Текст книги "Третье отделение на страже нравственности и благочиния. Жандармы в борьбе со взятками и пороком. 1826—1866 гг."

Кроме того, А. Ф. Орловым были доложены императору подготовленные В. Н. Паниным предложения «относительно общего руководства насчет чиновников увольняемых от службы по их неблагонадежности», получившие высочайшее одобрение. В представленной Николаю I записке перечислялись существующие сложности преследования таких чиновников по нормам права. Прежде всего, «при всем убеждении о неблагонадежности сих чиновников, начальству редко представляется возможность обнаружить действия их в той мере, чтобы повергнуть их взысканию по суду, для которого необходимы установленные законом доказательства». Такие чиновники действуют «с особенною осторожностью ограждая себя единственно на случай ответственности перед судом»[375]375
  Там же. Л. 66 об.


[Закрыть]. Сведения о них доходят до министерства не в виде жалоб или доносов, при представлении которых доноситель обязан представить доказательства своих изветов, а в виде отзывов, которые, «если они повторяются в течение известного времени и не ослабляются другими сведениями, внушают по роду и свойству оных сомнение в благонадежности чиновника», но говорящие о чиновниках с невыгодной стороны «затрудняются в представлении достоверных улик в неблагонадежности порицаемого чиновника»[376]376
  Там же. Л. 67–67 об.


[Закрыть].

Тем не менее «для пользы службы […] чиновники сии увольняются иногда от службы без прошения по распоряжению начальства, которое, однако, при увольнении не может указать и не указывает причины оного. Меры сии неоднократно принимаемы были министерством юстиции, но при подобных распоряжениях увольняемому чиновнику представляется возможность по безгласности причин его увольнения относить оное к личному его преследованию, жаловаться на притеснения и просить суда, а суд, по неимению в виду доказательств неблагонадежности чиновника, то есть таких действий его по службе, которые могут быть обнаружены исследованием, вынужден оправдать его, тем самым и открывается ему снова путь для вступления на службу»[377]377
  Там же. Л. 67 об. – 68.


[Закрыть].

Для достижения указанной императором цели – «освобождения службы от вредной для оной чиновников»[378]378
  Там же. Л. 68 об.


[Закрыть] министр предлагал, чтобы в случае получения всеподданнейших жалоб, удаленных от службы по рас поряжениям начальств чиновников, Комиссия прошений до представления доклада запрашивала бы сведения с последнего места службы. Министры и главные начальники ведомств могли бы тогда сообщать Комиссии прошений те причины и обстоятельства, по которым последовало удаление чиновника, в случаях «особой тайны» такие сведения представлялись бы с высочайшего разрешения[379]379
  Там же. Л. 68 об. – 69.


[Закрыть]. Император согласился с предложением В. Н. Панина. Канцелярская тайна и келейное рассмотрение участи «неблагонадежных» стало нормой.

Инициированный комплекс очистительных мер вызвал, в свою очередь, ответную реакцию чиновной касты, умело саботировавшей любое непопулярное решение. «Гонение или улучшение чиновников дело не бесполезное»[380]380
  Лебедев К. Н. Из записок сенатора // Русский архив. 1910. № 10. С. 199.


[Закрыть], – отмечал К. Н. Лебедев. Предлагаемые действия, по его мнению, являлись полумерами, относились к лицам, не затрагивая служебных установлений. «Так например, частное правило о непринятии на службу уволенных и бывших под судом произвело то, что нынче менее предают суду (как будто это должно зависеть от произвола) и даже в тех мерах, когда должно предавать суду»[381]381
  Там же.


[Закрыть], – рассуждал К. Н. Лебедев. Кроме того, «не предусмотрено, что делать с этими отставными. Они без средств и должны или бедствовать, или ябедничать, или искать способов жизни в преступлениях». По его мнению, «мера сия весьма часто лишает ведомство людей специальных, которые, при хорошем надзоре, могли бы с большею пользою оставаться на своих местах, нежели новобранцы, которых ручательство часто состоит в том, что они заменили исключенных»[382]382
  Там же.


[Закрыть].

Для императора Третье отделение и корпус жандармов были трансляторами настроений сословий, источником сведений о язвах и бедах России.

14 октября 1848 г. А. Ф. Орлов сообщал В. Н. Панину: «Частным образом дошло до моего сведения, что в недавнем времени, при совершении в Полтавской гражданской палате раздельного акта имению, оставшемуся по смерти помещицы Базилевской, председатель палаты надворный советник Терещенко иначе не соглашался совершить упомянутый акт, как за 3 тыс. руб. сер., и наконец, только по убедительной просьбе наследницы означенного имения, окончил это дело за половинную сумму; что обстоятельство это не долго оставалось тайною в Полтаве и между жителями произошел сильный ропот; действия Терещенко называли разбоем, а его самого бичом Полтавской губернии»[383]383
  РГИА. Ф. 1405. Оп. 534. Д. 367. Л. 1.


[Закрыть]. Указание высшей полиции на общественное недовольство побудило затребовать отчет о делах полтавской палаты гражданского суда, после рассмотрения которого министр юстиции принял решение освободить Терещенко от должности «с оставлением при министерстве»[384]384
  Там же. Д. 367. Л. 2 об.


[Закрыть].

Еще один любопытный пример, уже из эпохи «оттепели» Александра II. Полученное в июне 1858 г. Министерством юстиции анонимное письмо послужило основанием для запроса В. Н. Панина в Третье отделение с просьбой «собрать негласным образом сведения о чиновниках ведомства […] председателе бессарабского гражданского суда коллежском асессоре Руссо, советнике того же суда надворном советнике Лоране, секретаре Крыжановском и секретаре уголовного суда Пахаловиче»[385]385
  РГИА. Ф. 1405. Оп. 534. Д. 507. Л. 15.


[Закрыть]. Старший чиновник Третьего отделения Ф. Ф. Кранц подготовил требуемую информацию. Удалось выяснить, что Руссо «в исполнении служебных обязанностей усерден, в решениях дел […] справедлив, далек от всяких корыстных видов и ведет себя прилично своему званию», Лоран «не столько усерден к службе, сколько деятелен к изысканию средств к получению противозаконных приношений с просителей и лиц, имеющих тяжебные дела». По мнению чиновника, удаление Лорана «могло бы иметь благоприятное нравственное влияние на других членов оного и принесло бы пользу службе». Крыжановский «чиновник очень способный и мог бы быть весьма полезен, ежели бы не был руководим корыстолюбием, он слывет там за взяточника», Пахалович «к занимаемой им должности способен, но иногда позволяет себе также пользоваться противозаконными выгодами»[386]386
  Там же. Л. 16–16 об.


[Закрыть].

На основании информации Третьего отделения министр юстиции принял решение об увольнении Лорана от должности «с причислением к департаменту министерства», вопрос о секретарях посчитал необходимым передать на усмотрение генерал-губернатора А. Г. Строганова. Последний, не желая в эпоху гласности ненужной огласки, «полагал бы достаточным предложить им немедленно подать просьбы об увольнении от службы по болезни и только в случае неисполнения уволить по распоряжению начальства»[387]387
  Там же. Л. 20–25.


[Закрыть].

По словам современника, при Николае I «преследовались особенно взятки, и были люди, пострадавшие от малейшего подозрения»[388]388
  Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни. С. 428.


[Закрыть], однако позитивный результат не был достигнут. Ни судебные преследования, ни административные наказания, ни отстранение от службы «по подозрению» не останавливали мошенников от рискованных авантюр. Тайная жандармская «гласность» позволяла бороться со следствием, не замечая причин, консервируя правовую отсталость государственного механизма и особенно судебной системы. Судебная реформа 1864 г. изменила принципы и основы судоустройства, ввела гласность и состязательность в процессуальную практику, существенно потеснив сферу возможного корыстного влияния на ход дел. Утверждение принципов открытости и добросовестности в правовой системе способствовало переносу очагов коррупционной привлекательности в иные сферы, непрозрачные с точки зрения принятия решений (например, железнодорожное строительство[389]389
  Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы. 1848–1986. М., 1991. С. 273–294.


[Закрыть] и др.).

Глава 3. За закрытыми дверями: семейные конфликты и происшествия

Семейная жизнь россиян регламентировалась как неписаными традициями, так и кодифицированными нормами гражданского и церковного права. Социальный контроль, духовный и государственный надзор не могли обеспечить семейную идиллию. В своей личной жизни россияне позволяли себе достаточно радикальные отклонения от идеальных отношений, зафиксированных в праве. Насколько такие вариации были существенны, многочисленны, как влияли на общий нравственный климат модернизирующейся России, позволяют судить материалы российской политической полиции – Третьего отделения.

Как уже отмечалось, направляемые в губернии жандармские штаб-офицеры получали особую инструкцию. Это предписание позволяло жандармам в целях государственной и общественной безопасности вмешиваться в личную жизнь граждан. А.X. Бенкендорф поучал своих подчиненных, что как только дойдут до их сведения «слухи о худой нравственности и дурных поступках молодых людей», «предварите о том родителей […] или добрым вашим внушением старайтесь поселить в заблудших стремление к добру и возвести их на путь истинный прежде, нежели обнаружить гласно их худые поступки перед правительством»[390]390
  Инструкция графа Бенкендорфа чиновнику Третьего отделения // Русский архив. 1889. № 7. С. 396–397.


[Закрыть].

Специфика жандармского интереса и участия в частных делах россиян заключалась не только в его превентивном характере, гарантирующем тишину и спокойствие в империи. А.X. Бенкендорфом создавалась система внесудебного и оперативного рассмотрения семейных споров и конфликтов.

А.X. Бенкендорф обращал внимание императора на то, что практика административного рассмотрения дел получила широкое распространение: «В обществе не обращают внимание на то, что в губерниях нет ни одного штаб-офицера, к которому не обращались бы обиженные и не искали бы его защиты; не говорят, что нет дня в Санкт-Петербурге, чтобы начальник округа, начальник штаба, дежурный штаб-офицер не устраняли вражды семейные, не доставляли правосудия обиженному, не искореняли беззакония и беспорядков»[391]391
  Там же. С. 272.


[Закрыть].

Современник-москвич М. А. Дмитриев, вспоминая первые годы существования новой полиции, отмечал общее впечатление, что город наполнился шпионами, которые сновали повсюду и даже проникали в дома, никто не чувствовал себя защищенным от доноса, люди стали бояться своих слуг и подозревать друг друга. Возвышенные цели жандармской инструкции не казались ему убедительными. По мнению мемуариста, уже самим фактом существования такого учреждения «нарушалось первое необходимое право гражданина – безопасности и домашнего спокойствия»[392]392
  Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни. М., 1998. С. 258–259.


[Закрыть]. Надзором за нравственностью молодых людей «нарушалась уже и семейная безопасность». Этот надзор «по законам и божественным и гражданским должен принадлежать только родителям»[393]393
  Там же. С. 258.


[Закрыть], – писал М. А. Дмитриев.

Хотя если у родственников не получалось, то они сами обращались к полиции за помощью. 5 июля 1848 г. шеф жандармов А. Ф. Орлов информировал министра Л. А. Перовского о сведениях, дошедших до него «частным образом» (так нередко маскировались результаты перлюстрации): «Жительствующий в г. Симбирске недоросль из дворян Николай Арапов буйным своим нравом и нетрезвым поведением порочит звание дворянина, не оказывает матери и дяде своему коллежскому асессору Арапову должного повиновения; удалился в деревню, где продолжает бесчинствовать, стреляет между строениями, однажды бросился даже с ножом на человека, которого прислала к нему мать»[394]394
  РГИА. Ф. 1286. Оп. 11. 1848. Д. 789. Л. 1.


[Закрыть].

Глава тайной полиции полагал необходимым принять меры «для предупреждения несчастий, могущих произойти от неистовых поступков недоросля Арапова». Было запрошено мнение губернского предводителя дворянства, который объяснял поступки юноши «как бы некоторым помешательством ума», происходящим от неумеренного употребления крепких напитков[395]395
  Там же. Л. 5.


[Закрыть]. Тем не менее этому делу был дан законный ход. Учитывалось то обстоятельство, что дела об оскорблении детьми родителей подлежали разбирательству губернского совестного суда, обеспечивавшего моральное воздействие и примирительный исход дел между родственниками. В конечном счете, после рассмотрения дела о его предосудительных поступках в Корсунском уездном суде, дворянин Арапов по собственному желанию, совпавшему с желанием матери, отправился на Кавказ для вступления в военную службу.

Беглое знакомство с материалами делопроизводства Третьего отделения показывает, что «семейные сюжеты» довольно часто становились предметами внимания политической полиции. Третье отделение, как орган высшего надзора, значительное внимание уделяло сбору информации о происшествиях (выявлялись факты, фиксировались слухи, а при их важности уточнялась достоверность и детали произошедшего, после чего следовали меры реагирования). 10 августа 1842 г. шеф жандармов А. Х. Бенкендорф сообщал министру внутренних дел Л. А. Перовскому о собранных по высочайшему повелению сведениях о проживавшем в Москве отставном штабс-капитане Александре Певцове.

По данным надзора оказалось, что «офицер сей, живя с женой своей в разлуке, предается порокам безбрачных людей и был задержан полицией в банях с распутною женщиною, вообще ведет жизнь праздную, в сообществе дурных людей, разделяя с ними все занятия, свойственные подобным лицам, и в недавнее время один из его знакомых, в доме его нанес себе ножом раны»[396]396
  Там же. Оп. 8. 1842. Д. 478. Л. 1.


[Закрыть]. После доклада этих сведений последовало высочайшее повеление: «Следует отдать в монастырь на покаяние»[397]397
  Там же. Л. 2.


[Закрыть].

Правда, покаяние в Берюковской Николаевской пустыни был недолгим, 23 января 1843 г. министр Л. А. Перовский уведомил московского генерал-губернатора о повелении императора освободить Певцова из монастыря.

Обращения россиян в полицию необходимы были не только для защиты своих прав, но и для исходатайствования скорого «всемилостивейшего» решения.

Внезапное появление Николая Киреева вызвало такой ужас в семьях его родных братьев, что те вынуждены были искать защиты у высшей полиции. Причины страха видны из официальной переписки главы Третьего отделения с министром внутренних дел. 15 августа 1842 г. А. Х. Бенкендорф сообщал Л. А. Перовскому: «Отставной флотский капитан Николай Киреев, с давнего времени ведущий беспорядочную и развратную жизнь, скитался по питейным домам из города в город, ходил по монастырям, пересылался, за преступления, из одной тюрьмы в другую, и наконец прибыл в Санкт-Петербург, продолжая оказывать пристрастие к распутству и мотовству, лицемерие, при первом случае переходящие даже в богохульство и ненависть к братьям своим, коллежским советникам Александру и Михаилу Киреевым, до такой степени, что они и семейства их опасаются, дабы от него не произошли гибельные для них последствия»[398]398
  РГИА. Ф. 1286. Оп. 8. 1842. Д. 481. Л. 1–1 об.


[Закрыть].

О грозящей опасности и безнравственном поведении скитальца было доложено императору. В результате последовало высочайшее повеление о заключении Николая Киреева в один из отдаленных монастырей и установлении за его поведением строжайшего надзора. Братьев же обязали высылать в монастырь средства на его содержание.

Однако монастырское уединение не изменило нрав и привычки Николая. 11 января 1843 г. Л. А. Перовский сообщал А. Х. Бенкендорфу, что находившийся в Казанской Седмиозерской пустыни Н. Киреев, «предавшись пьянству, ведет жизнь буйную, делает много неприятностей игумену и даже угрожает опасностью обители […] Для удержания Киреева от подобных поступков приставлен был к нему жандарм. Но вскоре после этого Преосвященный Епископ вновь отозвался, что Киреев предается по-прежнему пьянству и буйству и потому просит командировать для бесперебойного за ним наблюдения четырех жандармов или взять его из пустыни и отдать под присмотр полиции»[399]399
  Там же. Л. 13–13 об.


[Закрыть].

Церковным покаянием смирить нрав Н. Киреева не удавалось. Материалы дела свидетельствуют о его заключении за буйство в тюрьму казанского ордонанс-гауза, последующем переводе в Валаамский монастырь, затем в Суздальский Спасо-Евфимиевский монастырь, где его предписано было содержать в отдельной келье, чтобы исключить влияние на братию и послушников. Дело в том, что, помимо своего буйного поведения и периодических побегов, заключенный еще занимался обличением нравов и злоупотреблений монастырского начальства.

Дела о семейном насилии редко получали огласку. Жертвы смиренно терпели произвол и жестокость супругов, буквально понимая библейский завет «жена да убоится мужа своего». 4 октября 1850 г. Л. В. Дубельт докладывал шефу жандармов о том, что «в Москве отставной коллежский секретарь Касаткин, женатый на 18-летней девочке, пользуясь ее кротким характером, обращается с нею до того жестоко, что сечет ее арапником до ран, кои прижигает огнем». Видимо, на изувера пожаловались лица посторонние, т. к. сама супруга просила «иметь снисхождение к ея мужу и не предавать его суду»[400]400
  ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 3. Д. 3208. Л. 99.


[Закрыть]. Распоряжением московского генерал-губернатора А. А. Закревского Касаткин был выслан в Олонецкую губернию под строжайший надзор полиции.

В официальном «Обзоре деятельности Третьего отделения собственной вашего императорского величества канцелярии за 50 лет. 1826–1876 гг.» признавалось, что «в полной неудовлетворительности наших судебных мест Третье отделение имело возможность убедиться и из многих поступавших в него просьб и жалоб частных лиц»[401]401
  Обзор деятельности Третьего отделения собственной вашего императорского величества канцелярии за 50 лет. 1826– 1870 гг. // Вестник Европы. 1917. Март. С. 99.


[Закрыть]. Среди таких обращений имелись жалобы «на нарушение супружеских обязанностей с просьбами жен о снабжении их видами для отдельного проживания и обеспечении их существования на счет мужей», «на обольщение девиц», «на неповиновение детей родителям и на злоупотребление родительской властью» и др.[402]402
  Там же. С. 100.


[Закрыть].

В своем дневнике один из руководителей политической полиции, Л. В. Дубельт, наряду с тревожными европейскими известиями, придворной хроникой фиксировал и обращавшие на себя внимание события частной жизни жителей империи. Его привлекала, по-видимому, необычность и даже парадоксальность происходящего: «[1852 г.] Ноябрь 12. Лейб-гвардии Преображенского полка офицер Давыдов хотел жениться на девице Масловой. Настал день свадьбы, и он, вместо того чтобы ехать в церковь, застрелился»[403]403
  Дубельт Л. В. Дневник // Российский архив. История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв. Вып. VI. М., 1995. С. 191.


[Закрыть]. Вместо ожидаемого радостного события – внезапная трагедия. Другая запись: «[1853 г.] Июль 25. В Туле сделан выстрел в окно квартиры советника казенной палаты Лазарева-Станищева. Подозревают, что это сделала губернская секретарша Миськова из ревности, имеющая любовную связь с Лазаревым-Станищевым»[404]404
  Там же. С. 208.


[Закрыть]. Показательно, что «всезнающая» молва легко определила личность и мотивы поступка. Следом еще один пример сложной семейной ситуации: «[1853 г.] Август 18. Отставной коллежский регистратор Тутукин, переезжая на ялике через Неву, бросился в воду, но был спасен. Он хотел утопиться потому, что, имея жену и трех взрослых дочерей, не имел чем их кормить»[405]405
  Там же. С. 214.


[Закрыть].

Стилистика подобных дневниковых сообщений близка к регулярным агентурным записям, восходившим через чиновников Третьего отделения к руководству полиции. В данном случае политическая полиция осуществляла лишь функции надзора, но часто ей приходилось вмешиваться в частную жизнь. И далеко не всегда жандармы оказывались на защите правой стороны.

А. И. Дельвиг описывал ситуацию, в которой оказалась его сестра после смерти своего мужа. Дети от первого брака подали прошение на имя А. Х. Бенкендорфа в котором обвиняли вдову в том, что она представила в Московскую гражданскую палату фальшивое духовное завещание, украв предварительно оставшиеся после него деньги (от 8 до 16 миллионов рублей)[406]406
  Дельвиг А. И. Мои воспоминания. М. 1912. Т. 1. С. 331.


[Закрыть]. Жандармы при участии губернского предводителя дворянства действовали оперативно, явно заняв сторону столичного начальства. С сестры была взята подписка о невыезде из Москвы, в ее доме был проведен тщательный обыск (сняты были даже ризы с икон и разобрана мебель), а все бумаги сестры отосланы в Третье отделение.

Жандармский генерал С. В. Перфильев вручил сестре письмо от А. Х. Бенкендорфа, в котором, по словам А. И. Дельвига, глава тайной полиции напоминал о своей обязанности покровительствовать вдовам и сиротам, «зная, до какой степени клевета пристает к самым невинным, он ходатайствовал у Государя о назначении самых строгих следствий и других действий, дабы доказать, что жалобы, поданные на сестру, были не что иное, как клеветы, так чтобы на ней не могло остаться и малейшего подозрения, каковой цели он вполне достиг»[407]407
  Там же. С. 341.


[Закрыть]. Логика, трактовавшая усиленные обыски в доме оклеветанной, стремлением доказать ее невиновность, показалась вдове «изворотом», и она высказала жандарму, что если раньше ее считали воровкой, то теперь «сверх того и дурою»[408]408
  Там же. С. 342.


[Закрыть].

Изменить ситуацию удалось только благодаря протекции столичных знакомых, в числе которых оказались М. Ф. Орлов и его брат, будущий шеф жандармов А. Ф. Орлов. При личной встрече Л. В. Дубельт убеждал А. И. Дельвига: «Я не знал ни вашей сестры, ни ее противников. Вадковская и Норова явились ко мне с просьбою, и я, прочтя ее без особого внимания, как большею частию читаются во множестве подаваемые просьбы, доложил ее графу Бенкендорфу, а он нашел нужным нарядить следствия, которые послужили к полному оправданию вашей сестры, а между тем московское общество позволило себе утверждать, что я нахожусь в любовной связи с одною из просительниц (он выразил это самым циническим образом) и что мне обещаны ими миллионы»[409]409
  Там же. С. 344–345.


[Закрыть]. Л. В. Дубельт рассказал о криминальных планах несостоявшихся наследников в отношении А. И. Дельвига и его сестры, об их сомнительном моральном облике и обнаруженных злоупотреблениях помещичьей властью; но мемуарист, и в первых следственных действиях, и в последующих настойчивых попытках примирительного разрешения имущественного спора, видел коррупционное воздействие на жандармских чинов со стороны детей умершего Викулина.

Даже если в действиях жандармов не было корыстного умысла, закрытость информации, секретность действий позволяла допускать возможные неправовые решения. Не случайно в «Обзоре деятельности Третьего отделения С.Е.И.В.к. и корпуса жандармов за 25 лет. 1826–1850», говоря о вступлении в должность шефа жандармов А. Ф. Орлова, отмечалась преемственность его курса с прежней деятельностью полиции. В то же время подчеркивалось, что «отступлением» можно назвать то, что граф А. Ф. Орлов «начал менее входить в разбирательство частных дел, как потому, что это собственно не относится до высшей полиции, так и по той причине, что вмешательство в тяжбы нарушает достоинство высших судебных мест, которыми решены дела»[410]410
  ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 3. Д. 533. Л. 112–112 об.


[Закрыть]. Из чистового варианта «Обзора» была вычеркнута фраза о том, что «часто покровительства шефа жандармов искали такие люди, выставлявшие себя угнетенными, которые, как оказывалось впоследствии, не заслуживали участия»[411]411
  Там же. Л. 112 об.


[Закрыть], ясно показывавшая, что случай с вдовой Викулина не единичный факт.

Другой любопытной эпизод из надзорной практики политической полиции не менее увлекателен. Много хлопот Третьему отделению доставил крупный землевладелец Подольской губернии граф Мечислав Потоцкий. Его жизнь – достойный сюжет для авантюрного романа, в котором правда обильно перемешена с вымыслом. В ней был и конфликт с матерью из-за наследства, вынудивший ее публично заявить, что Мечислав является не потомком скончавшегося Станислава Потоцкого, а сыном венецианского разбойника Караколли, который во время ее отдыха с мужем в Италии напал на нее и изнасиловал. Потом внезапно произошел пожар в Брацловском суде, уничтоживший документы семейной тяжбы, а чиновники, расследовавшие дело, таинственно умерли после отъезда из тульчинского имения графа. Недолгая служба в гвардии не дисциплинировала молодого человека. Он был несчастлив в браке. Подозревая супругу в неверности, сам увлекся замужней красавицей Меллер-Закомельской и бежал с ней с маневров в свое имение. Уединение любовников было не долгим: беглянку выслали в один из херсонских монастырей, а похитителя – в Воронеж[412]412
  Зубко О. Подольский Версаль. Часть 1 // Историческая правда URL: http://www.istpravda.ru/bel/research/12751/


[Закрыть]. Правда, вскоре он оказался в Париже и почти десять лет провел во Франции.

В 1839 г. вернувшись в Россию, он поселился в своей тульчинской усадьбе, купаясь в роскоши и разврате. Уединенный образ жизни обрастал легендами. Современники рассказывали, что в этом «Подольском Версале» был организован целый гарем из местных девушек, которых он прятал в подвале, где для провинившихся была оборудована и специальная тюрьма. Те же, кто надоедали хозяину, якобы топились в пруду парка[413]413
  Бовуа Д. Гордиев узел Российской империи: власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793–1914). М., 2011. С. 318.


[Закрыть].

Второй брак сорокапятилетнего Мечислова с Эмилией Свейковской, заключенный в феврале 1844 г., тоже оказался несчастливым. Свою ревность к двадцатитрехлетней супруге он выражал садистским издевательством над ней и новорожденным сыном. «Растрепанная и оборванная» она прибежала в штаб расквартированной в Тульчине дивизии[414]414
  Колмаков Н. М. Очерки и воспоминания // Русская старина. 1891. Т. 70. № 4–6. С. 676.


[Закрыть]. Генерал Скарятин взял под защиту молодую особу. Инспектировавшему войска Николаю I, при посещении Тульчина, доложили о бесчинствах М. Потоцкого.

Сохранилась копия доклада главного начальника Третьего отделения А. Ф. Орлова, в котором земельного магната обличали в том, что он «безнравственно и жестоко обращается со своею женой, что сам расставляет ей сети соблазна, беспрестанно терзает ее и даже покушался на жизнь ее и своего сына, от него прижитого»[415]415
  ОР РНБ. Ф. 859. К. 2. № 13. Л. 1 об. – 2 (повторная нумерация).


[Закрыть].

Глава политической полиции предлагал взять все имения его в опеку (то есть, по сути, организовать внешнее управление, запретив самостоятельные сделки и хозяйственные распоряжения) и принять меры, исключавшие перевод капиталов за границу. Самым любопытным является объяснение того, почему не целесообразно судебное рассмотрение этого дела. Шеф жандармов полагал: «Хотя преступления его не сомнительны и высшей степени вопиющие, но как они относятся до тайн семейных, до нарушения правил чести и нравственности, не могли быть при следствии вполне юридически доказаны, а граф Потоцкий, по известности и богатству, легко может укрыться от заслуженной кары, то суду его не предавать»[416]416
  Там же. Л. 2.


[Закрыть].

С этим предложением император согласился. На представленный доклад 27 июня 1845 г. последовала высочайшая резолюция: «Исполнить, но так как граф Потоцкий известен мне давно как самый подлый негодяй, то лишить его следует всякого пользования имениями и доходов ему отнюдь не высылать, назначив ему только по 150 руб. в месяц из сих доходов на содержание, прочее же отсылать в банк на приращение до совершеннолетия сына, которого ныне же записать в пажи, куда в свое время и доставить на воспитание»[417]417
  Там же.


[Закрыть].

И уже через несколько дней А. Ф. Орлов писал министру внутренних дел Л. А. Перовскому о деталях принятых мер: «Графа Мечислова Потоцкого, не предавая уголовному суду, выслать на безвыездное жительство в Саратов, под строжайший надзор местного начальства, над всеми имениями его учредить опеку, подчинив оную непосредственному наблюдению Киевского военного губернатора. Сына его граф Феликса Потоцкого ныне же зачислить в Пажеский корпус и по достижении им установленного возраста отправить на воспитание в этот корпус, а до того времени оставить его при матери. Для жены Эмилии составить капитал в 180 тыс. руб., а до того времени производить ей на содержание 70 500 руб. ежегодно, на сына до поступления по 1500 руб. […], самому графу 150 руб. в месяц»[418]418
  РГИА. Ф. 1286. Оп. 9. 1845. Д. 348 а. Л. 10.


[Закрыть]. Особо подчеркивалась необходимость в качестве обеспечительной меры «Воспретить графу Мечиславу Потоцкому совершение всяких актов и сделок, клонящихся к лишению жены его […] и сына следующих им законных частей из его имения, хотя бы впоследствии он вступил и в новый брак»[419]419
  Там же. Л. 11.


[Закрыть].

Н. М. Колмаков утверждал, что имения были взяты в ведение Третьего отделения, с назначением особого администратора[420]420
  Колмаков Н. М. Очерки и воспоминания. С. 676.


[Закрыть]. Это суждение не совсем точно. Общее наблюдение за состоянием имений осуществлял киевский военный генерал-губернатор, опекуном по высочайшему повелению был определен губернский предводитель дворянства Подольской губернии тайный советник граф Пржездзецкий, которого сменили три выборных представителя местного дворянства[421]421
  РГИА. Ф. 1286. Оп. 9. 1845. Д. 348 а. Л. 61. Есть сведения, что в апреле 1849 г. сменился очередной управляющий имением. Вместо помещика Гижицкого по высочайшему повелению опекуном над имением М. Потоцкого назначен помещик Ивановский. (Дубельт Л. В. Записки для сведения. 1849 // Российский архив. История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв. М., 2005. Вып. ХIV. С. 162.)


[Закрыть]. В чем прав мемуарист, так это в том, что политической полиции приходилось постоянно заниматься имущественными делами М. Потоцкого, который, «чтобы затруднить жену в средствах, начал выдавать на себя разные обязательства с обеспечением на имение»[422]422
  Колмаков Н. М. Очерки и воспоминания. С. 676.


[Закрыть]. Затем он пожертвовал три тысячи рублей ежегодного дохода в пользу сирот Саратовского института благородных девиц и тысячу рублей – в пользу приюта. Потом увлекся православием и пожертвовал 12 тыс. рублей на устройство церквей в своих имениях. Но и эти действия не привели к помилованию.

В сентябре 1847 г. М. Потоцкий направил императору прошение, добиваясь разрешения на освобождение всех своих крепостных крестьян, планируя отдать им в собственность ⅔ помещичьей земли без какого-либо вознаграждения[423]423
  Н. М. Колмаков ошибочно утверждал, что М. Потоцкий собирался освобождать крестьян без земли.


[Закрыть]. Бумага была передана на негласное рассмотрение шефу жандармов, министру внутренних дел и министру юстиции, которые представили доклад, указав, что так как существует запрет на сделки, «клонящиеся к лишению наследства его сына», то освобождение крестьян может быть проведено на условиях «не слишком тягостных для наследников», то есть с предоставлением не более ⅓ земли.

При этом шеф жандармов А. Ф. Орлов обратил внимание императора на то, что инициатива М. Потоцкого имеет сторону нравственную и сторону политическую. А. Ф. Орлов писал: «По духу времени и нынешнему расположению умов, к столь важному делу должно приступить с большою осторожностью, дабы освобождением огромного количества крепостных людей не потрясти спокойствие целого края, не подкопать основание существующих постановлений, не раздуть пламени непокорности в соседних вотчинах и тем не привести крестьян в волнение, помещиков в отчаяние, а правительство в необходимость прибегнуть к строгим мерам для восстановления нарушенного порядка»[424]424
  Семевский В. И. Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX века. Т. 2. Крестьянский вопрос в царствование императора Николая. СПб., 1888. С. 102.


[Закрыть]. Предлагаемая А. Ф. Орловым мера предусматривала переход крестьян в категорию обязанных, получение небольшой части земли в собственность, внося за другую, большую часть, плату помещику, гарантировавшую достаток законных наследников.

В январе 1850 г. договор М. Потоцкого с крестьянами был утвержден государем. По словам историка В. И. Семевского, со времени издания закона 2 апреля 1842 г. в обязанные крестьяне перешло только 24 708 душ мужского пола, принадлежавших трем аристократическим фамилиям, так вот М. Потоцкому принадлежало 15 056 душ мужского пола[425]425
  Там же. С. 103–104.


[Закрыть]. Как видим, подольский землевладелец стоял у истоков освобождения крестьян. Однако и это не изменило его опальный статус. Не помогло и принятие православия: Мечислав стал Михаилом.

Супруга Потоцкого тоже не оставляла власти без своего внимания. Н. М. Колмаков вспоминал, что, будучи недовольна установленным ей содержанием, Эмилия[426]426
  В своих воспоминаниях Н. М. Колмаков ошибочно называет супругу М. Потоцкого именем его первой жены – Дельфины.


[Закрыть] решила подать жалобу на неправильный перерасчет натуральных повинностей в денежную ренту. Решение о размере компенсации принималось при участии государя и, таким образом, при посредничестве «поклонника прекрасного пола» В. П. Буткова, она подала жалобу царю на царя! Прошение было передано в Министерство юстиции, и докладывавший и проверявший обоснованность первоначального решения Н. М. Колмаков писал, что в результате рассмотрения вопроса «царь оправдан был вполне», а графиня выпровожена из столицы[427]427
  Колмаков Н. М. Очерки и воспоминания. С. 678.


[Закрыть].

Публично демонстрируя человеколюбие, смирение, верноподданность[428]428
  По словам В. А. Шомпулева, находясь в ссылке, М. Потоцкий, «располагая громадными средствами, жил в Саратове очень скромно и позволял себе только одно удовольствие: вполне гастрономический стол», тяготясь своим положением, он, желая продемонстрировать свою преданность государю… сумел раскрыть заговор. По сути, он стал жертвой розыгрыша дворян-повес, сообщив в Санкт-Петербург о таинственном поведении трех «безукоризненных в политическом отношении» дворян, постоянно удалявшихся в отдельную комнату для карточной игры (Шомпулев В. А. Записки старого помещика. М., 2012. С. 53–54).


[Закрыть], внутреннее перерождение и очищение, М. Потоцкий продолжал искать механизмы освобождения, действуя через просителей, стимулированных денежными посулами. Управляющий Третьим отделением Л. В. Дубельт докладывал шефу жандармов, находившемуся в Палермо (8 ноября 1845 г.): «На днях приехала сюда графиня Софья Станиславовна Киселева и намерена хлопотать по делу своего брата графа Потоцкого. А между тем, как дошло до сведения III отделения, граф Потоцкий предлагал огромные суммы жене своей, чтобы она вывела его из настоящего положения»[429]429
  ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 3. Д. 3205. Л. 17.


[Закрыть].