Текст книги "Герой поневоле"

Глава 7. Павлик на тропе войны

Павлик вернулся в тело и обнаружил себя за гаражом, сидящим с учебником химии на перевернутом ведре, а в учебнике было то, чего ему не хватало с утра: две записки от Павла взрослого, одна с перечислением значимых событий, а на другой – обращение к Павлику.

Сердце заколотилось. Почти как в фильме «Назад в будущее»! Тут были перечислены некоторые события, на которых можно было сыграть: валюта, футбольные матчи с неточными датами, снижение и рост цены на землю, какие-то биткоины. Павлик представил, как уговаривает маму потратить двести накопленных долларов не на телевизор, а на участок у моря.

Обращение было написано его почерком, только более крупным и размашистым:

«Если ты думаешь, что будет легко, то ошибаешься. Я-ты уже совершили действия, от которых реальность начала меняться. Возможно, теперь некоторые указанные события не случатся, или результат их будет иным. Так что все равно придется работать над собой.

Я тебе не враг. Как можно быть врагом самому себе? Ты и так займешься собой и похудеешь – но следующим летом. Пойдешь на единоборства – но в девятнадцать лет. Женишься на Леночке, но в двадцать три, после военной академии, и она тебя предаст, но этого можно избежать. Как и мечтал, ты станешь писателем и издашь несколько книг, но они канут в лету, потому что время будет уже не то, тебе нужно стартовать как писатель лет на десять раньше. Готовься, дружище, предстоит большая, но очень интересная работа.

Что нужно сделать:

Перестать жрать сладкое и мучное.

Записаться на каратэ.

Не бояться озвучивать то, что тебе не нравится, и то, чего тебе хотелось бы.

Постараться увидеть в каждом, даже в Писе, что-то хорошее, посочувствовать, попытаться понять – так проще будет договориться, тебе незачем со всеми воевать.

Учить уроки, я тебе показал, насколько это несложно. Ты мог бы быть отличником, если бы немножко постарался, у тебя ж есть интеллект, есть способности, а ты зачем-то сливаешься с серой массой. Пора становиться собой настоящим. Ты настолько особенный, что вызвал контролеров! Ты ж всегда мечтал быть значимым, особенным. Не профукай возможность, а я тебе помогу».

Последнее воодушевило Павлика, у него прям крылья расправились и сила начала циркулировать по телу. В десять лет он мечтал быть Маклаудом, джедаем – кем-нибудь особенным. И вот он стал таким, правда, пока непонятно, в чем его сила.

Павел просит не ударить в грязь лицом, и он сделает все, что нужно. Он сможет. И та реальность доказала это. Будущее всегда казалось ему черным и безвыходным. Зачем учиться, если все равно знания не нужны, нужны бандиты и проститутки? А теперь он знает, что это временно, все наладится. Правда, через тридцать лет все умрут… А может, теперь не умрут, и он здесь, чтоб не допустить этого.

А может, и не все. Он знает, что наступит ледниковый период, и подготовится, станет новым Ноем, устроит базу на каком-нибудь острове. Или в космос улетит. Правда, прежде надо разбогатеть…

Он ходил вокруг гаража, сжимал кулаки, и фантазии его, которые раньше трепыхались головастиками в пересыхающей луже, летели все дальше и дальше.

Павлик расправил клетчатый лист, еще раз перечитал написанное, вспомнил мысли Павла, которые стали срастаться с его собственными, и решительно направился домой, распахнул дверь, готовый засесть за уроки, чтоб доказать самому себе, что он не тупой…

Но столкнулся с разъяренной бабушкой, бормочущей на кухне:

– От же паскудник. Ничего делать не хочет, лодырь поганый. Только обстируй его! А теперь шо учудил, а? Вот возьму топор, вот погоню… Гараж начал – бросил, сарай начал – бросил…

Обернувшись на скрип петель, она прожгла Павлика взглядом.

– Папка пришел, вещи собирает. И слава богу, давно бы так!

Павлика будто кипятком окатило. Это ведь он надоумил отца съехать! Надоумил получать участок и строить дом. Если Павел больше не придет – как он построит дом, у него доступ не ко всем навыкам себя-взрослого. Или ко всем? Взрослый думал, что у папки воля слабая, и его нужно направить. Но Павлик-то не сможет! И не знает, как писать заявление!

Что теперь будет?! Ощущение было, будто он вытащил кирпич из фундамента, все строение пошатнулось и вот-вот обрушится на него.

Втянув голову в плечи, Павлик вошел в зал, где на диване сидела рыдающая мама, с тоской смотрела на отца, набивающего дорожную сумку своими вещами. Папка глянул на Павлика, подмигнул и показал ему «класс». Он выглядел не несчастным – воодушевленным. Хотелось под землю провалиться от страха, но Павлик пересилил себя, улыбнулся незаметно от мамы и отзеркалил жест. Схватил тетради, учебник геометрии и рванул за гараж – работать в такой обстановке было невозможно.

Бабушка так увлеклась ненавистью к отцу, что не попыталась поймать и накормить внука. Павлик улегся на подстилку, брошенную на траву, открыл заданную тему, попытался вникнуть, зевнул,  замотивировался, прочитав послание из будущего, и заставил себя вгрызться в гранит науки. Правда, решение далось не так легко, как Павлу, однако Павлик победил! Решил не только простую, но и сложнейшую задачу!

Безумно гордый собой, побежал домой, дома рука сама потянулась к пирожку, он отгрыз половину, но вспомнил, что пообещал взять себя в руки и помочь Павлу все изменить, вернул пирожок в тарелку, пусть и жрать хотелось неимоверно. Не есть – именно жрать, глотать не жуя, хлебать холодный суп прямо из кастрюли.

Но он обещал себе! Он должен стать сильным! И он сделает так, чтоб одноклассники уважали его, а не потешались над ним, как над тем слоненком.

Спать он лег голодным.

А утром пришел друг Валька – весь разодетый, в модном спортивном костюме с полосками, при барсетке, и Павлик вспомнил, что обещал другу поехать с ним в город за кассетой. Потом они должны были смотреть у него дома по видику интереснейший фильм про динозавров «Парк юрского периода».  Но в час дня Павлик уступит бразды правления телом Павлу, встретится с отцом и поможет ему написать заявление на получение участка.

От Штурмового до города было восемь километров. Поездка казалась Павлику приключением: долго ехать, потом ходить по красивому центру, есть мороженое в кафе «Снежинка», кататься на аттракционах. Особенно ему нравился «Сюрприз», где становишься в середину огромного колеса, пристегиваешься, и оно начинает раскручиваться во всех плоскостях с огромной скоростью, и если настроение плохое или тревожит что – мгновенно выветривается из головы. Американские горки тоже ничего.

Теперь же ему придется отказаться от удовольствия и обидеть Вальку, который один ехать побоится – далеко, маршрут мало изучен. Аж завыть захотелось от досады! Прокралась малодушная мысль проигнорировать отца, сказать, что заболел или мать не отпустила, бабушка заставила собирать жука…

– Извини, но не могу. – Довольное лицо друга вытянулось. – Родители разводятся… Никак не могу. В другой раз.

На глаза парня чуть слезы не навернулись, он захлопал ресницами и пролепетал:

– Разводятся?.. Так что…

– Поезжай один. – Павлик по-взрослому хлопнул его по плечу. – Фильм посмотришь без меня, он клевый.

– А аттракционы, – продолжил канючить Валька. – «Сюрприз»…

Павлик был в полшаге от того, чтобы сорваться с ним, но вспомнил послание и уверенно проговорил:

– Увы, никак. В другой раз. Хорошо тебе отдохнуть.

Развернулся и закрыл дверь. Конечно же, Валька смертельно обидится, он несамостоятелен и попросту заблудится в городе, потому повздыхает и останется дома, а завтра перестанет здороваться и видик смотреть больше не позовет. С Валькой тоже надо что-то делать, как-то помогать ему, потому что будущее у него не самое радужное. Он не сопьется, а забьется под маменькину юбку и до старости будет бояться нос высунуть.

Павлик встрепенулся и подумал о том, что это не его мысли! Его мысли – о кассете и каруселях! Только что он подставил единственного друга и закрыл себе дорогу к видику и фильмам! Жизнь будто бы раскололи на две половины: до избиения Писа и после, причем вторая ее половина пока только вдохновляла, но не радовала. И требовала огромных трудозатрат. При одной мысли о том, что от него потребуется записаться на карате и прийти туда, к страшному тренеру, к сильным и наглым его ученикам, хотелось лечь и умереть.

Некстати… Или кстати вспомнилось, как приходилось унижаться перед Валькой, чтоб он позволил пересматривать «Терминатора», караулить, когда его родители уедут, потому что они не приветствовали Павлика в гостях, считали его не самым лучшим другом для их мальчика.

Его родители богатые, мама работала в водоканале, бабка – в огороде, отец – нигде, но несмотря на это, деньги у них не переводились. И видик был, и приставка была, и мечта Павлика – огромный аквариум. А так же безграничное презрение ко всем нищебродам. Вспомнил – и стало обидно, что Валькины родители так к нему относятся, и перестал чувствовать угрызения совести, что подвел друга – пусть подавится своим видиком. Вполне может случиться, что кассету они привезут, но родители Вальки Павлика на просмотр не пустят.

Домой идти не хотелось. После того, как взглянул на свою жизнь, на место, где он живет, глазами мудрого взрослого, Павлик ужаснулся, и осознал то, что раньше только чувствовал – находиться там тяжело. Нужно оборудовать себе рабочее место в гараже: учиться под телевизором, который никогда не затыкается, – та еще пытка.

Сегодня к привычно нервной атмосфере добавилась мамина хандра. Она ходила, как в воду опущенная, бабушка и Катька наперебой ее утешали, а Павлик подумал, что раз мать страдает, значит, для них с отцом не все потеряно, беда только, что ни у одного, ни у второй нет воли, нужен добрый взрослый типа Павла, который этих двоих направит, куда нужно. Но вместо такого взрослого есть бабушка Валя, всей душой желающая как лучше, но такое «лучше» не работает уже лет как сто.

Надев спортивки, Павлик, все еще чувствуя себя избранным, отправился на пробежку вдоль дороги в Хмельницкое, где мало кто ездит, но, преодолев километра полтора, чуть не умер, покраснел, закашлялся. Жиденько для начинающего джедая, совсем жиденько!

И вообще, как-то все слишком тяжело. Понятно, что результат будет не сразу, но…

Ты уже начал. Неужели отступишь, полезешь в свою раковину, отвернешься от того, как можешь измениться к лучшему!

Память Павла он воспринимал так, словно просмотрел фильм, но выходил на самых интересных моментах. После сюжета фильма, полного упорства, боли, преодоления трудностей, испытав торжество, радость обладания, гордость за выполненную работу, разве можно довольствоваться продавленной кроватью рядом с храпящей бабушкой, ванной комнатой, стоящей в стороне от дома, которую нужно топить, чтоб получить горячую воду?

Нет! Отдышавшись, Павлик пробежал еще двести шагов и повернул назад, немного сбавив темп.

В тринадцать ноль-ноль, как и договаривались, он стоял на остановке и ждал отца. Солнце жарило не по-апрельски, но Павлик покрывался холодным потом при мысли о том, что Павел не придет, и придется самому отдуваться, а он ума не приложит, как и что делать. Там же все взрослые! Что он им скажет?

Пронзительный свист заставил его вздрогнуть и обернуться. К остановке вразвалочку топал Агоп, сунувший руки в карманы выцветших штанов, и Гусь – два реальных деревенских пацана. Когда Павел эмигрировал, популяция подобных особей почти вымерла, отдельные  экземпляры оставались лишь в заповедниках гопников.

Павлик сразу же перестал ощущать себя джедаем, втянул голову в плечи и уставился на обидчиков, как лягушка – на ужей. Он знал, что сильнее и сметет их, если попрет буром, но страх сковывал движения, скручивал кишки в узел. Павел бы нашелся, что сказать – так сказал бы, что эти двое сразу в штаны навалили бы, а он…

– Че ты такой борзый стал, а? – спросил Агоп, остановившийся в двух шагах.

Гусь осклабился.

– Дай п… этому у…! – Он кивнул на Агопа. – Я ставку сделал, что у тебя кишка тонка.

– Эй, ты че? – возмутился Агоп и попятился.

И что на это отвечать? Павлик принялся лихорадочно перебирать варианты, отмел все, попытался представить, что бы сказал он-взрослый, и придумал вариант настолько дерзкий, что самому понравилось. Аж озвучить его захотелось, но как это прозвучит в его устах? Собравшись с духом, Павлик выпятил грудь и произнес:

– Ну дам. А мне что с того? На вас на всех «дам» не напасешься.

Лицо Гуся, похожее на мордочку хорька, вытянулось.

– Это че ты? – Он явно не понял, и Павлику пришлось повторять:

– Говорю, если дашь денег, я его побью. Просто так не буду. Лень, да и не за что.

– Ссышь? – прищурился Гусь.

И опять разум заметался, выбирая стратегию. Отнекиваться – признать его правоту. Бить Агопа – поступать несправедливо. Снова пришло дерзкое решение: Павлик шагнул вперед и без раздумий со всей дури ударил Гуся кулаком в нос, следом нанес удар коленом в живот и обратился к побледневшему Агопу:

– Паршивый у тебя… кореш.

И тут перед глазами Павлика потемнело – он понял, что вот-вот его заменит Павел, но прежде чем уступить ему место, успел прочесть текст, проступивший в черноте:

Получен коэффициент влияния: 2.

Глава 8. Плюс один

Я ненадолго ошалел, вперился в буквы и цифры, в появившиеся три желтых кнопки-кирпича с надписями. Это что же, характеристики Агопа? Я теперь могу их просматривать?

Присев на корточки рядом со скорчившимся Гусем, я положил руку ему на спину и сказал:

– Агоп уже понял, что со мной лучше дружить, теперь и ты поймешь. И еще одну вещь запомните, впечатайте себе в куриные мозги: вы оба должны подохнуть в 2006 году от передоза, на вписке… то есть в подвале. Будет это так, раньше или позже, зависит только от вас. Бывайте!

Пока говорил, я сканировал Агопа, его имя светилось уже не красным, а темно-оранжевым.

Валерий Фоменко, 13 лет.

Под ним – желтый прямоугольник с шестью секциями, нижняя подписана:

Коэффициент влияния: 0.

Остальные пустые, пятая и четвертая чуть выдвинуты, как ящики комода. Стоило мне сфокусироваться на них, и вперед подалась предпоследняя, в ней прорезался текст:

Отношение: неприязнь.

Четвертая полка гласила:

Значимость: 0.

– Почему Агоп, ты ж Валера? – задал я вопрос, который мучил меня всю жизнь, но я не осмеливался спросить, а потом стало не у кого.

Огорошенный, он ответил не сразу, и очень осторожно:

– С армяном одним спутали, потом приросло.

Я попытался выдвинуть полки с надписями, уверенный, что есть информация внутри, но не получилось. Видимо, остальные знания будут доступны позже. Появившиеся подсказки волновали меня куда больше, чем Агоп и Гусь, шипящий:

– Ах ты гнида жирная…

Я подошел к нему и занес руку для удара.

– Заткнись по-хорошему. Чтоб больше я такого не слышал.

Гусь внял, смолк и отошел в сторону, Агоп остался между нами. Над головой второго гопника возник светящийся квадрат с красным именем, возрастом и желтыми прямоугольниками.

Александр Лихолетов, 13 лет.

—

—

—

Отношение: ненависть.

Значимость: 0.

Коэффициент влияния: 0.

Два бесполезных существа, ненавидящих меня, хотя…

Имя Агопа уже высвечивалось желтым. Помнится, брат Андрей учил, что некоторые люди начинают понимать, только если что-нибудь им сломать. Павлик же был слишком боязливым, эмпатичным, причиняя боль, он сам ее испытывал.

Павлик взял второй коэффициент влияния. Наверное, потому что переступил через себя: не обожрался, бегать пошел, уроки выучил, не поехал на аттракционы, не струсил, врезал Гусю – видимо, достижения накопились, и коэффициент возрос. Получается, брать достижения и повышать КВ может только Павлик, но он не видит доступные мне характеристики…

Черт! Такое ощущение, что Павлик – мой персонаж, которого надо прокачивать! Растить коэффициент влияния, менять реальность, меняя человека. Возможно ли такое? Суперсила Павлика – способность влиять на события. Если цифры его КВ повысятся до максимума, возможно, мир не погибнет. Если так, то более и менее понятно, для чего меня переместили в прошлое.

Но кто? И почему за мной охотятся контролеры, если я делаю благое дело?

– Отвали, козел, – говорил Агоп заискивающему перед ним Гусю, а я заметил выезжающий из-за поворота отцовский ГАЗ-69 с брезентовым кузовом, легендарный советский внедорожник.

 Судьба конкретно этого автомобиля – разобранным сгнить под дождем. Я зашагал навстречу машине, подождал, пока она развернется и остановится, сел рядом с отцом и окликнул гопников:

– Пацаны, в Денисовку подбросить? Только до первой остановки.

– Ага, – радостно кивнул Агоп, распахнул дверцу и плюхнулся на заднее сиденье, расположенное параллельно бортам, восторженно закрутил головой. – Ооо, крутяк, давно хотел на такой покататься! Лапчатый, ты идешь?

Гусь подумал немного и опустился на сиденье, расположенное параллельно тому, что занял Агоп.

– Она ж военная, – изрек Гусь, парни не обладали тонкой нервной организацией, их неоднократно били дома, для них битье было нормой жизни, потому обиду они быстро забыли.

Мотор ревел так, что мне пришлось орать, рассказывая краткую историю модели:

– Выпускался с начала пятидесятых по семьдесят второй год. Проектировался как тягач-внедорожник для перевозки пулеметов, боеприпасов, командирского состава. Первые три модели назывались – «тружениками». Этот, да, армейский, но был еще сельскохозяйственный, ГАЗ-69А.

– Как понял? – спросил раздувающийся от гордости отец.

– В том пять мест, а в этом восемь. А как он по горам ездит! Па, давай у озера свернем в балку, покажешь.

Отец улыбнулся, выжал газ. В зеркало заднего вида я наблюдал, как разгорелись глаза мальчишек, моих недавних врагов. Пятнадцать минут отец колесил по холмам, по старым проселочным дорогам, изрытым оврагами, вздымая тучи белой пыли.

Чтобы настроить всех на нужный лад, я стал орать на особо крутых подъемах, и мальчишки позади с радостью присоединились, сбросили агрессию, переплавили ее в адреналин.

Когда повернули назад, Агоп воскликнул:

– Крутая тачка!

– Ваще, – поддакнул Гусь и закивал головкой на длинной шее.

Расставались мы как приятели, Агоп пригласил меня на взрыв-поле искать гильзы, отец позвал всех нас завтра с утра в Хмельницкое перебирать стартер, а я мысленно попросил прощения у Павлика, что втягиваю его в авантюру, заставляю общаться с неприятными персонами, это ведь ему разгребать.

Приехав на место, к двухэтажной сталинке – административному корпусу совхоза, – отец долго не решался выйти из машины, но я ждал, чтобы он сделал первый шаг, воспитывал его, как Павлика.

– Если четыре сотки дадут – соглашайся, нам участок для дома, а не огород копать. Вдруг крайний будет – вообще хорошо, не бери только тот, что у подножия холма или у реки – будет топить. В идеале бы мне с тобой пойти, но это будет выглядеть странно.

– Да.

– Скажешь, что ты больше десяти лет отдал родному совхозу, служил на совесть и столько же собираешься служить, расскажешь, что живешь со свекровью, тесно, детям уроки негде делать, нужен участок, чтоб построить дом и сохранить семью. Понял?

– Может, там вообще никого на месте нет. – Отца, видимо, эта мысль обнадежила, и мы вместе поднялись по широченным ступеням, вошли в сумеречный коридор, увешанный плакатами с дебелыми радостными доярками, улыбчивыми белокурыми комбайнерами, планами по удою и сбору овощей.

Отец увидел коллегу, лысенького мужичонку в клетчатом пиджаке:

Михаил Голышев, 48 лет.

—

—

—

Отношение: равнодушие.

Значимость: 3.

Коэффициент влияния: 0.

Долго тряс его руку и расспрашивал о здоровье какой-то Марьи Андреевны, но Михаил не был настроен на диалог и бросил отца в разинутую пасть проблемы.

Директор был у себя, из-за обитой дерматином двери доносился его громкий голос, к счастью, гнева в нем не читалось. Я кивнул на дверь с надписью: «Бондарь Игорь Олегович». Отец пошел туда, ссутулившись, как на расстрел.

А я огляделся и, убедившись, что никого поблизости нет, приник ухом к двери, чтоб слышать отца. Вдруг испугается и включит заднюю. Но голос его был так тих, что слов я не разбирал, говорил он долго, и это обнадеживало…

– Я уже устал объяснять одно и то же: нет в совхозе денег! Нечем зарплату повышать! Скажите спасибо, что хоть что-то платим, в том числе овощами, везде люди месяцами денег не видят, некоторые даже голодают…

Только не сдавайся, отец! Иначе в кабинет ворвусь я, и тебе за себя будет стыдно… Не сдался, заговорил, причем громче, даже отдельные слова было слышно: «теснота», «уроки», «дом». Ну же, больше нажима! Молодец!

Повисла пауза, слово взял директор, причем голос его смягчился, он долго рассказывал, что участки берут, но ничего не строят, а изъять их нельзя, потому что они обменяны на акции, рвение Сергея Ивановича похвально, и вот кадастровая карта, где отмечены свободные участки. Конечно, подумать можно, но не дольше пятнадцати минут, и с сыном поговорить можно.

Я едва по лбу не получил, метнулся к стене. Отец вышел всклокоченный, вспотевший, с сияющими глазами, он держал пару потрепанных листков формата А-4.

– Я тобой горжусь, папа! – Я подбежал к нему, взял оба листка.

На одном была кадастровая схема участков, что на холме в Денисовке, по четыре  и шесть соток, на другом – наделы у самого города, в разделенном на частные владения поле недалеко от поселка, где тоже жили работники совхоза.

– Однозначно здесь, – я вернул ненужный лист с Денисовкой и с жадностью вперился во второй, выискивая участок, что будет поближе к центральной дороге и уже построенным домам – чтоб можно было кабель кинуть и врезать трубу в водопровод, а то пока проект дождешься, поседеть можно.

Господи, ну до чего же все было просто! Сколько возможностей упустили мои родители! Мать с ее зарплатой так две квартиры могла бы купить, если б не тратилась на никому ненужные предметы роскоши при том, что туалет на улице стоит.

– Почему там? – то ли удивился, то ли возмутился отец, не одобривший мой выбор. – Мне на работу далеко, тебе – в школу.

– Подальше от бабушки, чтоб мать не бегала к ней или, того хуже, снова не перебралась. А на работу все равно оттуда рабочий автобус возит.

На самом деле причина была в другом: уже через пару лет здесь начнут строиться новые русские, и всеми презираемый район будет считаться элитным, но мои аргументы в глазах отца будут выглядеть кликушеством.

– Вот этот участок, восемь соток, – я дважды повторил номер, и тут распахнулась дверь, вышел начальник совхоза, невысокий круглый мужичок с залысинами, в потертых брюках и пожелтевшей от времени клетчатой рубахе, удивленно уставился на нас.

Тоже еще не сориентировался. Но через пару лет поймет, что сидит на бочке с золотом, припадет к сосцу и купит себе белый «мерседес».

– Игорь Олегович, – улыбнулся я. – Огромное вам спасибо! Вы даже не представляете, как нас выручили! Мы уже выбрали участок. – Я назвал номер, протянул директору план-схему, и отец, недовольно поглядывая на меня, отправился в кабинет писать заявление.

– Но почему там? – повторил Игорь Олегович вопрос отца. – Там никто не берет.

– Место перспективное, – ответил я. – Город рядом. Вы скоро сами поймете.

«…обанкротите совхоз, скупите акции по три копейки, будете приторговывать землей, обеспечите себя и сына, вот только оболтус ваш сопьется, правда, внука сделает толкового».

Я просканировал начальника взглядом, надеясь, что хоть у него есть коэффициент влияния:

Олег Бондарь, 44 года.

—

—

—

Отношение: слабое любопытство.

Значимость: 6.

Коэффициент влияния: 0.

Ожидая отца, я задумался над тем, как сыграть Тома Сойера и привлечь на стройку легион отцовских друзей – пусть причиняют пользу, дом строят. Но им нужно предложить что-то интересное.

Отец вышел минут через десять. Нет, не тот неуверенный в себе забитый человек – мужчина с расправленными плечами, вздернутым подбородком. Густые черные волосы волной, изумрудны глаза – даже если мать его отвергнет, то любая одинокая женщина с радостью примет, и он не погибнет так бесславно.

– Теперь что? – спросил отец.

– Теперь, папа, едем смотреть участок, где будет стоять наш новый дом! Сына ты уже родил, дерево наверняка посадил, остался дом, так ведь? И еще. Давай построим там баню и большую беседку, где будут собираться твои друзья.

– Так мать будет против, – проговорил отец, попытался завести мотор, но не получилось – защелкал стартер, и тогда отец сделал то, что мне многие годы хотелось повторить: достал ручной стартер!

– Не будет она против. – Я выпрыгнул из машины и подошел к нему, вставляющему в принимающий разъем железный, похожий на изогнутую кочергу, стартер. – Наоборот, будет только за. Стой! Можно я это сделаю, у меня незакрытый гештальт с детства.

– Чего-чего? Вот уж мне этот жаргон!

Надо быть поосторожнее в выражениях, все же такие словосочетания пока не в ходу. Вспомнилось, как в четыре года я дружил с мальчиком из Украины, который жил недалеко. Их дом надвое делился между приличной женщиной с детьми и ее братом-алкоголиком, который разговаривал матом. Ну и однажды, вернувшись домой, я треэхтажно обматерил кота. А на вопрос бабушки, где я такое услышал, сказал, что у Женьки все так по-украински разговаривают.

– Давно хотелось! – Я потер руки, схватит стартер, подналег, несколько раз провернул, и – тра-та-та! – загрохотало, заурчало мощное сердце машины.

Пока ехали, я просканировал отца, чтобы узнать его отношение ко мне: симпатия. И то хлеб. Спасибо, не равнодушие.

***

К участку ехали сквозь довольно запущенный поселок с покосившимися заборами, расположенный на склоне пологого холма, потом дорога оборвалась грунтовкой, мы добрались до крайнего дома с деревянным синим забором, и отец остановил машину напротив пустующего поля, где кое-где виднелись остовы недостроев.

– Где-то здесь, – сказал он и вздохнул. – Тут пшеницу выращивали. Так хорошо росла!

Я вспомнил схему, перешел через дорогу и указал на заросший бурьяном клочок земли.

– Вот он, на возвышенности, как мы и хотели… Опа!

В траве виделось нагромождение камней, какие-то плиты. Я побежал туда, цепляя штанами репья, и взобрался на добротный фундамент, обошел его, считая шаги, и произнес:

– Восемь на восемь! Как для нас заливали. Па, ну что ты стоишь? Иди сюда. – Дождавшись его, я указал на квадраты будущих комнат. – Вот кухня, большая, двенадцать метров… гля, даже отверстия под трубы! О, туалет, а вон та яма – видимо, под септик. Большая комната будет спальней, а вот эту большую разделим на две маленькие: мне и Катьке, а то невозможно всем вместе с бабушкой.

Бабушка Валя представлялась мне темным матриархом, разлагающим семью – из самых лучших побуждений. Нужно как-то ее нейтрализовать, она может весь план испортить.