Текст книги "Через много лет"

Он выбрался из машины, хлопнул дверцей и, помахав шоферу, быстро пошел по тропинке к домику.

Автомобиль тронулся дальше. Озадаченный и в то же время приободренный встречей с автором «Очерков», Джереми сидел, спокойно глядя в окно. Они были уже совсем близко от Чудища, и вдруг он в первый раз заметил, что холм с замком окружен рвом. В нескольких сотнях ярдах от края воды автомобиль проехал меж двух колонн, увенчанных геральдическими львами. В это мгновение он, очевидно, пересек невидимый луч, направленный на фотоэлемент, ибо не успели они миновать львов, как подъемный мост начал опускаться. За пять секунд до того как они достигли рва, мост лег на место; машина прокатила по нему и затормозила у главных ворот во внешней стене замка. Шофер вышел и, сняв телефонную трубку, удобно укрытую в одной из бойниц, доложил о прибытии. Бесшумно поднялась хромированная решетка, распахнулись двери из нержавеющей стали. Они въехали внутрь. Машина стала подниматься в гору. Во второй линии укреплений тоже имелись ворота, автоматически раскрывшиеся при их приближении. Между внутренней стороной этой второй стены и склоном холма был сооружен железобетонный мост, на котором легко умещался теннисный корт. Внизу, в тени, Джереми заметил что-то знакомое. Секундой позже он опознал копию Лурдского грота[33]33
  Лурдский грот – грот во французском городе Лурде, где находится источник целебной святой воды


[Закрыть].

– Мисс Монсипл – католичка, – заметил шофер, ткнув пальцем в сторону грота. – Вот он и сделал его для нее. У нас-то в семье все просвитериане, – добавил он.

– А кто такая мисс Монсипл?

Шофер замялся.

– Это молодая леди, она вроде как дружит с мистером Стойтом, – наконец пояснил он; потом сменил тему.

Они по-прежнему ехали в гору. За гротом оказался большой кактусовый сад. Потом дорога завернула на северный склон холма, и кактусы сменились травой и кустарником. На небольшой терраске, словно сойдя со страниц какого нибудь мифического журнала мод для жительниц Олимпа, стояла, сверхэлегантная нимфа работы Джамболоньи[34]34
  Джамболонья (наст. имя Жан де Булонь; 15291608) – итальянский скульптор, представитель маньеризма


[Закрыть], из ее безупречно отполированных грудей извер гались две водяные струи. Чуть поодаль, за проволочной сеткой, сидели среди камней или прохаживались, бесстыдно демонстрируя голые зады, несколько бабуинов.

Все еще поднимаясь, автомобиль снова повернул и добрался наконец до круглой бетонной площадки, вынесенной на кронштейнах над пропастью. Сняв шляпу, шофер опять разыграл сценку приветствия старозаветным слугой юного плантатора, прибывшего в свои владения, затем начал разгружать багаж.

Джереми Пордидж подошел к балюстраде и заглянул вниз. Под площадкой был почти отвесный обрыв футов в сто, потом склон круто сбегал к внутренней кольцевой стене, а за нею – к внешним укреплениям. Дальше блестел ров, а на другом его берегу раскинулись апельсиновые сады «Im dunklen Laub die goldn Orangen gluhen»[35]35
  К листве, горя, там померанцы льнут («Миньона», пер. С Шер винского)


[Закрыть], – пробормотал он про себя, а затем. – «Меж ветвей блестят они. Как фонарики в тени»[36]36
  "Меж ветвей блестят они… " – цитата из стихотворения «Песнь переселенцев на Бермуды» английского поэта Эндрю Марвелла (1621-1678)


[Закрыть]. У Марвелла, решил он, лучше, чем у Гете. И апельсины словно заблестели ярче, обрели большую значимость. Джереми всегда было трудно переваривать прямые, непосредственные впечатления, это всегда более или менее выводило его из равновесия. Жизнь становилась безопасной, вещи обретали смысл, только если их переводили в слова и заключали в книжный переплет. Апельсины заняли подобающее место; но замок? Он обернулся и, опершись на парапет, посмотрел вверх. Чудище нависало над ним, громадное, наглое. Нет, с этим в поэзии никто дела не имел. Ни Чайлд Роланд, ни Король Фулы, ни Мармион, ни леди Шалотт, ни сэр Леолайн[37]37
  Чайлд Роланд, Король Фулы, Мармион, сэр Леолайн – герои романтических баллад и поэм Р. Браунинга, И. Гете, В. Скотта и С. Колриджа; леди Шалотт – несчастная возлюбленная Ланселота в романах о рыцарях Круглого Стола. Далее Джерсми вспоминает строки из поэмы С. Колриджа «Кристабель»


[Закрыть]. Сэр Леолайн, повторил он про себя с удовлетворением знатока, смакующего романтическую абсурдность, сэр Леолайн, богатый феодал, чей замок – как там? – нес беззубый охранял. Но у мистера Стойта не было беззубого пса – у него были бабуины и Священный грот, у него была хромированная решетка и бумаги Ховерков, у него было кладбище, похожее на увеселительный парк, и башня, похожая на…

Внезапно послышался раскатистый шум; огромные, обигые гвоздями двери в глубине раннеанглийского портика разъехались, и на площадку, словно подхваченный ураганом, вылетел плотный краснолицый человечек с густой снежно-белой шевелюрой. Коротышка устремил ся прямо к Джереми, нисколько не меняясь в лице. Оно сохраняло то замкнутое, хмурое выражение, при помо щи которого американские деловые люди, игнорируя общепринятые любезности, сразу дают иностранцам по нять, что они жители свободной страны и на мякине их не проведешь.

Поскольку Джереми воспитывали не в свободной стране, он автоматически заулыбался навстречу этому несшемуся на него человеку, в котором угадал своего хозяина и работодателя. Обескураженный непоколебимой мрачностью его лица, он вдруг почувствовал свою улыбку и почувствовал, что она неуместна, что с нею он, должно быть, выглядит круглым дураком. Глубоко смущен ный, он попытался прогнать ее.

– Мистер Пордидж? – хриплым, лающим голосом просил незнакомец. – Рад видеть. А я Стойт. – Во иимя рукопожатия он по-прежнему пристально, без улыбки вглядывался Джереми в лицо. – Вы старше, чем я думал, – прибавил он.

Вo второй раз за это утро Джереми воспроизвел свою самоуничижительную позу, извиняющуюся позу манекена.

– Гонимый ветром палый лист, – сказал он. – Годы берут свое. Годы…

Стойт оборвал его.

– Сколько вам лет? – громким повелительным тоном, точно полицейский сержант у пойманного воришки, спросил он.

– Пятьдесят четыре.

– Всего пятьдесят четыре? – Стойт покачал головой – В пятьдесят четыре еще молодцом надо быть. Как у вас с половой жизнью? – неожиданно спросил он.

В замешательстве Джереми попытался отшутиться. Он замигал; он похлопал себя по лысине.

– Mon beau prmtemps et mon ete ont fait le sault par la fenetre[38]38
  Моя весна, а с ней и лето исчезли, выпрыгнув в окно (франц.)


[Закрыть], – процитировал он.

– Чего? – нахмурясь, сказал Стойт. – Со мной по иностранному говорить без толку. У меня и образования то нету. – Внезапно он разразился неприятным, резким смехом. – У меня тут нефтяная компания, – сказал он. – Две тысячи бензозаправок в одной только Калифорнии. И работают там сплошь выпускники колледжей. – Он снова торжествующе расхохотался. – Подите поговорите по ино странному с ними! – На миг он умолк, затем, сменив тему по какой-то неясной ассоциации, продолжал. – Мой агент в Лондоне – ну, который обделывает там мои дела, – сказал мне ваше имя. Что вы самый подходящий человек для этих, как их там? В общем, для документов, которые я купил этим летом. Чьи они – Робуков? Хобуков?

– Хоберков, – поправил Джереми и с мрачным удов летворением отметил, что он был абсолютно прав. Этот человек никогда не читал его книг, даже никогда не слы хал о его существовании. Между прочим, не следует за бывать, что в детстве у него была кличка Пузо.

– Хоберков, – с презрительным нетерпением по вторил Стойт. – Короче, он сказал, что вы годитесь. – Потом, без паузы или перехода: – Так что вы имели в виду насчет половой жизни, когда говорили не по нашему?

Джереми смущенно засмеялся.

– Я хотел сказать, для моего возраста… В общем, все нормально.

– Да вы-то почем знаете, что нормально для вашего возраста? – возразил Стойт. – Подите спросите об этом у дока Обиспо. Бесплатно. Он на жалованье. Домашний доктор. – Резко меняя предмет разговора, он спросил: – хотите посмотреть замок? Я вас проведу.

– О, это очень мило с вашей стороны, – бурно поблагодарил Джереми. Затем, желая завязать легкую вежливую беседу, добавил: – А я уже побывал у вас на кладбище.

– У меня на кладбище? – повторил Стойт с подозренем в голосе; подозрение вдруг обернулось гневом. – Что это значит, черт возьми? – завопил он.

Напуганный такой вспышкой ярости, Джереми про бормотал что-то насчет Беверли пантеона и финансового участия мистера Стойта в этой компании, о котором он слышал от шофера.

– Понятно, – произнес Стойт, отчасти успокоившись, но все еще хмурясь. – А я думал, вы про то… – Он оборвал фразу на середине, так и оставив Джереми в недоумении. – Пошли, – рявкнул он и, сорвавшись с места, понесся к дверям.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В шестнадцатой палате «Приюта Стойта для больных детей» царила сумрачная тишина; солнечный свет едва пробивался сквозь опущенные жалюзи. Дети отдыхали после завтрака. Трое из пяти выздоравливающих спали. Четвертый лежал, разглядывая потолок и задумчиво ковыряя в носу. Пятая, маленькая девчушка, нашептывала что-то кукле, такой же белокурой арийке, как и она сама. Устроившись у одного из окон, молоденькая сестра с головой погрузилась в последний выпуск «Откровенных признаний».

"Сердце его дрогнуло, – читала она. – Со сдавленным криком он прижал меня к себе. Несколько месяцев пытались мы противостоять этому; но магнит нашей страсти был слишком силен. Его настойчивые губы зажгли ответный огонь в моем ослабевшем теле.

– Жермен, – прошептал он. – Не отталкивай меня. Сейчас ты пожалеешь меня, правда, милая?

Он был нежен и одновременно жесток – но именно такой жестокости и ждет от мужчины влюбленная девушка. Я почувствовала, как меня уносит потоком… "

В коридоре послышался шум. Дверь в палату распахнулась, словно под порывом ураганного ветра, и кто-то ворвался внутрь.

Сестра удивленно подняла глаза, с мучительным трудом оторвавшись от захватывающей «Цены чувства». Резкий переход к действительности почти немедленно вызвал гневную реакцию.

– Это еще что такое? – негодующе начала она; потом признала вошедшего и сразу сменила тон: – Ах, мистер Стойт!

Задумчивый малыш перестал ковырять в носу и повернул голову на шум, а девочка бросила шептаться с куклой.

– Дядюшка Джо! – одновременно закричали они. – Дядюшка Джо!

Остальные, проснувшись, подхватили крик.

– Дядюшка Джо! Дядюшка Джо!

Стойт был тронут таким теплым приемом. Его лицо, прежде подавлявшее Джереми своей мрачностью, расплылось в улыбке. Шутливо протестуя, он закрыл уши руками.

– Сейчас оглохну! – воскликнул он. Затем тихо пробормотал в сторону, сестре: – Бедные детишки! Прямо аж до слез пробирает. – Голос его стал хриплым от волнения. – Как подумаешь, до чего они были больные… – Он покачал головой, не закончив фразы; потом продолжал другим тоном, махнув мясистой рукой в сторону Джереми Пордиджа, который вошел за ним в палату и остановился у двери: – Да, кстати. Это мистер… мистер… Черт! Забыл ваше имя.

– Пордидж, – сказал Джереми и напомнил себе, что Стойта некогда звали Квашней.

– Ну да, Пордидж. Спросите его про историю и литературу, – насмешливо посоветовал он сестре. – Он их знает насквозь.

Джереми начал было скромно уточнять, что в его компетенцию входит лишь период от опубликования «Оссиана» до смерти Китса[39]39
  …. от опубликования Оссиана до смерти Китса… – Оссиан – легендарный воин и бард кельтов, живший, по преданию, в III в. Сборник «Сочинения Оссиана, сына Фингала», литературная мистификация шотландского писателя Джеймса Макферсона, был опубликован в 1765 г. Английский поэт-романтик Джон Ките умер в 1821 г


[Закрыть] , но Стойт уже вновь отвернулся от него к детям и громким голосом, в котором потонули певучие пояснения его спутника, воскликнул:

– Угадайте, что Дядюшка Джо вам принес?

Стали угадывать. Конфеты, жвачку, воздушные шарики, морскую свинку. Стойт, довольный, на все отрицательно качал головой. Наконец, когда ресурсы детского вображения были исчерпаны, он полез в карман своей старой твидовой тужурки и извлек оттуда сначала свисток, затем губную гармошку, затем маленькую музыкальную шкатулку, затем трубу, затем деревянную погремушку, затем автоматический пистолет. Последний он, однако, поспешно сунул обратно.

А теперь сыграем, – сказал он, раздав инструменты. – Ну-ка, все вместе. Раз, два, три. – И, отбивая ладонями такт, запел «Вниз по реке Суони».

На этом заключительном аккорде в длинной цепи потрясений и неожиданностей кроткое лицо Джереми принте еще более очумелый вид.

Ну и утро! Прибытие на рассвете. Чернокожий шофер. Бесконечные пригороды. Беверли-пантеон. Чудище среди апельсиновых деревьев и знакомство с Уильямом Проптером и с этим ужасным Стойтом. Потом, внутри замка, Рубенс и великий Эль Греко в холле, Вермеер в лифте, гравюры Рембрандта по стенам в коридорах, Винтергальтер[40]40
  Франц Ксавье Винтергальтер (1805-1873) – немецкий портретист


[Закрыть] в буфетной.

Потом будуар мисс Монсипл в стиле Людовика XV, с Ватто[41]41
  Антуан Ватто (1684-1721), Никола Ланкре (1690-1743) – французские художники


[Закрыть], двумя Ланкре и оснащенным по последнему слову техники сатуратором в нише рококо, и мисс Монсипл собственной персоной, попивающая малиновую и мятную газировку с мороженым у своего личного маленького бара. Его представили, он отверг аппетитный пломбир и, словно влекомый ураганом, был на предельной скорости унесен дальше, обозревать прочие достопримечательности. Например, комнату отдыха с фресками Серта[42]42
  Хосе Мария Серт (1876-1945) – испанский художник


[Закрыть], изображающими слонов. Библиотеку с резьбой по дереву Гринлинга Гиббонса[43]43
  Гринлинг Гиббонc (1648-1720) – английский резчик по дереву и скульптор


[Закрыть], но без книг, поскольку Стойт еще не удосужился их приобрести. Малую столовую с Фра Анджелико[44]44
  Фра Анджелико (Джованни де Фьезоле; ок. 1400-1455) – доминиканский монах, художник


[Закрыть] и мебелью из Брайтонского павильона[45]45
  Брайтонский павильон – летняя резиденция, построенная в курортном городе Брайтоне Георгом IV до его вступления на престол; позднее переделана Джоном Нэшем в «восточном стиле»


[Закрыть]. Большую столовую, оформление которой воспроизводило внутреннее убранство мечети в Фатех пур-Сикри. Залу для танцев с зеркалами и кессонированным потолком. Витражи тринадцатого столетия в сортире на двенадцатом этаже. Гостиную с картиной Буше[46]46
  Франсуа Буше (1703-1770) – французский художник, представитель рококо. Автор пейзажей, мифологических и пасторальных сцен


[Закрыть] «La petite Morphil»[47]47
  Малютка Морфиль" (франц.)


[Закрыть], повешенной вверх ногами над ро зовым атласным диваном. Молитвенную, куда перевезли по частям из Гоа всю тамошнюю часовню, и ореховую исповедальню, которой пользовался в Аннеси св. Франсуа де Саль[48]48
  Св. Франсуа де Саль (Франциск Сальский, 1567-1622) – католический священник, епископ Женевы


[Закрыть]. Бильярдную в функциональном стиле[49]49
  Функциональный стиль – направление в архитектуре XX в., требующее строгого соответствия зданий и сооружений их производственному и бытовому назначению


[Закрыть]. Закрытый бассейн. Бар времен Второй империи[50]50
  Вторая империя – во Франции период правления императора Наполеона III (2 дек. 1852 – 4 сент. 1870)


[Закрыть] с обнаженными Энгра. Два гимнастических зала. Сциентистскую комнату-читальню, посвященную памяти усопшей миссис Стойт. Зубной кабинет. Турецкую баню. Потом, вместе с Вермеером, вниз, в недра холма, – взглянуть на хранилище, где сложены бумаги Хоберков. Снова вниз, еще глубже, к надежно замкнутым погребам, силовым установкам, агрегатам для кондиционирования, колодцу и насосной станции. Потом опять вверх, на уровень земли, в кухню, где шеф-повар, китаец, показал мистеру Стойту только что доставленную партию черепах с островов Карибского моря. Еще вверх, на пятнадцатый этаж, в комнату, которую отвели Джереми на время его пребывания здесь. Еще шестью этажами выше, в рабочий кабинет, где Стойт отдал секретарше несколько распоряжений, продиктовал пару писем и имел долгий телефонный разговор со своими посредниками в Амстердаме. А когда все это кончилось, подошел час визита в больницу.

Тем временем в шестнадцатой палате собралась кучка сестер – они наблюдали, как Дядюшка Джо с разлетающейся, словно у Стоковского[51]51
  Леопольд Стоковский (1882-1977) – американский дирижер, более 20 лет руководивший Филадельфийским симфоническим оркестром, пропагандист современной музыки


[Закрыть], белой гривой неистовыми взмахами рук понуждает детей извлекать из своих инструментов все более отчаянную какофонию.

– Сам-то ровно как ребенок, – растроганно, почти нежно сказала одна из них.

Другая, явно с литературными наклонностями, сообщила, что это напоминает ей сцену из Диккенса «Как высчитаете?» – требовательно осведомилась она у Джереми.

Тот нервно улыбнулся и сделал неопределенное, уклончивое движение головой, которое можно было истолковать как кивок.

Третья, более практичная, пожалела, что не захватила с собой «кодак». Неофициальный снимок президента «Консоль ойл», Калифорнийской корпорации «Земля и недра», Тихоокеанского банка, «Кладбищ Западного побережья» и т. д., и т. д… Она отбарабанила названия главных предприятий Стойта не без иронии, но и со смаком, как убежденный легитимист, обладающий чувством юмора, мог бы перечислять титулы испанского гранда. За такую фотографию газеты дали бы хорошие деньги, уверяла она. И в подтверждение своим словам принялась объяснять, что у нее есть дружок, который работал с рекламной фирмой, и уж он-то знает, а ведь всего неделю назад он говорил ей, что…

Когда Стойт выходил из больницы, его бугристое лицо все еще лучилось довольством и доброжелательностью.

– Поиграешь с детишками, и так на душе славно, – то и дело повторял он Джереми.

От дверей больницы к дороге вела широкая лестница. У ее подножия ждал голубой «кадиллак» Стойта. Рядом с ним стоял другой автомобиль, поменьше, – когда они приехали, его здесь не было. Как только Стойт увидел чужую машину, его сияющее лицо омрачилось подозрением. Похитители детей, шантажисты – все может быть. Рука его опустилась в карман. «Кто там?» – заорал он так громко и свирепо, что Джереми на миг испугался, уж не спятил ли он ни с того ни с сего.

Из окошка автомобиля выглянула большая лунообразная курносая физиономия, которую украшали изжеванный окурок сигары и расплывшаяся вокруг него улыбка.

– А, это ты, Клэнси, – сказал Стойт. – Почему мне не доложили, что ты здесь? – продолжал он. Его лицо густо покраснело; он нахмурился, и щека у него начала подергиваться. – Я не люблю, когда вокруг разъезжают чужие машины. Понял, Питерс? – завопил он на своего шофера, конечно, не потому, что тот был в чем-нибудь виноват, а, просто потому, что он оказался рядом, подвернулся под горячую руку. – Понял, я спрашиваю? – Тут он вдруг вспомнил, что говорил ему доктор Обиспо в прошлый раз, когда шофер вот так же вывел его из себя. «Значит, вы и впрямь хотите сократить себе жизнь, мистер Стойт?» Доктор говорил прохладным, вежливым тоном, но как бы слегка забавляясь; улыбался с саркастической снисходительностью. «Значит, вам и вправду не терпится заработать удар? Между прочим, уже второй; а ведь в следующий раз вы одним испугом не отделаетесь. Ну что ж, коли так, продолжайте в том же духе. Продолжайте». Громадным усилием воли Стойт подавил в себе злобу. «Бог есть любовь, – сказал он про себя. – Смерти нет»[52]52
  "«Бог есть любовь» – Первое послание Иоанна, 4, 8; – «Смерти нет» – ср. Откровение Иоанна Богослова, 21, 4: "И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже… "


[Закрыть]. Его покойная супруга, Пруденс Макглэддери Стойт, была христианкой-сциентисткой. «Бог есть любовь», – повторил он и подумал, что если бы люди вокруг не были такими невыносимыми, ему не приходилось бы терять самообладание. «Бог есть любовь». Это все они виноваты.

Тем временем Клэнси вылез из машины и стал взбираться по ступенькам – нелепое толстопузое существо на тонких ножках, таинственно улыбающееся и подмигивающее.

– В чем дело? – спросил Стойт, от всего сердца желая, чтобы этот идиот перестал наконец гримасничать. – Да, кстати, – добавил он, – это мистер… мистер…

– Пордидж, – сказал Джереми.

Клэнси был рад познакомиться. Рука, протянутая Джереми, оказалась неприятно липкой.

– У меня для вас новости, – хриплым, заговорщическим шепотом произнес Клэнси и, приставив ладонь ко рту, чтобы его слова и сигарная вонь доставались только Стойту, спросил: – Знаете Титтельбаума?

– Это из городской инженерной службы?

Клэнси кивнул.

– Один из тех самых ребят, – загадочно пояснил он и снова подмигнул.

– Ну и что он? – спросил Стойт, и, несмотря на то, что Бог есть любовь, в голосе его вновь послышалась нотка сдерживаемой ярости.

Клэнси бросил взгляд на Джереми Пордиджа, затем с тщательно разработанной мимикой Гая Фокса, беседующего с Кейтсби[53]53
  Гай Фоке, Роберт Кейтсби – организаторы неудавшегося «Порохового заговора» – попытки взрыва английского парламента во время его посещения королем Яковом I (1601)


[Закрыть] на сцене провинциального театра, взял Стойта за локоть и отвел в сторонку, на несколько ступеней выше.

– Знаете, что Титтельбаум мне сегодня сказал? – риторически спросил он.

– Откуда мне знать, черт подери?

(Стоп. Бог есть любовь. Смерти нет.)

Игнорируя признаки надвигающейся вспышки, Клэнси продолжал гнуть свою линию.

– Он сказал мне, что они там решили насчет… – он еще больше понизил голос, – насчет долины Сан-Фелипе.

– Ну так что же они решили? – Стойт опять был на грани срыва.

Прежде чем ответить, Клэнси вынул изо рта окурок, выбросил его, извлек из жилетного кармана новую сигару, сорвал с нее целлофановую обертку и сунул, не зажигая, на то же место, где была старая.

– Они решили, – сказал он очень медленно, чтобы каждое слово звучало как можно выразительнее, – они решили провести туда воду.

Негодование на лице Стойта наконец сменилось инте ресом.

– Хватит, чтобы оросить всю долину? – спросил он.

– Хватит, чтобы оросить всю долину, – торжественно повторил Клэнси.

Последовала пауза. Потом Стойт спросил:

– Сколько у нас времени?

– Титтельбаум считает, что об этом не пронюхают еще месяца полтора.

– Полтора месяца? – Стойт чуть помешкал, затем решился. – Хорошо. Займись этим не откладывая, – сказал он повелительным тоном человека, привыкшего командовать. – Отправляйся в город сам и возьми с собой еще людей. Независимые покупатели; хотите занять ся скотоводством; построить ранчо для отдыхающих. Покупай сколько сможешь. Кстати, как сейчас идет эта земля?

– Примерно по двенадцать долларов акр.

– Двенадцать, – повторил Стойт и прикинул в уме, что цена подскочит до сотни, как только начнут прокладывать трубы. – И сколько, по-твоему, ты сможешь скупить?

– Тысяч тридцать, наверно.

Лицо Стойта просветлело от удовольствия.

– Хорошо, – бросил он. – Прекрасно. Меня, конечно, не упоминать, – добавил он и затем, без всякой паузы или перехода, спросил: – Сколько хочет Титтельбаум?

Клэнси презрительно улыбнулся.

– Кину ему сотни четыре-пять.

– Так мало?

Его собеседник кивнул.

– Титтельбаум продается по дешевке, – сказал он. – Щеки надувать не станет. Ему деньги нужны позарез.

– Зачем? – спросил Стойт, который питал профессиональный интерес к человеческим слабостям. – Игра? Женщины?

Клэнси покачал головой.

– Врачи, – объяснил он. – У него ребенок парализованный.

– Парализованный? – с искренним сочувствием отозвался Стойт. – Бедняга. – Он немного помедлил; затем, во внезапном порыве великодушия, широким жестом указал на больницу: – Пусть пришлет ребенка сюда. Это лучший стационар в штате по детскому параличу, а платить за лечение ему не придется. Ни цента.

– Черт возьми, ну вы даете, – восхищенно сказал Клэнси – Вы благородный человек, мистер Стойт.

– Пустяки, – ответил Стойт, направляясь к автомобилю – Я рад, что могу это сделать. Помнишь, как там в Библии сказано про детей. И потом, – добавил он, – когда я навещаю этих детишек, мне так хорошо становится. Вроде как душу греет. – Он похлопал себя по бочкообразной груди. – Передай Титтельбауму, пусть напишет бумагу на ребенка. И привези мне лично. Я прослежу, чтоб обошлось без задержек. – Он забрался в машину и хлопнул дверцей; потом, наткнувшись взглядом на Джереми, без единого звука снова распахнул ее. Бормоча что-то извиняющееся, Джереми вскарабкался на сиденье. Стойт опять захлопнул дверцу, опустил стекло и выглянул.

– Пока, – сказал он – И не теряй времени с этим делом насчет Сан-Фелипе. Поработай на совесть, Клэнси; получишь десять процентов площади, которая пойдет сверх двадцати тысяч акров.

Он поднял стекло и велел шоферу трогаться. Машина выехала на дорогу к замку. Откинувшись на спинку сиденья, Стойт размышлял о бедных детишках и о деньгах, которые он заработает на покупке земли в долине Сан-Фелипе.

– Бог есть любовь, – повторил он еще раз во внезапном прозрении, отчетливым шепотом. – Бог есть любовь. – Джереми стало страшно неловко.

Опустился перед голубым «кадиллаком» подъемный мост, поднялась хромированная решетка, раздвинулись створки ворот во внутренней крепостной стене. Семеро китайчат, дети шеф-повара, катались на роликовых коньках по бетонному теннисному корту. Внизу, в Священном гроте, работала бригада каменщиков. Увидев их, Стойт скомандовал шоферу остановиться.

– Гробницу для монашек строят, – сказал он Джереми, когда они вышли из машины.

– Для монашек? – удивленно отозвался Джереми.

Стойт кивнул и пояснил, что его агенты в Испании купили скульптуры и металлические украшения из часовни одного монастыря, разрушенного анархистами в начале гражданской войны.

– А заодно прислали и несколько монашек, – добавил он. – В смысле, бальзамированных. А может, они просто на солнце высохли, не знаю уж. Короче, привезли их. К счастью, у меня нашлась отличная штука, куда их упаковать.

Он указал на надгробие, которое каменщики пристраивали к южной стене Грота. На мраморной плите над большим римским саркофагом стояли изваянные безвестным камнерезом времен Якова I[54]54
  …. времен Якова I – начала XVII в. Яков I умер в 1625 г


[Закрыть] фигуры джентльмена и леди – оба в круглых плоеных воротниках, коленопреклоненные, – а за ними, в три ряда по три, девять дочерей, от великовозрастных до самых маленьких. 260

– "Hie jacet Carolus Franciscus Beals, Armiger… "[55]55
  Здесь покоится Чарльз Франсис Билз, эсквайр (лат.).


[Закрыть] – принялся читать Джереми.

– В Англии купил, два года назад, – оборвал его Стойт. Потом повернулся к рабочим. – Когда закончите, ребята? – спросил он.

– Завтра днем. А может, нынче к вечеру.

– Ладно, валяйте, – сказал Стойт, отворачиваясь. – Надо вытащить этих монашек со склада, – объяснил он по дороге к машине.

Они тронулись дальше. Крохотный колибри, повиснув в воздухе на почти невидимых трепещущих крылышках, приник к струе, которую нимфа Джамболоньи извергала из своей левой груди. Со стороны загона для бабуинов донеслись пронзительные вопли – там дрались и совокуплялись. Стойт закрыл глаза. «Бог есть любовь, – повторил он, надеясь продлить восхитительное состояние эйфории, которую вызвали у него бедные детки и хорошие вести от Клэнси. – Бог есть любовь. Смерти нет». Он ожидал, что от этих слов по нутру его опять разольется тепло, словно после глотка виски. Но вместо этого, точно его разыгрывал какой-то зловредный бесенок, он обнаружил, что думает о высохших, как мертвые ящерицы, трупах монашек и о своем собственном трупе, о Страшном Суде и о геенне. Пруденс Макглэддери Стойт была сциентисткой; но Джозеф Бадж Стойт, его отец, был гласситом[56]56
  Глосситы – христианская секта, основанная в XVIII веке в Шотландии Джоном Глассом и распространившаяся в Англии и Америке. Ее принципами были строгая дисциплина и единодушие в понимании христианской доктрины


[Закрыть], а Легация Морган, его бабка по матери, всю жизнь оставалась плимутской сестрой[57]57
  Плимутские братья (сестры) – религиозное направление, возникшее около 1830 г. в Плимуте (Англия); одно из основных его положений – доктрина о втором пришествии Иисуса и последующем наступлении тысячелетнего царства Христова


[Закрыть]. Над его кроватью, в мансарде маленького домика в Нашвилле, Теннесси, висело написанное ярко-оранжевыми буквами на черном фоне изречение из Библии: «Страшно впасть в руки Бога живаго»[58]58
  Страшно впасть в руки Бога живаго! – Послание к Евреям св. ап. Павла, 10, 31


[Закрыть]. «Бог есть любовь, – отчаянно твердил Стойт. – Смерти нет». Но для подобных ему грешников вечно живым будет только червь.

«Если все время бояться смерти, – говорил Обиспо, – то и впрямь умрешь. Страх – это яд, и не такой уж медленный».

Сделав еще одно громадное усилие, Стойт вдруг принялся насвистывать. Он насвистывал лесенку «Как славно обниматься при луне», но, взглянув на него, Джереми поспешно отвел, глаза, словно увидел что-то жуткое и постыдное, ибо лицо его спутника было лицом приговоренного к смерти.

– Зануда чертов, – пробормотал, себе под нос шофер, наблюдая, как патрон выбирается из машины и идет к дому.

Молча, стремительно – Джереми едва поспевал за ним – Стойт миновал готический портал, пересек прихожую в романском стил с колоннадой, как у часовни Богоматери в Дареме, и, не снимая надвинутой на глаза шляпы, ступил в сумрачную тишь огромной залы.

Шаги вошедших отдавались эхом в сотне футов над ними, под самым куполом. Вдоль стен недвижно, как привидения, стояли железные рыцари. Вверху растворяли окна в густолиственный мир фантазии роскошно-тусклые гобелены пятнадцатого века. В одном конце залы, похожем на пещеру, сияло выхваченное из тьмы скрытым прожектором «Распятие св. Петра» Эль Греко – словно чудесное откровение, символ чего-то непостижимого и глубоко зловещего, В другом, освещенном не менее ярко, висел портрет Элен Фурман[59]59
  Элен Фурман – вторая жена Рубенса


[Закрыть] во весь рост – на ней была лишь накидка из медвежьей шкуры. Джереми перевел глаза с одной картины на другую – с эктоплазмы[60]60
  Эктоплазма – здесь: эманация медиума, спирита, благодаря которой осуществляется его воздействие на реальный мир


[Закрыть] распинаемого вниз головой святого[61]61
  … распинаемого вниз головой святого… – Согласно преданию, апостол Петр, дабы не оскорбить Бога, уподобившись ему в роде смерти, попросил, чтобы его распяли вниз головой


[Закрыть] на самую реальную, кровь с молоком, человеческую плоть, которую так любил видеть и осязать Рубенс; с тела в лоскутах неземных цветов, зеленовато-белой охры и кармина, оттененных прозрачной чернотой, на теплые розовые и кремовые, перламутрово-голубые и зеленые тона фламандской обнаженной натуры. Два сияющих символа, необычайно глубоких и выразительных, – но что же они символизируют, что? Это оставалось тайной.

Стойт не обратил внимания ни на одно из своих сокровищ и прошагал через залу, мысленно проклиная усопшую жену за то, что своей верой в вечную жизнь она навела его на мысль о смерти.

Дверь лифта находилась в нише между колоннами; Стойт открыл ее, зажегся свет, и они увидели перед собой голландскую даму в голубом шелку, сидящую за клаиесином – сидящую, подумал Джереми, в самом центре равновесия, в мире, где стали одним целым красота и логика, живопись и аналитическая геометрия. Но ради чего? Какие истины о природе вещей нашли здесь свое символическое выражение? И тут была тайна. Где искусство, сказал себе Джереми, там всегда тайна.

– Закройте дверь, – приказал Стойт; затем, когда приказ был выполнен, добавил: – Искупаемся перед ленчем, – и нажал самую верхнюю в длинном ряду кнопок.