Текст книги "Третье отделение на страже нравственности и благочиния. Жандармы в борьбе со взятками и пороком. 1826—1866 гг."

Главноуправляющий Третьим отделением А. Х. Бенкендорф докладывал императору в 1828 г.: «Должностные лица и лихоимцы, несомненно, настроены против жандармерии, но народ в целом стоит за это учреждение, принесшее, конечно, немало пользы. Частные и доверительные письма свидетельствуют о том, что в провинции, где нет жандармов, все классы желают их присутствия как защитников от чинимых властями неприятностей и раздоров между ними. До сих пор все интриги и глухие инсинуации разбивались о порог надзора, который внушает страх честолюбцам, интриганам, лихоимцам и взяточникам»[315]315
  Краткий обзор общественного мнения в 1828 году // Россия под надзором. Отчеты Третьего отделения. 1827–1869. С. 36.


[Закрыть].

Удалось ли энергичным жандармским участием в борьбе со взяточниками исправить ситуацию? По слова М. А. Дмитриева: «Думали, что страх удержит и других; но вместо того другие делались только осторожнее»[316]316
  Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни. С. 259.


[Закрыть]. Кроме того, опасный промысел и боязнь попасться с мечеными или переписанными по номерам ассигнациями порождали различные оригинальные решения, о которых рассказывал мемуарист. В Архангельске придумали денежную купюру разрывать надвое, у каждой из сторон оставалась половина. При благоприятном исходе дела проситель приносил вторую половину, а если нет, то «не доставайся же никому!». В другой губернии судебный чиновник брал с каждой стороны пакет с деньгами, в процессе ни во что не вмешивался, а после решения проигравшему «как честный человек, возвращал его пакет с деньгами». «Наконец, – писал М. А. Дмитриев, – решились иначе не брать, как золотом, которого перенумеровать невозможно, и потому оно безопасно»[317]317
  Там же. С. 261.


[Закрыть].

В отчете Третьего отделения за 1831 г. откровенно признавалось: «Принятые в начале царствования государя императора строжайшие меры к прекращению лихоимства никакой видимой пользы не произвели; лихоимцы сделались лишь осторожнее, но число их не уменьшилось. Мудрости правительства принадлежит изыскать средства к уменьшению сего зла, но одно лишь постепенное распространение просвещения в средних классах людей, коими наполняются судейские места, может со временем оное зло уничтожить»[318]318
  Обозрение происшествий и общественного мнения в 1831 году // Россия под надзором. Отчеты Третьего отделения. 1827–1869. С. 82–83.


[Закрыть].

Шеф жандармов отмечал, что борьба с злоупотреблениями в присутственных местах «всегда встречает самое ревностное содействие со стороны управляющего Министерством юстиции»[319]319
  Там же. С. 83.


[Закрыть].

Тем не менее до искоренения взяточничества в учреждениях судебного ведомства было еще далеко. В отчете Третьего отделения за 1832 г. сообщалось: «Что касается до губернских и уездных судебных мест, то об них должно сказать, что они представляют самую грустную картину. Решительно нет в них правосудия, и корыстолюбие существует в самой сильной степени. Губернские прокуроры и стряпчие, постановленные для наблюдения за правильным ходом судебных дел, нередко сами причастны к злоупотреблениям». Отмечая, что высшая полиция «беспрестанно открывает производимые […] неправильности» и уже многие чиновники по выявленным фактам взяточничества устранены от должности, но «при всех стараниях лихоимство не уменьшается, ибо законная улика лихоимцев едва ли когда возможна, и они, избегая всякий раз заслуженного наказания, беспрепятственно продолжают вредные свои действия, угнетая истца неимущего, находящегося в невозможности удовлетворить их корыстолюбие». «Не мудрено после сего, что везде слышен ропот, везде жалуются на судебные места»[320]320
  Обозрение расположения умов и различных частей государственного управления в 1832 году // Россия под надзором. Отчеты Третьего отделения. 1827–1869. С. 93.


[Закрыть], – сетовал А. Х. Бенкендорф.

Борьба со взятками в правовом поле была затруднена особенностями судебного рассмотрения дел о лихоимстве. Именно на это обстоятельство обращал внимание императора шеф жандармов. В отчете за 1835 г. он писал: «Лихоимство не прекращается и, ограждаясь формами закона, укрывается от должного наказания. При существовании нашего законоположения, подвергающего лиходателя одинаковому наказанию с лихоимцем, нередко случается, что давший деньги для получения себе надлежащего удовлетворения подвергается наказанию, тогда как взявший или, лучше сказать, исторгнувший оные остается свободным от всякого взыскания за недостатком улик. До сведения нашего доходило неоднократно, что таким образом бедные крестьяне подвергались тягчайшему наказанию, когда приносили жалобы, что с них взяты были деньги»[321]321
  Обозрение расположения умов и различных частей государственного управления в 1835 году // Россия под надзором. Отчеты Третьего отделения. 1827–1869. С. 135.


[Закрыть]. В качестве примера А. Х. Бенкендорф приводил случай с новгородским штаб-офицером корпуса жандармов Кованько, который, обнаружив какие-то злоупотребления винного откупщика, доложил о них губернскому начальству. После начала следствия откупщик, желая прекратить расследование, передал штаб-офицеру 2000 руб. Кованько эти деньги передал местному начальству. Дело о подкупе было направлено на рассмотрение в губернское правление, которое определило, что «за неимением достаточных доказательств в даче Кованько денег, откупщика от всякого изыскания освободить; деньги же отдать в пользу Приказа Общественного Призрения»[322]322
  Там же.


[Закрыть].

Любопытный пример жандармской борьбы с бесстрашным взяточником приводит мемуарист Е. П. Самсонов, служивший адъютантом у А. Х. Бенкендорфа. По его словам, старший адъютант штаба отдельного корпуса жандармов, полковник А. Ф. Львов, купил дом, для перестройки и реконструкции которого ему нужны были дополнительные средства. По совету казначея собственного е. и. в. конвоя Х. Я. Пономарева он обратился в Казенную палату за займом под залог дома. Не получив ответа, А. Ф. Львов попросил Х. Я. Пономарева сходить в палату. Ведавший этим делом чиновник сразу обратился к ходатаю с вопросом: сколько Львов даст ему лично за получение необходимых денег. Пономарев робко назвал сумму 500 руб.

Е. П. Самсонов вспоминал, что именно он предложил вручить чиновнику при свидетелях требуемые деньги, а потом рассказать о взятке шефу жандармов и просить наказать мошенника. «Кому же, как не нам с тобою, служащим у источника правосудия и карателя всякого зла и неправды, выводить на чистую воду подобные деяния, вошедшие, как видно, в обычай?»[323]323
  Воспоминания Е. П. Самсонова // Русский архив. 1884. № 3. С. 138.


[Закрыть] – убеждал он А. Ф. Львова.

Когда Пономарев и его товарищ пришли с деньгами, то были поражены тем, что чиновник принял посул не стесняясь, открыто; на виду у всех пересчитал принесенную сумму, а в ответ на слова о том, что Львов служит у шефа жандармов, сказал: «О! это для нас все равно, были бы денежки; а от кого они приходят, для нас безразлично»[324]324
  Там же. С. 139.


[Закрыть].

На следующий день, как и было обещано, комиссия провела оценку дома, подписала бумаги, а потом отправилась в трактир: «Там наелись, напились и прислали счет для уплаты Львову»[325]325
  Там же.


[Закрыть].

По словам Е. П. Самсонова, А. Х. Бенкендорф молча выслушал рассказ А. Ф. Львова о случившемся, а после возвращения от императора поручил написать министру финансов Е. Ф. Канкрину отношение, обязывающее его по высочайшему повелению создать при министерстве следственную комиссию для выяснения обстоятельств противозаконного поступка чиновника Ф., включив в нее жандармского штаб-офицера.

Через несколько дней министр финансов прислал ответ, в котором сообщал: «Лично зная с давнего времени г-на Ф-ва за отличнейшего во всех отношениях чиновника, я счел нужным предварительно назначения формального следствия, согласно высочайшей воли, допросить его лично о происшествии, по которому он обвиняется в лихоимстве и так как он положительно отвергает всякое вводимое на него нарекание, то я нахожусь в необходимости покорнейше просить […] прислать ко мне полковника А. Ф. Львова, как подкупателя, для очной ставки с Ф-м, обвиняемом во взяточничестве»[326]326
  Там же. С. 140.


[Закрыть].

Такой поворот дела сильно расстроил А. Ф. Львова, знавшего, что «дающий взятку (подкупатель) подвергается одному и тому же наказанию, как и берущий». Оставалось надеяться только на то, что граф А. Х. Бенкендорф – «рыцарь чести, не выдаст он честного человека на поругание мошенникам». И действительно, А. Х. Бенкендорф продиктовал Е. П. Самсонову новое отношение к Е. Ф. Канкрину. В нем сообщал, что по докладу императору письма министра о присылке к нему А. Ф. Львова для очных ставок «Его Величеству благоугодно было приказать мне передать вашему сиятельству собственные его слова: «Скажи от меня графу Канкрину, что я не хуже его знаю Русские законы; но в настоящем случае приказываю смотреть на действия Львова как мною разрешенные и потому оставить его в покое и к следствию не привлекать». Кроме того, император предписал следственной комиссии провести «и тщательное расследование настоящих средств жизни Ф-ва со способами, которые он имеет на приобретение оных»[327]327
  Там же. С. 141–142.


[Закрыть].

Заседания комиссии выглядели довольно абсурдно. Чиновник Ф. все обвинения отрицал. Представитель корпуса жандармов указывал, что его показания могут опровергнуть А. Ф. Львов и еще два свидетеля. А председательствующий заявлял, что «мы имеем высочайшее повеление не привлекать А. Ф. Львова к следствию, а потому ни он, ни его агенты спрошены быть не могут»[328]328
  Там же. С. 142.


[Закрыть]. Таким образом, чиновник Ф. Был признан… невиновным. При рассмотрении второго вопроса – о способах жизни члену комиссии – жандармскому полковнику удалось доказать, что «за неимением ни за собой, ни за женой, ни наследственного, ни благоприобретенного состояния, и никогда не получая за службу более двух тысяч рублей в год содержания, г. Ф-ву невозможно было (как оказалось) жить в двухтысячной квартире, держать экипаж, своих лошадей и многочисленную прислугу, без темных, сокрытых им источников»[329]329
  Там же.


[Закрыть]. В этом случае комиссия вынуждена была признать чиновника «заслуживающим сильного подозрения»[330]330
  Там же.


[Закрыть].

По представленному докладу последовало высочайшее повеление: отставить надворного советника Ф-ва от службы и отправить его на жительство в город Вятку. Мемуарист прибавлял, что как говорили, «он выехал из Петербурга на великолепном дормезе на шестерке лошадей!»[331]331
  Там же. С. 143.


[Закрыть]. Даже высшее покровительство не позволило наказать взяточника по суду.

О бесперспективности этого способа привлечения к ответственности А. Х. Бенкендорф вновь докладывал императору в 1837 г.: «Судебное же преследование и обнаружение лихоимства представляется, как мы уже неоднократно замечали, совершенно невозможным; оно всегда прикрывается формами закона и всегда остается ненаказанным. Оно видимо, но недосягаемо»[332]332
  Обозрение расположения умов и различных частей государственного управления в 1837 году // Россия под надзором. Отчеты Третьего отделения. 1827–1869. С. 169–170.


[Закрыть]. На этот раз он анализировал сенатскую практику рассмотрения судебных тяжб: «В Правительствующем Сенате дела равномерно производятся и решаются не даром. Несправедливо было бы упрекнуть сенаторов в корыстолюбии; мы по самой истине скажем, что ни одного сведения не доходило до высшего наблюдения, которое могло бы подать в сем отношении и тень подозрения на них; но здесь сильно влияние канцелярий, обер-секретарей, повытчиков». Он отмечал то обстоятельство, что не все сенаторы «отлично дельные и рачительные», есть среди них и те, кто «равнодушно взирают на дела» или имеют «о делах весьма слабое понятие или вовсе никакого». Этим и пользуются корыстные сенатские канцелярские чиновники «улавливая» «летние вакантные месяцы […] для исполнения беззаконных видов своих»[333]333
  Там же. С. 170.


[Закрыть].

Подобную практику подтверждает отношение шефа жандармов А. Х. Бенкендорфа к министру юстиции Д. Н. Блудову, направленное 23 февраля 1839 г.: «До сведения государя императора дошло, что по делу о снятии запрещения с имения Курского помещика Полторацкого, дано одному из обер-секретарей Правительствующего Сената 4 тыс. рублей, и сверх того обещано еще столько же, по окончании дела»[334]334
  РГИА. Ф. 1405. Оп. 534. Д. 149. Л. 1.


[Закрыть]. Он просил обратить внимание на ход дела и «стараться по возможности самым негласным образом обнаружить истину» для последующего доклада императору[335]335
  Там же. Л. 1 об.


[Закрыть].

28 февраля министр юстиции информировал, что первый департамент Сената постановил «признать жалобу его [Полторацкого] не уважительною и в домогательствах его [Полторацкого] отказал»[336]336
  Там же. Л. 3.


[Закрыть]. С определенной гордостью Д. Н. Блудов мог отвечать шефу жандармов: «Следовательно, такое противное желанию Полторацкого решение не возбуждает подозрения на обер-секретаря, производившего дело. Если, однако же, ваше сиятельство имеет во ввиду какие-либо более положительные по сему предмету сведения, то покорнейше прошу вас […] сообщить мне оные для дальнейших изысканий и обнаружения истины»[337]337
  Там же. Л. 4 об.


[Закрыть].

Назначение графа В. Н. Панина управляющим Министерством юстиции было положительно оценено в отчете Третьего отделения. Указав на «хорошее направление» дел в Сенате и ожидание «много полезного в будущем», А. Х. Бенкендорф отмечал: «Лучшим доказательством его деятельности и распорядительности служит то, что мелкие чиновники и стряпчие вопиют против него»[338]338
  Нравственно-политический отчет за 1840 год // Россия под надзором. Отчеты Третьего отделения. 1827–1869. С. 239.


[Закрыть]. Подтверждением слов отчета о том, что «новая деятельность» графа Панина не могла еще «достигнуть до провинций, где по-прежнему совершаются многие несправедливости»[339]339
  Там же.


[Закрыть], являются сохранившиеся в архиве многочисленные записки, содержащие информацию из перлюстрации и жандармских донесений, которые посылались руководством высшей полиции в министерство.

11 января 1840 г. А. Х. Бенкендорф направил управляющему Министерством юстиции В. Н. Панину на «усмотрение» выписку из таких сведений: «Воронежская па лата гражданского суда обращает на себя внимание с весьма дурной стороны, ибо дела в оной производятся большею частию пристрастно и из корыстолюбивых видов. Таковые противузаконные действия главнейше происходят от того, что по неимению в сей палате председателя, исправляющий должность эту товарищ его коллежский советник Попов, будучи человек не знающий своего дела, слабый и руководимый очень способным, но неблагонадежным и пристрастным заседателем от дворянства Катаевым позволяет себе много дел недобросовестных»[340]340
  РГИА. Ф. 1405. Оп. 534. Д. 170. Л. 1–3.


[Закрыть].

Следом «из полученных частным образом достоверных сведений» графу В. Н. Панину было сообщено о злоупотреблениях саратовских чиновников: губернский прокурор Селивачев, «будучи человек несведующий в делах, исправляет должность свою под руководством других лиц; корыстолюбив и в публике пользуется весьма невыгодным мнением»; уголовных дел стряпчий Головачев, «при весьма ограниченных сведениях в делопроизводстве замечен неблагонамеренным»; заседатель уголовной палаты Ступин «корыстолюбив и в публике вообще пользуется весьма невыгодною репутациею»[341]341
  Там же. Д. 172. Л. 1–3.


[Закрыть].

6 февраля 1840 г. В. Н. Панину направляется записка А. Х. Бенкендорфа со сведениями, «полученными из достоверного источника». Правда, переданная информация была очень абстрактна: «По случаю Высочайшего указа о представлении дворянам Западных губерний в Герольдию доказательств на носимое ими звание, из тех губерний отправляют в Санкт-Петербург значительные суммы, для получения посредством оных покровительства со стороны чиновников герольдии»[342]342
  Там же. Д. 173. Л. 1–3.


[Закрыть].

7 февраля 1840 г. вновь с указанием «из полученных частным образом достоверных сведений» присылается информация о харьковском губернском прокуроре Первове и советнике тамбовской гражданской палаты Ярцове.

По сведениям информатора, Первов «замечен в корыстолюбии по занимаемой им должности и непозволительном ходатайстве со стороны его в присутственных местах по частным делам, для извлечения в пользу свою выгод»[343]343
  Там же. Д. 174. Л. 1–2.


[Закрыть]. Второй фигурант записки – Ярцов «поведения не трезвого, корыстолюбив до крайности и посредством непозволительных выгод по службе приобрел себе недвижимое имение и значительный капитал, частные же лица, имеющие по Тамбовской палате дела, в заведывании его Ярцева, терпят проволочку»[344]344
  Там же. Д. 174. Л. 2.


[Закрыть]. Подобные обращения требовали незамедлительной реакции. В делах министерства сохранились сведения о ведомственной проверке. На запрос В. Н. Панина о личности Первова тамбовский вице-губернатор 21 марта 1840 г. косвенно подтвердил выдвинутые обвинения: «Не смею умолчать перед Вашим Сиятельством, что репутация г. Ярцева в губернии не много приносит ему чести»[345]345
  Там же. Л. 5.


[Закрыть]. Несколько позже уже тамбовский губернатор писал об этом чиновнике: «Слухи на счет корыстолюбия и лихоимства нисколько не преувеличены и совершенно справедливы. Впрочем, формальных жалоб на лихоимство этого чиновника ко мне не поступало и достаточных к обвинению его в том законных фактов в виду не имею»[346]346
  Там же. Л. 6.


[Закрыть]. Тем не менее решено было перевести его на службу на Кавказ. В отношении харьковского чиновника, по согласованию с генерал-губернатором Н. А. Долгоруковым, было решено перевести его из Харькова губернским прокурором в Курскую губернию, а курского прокурора – на его место в Харьковскую[347]347
  Там же. Л. 22.


[Закрыть].

28 февраля 1840 г. из Третьего отделения вновь поступили полученные «частным образом достоверные сведения»: «Состоящий на службе в Херсонской губернии в Бобринецком уездном суде судья Крусер и заседатель Маковеев, отлучаясь самопроизвольно каждый месяц от должностей, живут в своих имениях по неделе и более, а секретарь того суда Фетисов, неоднократно замеченный в неблаговидных и вредных по службе действиях, через кои и приобрел имение в 40 тыс. руб., ложно показывает означенных чиновников по журналам на лицо присутствующими. Сверх того судья Крусер присваивает себе из опек принадлежащие сиротам деньги»[348]348
  Там же. Д. 176. Л. 1–2.


[Закрыть]. Проведенная проверка вскрыла существенные упущения в делопроизводстве уездного суда. В результате новороссийский генерал-губернатор информировал министра (18 апреля 1841 г.), что «за сокрытие в Бобринецком уездном суде от начальства и ревизии дел и показание их в числе 7, тогда как оказалось действительно 131, судья Крусер и секретарь Фетисов удалены от должности и преданы суду уголовному»[349]349
  Там же. Д. 176. Л. 7.


[Закрыть]. Как видно, уволенным чиновникам в вину были поставлены не корыстные, а служебные нарушения.

Следом из Третьего отделения была направлена записка, полученная от полковника корпуса жандармов К. Влахопулова о беспорядках, происходящих в Екатеринославской гражданской палате[350]350
  Там же. Д. 175. Л. 2.


[Закрыть], затем еще одна. На них В. Н. Панин ответил 19 апреля 1840 г. довольно раздраженной репликой: «О беспорядках сих получено в Министерстве юстиции еще в феврале сего года от местного начальства донесение, почему и предложено о том Правительствующему Сенату на рассмотрение и законное постановление»[351]351
  Там же. Д. 175. Л. 7.


[Закрыть]. Негодование управляющего министерством могло вызвать настойчивое вмешательство высшей полиции в обычный, правовой порядок ведения дел, не требовавший оперативного реагирования.

Постоянные указания высшей полиции на реальные или мнимые злоупотребления требовали обязательной реакции, рассмотрения по существу, выяснения обстоятельств и установления важных деталей инкриминируемых действий, что еще больше затрудняло деятельность перегруженной системы правосудия. 14 октября 1841 г. министру юстиции В. Н. Панину была направлена А. Х. Бенкендорфом «записка о полученных частным образом сведениях». В ней сообщалось, что служащий в Правительствующем Сенате в Москве чиновник И. С. Ивановский получил из г. Суджи от А. Кривошеина деньги «для устранения препятствий по делу, и ему, Ивановскому, сделан Кривошеином вопрос: сколько еще нужно выслать?»[352]352
  Там же. Д. 207. Д. 2–3.


[Закрыть]. В ходе внутренней проверки было выяснено, что этот чиновник служил в канцелярии 7-го департамента Правительствующего Сената младшим помощником секретаря. По уверению обер-прокурора, «несмотря на достаточное время, употребленное им, для собрания сведений о Ивановском, он не открыл никаких предосудительных его действий по службе; что же касается до поведения его, то оно всегда было безукоризненным». Никаких дел А. Кривошеина в департаменте «не производится, и не производилось с 1834 г., за каковое время собраны им справки»[353]353
  Там же. Л. 7.


[Закрыть]. Поэтому было решено переписку оставить без дальнейших последствий, так как полученные об И. С. Ивановском неблагоприятные сведения ничем не подтвердились.

Еще один документ, показывающий, что «достоверные сведения» не всегда таковыми являлись, а могли быть средством сведения личных счетов. 20 января 1842 г.

А. Х. Бенкендорф писал министру юстиции «о доходящих слухах» о том, что «председатель черниговской уголовной палаты статский советник Михно человек корыстолюбивый, но старается прикрывать свой порок смирением, на дела же имеет весьма малое влияние. Товарищ его коллежский асессор Гримбецкий играет главную роль в палате, он человек не глупый, но хитрый, пронырливый и имеющий самую невыгодную репутацию в губернии»[354]354
  Там же. Д. 216. Л. 1–3.


[Закрыть].

Министр сделал запрос местному губернскому начальству. В ответ губернатор В. А. Шереметев ничего определенного сообщить не смог, а черниговский губернский прокурор разъяснил, что по сложившейся практике слушаний никто особого влияния на производство дел не имел, дела обычно решаются единогласно. За время его службы «не было слышно, дабы в палате уголовного суда, по делам в оной производящимся, было кому-либо стеснение, или же решалась участь кого-либо, или освобождался бы кто от положенного законом взыскания, из видов корысти»[355]355
  Там же. Л. 14.


[Закрыть]. Что же касается до личности Грембецкого, то прокурор отметил, что «он имеет отличительный порок – злоязычность – чернит людей без всякой цели, за что многие из круга здешних чиновников стараются удаляться его сообщества, считая его злым и вредным. Он вдов, имеет двоих детей, которых воспитывает на своем иждивении, живет в собственном доме и жизнь ведет трезвую»[356]356
  Там же. Л. 14–15.


[Закрыть]. На основании данного заключения было решено: «Не приступая ни к какому особенному распоряжению по сему предмету, иметь оный в виду на будущее время»[357]357
  Там же. Л. 15.


[Закрыть].

В отчете Третьего отделения за 1841 г. представлена буквально катастрофичная ситуация произвола чиновников-лихоимцев: «В прежние годы слышны были жалобы на лихоимство в присутственных местах, как духовных, так и светских, но никогда жалобы сии не были столь многочисленны, как ныне! Это язва, поедающая благоденствие нашего Отечества, и общий вопль возносится в сем отношении со всех концов России»[358]358
  Нравственно-политический отчет за 1841 год // Россия под надзором. Отчеты Третьего отделения. 1827–1869. С. 255.


[Закрыть]. Позитивным результатом антикоррупционной деятельности представлялась деятельность Правительствующего Сената. «Теперь Сенат совершенно в другом виде, нежели был за двадцать пять лет пред сим, – и ежели секретари могут взять деньги, то редко, тайно и, по крайней мере, с некоторою благопристойностью»[359]359
  Там же. С. 264.


[Закрыть], – писал не без иронии А. Х. Бенкендорф.

Благодаря оперативной информации удавалось бороться не только с последствиями неправовых действий, но и предупреждать возможные нарушения.

8 февраля 1844 г. исполняющему обязанности министра юстиции В. А. Шереметеву из Третьего отделения была направлена информация, полученная «частным образом», о том, что проживающий в Одессе П. Поливанов просит москвича И. Н. Давыдова заняться делом купца А. Теплицкого, производящимся в 8-м департаменте Правительствующего Сената. Упоминалась фамилия секретаря Королькова, которому обещалось за содействие 5000 руб., а тому, кто выведет на Королькова, – 1000 руб.[360]360
  РГИА. Ф. 1405. Оп. 534. Д. 255. Л. 1.


[Закрыть]. В. А. Шереметьев поручил обер-прокурору 8-го департамента сената «обратить особенное внимание на означенное дело, дабы оно получило правильное разрешение, так и на действия по оному секретаря Королькова»[361]361
  Там же. Л. 2–2 об.


[Закрыть].

16 февраля 1844 г. отношением шефа жандармов А. Х. Бенкендорфа к В. А. Шереметеву было обращено внимание министерства на дело помещицы Головинской, убитой в конце 1841 г. мужем ее воспитанницы, помещиком Быковским, желавшим скорее воспользоваться завещанным жене его имением. На пристрастное ведение дела тогда же поступила жалоба родственника убитой помещицы, и дело было «переследовано штаб-офицером корпуса жандармов, вместе с советником губернского правления»[362]362
  Там же. Д. 257. Л. 1.


[Закрыть]. «Ныне до сведения моего дошло, – писал шеф жандармов, – что по окончании суда, которым Быковский признан виновным и осужден к ссылке в каторжную работу, приговор о нем представлен 31 декабря, на утверждение Правительствующего Сената, и что между тем по всей губернии распространились слухи, будто бы мать Быковского отправила в Санкт-Петербург пять тысяч червонцев на ходатайство по сему делу и остается в совершенном убеждении, что сын ея, вместо ссылки будет оставлен в подозрении на месте жительства. Молва эта дает повод к повсеместным там суждениям, что здесь за деньги все можно сделать и переиначить»[363]363
  Там же. Д. 257. Л. 1 об.


[Закрыть]. На ход этого дела было обращено особое внимание, что должно было исключить возможность неправового решения.

Таинственные «достоверные» источники информации, загадочные фразы из текстов жандармских отношений заставляли министров и высших чиновников спешно реагировать на поступавшие сигналы, проводить внутренние проверки. Следовавшие административные решения по высылке или удалению со службы обвиняемых чиновников порождали ропот недоумения и суждения о всесилии и произволе тайной полиции. Служивший в Сенате М. А. Дмитриев сетовал на текучесть кадров: «Случалось, что не успеет чиновник принять дела от другого, как его уже переводят в другой департамент»[364]364
  Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни. С. 429.


[Закрыть]. Небольсин, молодой человек, рекомендованный директором департамента как «отличный чиновник», через пять месяцев по высочайшему повелению, сообщенному министру В. Н. Панину графом А. Х. Бенкендорфом, был исключен со службы. Для общего негативного отношения М. А. Дмитриева к Третьему отделению этот эпизод ничего нового не добавлял. Однако в данном случае речь не шла о жандармском произволе.

Сохранившееся архивное дело раскрывает причину скорой отставки. 16 октября 1841 г. шеф жандармов направил отношение к графу В. Н. Панину, в котором, вопреки правилу не раскрывать источники сведений, указывал на перлюстрацию почтовой корреспонденции, давшей ценную информацию. Он писал: «Случай доставил в мои руки письмо Секретаря 7-го департамента Правительствующего Сената Павла Небольсина, к отцу его, в коим он изъясняет о лихоимственных и противузаконных своих действиях по службе. По всеподданнейшему докладу Государю Императору его письма Его Величество Высочайше повелеть мне соизволил сообщить о сем Вашему Сиятельству, чтобы секретарь Небольсин немедленно был исключен из службы»[365]365
  РГИА. Ф. 1405. Оп. 534. Д. 208. Л. 2


[Закрыть].

Перлюстрированное письмо было великолепно по беспечности автора[366]366
  Видимо, прав был М. А. Дмитриев, который вопреки блестящей аттестации директора М. М. Карниолин-Пинского составил уже после первой беседы с этим чиновником иное мнение. М. А. Дмитриев писал: «Он при первом же свидании со мною откровенно признался мне, что гражданских законов не знает, но чтобы я не беспокоился и что он узнает их скоро, потому что даже в дороге, едучи в Москву, читал десятый том свода законов. Я посмотрел на него, как на дурака, но незнание его обнаружилось при первом же докладе» (Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни. C. 429).


[Закрыть]: «Любезный батюшка! Только что вчера я почти освободился от своей работы и в понедельник принимаюсь за новую, которая мне предстоит на два доклада в этом месяце в Департаменте и на два в Общем собрании. И сентябрь месяц пролетел, а я все-таки ни при чем: существенного со мною случилось только то, что я получил десяток живых стерлядей, 5 фунтов чаю, серебряную солонку, прибор литого полированного серебра, соболью шубку и больше ничего. Да еще то, что один добрый человек, которому я сделал доброе дело, которое уже и кончилось, надул меня на 500 рублей, по крайней мере на 500, если не больше. Знаете ли что, любезный батюшка, я по делам своим заметил, что кто попросит меня об деле, тот наверное выиграет, а кто попросит одного Об[ер-] Секретаря, тот наверно проиграет. Таким образом я ему с сентября по 2 октября перепортил, старому черту, 7 дел и надеюсь, что это будет ему хорошим уроком. А то ведь просто собака на сене лежит, сам почти не пьет и другим не дает. Теперь, бог даст, будет умнее»[367]367
  РГИА. Ф. 1405. Оп. 534. Д. 208. Л. 3–3 об.


[Закрыть].

Далее чиновник сделал приписку для своего брата Николая: «Не знаю, как и быть, а все проклятые чистые дела: делу дают направление какое угодно, а они, скоты, и глаз не кажут и как видно меня обходят и идут прямо к Андрееву, только и я не промах, все эти дела я, признаюсь тебе, так порчу, что ну да на! кроме всего прочего весьма часто встречаются надуванья, а это чертовски меня расстраивает, ждешь, ждешь обещанного, и сделаешь дело, а выйдет шиш, особенно один каналья меня надул так, что просто я бешусь, когда вспоминаю, а впрочем, почем знать, может быть, и сдержит слово. Да странно, уже столько времени глаз не кажет, узнавши, что все хорошо кончено. А! куда кривая не вынесет»[368]368
  Там же. Л. 3 об.–4.


[Закрыть]. Вынесла она его прочь из Сената.

Сменивший А. Х. Бенкендорфа новый шеф жандармов А. Ф. Орлов продолжал традицию постоянного преследования взяточников, инициировав, в свою очередь, и системные меры по наказанию лихоимцев.

25 августа 1846 г. А. Ф. Орлов направил В. Н. Панину на его «усмотрение» вполне традиционные сведения – выписку из вскрытого письма, в котором шла речь о тяжбе в рязанской гражданской палате по делу о деревне Коренца: «Хотя Анна Григорьевна ничего не предпринимает, но ходатайствующий по этому делу Николай Горбов уверяет ее, что указ Сената гражданской палатой не будет исполнен до тех пор, пока она, Анна Григорьевна, не примет мер, известных от чиновника палаты, и что Лош… [так в тексте] негодует на означенную просительницу за табакерку»[369]369
  Там же. Д. 320. Л. 1.


[Закрыть]. Отрывочные сведения, понятные адресату, не разобранная перлюстратором фамилия были не сложным ребусом для министерских чиновников.

5 декабря 1846 г. А. Ф. Орлов уведомлял В. Н. Панина, что после его сообщения об обстоятельствах конфликта наследников помещика Мальцева и госпожи Ермоловой поручил «удостовериться под рукою о степени справедливости сведений на счет злоупотреблений по этому делу» и выяснил, что данное дело тянется более 40 лет, несмотря на неоднократные указы Сената, гражданская палата, находя решение егорьевского уездного суда неправильными, не исправляла их сама, а шесть раз возвращала дело для нового рассмотрения. Хотя состоявшееся в мае 1846 г. решение Общего собрания Правительствующего Сената определило пропорции раздела земли между тяжущимися, были основания полагать, что и это решение не будет исполнено[370]370
  Там же. Л. 21–21 об.


[Закрыть]. А. Ф. Орлов, основываясь на сведениях, собранных местным жандармским штаб-офицером, отмечал, что в губернии негативно отзываются о членах рязанской гражданской палаты: «Председатель действительный статский советник Горин, по преклонности и слабости здоровья, решительно не в состоянии заниматься делами; товарищ его статский советник Лошаков известен целой губернии за человека неблагонамеренного и корыстолюбивого, хотя законных фактов к улике его не представляется, а дворянские заседатели в палате суть лица не сведущие в делопроизводстве»[371]371
  Там же. Л. 22.


[Закрыть].

Нашлось объяснение и таинственной табакерке из перлюстрированного письма: «Что же касается до золотой табакерки, обещанной г. Лошакову, то дар сей не состоялся, ибо хотя поверенный г-жи Ермоловой, Парижский, взяв у г. Лошакова, будто бы на память, бумажную табакерку, обещал ему, взамен оной, прислать золотую, но доселе того не исполнил, а г. Лошаков, негодуя за это, говорит, что Парижский обманул его»[372]372
  Там же. Л. 22–22 об.


[Закрыть].

Дальнейший ход дел имел весьма серьезные последствия. О результатах проверки информации, изложенной в письме, и выявленных злоупотреблениях чиновников шеф жандармов доложил императору. Помимо увольнения с должности товарища председателя рязанской гражданской палаты Лошакова министру юстиции было сообщено секретно о монаршей воле – «дабы чиновник сей не был принимаем на службу». А. Ф. Орлов прибавлял, что «о не определении в службу ст. сов. Лошакова я известил г. статс-секретаря Танеева[373]373
  Танеев А. С. – главноуправляющий Инспекторским департаментом, председатель Особого комитета по вопросу об удалении со службы неблагонадежных чиновников.


[Закрыть] с тем, чтобы означенное повеление имелось в виду по секрету, на случай представления от какого-либо начальства об определении г. Лошакова в службу и за тем полагаю возможным не сообщать другим гг. министрам и главноначальствующим, дабы более сохранить упомянутое означенное повеление в тайне»[374]374
  РГИА. Ф. 1405. Оп. 534. Д. 208. Л. 56.


[Закрыть].