Текст книги "Камуфлет"

Олег Айрашин
Камуфлет

© Олег Айрашин, 2017

© Анна Молодожен, верстка, 2017

© Ирина Старцева, дизайн обложки, 2017

Часть I. Парадное

Глава первая.
В начале было слово

А есть слова – по ним глаза скользят.

Стручки пустые. В них горошин нету.

Евгений Винокуров

Чужих было двое: усатый верзила и низенький плешивый пузан. В чёрных мундирах со сверкающими нагрудными знаками. Зачем, зачем я пустил их в дом?

Даже не поздоровались: сунули под нос корочки и сходу прошлись по комнатам. Но это так, ритуал соблюсти. Знали, знали собаки, где искать.

На кухне оба уставились на газовую плиту. Лысый энергично потёр ладошки:

– По долгам следует платить, верно?

Усатый хмуро жевал зубочистку. Я молчал.

– А вы просрочили. И работа не сдали, и деньги не вернули. От плиты отойдите.

Да, аванс брать не стоило. Но и в страшном сне тогда не грезилось, что рукопись не сдам. И как обидно – из-за одного слова. Не приглянулось оно, видишь ли. Типа крутой стилист, понимаешь.

А теперь в доме хозяйничают чужие. На их стороне закон, и я бессилен.

Верзила наклонил плиту; лысый извлёк заветный свёрток. Сноровисто развязал шпагат, снятые с альбома пакеты летят в угол. Пузан, осклабившись, переворачивает увесистые листы с серебряными рублёвиками.

– Чудно, чудно. А кто уверял, мол, денег нет? Ай-я-яй! Головы людям зря морочили, – он лукаво щурится. – А денежки-то – вот они.

– Это не деньги… Старинные… коллекция… личное.

– Уже нет, – усатый выплюнул зубочистку.

– Правильно, Степаныч. И что у нас тут? – лысый присел к столу. – Ну-ка, ну-ка. Ага, «крестовичок» шикарный.

Плешивый не спеша листает пластины.

– А вот и Петя Второй. Так-с, а Петя Третий почему-то отсутствует.

Эх, прибить бы гостей незваных! Двадцать лет – псу под хвост. Двум чёрным псам.

– Не по средствам, что ли? А? Иван Антоныча тоже нету. М-да. Но что имеется – пальчики оближешь!

Пузан захлопнул кляссер, взвесил в руке:

– Должно хватить.

Я молчал.

– Заканчиваем. Степаныч, за соседями сходи.

Что же делать, что делать? А если – спиной к плите – и открыть? А дыхание – затаить? Почудился газовый запах.

Господи, бред какой. Ну зачем, зачем я брал аванс?

– А может, – лысый раскрылся лукавой улыбкой, – решим вопрос на месте?

– Это как?

– Легко, дружище. Медь – вам, серебро – нам. А? – он прямо лучится радостью. – Как говорится, бабе – цветы, дитям – мороженое. И ваш долг списывается. Идёт?

Ага, откатит он десяток монет издателю – и всё уладится? За дурака держит.

Хлопнула входная дверь – вернулся усатый. Один, без соседей.

– Вы, я вижу, против? – лысый печально вздохнул, внезапно раздался страшный, нечеловеческий вопль – и меня сбили с ног.

Вскочил, но тут же сверху обрушился пол, почему-то асфальтовый.

И незнакомый мужик в очках:

– Ну ты как, в порядке? Встанешь сам-то? Что же ты, на красный-то, а?

С трудом поднялся и… враз очутился на улице. Вот оно что! Визжали, оказалось, тормоза белой «Тойоты», она же и опрокинула меня наземь. А лысый и усатый, стало быть, исчезли.

– Может, в больницу тебя, а?

– Вот ещё! – переступил с ноги на ногу; правое колено резануло.

– Кровь на щеке, вон.

– Ерунда, – промокнул жгущую ссадину платком. – Слушай, не бери в голову, всё нормально.

– Точно?

– Езжай дальше, из-за нас машины стоят. Ехай уже, давай.

И к чему был этот сон наяву? Хотя понятно: печали и тревоги достали вконец.

* * *

До чего отвратительное слово – казённое, сухое до трухлявости: профилактика. Но заменить-то нечем. А без слова – никак. Издательство требует рукопись, а проходная идея повисла. Вроде простая мысль: лучше заранее подстелить соломки, чем ждать, пока жареный петух клюнет. Но как выразить одним термином?

Будучи прилежным ремесленником, я запрещал себе затёртые словечки. Предо мною возвышался пример – строки Ахматовой из знаменитого цикла «Ветер войны»:

Птицы смерти в зените стоят.

Кто идет… Ленинград?

Почти каждый поэт, не мудрствуя лукаво, вместо многоточия вставил бы: защищать.

Но не Ахматова. Ибо «защищать» – б/у. И она таки нашла замену:

Птицы смерти в зените стоят

Кто идет выручать Ленинград?

Не слабо?

А вот с долбаной профилактикой – не получается. И ведь верный ответ имеется. Но почему словари-то молчат? Господи, из-за одного мутного слова все планы рушатся! Проклятущая профилактика чуть не в каждой главе колом встаёт. Да ещё аванс этот чёртов.

Чёрта с два! Совсем не в слове закорючка-то. Да, слово имеет значение – но как примета. Вот отыщу истинное – и книга выйдет полновесной. В конце концов, можно выехать на спецсредствах Академии. Нет, костыли для разума – не уважаю. Конечно, комплекс; но у кого их нет?

Кстати, об Академии: давно не заглядывал. И ведь сказывается: тает вера, тает. Да, странные дела… Год пропустишь – и уже сомнения: а существует ли она, Академия-то? Или так, морок едва уловимый?

Вовремя подвернулась эта командировка в столицу. Очень вовремя.

Глава вторая.
Лубянка

Пословица звучит витиевато:

Не восхищайся прошлогодним небом,

Не возвращайся – где был рай когда-то,

И брось дурить – иди туда, где не был.

Владимир Высоцкий, «Цунами»

Неужто удар «Тойотой» способен мозги прочистить? Будто глаза открываются: вот-вот гнетущая задача разрешится. Откуда предчувствие? Да не раз бывало: думаешь о нерешённом – и внутри возникает музыка. И вослед – катарсис. Сейчас звучит Брамс, Третья симфония. И часть тоже третья – аллегретто.

Итак, поднимаюсь по Театральному проезду к Лубянке. Светит нежаркое августовское солнце, внутри волнами качаются нежные звуки скрипок.

Обожаю Третью Брамса, не всю, а именно аллегретто. И вот сейчас поёт внутри. Решение рядом!

На Лубянке не был лет двадцать. Надо же, пустота в центре площади: раньше возвышался памятник Дзержинскому. А теперь только клумба.

И ничего не сохранилось? А что за скверик в начале Новой площади? Какой-то стенд…

«За годы террора в Москве по ложным политическим обвинениям были расстреляны 40 тысяч человек…»

Господи, целый городок. И не в далёкой Сибири, а прямо в столице. Куда же трупы-то девали? А, вот. Сначала хоронили на кладбище Яузской больницы, затем на Ваганьковском. Потом стали сжигать. Но Донской крематорий – далеко не Освенцим, и с 1937-го снова закапывали (слово хоронить здесь неуместно) на двух секретных полигонах НКВД. Ну, страна!

Присесть бы куда; а, вот – две лавчонки. Даже не лавочки, а железные остовы, покрытые кузбасс-лаком. Сиденья отсутствуют. Ну да, поставь настоящие скамейки – тут же окурков набросают. А так – не рассидишься.

Опустился на правую. Во-от он – Самый Высокий Дом: «Отсюда всю Колыму видать», говаривали в прежние времена. Девять этажей, верхние глухие; гордый шпиль, часы с чёрными стрелками.

Что-то поменялось, случилось важное. Вот он! Я узнал его, узнал сразу. Но откуда же появился? Да ведь ясно же: о т т у д а. Столь ослепительно белая шевелюра могла быть только у одного человека. Яркие, как снег, волосы, плюс Дом – таких совпадений не бывает. Точно, он. Белый.

Он собирался нырнуть в подземный переход. Я чуть не закричал – через всю площадь. Куда пропал? А, зашёл в книжный, «Библио-Глобус». Можно не спешить, никуда мой знакомец теперь не денется.

Белый был из той жизни. Насыщенной страстями, голодной и счастливой. Где чуть не все девчонки были восхитительны и желанны. Рубль был деньгами, а доллар – преступной мечтой. Где обычный обед – три пончика-два чая; а три пива-два гарнира – обед воскресный. Та жизнь длилась долгие четыре года и вместила едва ли не большую часть моего века.

Встретиться с Белым хотелось давно. Не потому, что мы были друзьями: именно с ним, Белым, были связаны яркие моменты той жизни. Смотри-ка, ни разу не произнес: Толя, Толя Ратников. Тогда мы не звали друг друга по именам.

Интересно, а меня он узнает?

Но вот Белый вышел из книжного. Куда же теперь? Впереди лишь небольшие магазинчики. Так, открыл дверь…

Ага, он же увлекался холодным оружием: штыки, кинжалы, сабли. А здесь торгуют золингеновскими ножами. Подождём.

Десятки лет ту жизнь почти не вспоминал. Но стоило увидеть однокашника – картина проявилась.

* * *

А что вытворял Белый с финским ножом! Атрейский способ он демонстрировал по выходным, когда почти все обитатели сваливали из общаги. Кроме нас двоих обычно оставались Корчём, Шплинт и Тилибом. Выйдя в длинный коридор, на всякий случай стучали в ближайшие комнаты.

Изюминка заключалась в технике метания. Не только рабочая рука – всё тело в миг броска напоминало змею, а ещё больше – кнут. Роль кнутовища играли ноги, до бедер, а корпус и рука набирали разгон по возрастающей.

– Теоретически, – изрекал Белый, – скорость может быть и звуковая. Лимитирует прочность руки. А реально – двести метров в секунду.

Кто-то спросил: можно ли увернуться?

Белый улыбнулся:

– Ребята, шансик один-единственный. Следите за его бёдрами. Нужно уловить начало разгона. Если противник в плохой форме или небрежничает, надежда есть. Такая вот ситуёвина.

Проверять на себе решался лишь Корчём.

Итак, собравшись в коридоре, стучали в двери: не выскочил бы кто под нож. Корчём облачался в доспехи; на область сердца, поверх самодельного бронежилета привязывали пару конспектов – чтобы не портить броник.

Белый отходил на двадцать футов (шесть метров), вынимал сталь из ножен; вращение бёдрами повторял всё быстрее. Но то была лишь примерка.

Потом Белый, странно усмехаясь, убирал финарь обратно; на свет появлялся другой, с тупым концом. Мгновенный толчок бёдрами, тело сжимается в плотный комок мышц, хлёсткий взмах рукой и – страшный, пронзительный крик:

…и – й – Я!!!

Короткий свист рассекаемого воздуха.

Заканчивалось всегда одинаково. Чудовищный удар сшибал Корчёма с ног. Бедолага медленно поднимался; шатаясь, как пьяный, тряс головой, орал отнюдь не благим матом: это неправильно, так не должно быть, мешают доспехи (плохому танцору…). И всегда нож торчал из центра конспекта.

А что так не должно быть – мы давно сообразили, в чём дело. Простоватый Корчём не мог дотумкать: Белый тоже следит за его бёдрами и заранее знает, в какую сторону тот бросится. Но наш недоумок не пытался финтить или скрывать намерения.

Теперь думаю: от настоящего финна и кевлар бы не спас. Разве что новейший бронежилет с насыпными пластинами на основе микросфер из нитрида бора. Но тогда и о кевларе-то слыхом не слыхивали.

А позже Белый потряс нас иначе. Объявил между делом, что мечтает о Высшей школе КГБ, чтобы в разведку.

Смелое заявление. В те времена «Семнадцать мгновений весны» ещё не вышли на экран; зато каждый третий анекдот был про товарища майора, да и аббревиатура КГБ прочно связывалась со словом сексот, или стукач.

Но насчёт Белого сомнений не возникло, мы просто приняли к сведению. И никаких шуточек типа: «А кто у нас работает в органах, но не гинеколог?»

В конце концов Белый добился своего и потом, по слухам, ему довелось послужить нелегалом где-то на Западе. А вернувшись, определился на Лубянку.

Выйдя из магазина, Белый двинулся вперёд, даже не оглянувшись. Тоже мне, чекист. Ладно, хватит в догонялки играть.

– Белый!

Реакция ещё та: полсекунды на разворот, секунда, чтобы узнать, и – прежняя ослепительная улыбка. Вспомнилось, с огромным радиусом поражения особей женского пола.

Итак, секунда – и:

– Костя?

Назвал, как прежде!

Конечно, хлопки по спине, взаимное лицезрение.

Волнистые и не просто белые – сверкающие белизной волосы. Контраст между широкими плечами и узкими бёдрами; классический перевернутый треугольник – куда там нынешним бегемотистым качкам. Во всём облике – энергия и молодость.

По-прежнему напоминает закрученную туго пружину, всегда готовую развернуться. Сидящий как влитой серый костюм из тонкой шерсти, белая сорочка, синеватый галстук – а вот таким я Белого не видел. Красавец.

А дальше пошло нестандартно. Никаких там: «Надо бы посидеть»; «Да, конечно… Так, сегодня занят, позвоню завтра, встретимся обязательно».

– Вот что, Костя, давай-ка отметим встречу, – как решённое дело.

– Само собой. А ты в Москве как? Живёшь или проездом?

– Живу, живу. У меня тут две квартиры, так что сразу ко мне.

– Две квартиры в Москве? Понимаю. Одна кооперативная, другая конспиративная.

Он расхохотался.

– Нет уж, Белый, давай-ка лучше ко мне, в гостиницу. Сам подумай, как мне потом возвращаться? Если мы хорошо посидим? Ваши жадные менты на каждом углу будут интересоваться моей персоной.

– У меня заночуешь, без проблем. Или такси вызовем.

– Извини, люблю ночевать на своём месте. Поехали?

– Ладно, уговорил. На метро, что ли?

В подземке не повезло: сразу попали в плотную толпу. Но Белый словно и не замечал преграды. Он ввинчивался в людские потоки, легко, как навазелиненный, проскальзывая вперёд. И что интересно: никаких толчков локтями и прочего хамства.

Потом спрошу, как удаётся. Ах, не зря во мне звучал Брамс, не зря!

Это ж надо, поговорю с настоящим шпионом, пусть и бывшим, узнаю секреты из первых рук. Мало ли что пишут в романах да в кино крутят.

Выйдя из метро, сходу зашли в гастроном. Однако и тут случилась очередь. В ожидании поглядывали друг на друга, и зуд мой усиливался.

Нелегал – это не хухры-мухры. Тайные встречи с агентами, уход от преследования, явки и пароли. Шикарные женщины и охренительные машины. Фотоаппарат, замаскированный в галстуке, стреляющая авторучка…

…Хочешь проверить, нет ли за тобой слежки – включи левый поворот, а сам поверни направо.

…Хорошо отрываться у железнодорожного полотна.

– Как я вас узнаю?

– Под мышкой я буду держать мотороллер «Тула».

– Спички есть?

– Отсырели.

– Здесь посылают ракеты на Марс?

– …Костя, Костя?

– А?

– Что берём? Давай «Бостон»? Питерская штучка, мягкая.

Ага, мы теперь обожаем питерское.

– Давай лучше «Гостиный двор – хлебную». Тмином пахнет, сама пьётся, без закуски. И тоже, кстати, питерская.

Он хмыкнул. В итоге взяли ноль-пять «Бостона» и ноль-семь «Гостиного Двора». И закуски, попроще. Так захотелось, попроще.

Глава третья.
Весёленький вечер

Три дела, однажды начавши, трудно кончить:

а) вкушать хорошую пищу;

б) беседовать с возвратившимся из похода другом;

в) чесать, где чешется.

Козьма Прутков

Начали мы с «Бостона». Я потянулся за гостиничными рюмашками, но Белый посмотрел с укоризной. Нашлась пара гранёных стаканов, под звон и выпили за встречу.

Хороша водочка! Чёрный хлебушек пахнет одуряюще. Сверху огурчик порежем, бутерброд называется. Колбаса, колбаса, я тебя сейчас сожру.

И не терпелось, ох не терпелось. Слаб человек. Но это же Белый, живой Штирлиц! Нет, ну как это? В чужой стране, с поддельными документами. А попадёшься? Хана, у нелегалов нет дипломатического прикрытия. Не вышлют, а в тюрьму, и срок астрономический. А прежде того – пытки.

Вспомнили наших ребят; говорил больше я. Не то, не то. Похоже, он догадался, кивнул: дескать, давай уже.

– Белый, скажи прямо: страшно? Если что, мучили бы, да и срок за шпионаж ого-го.

– Да брось. Конечно, провал – дерьмово. Но не смертельно. Пытки, говоришь? Нет, коллег из России в нормальных странах не терзают. Не война всё-таки.

– А как же…

– Полиграф. И психотропные средства.

– Тоже мало хорошего.

– Ну, «сыворотка правды» – в особых случаях, когда информация дороже мозга. Но по тюрьмам не гниют наши, обмениваемся. Ихним-то Джеймсам Бондам тоже в камерах париться неохота. Так что ампулу с ядом в зуб не прячем, – он достал пачку «Парламента». – Ну, а ты чем живешь, Костя?

– Тоже вот на государство служу, надзор по атомным делам. Преподаю немножко. Ещё книжки начал писать. Тут ниша свободная оказалась, популярная экология; грех мимо пройти.

– Получается?

– Есть такое дело.

– И? Небось купаешься, в «зелёных» -то?

– Куда там, честным трудом заработать проще. Вся попа в мыле, а деньги не идут, а уходят. Чтобы книгу издать, участок дачный продали.

Белый встал и шутливо-торжественно пожал руку.

– А семья бартер одобрила? Землю – на книгу? Кстати, у тебя семья?..

– Дети взрослые. А жена затею поддержала, в расчёте на перспективу.

– Знаешь, если я женюсь (эх, Белый, Белый! Это когда же?), то на такой женщине. Слушай, познакомишь со своей женой?

Ага, «познакомь с женой»: вспомнилась его голливудская улыбка. Щаз.

– Что ж… будете у нас на Колыме – милости просим.

Белый заржал. Боже, как легко я купился!

– Ну, давай. Между первой и второй – перерывчик небольшой. За перспективу.

Только собрался спросить, отчего проваливаются разведчики – не успел.

– Костя, а живешь где? Судя по гостинице и «У нас на Колыме», не здесь. Тут курить можно? – Белый достал зажигалку – блеснувшую холодным хромом «Зиппо».

Я подставил блюдце.

– Как распределился, застрял в городишке под Свердловском. Из тех, что на карте не было.

– И как там? – он щёлкнул зажигалкой.

Тут меня и прорвало.

– Подъезды, Белый. Понимаешь, подъезды. Помнишь, после пивка мы ходили отлить? Куда, если сказать культурно?

– До ветра?

– Точно. А у нас – наоборот, с улицы заходят в подъезд. От ветра. Не странно тебе? Так и до «Твин Пикса» недалеко.

– При чём тут «сладкая парочка»? – отшутился он. – В столице ведь тоже русским духом попахивает. Я думал – свои, дорогие москвичи. Но ты посеял семена сомнений, – он выпустил тройку дымных колечек. – Ладно, разберёмся. Операцию начинаем завтра. Кодовое название – «Туалет типа подъезд». Ну, за культуру!

Взглянув на столешницу, невольно усмехнулся. Последние годы меня, стареющего зануду, раздражали всякого рода неопрятности. Да и запаха табачного дыма, как бросивший курить, терпеть не мог. Но сейчас…

– Белый, сигареткой угостишь?

– Ты вроде некурящий?

– Тут закуришь.

Он щёлкнул хромированным чудом, я вдохнул щемящий дымок, выпустил через нос.

Что же хотел спросить? А, вот.

– Слушай, ты в метро так лихо сквозь толпу просачивался. А я, как ни толкался – не поспевал. Скажи секрет.

– О, заметил? А вспомни: когда пробивался, внимание обращал на кого?

– На ближайших, конечно, кто мешал сильнее.

– Вот именно. Но неправильно. По уму-то действовать надо с упреждением.

УПРЕЖДЕНИЕ!

Оно!

То самое – на замену профилактике.

Упреждение! Шикарное слово! Мощное, мужественное, даже военное.

А вдруг позабуду? Но не записывать же: не так поймёт.

– …с упреждением. Смотреть на три-четыре персоны вперёд, получаешь двойной эффект. Ты видишь, где впереди просветы. И главное – заторы, куда не надо. И люди, люди не противятся: ведь ты к цели рвёшься, а не силой меряешься.

Точно! Двойной эффект. Эх, записать бы!

– Понимаешь, Костя. Наша беда в чём? Дальше своей жопы не смотрим, большую картину не видим. А ведь это и отличает нас от животных. У собак и кошек разум-то имеется, но короткий, как у детей. И как у многих наших сограждан. Посмотри хотя бы, что русские делают с валютой. Доллар падает – идут в обменники сдаваться. А почему?

– И почему?

– Психологически не терпят снижения. Думают, курс и дальше будет снижаться. А если баксы дорожают – закупаются под завязку. Хотя ежу понятно: с большой высоты зелёный всё равно свалится: деревья не растут до неба. Везде в мире покупают, когда дёшево, а продают, когда дорого. Только не у нас.

Точно, не могут бумажки дорожать вечно. Продам-ка всю зелень к едреней фене. И про жопу хорошо сказал. Записать надо, записать.

– Нужно смотреть вперёд! – разошёлся Белый. – Через два года что-то потеряет вес? Значит, оно уже не играет роли. А лучше планировать на пятилетку.

Верно, и запомнить легко. Книжка такая была у Чуковского: «От двух до пяти».

Похоже, Белый нашёл во мне благодарного слушателя; вряд ли на службе он мог бы так выговориться.

– Скажешь, я народ не уважаю? Да наши олигархи ничуть не лучше, никак не уразумеют, что деньги – ещё не всё. Возьми хоть Вексельберга: носится со своими яйцами Фаберже. Такие миллионы – это ж сколько беспризорных ребят можно пристроить в человеческие условия! Мы-то с тобой это понимаем, а дяди эти – они в тисках коротких желаний.

В тисках коротких желаний! Круто, хоть на диктофон пиши. Но копить больше нельзя, так и голова может лопнуть.

– Отлучусь на минутку.

В туалете, он же ванная, закрылся на задвижку. При себе карандаш, тупой, не сломается, и кусок плотной бумаги. Лучше тупой карандаш, чем острый ум.

Анекдот вспомнился. Сидят мужики в сортире, через стенку:

– У тебя бумага есть?

– Не-а. Только карандаш.

Сейчас для памяти набросаем, и чем короче, тем лучше.

Сперва главное: УПРЕЖДЕНИЕ.

А дальше? Да, провалы агентов, спросить. Так и запишу: «Провалы -?».

Ещё? Смотреть на перспективу, точно: «2-5 лет». А, метро – через толпу, двойной эффект: «метро х 2». И там было смачное выражение, ага, дальше жопы не видим; так и запишем: «жопа». А ещё? Доллар будет падать: «продать все $». И, ага, Вексельберг, в тисках коротких желаний: «фаберже», «тиски».

Уместилось на одной страничке.

Обратка чистая, хорошо. А то записная книжка в пиджаке осталась, в комнате.

Добыча стреножена; попалась, милая, теперь не ускакаешь.

В голове, освободившейся от груза, просветлело.

Так, интересно получается. Сидим больше часа. При этом про меня он узнал много чего, а я-то о нём? А вдруг это правда? Что у нынешних рыцарей плаща и кинжала на уме одна карьера? Может, и Белый скурвился? Потрошит меня, а я-то, наивный дурак, душу изливаю.

Стоп, ты что, охренел? Сам же пригласил, это же Белый! Но против фактов не попрёшь. Да, мне скармливают дельные мысли и метафоры, но о себе-то молчок. Нехорошо получается. Контрольный вопрос надо, вот что.

Ого, «Бостон» уже на исходе.

– С облегчением! Народ готов разврат продолжить?

– А как же. Послушай, Белый, а как ты служил там с особой приметой? – я огладил волосы. – Парик носил, стрижка наголо или красился, как Киса Воробьянинов?

– На себе не показывай, Костя. Ладно, открою тайну: меня посылали туда, где все такие же, – теперь он пригладил белоснежную шевелюру.

Не понял. Но Белый уже со стаканом:

– Слушай, угадай с трёх раз. Что сильней меня удивило, когда вернулся? Не в Союз, а в нынешнюю Россию?

– А долго ты был в отлучке?

– Восемь лет.

– Доллары, что теперь продаются свободно?

– Ответ неверный.

– Преступность, коррупция? Да, Белый?

– Обычное дело.

– Сдаюсь.

– Пиво.

– Не понял. Сортов много?

– Не, как его пьют. Из бутылок, из горлышка. Ты что, не помнишь?

Точно, блин! Как трудно было найти пиво. Но уж если достали бутылочное, нужны стаканы, каждому свой. Из горла нельзя: будешь алкаш, ханыга. Чмо, сейчас бы сказали.

Добыть стакашки – целая наука. Одноразовых не было, зато стеклянные водились в автоматах с газировкой. Если кто опережал – тару арендовали в буфете («Нам четыре чая, без сахара»).

А бочковое… Именно Белый научил приколу. Опустевшую кружку, прихватив сверху, крутануть на столе – чтоб вертелась долго-долго. И пока крутится – дойти до буфета (не добежать – дойти!), деньги – товар, с полной вернуться шагом…

– Костя, ты что, забыл?

– Обижаешь, начальник. Да, ты прав. Из горла нехорошо. Неприлично, негигиенично и несимпатично. Как из соски младенец.

– Если не хуже, – заржали мы одновременно. – Ну, давай твой «Гостиный Двор». За догадливость!

– А как думаешь, почему нынче пацаны пьют из горла? Зачем по-плебейски, стаканов-то полно?

А и правда? Есть вековые традиции. Да и специалисты утверждают: из толстого стекла вкусовые ощущения богаче. Кружка, в крайнем случае гранёный стакан.

– Теряюсь в догадках.

– Реклама. Крутые парни – из бутылок. Картинку крутят по ящику, ещё и ещё. Зачем? А хитрющие дяди сообразили: из горлышка выпьют больше. Высосут, не отходя ларька. Вкуса толком не почувствуют – и захотят ещё добавить. А далеко идти не надо.

Так просто!

– Ничего, – продолжил Белый. – Этому бардаку скоро конец. Сейчас продвигаем один проект…

Проект? Ну-ну. Ребята, у вас получится, как всегда.

– Расслабься, Костя, времена грубого управления прошли. Имеем кое-что получше, – он помолчал. – Если приучить из бутылок легко, то… то что?

– То что?

– Можно настроить и на пользу. Методика отработана, только меняй знак. Ну и чего ты лыбишься?

– Да так. Эсэсэр вспомнил. Вместе с капээсэс.

– Забудь. Топорная работа, забили на поперечный характер русского народа. Ты посмотри на силу телевизора. Впереди американцы, возьми хоть Шварцеге… Шварге… тьфу ты. Ну, Шварца. Разве Терминатор существует реально? Нет. Но есть, – он закатил глаза к потолку, – волшебная сила искусства. Покрутили крутой фильм, да не раз – и всё. В Терминатора верят больше, чем в губернатора. Что-то на поэзию потянуло. Плесни-ка по этому поводу.

– Ну, за искусство!

Хорошо идёт, родная. Ещё бутербродиков сотворим. В голове звенят иронично-задорные ритмы из «Высокого блондина». Композитора забыл; помню, молдавская фамилия.

– Да, хорошо пошла, – Белый прожевал огурец и уставился на меня. – Так мы о чём?

– Американцы. Телевизор. Терминатор. Губернатор. Поэзия. Искусство. Хорошо пошла.

– Молодец, – он хмыкнул, – отслеживаешь. Несмотря на, – он постучал ногтем по бутылке, – и даже вопреки. Смотри, что америкосы ещё удумали. У них ведь толстяков много. Чем в любой стране, вместе взятой.

– Да уж.

– А полному двигаться трудно, попа мешает. Столько лет ихние правители призывали граждан пошевеливаться, а результат нулевой. Пока не сообразили…

– Что?

– Шварца подключить. Поговорил он с народом, и сегодня в штатовских фитнес-клубах уже сорок миллионов. Костя, ты понял? Захочешь, толпами на физкультуру, пожелаешь – миллионы из горла сосут. Такая вот ситуёвина.

– Да ладно, у нас это не сработает. Не, на пиво-то всей страной. А так – нет. В России признают авторитет, если это дубовая сила.

– Правильно, психология рабская. И тогда задача облегчается.

– В смысле?

– Феномен жёлтой обезьяны. Ты в курсе?

– Как-то смутно.

– Знаешь, как заставить человека думать о жёлтой обезьяне? Надо сказать: не думай о жёлтой обезьяне. И выходит, с человеком можно сделать что угодно. Уже делается.

Обалдеть! Мы с Белым пьём водку и обсуждаем феномен жёлтой обезьяны.

Не узнаю бывшего однокашника. Ах да, он теперь вона где служит; использует чужие мозги и навыки. Точно, как и с атрейским способом.

Хоть ясно, откуда черпает. А то уж начал подозревать… Хотя нет. Тогда бы в Академии встретились, хоть раз. Но ведь он в Москве недавно. А может, первый сектор? А чего гадать, проверим потом.

Что-то я хотел спросить…

Незаметно заглянул в шпаргалку: «Провалы -?». Ах, да.

– Белый, да чёрт с ней, с обезьяной. Лучше объясни-ка, почему наши за бугром прокалываются? Серьёзно же готовят?

– Ну да. Только против лома нет приёма. Сдают наших, Костя, свои же сдают. Раньше как бы из любви к свободе, а сегодня – к деньгам, – он сжал кулаки.

– Слушай, я ещё стрельну сигаретку?

– Бери, чего спрашиваешь.

– Благодарствую. Ну, а другие причины?

Он улыбнулся.

– Видишь ли, у каждого человека есть ахиллесова пята. Главное-то закладывается в детстве. Позволишь слабинке перевесить – и всё. Я не говорю о вещах, которые легко отслеживать, ну, там, вилку держать в левой руке.

– А огурец – в правой.

– Ага. Или взять, к примеру, манеру стряхивать пепел. Вот как ты это делаешь?

– Как все, в смысле, как всегда, – сбил пепел с сигареты, постучав по ней указательным пальцем.

– Именно, как всегда. Но не как все, на Западе так не делают. Знаешь, сколько я переучивался, чтобы по-ихнему? – он коснулся концом сигареты края блюдца – пепел отделился.

– Видишь, у меня уже на автомате.

– А ещё?

– Не матюкнуться по-русски, когда перепьёшь, да много чего.

Он достал авторучку, открыл записную книжку на чистой странице.

– Представь, ты в Америке, на задании. Напиши-ка сегодняшнюю дату.

Не, на это нас не купишь. Знамо дело, сначала пишут месяц, за ним день:

2006 /8/17

– Ты арестован! – он сделал свирепое лицо.

– Но на чём…

– Вопросы здесь задаю я! Где вы зарыли парашют? Будем запираться или сознаваться? – он сделал вид, что прижигает сигаретой мою руку.

– И где же я дал маху?

– Костя, ты споткнулся о крошечную чёрточку.

– ?

– Перечеркнул семёрку горизонтальной полочкой, так делают лишь русские. Конец тебе. А ну, быстро: имена, пароли, явки! В глаза смотреть! На кого работаешь?! – он жахнул ладонью по столу.

Ну, блин. Век живи…

– Давай, Белый, выпьем, чтоб наши не попадались.

Надо бы спросить и про ихних шпионов.

– Понимаешь, Костя. Нельзя контролировать сознание постоянно, рано или поздно что-то выплывет. Больше скажу, сегодня мысли людей – не их собственные.

– ?

– Вспомни, как нас учили классики: бытие определяет сознание.

– А разве не так?

– Нынче по-другому, через экран. Понимаешь?

Пока я смекнул одно: меня ловко отвлекли от интереснейшей темы. От провалов разведчиков – опять на философскую муть. Не лучшая тема для разговора за бутылкой.

– От чего раньше уклад мыслей зависел? От семьи, друзей, улицы, от важных для нас людей, – Белый говорил медленно, и такой темп завораживал. – А сейчас бал правит авторитет по имени Телевизор. У молодых – Интернет. На экране вовсе не жизнь – но производная от бытия. А сознание – вторая производная, зависит, чем нас пичкают. Понимаешь: вторая производная. Вторая производная.

Белый ждёт ответа. Но вопроса-то не было. И снова показалось… Ладно, проверим. Аккуратно, чтобы комар носа не подточил.

– Белый, ты прав. На двести процентов. Да, истинная информация дороже пережёванной. Но настоящую-то получить непросто. Удаётся разве что профи: журналистам да разведчикам. Но они улетают. Кто из газеты или с канала, а кто, – тут я произнес условную фразу, – в грунт, на минус полтора.

Теперь – выдержка. Ноль. Один. Два. Три. Не отозвался. Не из наших. Жаль… Можно расслабиться. Стоп, рано ещё. Он должен забыть ту фразу.

– Белый, а вот скажи: как уходить от вооружённого преследования? Я слышал, от метра до двух – дистанция смерти, – кажется, теперь мне удалось ловко сменить тему.

– Уходить? Быстро.

Я хихикнул.

– Ценю твой юмор. Но представь: оружия нет, приёмами не владеешь, а у противника пистолет. А не убежишь – хана. Может, новые наработки появились? Или безнадёга, как тогда против атрейского способа?

Белый расцвел. Но главное, выпустил из памяти ту фразу.

– Костя, нужны детали для новой книги?

– Ну, блин. Ты опасный человек, мысли читаешь.

– Тогда слушай. Шанс появляется при дистанции три метра и более. И коль терять нечего…

– Но как именно, делать-то что? Я правильно понимаю, надо петлять зигзагами?

Он хохотнул:

– Вот-вот, хорошо сказал. Зигзагами, да ещё петлять. Круто. А главное, убегай в левую сторону. Но в Израиле всегда уходи вправо.

– Да ну? Так ближе до канадской границы? Издеваешься?

Он снова рассмеялся:

– Ни в коем разе. Психология стрелка – вот секрет. На Западе пишут слева направо, привычка сидит в подкорке. А раз ты уходишь влево, врагу придётся вести ствол и целиться как бы против почерка. Поперёк желания.

Ах, чёрт! И фразочка сильная: поперёк желания.