но ей удалось подцепить куколку кончиками пальцев и покинуть опочивальню как раз вовремя, чтобы, уже спустившись вниз, услышать стук копыт.

Василиса выскочила во двор и смотрела, как исчезает въехавший во двор всадник на белом коне. Погасли черепа. Небо серело утренними сумерками.

– Рано встаешь. – Василиса вздрогнула всем телом, услышав за спиной голос Кощея. Оглянулась и убедилась, что навий царь стоит во всем боевом облачении и в короне. – Неужто один из моих верных слуг приглянулся?

«Да, ноги точно босые были, не мог он спать в этом», – подумала Василиса и, смутившись своих мыслей, помотала головой.

– Интересные слуги у тебя, Кощей, вот и выхожу поглядеть на них, – соврала она. – Трое их, а будто один. Только мастью коней да цветом лика и отличаются.

– Тот, которого ты встречаешь каждое утро, – День мой Ясный, – чуть дернул губами в усмешке Кощей. – За ним сразу скачет Солнце Красное, с ним осторожнее будь: обожжет, если приблизишься. А вечером перед моим возвращением по двору проносится Ночь Темная. Все они мои слуги и верно мне служат.

Василиса вспомнила про нежные уверенные пальцы невидимого ей незнакомца.

– И кто из них в твоих хоромах служит? – спросила она, по косе машинально ладонью скользнула. Красиво незнакомец плел, волосок к волоску!

– Никто, – нахмурился Кощей. Брови его снова как ласточкин хвост свелись, лицо будто тенью накрыло. – Им всем дальше двора хода нет.

И снова Василиса не знала что сказать! Кто-то же ей косы плел да в сон уводил!

– Что с рукой, Василиса? – вдруг спросил Кощей, и вспомнила она про ноющую ладонь, наскоро перехваченную тряпицей, прижала сильнее к груди.

– Дверью прищемила, – солгала она. – Дом меня не принимает, стонет, ночами пугает.

Может, Кощей и хотел что-то ответить, но тут вновь раздался стук копыт, и въехал на двор алый как кровь всадник. Теперь и Василиса сама чувствовала исходящий от него жар. Даже к крыльцу отступила на всякий случай, но всадник исчез, растаял в тумане, а над мрачным лесом встало солнце.

– Василиса, если ты на слуг моих нагляделась, то вспомни про службу, – сухо произнес Кощей, словно Василиса его обидела чем. – Вчера ты рассказала, что ненавидишь мачеху и сестер. Что же, сегодня дам задание посложнее. Ты должна наказать одну из них.

– К-как? – широко распахнула глаза Василиса. Хотела было спросить, неужто ей надо вернуться домой, да еще и без огня, но словно одернуло ее что-то. Промолчала.

– Как пожелаешь, но наказание должно быть настоящим. – Кощей направился к воротам, Василиса поспешила за ним, чтобы не упустить ни слова. – Не вздумай жалеть, как девицу-лягушку ту пожалела. Поняла? А не справишься…

Он щелкнул пальцами и взлетел на восставшего из косточек вороного коня. Наклонился низко, так, что его лицо стало вровень с лицом Василисы, глупое сердце которой сильнее забилось, глянул своими разноцветными глазами и добавил мрачно:

– Лучше тебе не знать, что тогда будет. Помни, Василиса.

И ускакал.

Глава 6

Расплакалась Василиса, едва ворота закрылись. Как такое задание выполнить? Она тут, а мачеха с сестрами – там! Да если бы и умела она ворожить, то что бы наворожила? Чтобы сестры ели и не толстели и таких худых их замуж никто не взял? Невелико наказание. И придумать ничего не получается. Да как думать-то, когда слезы градом катятся?

Вернулась Василиса в дом, руку пораненную как следует перевязала и снова в слезы. А потом скатерть-самобранку попросила накрыть стол яствами заморскими, самыми сладкими и ароматными. Уж раз ей помирать вечером, то пусть она хоть что-то попробует. И куколке самые лакомые кусочки дала, не забыла.

– Может, это уже беда, а не напасть? – всхлипнула она, вытирая губы куколке. – Так ведь можно и пропасть!

И снова расплакалась еще горше.

– Что случилось, Василиса, зачем глаза выплакиваешь, зачем голосок нежный надрываешь? – спросила куколка.

– Как мне не плакать? – шмыгнула носом Василиса. – Дал мне задание Кощей – наказать кого-то, кто жизнь мне попортил, но я-то здесь, а они все в деревне, да и как я накажу, когда ничего такого не умею?

– А как бы ты наказала, если бы могла? – вкрадчиво спросила куколка.

Василиса снова носом шмыгнула и задумалась. И мысли-то все лезли злые, совсем не похожие на те, каким Василиса при себе обычно позволяла держаться. Не видела она, как потемнели ее зеленые глаза, как зашевелились волосы. Красные от слез щеки и распухший нос разом снова красивыми сделались – ни следа от горя не осталось!

– Я бы им обратным ответила, – пробормотала она. – Как они меня на смерть холодную из родного дома выгнали, так я бы их прямо дома так согрела, что молили бы о дождике. Как меня за косу дергали да красе моей завидовали, так я бы устроила, чтобы дергать их было не за что и завидовать было нечему.

Она вздохнула.

– Но это будь я колдуньей, конечно, – с сожалением добавила она. – А раз я обычная, то хотела бы как тетка Дара, которая коромыслом волка забила, когда тот ей у реки встретился. Только страшно думать даже, как человека-то забить! Нет, не могу я придумать, куколка. Самой мне наказания Кощея не миновать.

– Не печалься, Василисушка, – отозвалась куколка ласково. – Я придумаю, как твоему горю помочь, ты пока не плачь больше, ешь, пей, по двору гуляй или в светелке сиди. Не успеет еще Ночь на двор ступить, как разрешится твоя служба лучше, чем ты надеешься.

Поверила ей Василиса, пошла по двору гулять. Снова к конюшне подошла. Сопит оттуда кто-то, фыркает, ну точно Змей Горыныч трехголовый, никак не меньше! Хоть бы одним глазочком поглядеть, да боязно.

Уже почти решилась Василиса дверь приоткрыть да в конюшню заглянуть, как раздался стук в ворота, и такой, будто кто-то кости ломает. Скрипят, стонут ворота, но не поддаются. Василиса, подол придерживая, бегом к воротам – что за армия на Кощея напала?!

Глянула в щель между костями – стоит конь серый в яблоках, а на коне царевич. Короны на царевиче не было, только Василиса сразу поняла, что царевич: по наряду парчовому, что в лесу чуть поистрепался, по мечу на боку и по взгляду хозяйскому.

– Ты почто чужое имущество портишь? – страшно было Василисе, но голос не дрогнул. Потом подрожит всласть, когда гость незваный прочь уберется! – Не тобой ставлено – не тебе и ломать!

Вздрогнул царевич, головой завертел.

– Кто ты? Покажись! – потребовал. Ну точно царевич! Василиса даже сплюнула от досады.

Все в их деревне мечтали, чтобы сватов какой-нибудь царевич заслал. Там и почет, и уважение, и любовь до гроба, и жизнь в царском дворце. Только вот смотрела сейчас Василиса на царевича и больше замуж за него не хотела. Конь у царевича весь грязный был, видно, что не первый день едет через чащу, а царевич и не думал коня своего от пота протереть, от грязи отмыть, копыта проверить и почистить, из гривы сор вычесать.

Лишний раз коня не приголубит, а жене и того меньше ласки, небось, достается. Кудри у него золотые, да только Василисе больше темные волосы любы, румянец во всю щеку, как у девки, до свеклы дорвавшейся, а Василисе больше бледные по нраву были.

В общем, такому царевичу да попросить бы ласково, и то Василиса бы подумала, говорить с ним дальше или нет.

Но этот, похоже, ждать не привык.

– Покажись, а то ворота сломаю! – пригрозил царевич.

Делать нечего. Уже много лет Василиса по заборам не лазала, а как иначе показаться и приказа не покидать двор не нарушить?

К счастью, кости на воротах словно поняли, что их она спасает, – сами ладони свои костлявые подставляли, сами где надо выпячивались, где надо – вглубь уходили.

По пояс над воротами Василиса высунулась и хмуро на царевича уставилась.

– Чего тебе? – буркнула. – Али тать ты какой или ворог злобный? Чего ворота в чужой двор ломаешь?

А царевич стоит и глазами хлопает.

– Т-ты Кощей? – пробормотал только.

Сначала Василиса оскорбилась ужасно. Кощей-то красавец был, тут не скроешь. Но царевич, чай, те же сплетни про страхолюдного старика слушал. А Василиса, может, и поревела с утра лишку, да все одно – не старуха и не уродина.

Потом Василиса решила, что будет, если она скажет, что так и есть: Кощей она? Царевич вроде как дурачок, может, и поверит. Она уже почти решила шутку такую сыграть, но тут глянула на черепа на частоколе и вспомнила, зачем к Кощею все от простого люда до царевичей ломятся. Жизнь свою молодую или не очень измерить желают. Только Кощей в этом деле особый мастер – жизнь по шее меряет и ровно до встречи с собой.

А вот Василиса такими умениями не обладает, да и меча у нее нет. Ну как зарубит ее этот дурак, не разобравшись?

– Похожа? – мрачно спросила она, перегнувшись через бедренную кость и повисая на воротах. – Ты приглядись, царевич, приглядись. Или на болоте слепень-травы наелся?

– Я… кхм… – На мгновение царевич стал выглядеть обычным дурачком и глазами только хлопал, но быстро исправился: – А кто ты, красна девица? Служишь ли Кощею или тужишь у него в плену горьком?

– Мое имя тебе ничего не даст, – туманно ответила Василиса, не желая с царевичами знакомства водить. – Чего хотел ты, царевич? Ворота Кощеевы сломать и терем его разорить, пока хозяина дома нет?

– Кощея дома нет? – И не понять: расстроился царевич или обрадовался. – То есть я не тать, чтобы сокровища красть. А… а что у него есть? Я за мечом Кощеевым пришел!

Василиса вздохнула, уже забыв, как плакала. Это же какие силы надо Кощею иметь, чтобы вот такое отношение сотни лет терпеть – он же бессмертный! А к нему ходят и ходят, и всем что-то надо.

– Чтобы что-то получить, надо службу сослужить, – вспомнила она собственные задания. – Три службы! Готов к службе?

Поморщился царевич: не привык он чужие службы служить.

– А меч-кладенец настоящий? – осторожно спросил он.

– Какой еще меч-кладенец?! – возмутилась Василиса и вспомнила свои ночные шутки. – Меч-зарубец есть – даже самый ловкий боец сам себя им заколет!

Побледнел царевич, спал его румянец, но красы ему это не прибавило.

– А еще что есть? – спросил он.

– Скатерть-самосборка есть, – порадовала его Василиса. – Если по нраву ей не придешься, что не поставишь на нее съестного, – все пропадет и протухнет. Яблоки молодильные есть – съешь и младенчиком безмозглым станешь, гусли-самогуды…

– Смилуйся, красна девица! – взмолился царевич. – Но что мне делать? Не могу же я до Кощеевых владений дойти и ни с чем вернуться!

– Как это ни с чем? – возмутилась Василиса и кивнула на череп на ближайшем к воротам коле. – Со своей головой на плечах, мало разве?

Она чуть не свалилась с ворот, когда череп глухо рассмеялся. К счастью, костяные руки удержали ее за платье.

– Но я уже и так был с головой, – возмутился царевич. Ох, даже череп был умнее этого царевича! Или, только попав на кол, поумнел?

– Раз ты через всю темную чащу на коне сюда ехал и сам не знаешь зачем, то вряд ли твоя голова так уж на плечах была, – попыталась растолковать царевичу Василиса. – А теперь будет! Езжай домой с миром, ты видел хоромы навьего царя и жив остался.

– Я не просто так ехал – я хотел из заточенья Кощеева царевну освободить! – возмутился царевич. – Скажи мне, девица, есть ли тут… какая другая девица, которая точно томится?

Василиса подумала, что теперь точно знает, как Кощей злым стал. Сто или двести лет! Да она уже и этого одного царевича черепами закидала бы, если могла. Только сомневалась, что попадет в царевича, а не в его уставшего коня, и что Кощей ей простит разбитых охранников.

– Есть девица – царевна, – кивнула Василиса. – Но не в хоромах, а в болотах. Не хотела она задания Кощея выполнять, не желала по своей воле… замуж за него идти, вот он ее превратил в лягушку и на болото отправил. Найдешь ее, полюбишь – и твоя любовь ее расколдует.

Посветлел царевич.

– Царевна и красивая притом? – переспросил он на всякий случай и кудри свои пригладил.

– Страсть какая красивая. – Василиса почувствовала, что от царевича и голову уже ломит, и сил никаких нет. Может, и вовсе замуж не ходить? Вдруг не повезет и такого вот до самой смерти терпеть придется! – Туда уже пара царевичей ушла, так что ты бы поторопился!

– Спасибо, красна девица! – чуть наклонил голову царевич. – Что предупредила и советом помогла.

Он шлепнул по шее коня, понукая идти к болоту.

– Стой! – взвизгнула Василиса. – Коня погубишь! Там же болото, ты понимать должен! Оставь коня тут – я за ним присмотрю, накормлю, почищу.

Царевич нахмурился.

– А если я сюда дорогу не найду, как я домой без коня вернусь? – спросил он.

«Лучше тебе сюда дорогу не находить», – подумала Василиса, с ворот разглядывая частокол – много ли места для новых черепов осталось? А вслух произнесла совсем другое, чай она тоже с понятием, царевичам только дай в самую узкую нору полезть:

– Так там по дороге камень стоял, написано же: «Налево пойдешь – коня потеряешь, направо пойдешь – женатым будешь, прямо пойдешь – убитым будешь». Ты налево и пошел, считай, легко отделался: коня потерял.

Любо-дорого было смотреть, как царевич думает. Морщинами лоб весь покрылся, брови нахмурены, глаза в небеса глядят, будто ответа там ищут.

– Точно, девица, – наконец произнес он и со вздохом спешился. – Был такой камень. Проезжал я мимо него.

Оставил царевич коня и прочь поплелся. А Василиса дождалась, когда он за деревьями исчезнет, метнулась в дом стрелой охотничьей, у скатерти-самобранки густо просоленный ломоть хлеба попросила да с ним снова к воротам.

Отворились ворота, словно только ее и ждали, а конь к хлебу сам подошел. Василиса кормила его с ладоней, чувствуя теплое лошадиное дыхание на своей коже, мягкие губы, собирающие соль до последней крошки. И лишь после этого рискнула провести по шее. Потом достала гребень редкий и принялась расчесывать гриву, негромко ругая царевича. Сняла седло, сбившийся уже потник. Помыла коня, при ближнем рассмотрении кобылицей оказавшегося, раздобыла и сена, поставила у конюшни.

Серая в яблоках кобылица пугливо косилась темным глазом на стену конюшни и негромко ржала. Но отходить не торопилась.

Уставшая Василиса вспомнила, что с утра не кормила куколку, и побрела в терем.

Стоило ей положить ладонь, чтобы привычно уже разгладить морщинки на скатерти, как разом появились те разносолы, что просила Василиса утром. И вспомнила она, зачем яства заморские попросила. Страшно ей стало.

– Ты почто царевича во двор не пустила? – спросил череп, о котором она и думать забыла. Найден! – Сломал бы он ворота, вызволил бы тебя из Кощеевой службы, чай царевичу огонь навий без надобности! Увез бы с собой в терем царский, как сыр в масле бы каталась!

– Не понравился мне царевич, – вздохнула Василиса. – Чужого добра не бережет, своего тоже. Кобылица его ласкова и здорова, а он с ней не попрощался даже! Разве ж это добрый хозяин?

– Больше по нраву Кощей, что над златом чахнет, – ухмыльнулся череп. Глаза его блеснули темным огнем.

– Не слишком он над ним и чахнет, – рассеянно ответила Василиса, вспомнив бледное лицо навьего царя. – Как с утра уедет со двора, так весь день и пропадает где-то.

– Ты не понимаешь, – череп клацнул челюстью. – Очнись, девочка, он настоящее зло! Нет, нет, не так! Он повелитель зла и царства мертвого. И сам он мертв!

Василиса искоса глянула на череп. Скрипнул костяной пол, ухнуло холодом от оконца.

– Ты ври, да не завирайся, – буркнула Василиса. – Сердце его бьется – живой, значит. Да и пускай царство мертвое. Вот ты мертвый и чем плох? Иные живые похуже мертвых будут!

Глазницы черепа вспыхнули так, что Василиса лицо рукой прикрыла, чтобы не ослепнуть.

– Погоди же! – проворчал он. – Покажу я тебе, какой твой Кощей на самом деле. Я же зеркальце его видел, слова заветные знаю! Неси меня в опочивальню Кощея!

Василиса хотела уж было возмутиться, что Кощей вовсе и не ее и как исполнит она три службы, так и уедет отсюда, но любопытно стало в зеркальце взглянуть. А коли зеркала там нет, то оставит она Найдена, и пусть потом как хочет перед царем объясняется, как он туда попал! Василиса точно знала, что ее он не выдаст.

Принесла она череп в башню Кощея, по дороге половины вчерашних дверец не увидела – ну точно зачарованы хоромы от чужих глаз! Скрипят половицы, тени на стенах мерещатся, хоть во двор беги.

– Под подушкой Кощея зеркальце смотри, – скомандовал череп. – Потом меня на колени клади, а зеркало передо мной держи. Будем к зеркалу взывать!

Все Василиса выполнила как велено. Зеркало оказалось красивое – формы причудливой с четырьмя углами, оправа серебряная, вся в листочках да ягодках искусно отлитых, что так в рот и просятся.

Череп поерзал на ее коленях, отчего Василиса чуть было не скинула его, точно мышь или крысу, и заговорил голосом глухим и негромким:

– Не до острова Буяна, не до царева кафтана, не до неба, не до дна, искру вызови сюда!