Текст книги "Записки неримского папы"

«Скоростной спуск». Сижу, пардон, на унитазе. Артем пролазит в неплотно прикрытую дверь. Подходит ко мне и издает звук. Не просто звук, а резкий окрик. В сигнальной системе Артема резкий окрик означает: «Пошел вон!» А мне жена говорила, что они начали приучать его к горшку. Я грешным делом подумал: а вдруг сейчас я присутствую при торжественном и неповторимом моменте, когда мой сын совершит эволюционный скачок от горшка до унитаза. И размечтался, как я утру нос всем этим ретроградным Темкиным мамам, бабушкам и тетушкам с их допотопным горшком. Тут ведь прогресс, целый унитаз – папа-то только по-большому ходит (это фигурально, вопреки контексту). Я резво вскочил и уступил сыну почетное место. Артем бросился к унитазу. В самый последний момент я успел перехватить этот его фирменный взгляд «папа снова лох». А вместе с ним – и свой мобильный телефон, который сынок швырнул в клокочущие недра унитаза. Как потом мне рассказали ретроградные мамы и бабушки, есть теперь у Артема такой полезный навык: «спускаю ценные вещи в толчок, быстро, стопроцентная гарантия».

* * *

Романтический вечер. Сидим с женой на скамеечке в деревне. Держимся за руки. Долгая разлука позади. Вокруг алеют розы, благоухают флоксы, красуются бархатцы. «Знаешь, – говорит мне жена протяжно, – я вообще-то детей не очень люблю». В этот момент мимо нас, как в плохой пьесе, картинно пробегает наш полуторагодовалый Артем. Не хватало только вот этого, из «Ералаша»: «Па-пара-па-пам-пам!»

* * *

Возимся с Артемом на куче щебня возле дорожки. Перебираем. Мимо идет девушка. Красивая, в платье, на каблуках. Я дождался, пока она пройдет мимо, и начал пялиться вслед. В свое оправдание сразу могу заметить, что здесь мы имеем дело с роковым стечением обстоятельств. Если бы отсутствовал хотя бы один из элементов – ну, или каблуки, или это была бы не девушка, или без платья, я бы и глазом не повел. Но все три ингредиента вместе – это бомба, нет шансов устоять. Испепеляю, значит, я эту девушку пламенным взором, а сам понимаю, что шум перебираемого щебня со стороны Артема прекратился. Повернулся к нему и обнаруживаю, что сынок замер с горсткой камушков в ладошке и с открытым ртом провожает взглядом ту же наяду. Наконец он отморозился, уставился на меня нагленько так, неуважительно, и лыбится.

Я уже научился переводить с его диалекта. «Я-то малыш, несмышленыш, мне-то можно, – говорила эта его хамоватая улыбка. – А вот тебе точно хана, все маме расскажу, как ты на эту бабу пялился».

* * *

В наш технократический век у всего есть кнопка. Нажал – началось или кончилось. Поехало или остановилось. Заговорило или замолчало. Мы стали скучными выключателями. А у детей нет кнопки. Как Ури в «Приключениях Электроника», можем искать все четыре серии – и не найдем. Ребенок – это чистое чудо. Зачатие ребенка – чудо (не в смысле «и палка раз в год стреляет», а метафизически). Рождение – чудо. Первые шаги, первые зубы, первые слова – чудо. Взросление – сверхчудо. Самое невероятное из того, что я пока видел в своей скучной жизни выключателя. Как месячный становится годовалым? Как? Артем отвернется, чтобы плюнуть в кота, поворачивается – уже другой. В понедельник я забираю из кроватки одного Артема, в среду выхожу гулять со вторым, в воскресенье читаю книжку третьему. Иногда я часами пристально наблюдаю за ним, не отводя взгляд и не моргая, пытаясь поймать момент трансформации. Однажды мне показалось, что я заметил, как выросло его ухо. Но это папашкин маразм, конечно. Отследить это невозможно – чудо.

У выключателей нет веры. В холодильник, в автомобиль, в мегаполис верить не требуется. Они будут делать то, что велит кнопка. Чудо ребенка дарит выключателю веру. В жизнь, в природу, в Бога, в семью – каждому свою. Самое главное рядом с ребенком – не забывать дышать. Потому что ты живешь – как в Диснейленде, затаив дыхание.

* * *

Дело чести для Артема каждое утро – разбудить родителей. Он встает в своей кроватке, расположенной неподалеку от нашей, родительской, и начинается. Сначала – артподготовка. «Папа, мама, папа, мама, папа, мама». И так десять минут. Ну, это на лохов рассчитано, сынок. Мы с женой – тертые калачи, лежим тихонько. Тут главное, как в саванне, – не пошевелиться. Иначе хищник отреагирует на движение и тогда – хана.

Потом – психическая атака. То же самое, но с модуляциями и ударениями. «Па-ПА! Ма-а-а-МА!» После – дешевые спецэффекты. Как в фильме «Москва – Кассиопея». Обычно – рычание, типа мишка пришел, всем бояться. Мы с женой боимся, но другого, опять же, – пошевелиться. Пару раз он громко пукал. Но это – не системное, скорее – случайность. На этой стадии тактика Артема обычно приносит первые плоды. Мы полушепотом под одеялом начинаем препираться. Твоя очередь. Нет, твоя. Я вчера вставал. А я укладывала. И так далее.

Затем наступает черед Малого театра. Долгие тяжелые вздохи. Трагические, с надрывом. Как будто у парня за плечами три жены и пара стартапов. Следом – громкий смех. Причем такой специфичный, клоунский, с грассированием, я не знаю, как у малыша так получается. Вот на этом этапе меня пару раз срубало. Я не мог сдержаться и начинал ржать. А это все, проигрыш, если папа ржет – значит, проснулся.

А последнее время Артем вообще стыд потерял. Прибегает к каким-то дешевым гэбистским приемчикам. Вот совсем недавно. Все чекпоинты прошли – и «мама-папа», и вздохи, и смех. Мы героически лежим, тихо, как шпроты. Я чуть руку себе не откусил, сдерживаясь, но не выдал себя. И вдруг – молчание. Ни звука со стороны кроватки. Я несколько минут прислушивался. Все точно. Заснул опять. Лег обратно. У сыночка так бывает иногда. Поднимаю голову над подушкой – и бац, game over: Артем стоит в кроватке в своей обычной позе суриката и, затаившись, молча поджидает жертву. Едва увидел, как я приподнялся, сразу: «Папа, папа, папа!» Это как очередь из автомата. И потом контрольный в голову: «па-ПА!»

* * *

Жена считает, что у меня нет чувства юмора. Например. Я возвращаюсь с Артемом с прогулки. Она говорит: «Сажай его обедать». Я отвечаю: «Артем обедать не будет, он на улице песка поел». Ну смешно же! Ну действительно поел же, вон весь рот черный. Нет, не дано женщинам подняться до высот мужского остроумия, без шансов!

* * *

В фильме «По семейным обстоятельствам» есть эпизод, в котором герой Дурова рассуждает о круглых столах. О том, что таких столов в домах уже не осталось и семьи перестали за ними собираться. Недавно вспомнил про это. Сели мы в деревне за такой круглый семейный стол. Там-то они еще сохранились. Я, жена, теща и Артем на своем троне во главе. Мечта героя Дурова. Все вместе. Несколько поколений. Тут бы и начаться идиллии. А началось вот что:

«Артем, перестань. Артем, не трогай телефон. Артем, ешь кашу. Артем, вытащи телефон из каши. Артем, не ешь кашу с телефона. Артем, не трогай батон. Папа, забери у Артема батон. Артем, не плачь. Папа, верни Артему батон. Артем, не швыряй батоном в кота. Папа, забери батон у кота. Артем, не показывай папе язык. Папа, не показывай Артему язык, чему ты учишь ребенка. Артем, не трогай сахар. Артем, положи сахар. Артем, положи, а не кидай в папу. Папа, отвлеки Артема. Отвлеки, а не кидай в него сахар обратно. Котом не надо отвлекать. Папа, не суй кота Артему. Артем, не бери кота у папы. Кот, беги».

И все в том же духе. В нашем случае монолог Дурова – это несбыточные мечты. Потому что Артем не рыцарь круглого стола. Ни разу.

* * *

Убирался в квартире к возвращению семьи в Москву из деревни. В числе прочего пылесосил Винни Пуха. Пока я водил портативным пылесосом по его пыльному пузу, Винни Пух смотрел на меня снизу вверх и загадочно улыбался. Шизоидное ощущение.

* * *

Артем во сне с кем-то дерется, пинает кроватку и зовет на помощь: «Папа, папа!» Я спешу поскорее заснуть, чтобы оказаться рядом. Но в моем сне мне попадаются какие-то медсестры. Они тоже наперебой молят о помощи. Помоги снять то, помоги расстегнуть это. А я что, я помогаю сначала им. Я же не могу разорваться.

* * *

В последние дни перед возвращением Артема из деревеньки в Москву напала на меня бессонница. Я и засыпал плохо, и ворочался, и сам сон – нестабильный, штрихпунктирный. Артем приехал домой в воскресенье рано утром. Целый день мы с сыном куролесили по району, воссоединялись после долгой разлуки. Жена, как дембель, отдыхала. К вечеру я запихал сыночка в кроватку, завалил одеялом, сверху еще руками утрамбовал. На часах – 10 вечера. Поспешил и сам прилечь. Мне же еще предстоит борьба с этой дурацкой бессонницей, на это уйдет драгоценное время. А малыш утром – как прапорщик в армии – разбудит без сантиментов. Не выспался – твои проблемы. Закрыл я глаза на минуточку, вдохнул, выдохнул, открываю глаза – Артем рядом стоит. Тьфу ты, плююсь я про себя, и секунды не даст вздремнуть, чего ему не спится-то. Смотрю на часы – 8 утра. А сейчас реклама. «Мальчик Артем» – лучшие таблетки от бессонницы.

* * *

Я присел в комнате на диван с тарелкой риса перед телевизором. (Издержки маленькой кухни, а не плохого воспитания). Артем возился на том же диване с женой. Заметив меня, сынок перестал возиться и начал потихоньку придвигаться ко мне. Наконец малыш подсел вплотную и демонстративно свесил щеки над моей тарелкой. И начал вдобавок смотреть в мой рис в упор. Ему для этого даже глаза пришлось скосить в кучу. Такая психическая атака. Я подцепил немного риса на кончик вилки, подул на него, чтобы он остыл, и невозмутимо протянул Артему. Невозмутимо, потому что он рис отродясь не пробовал. А значит, подержит во рту ради понтов немного да и выплюнет. Сынок проглотил. Одобрительно кивнул. Я дал ему еще. И еще. И еще. Пока в горшочке совсем ничего не осталось. В смысле, мы все с детства знаем эту поучительную сказку. Поэтому я не стал доводить до крайности. И когда на середине тарелки Артем на что-то отвлекся, я тихонько поднялся с дивана и прошмыгнул на кухню.

А дальше случилось непредвиденное. Прежде всего для меня самого. То, в чем мне стыдно признаваться. Но я признаюсь. Когда жена через минуту зашла на кухню, она застала меня стоящим спиной к двери с тарелкой у рта. Я с бешеной скоростью запихивал в себя остатки риса. Это было настолько ужасно, что жене не пришлось ничего комментировать. Отец пожалел своему малолетнему ребенку горстку риса! Я попытался сгладить впечатление и начал было шутить в спину удаляющейся прочь жене о том, что Джо не делится едой. Но все было напрасно. В ее глазах я отныне навсегда останусь человеком, который схомячил свой ужин в одно рыло в углу, как крыса, лишь бы не делиться с маленьким голодным ребенком.

* * *

Артему хватает нескольких слов, чтобы править миром. «Папа», «мама», «баба» – это для простых запросов. «Пама» или «мапа» – это для сложных задач, где один человек не справится. Есть еще «памаба» – это когда сынок пока не решил, чего конкретно он хочет, но чувствует в груди нарастающую мощь желания, и ему нужна всеобщая мобилизация родственников.

* * *

Набились утром в ванную всей семьей. Я собираюсь на работу, жена – на кухню, Артем… Только тайный начальник всех детей знает, куда Артем собирается каждое утро. Я чищу зубы. Сынок взял взрослую щетку и тоже чистит. Точнее, пытается достать ей до мозга, если учесть, как глубоко он ее засовывает. Я его поощряю: «Молодец, малыш, вот будешь так делать по утрам, и у тебя вырастут такие же крепкие зубы, как у папы». Слышу сзади саркастическое: «Ха!» Это любимая жена, змеюка. Дело в том, что у нас в семье уже ходят легенды о том, как я однажды пойду лечить зубы. Последние оставшиеся.

Как прекрасен все-таки, подумал я про себя в ту минуту, этот возраст ребенка – полтора года. Можно безнаказанно плодить о себе мифы. Еще какое-то время Артем будет уверен, что его папа – зубастый двухметровый спортсмен-красавец, играющий в «Манчестер Юнайтед».

* * *

Читаю Артему книжку. Мы лежим с ним рядом на диване. Вдруг он встрепенулся, резко снял с меня очки, чихнул мне в лицо и надел очки мне обратно. Чтобы не испачкать стекла, видимо. Интеллигентность – это врожденное.

* * *

Процесс воспитания – это детектив. Каждый случай – как новое дело Холмса. На основе множества разных факторов нужно принять единственное правильное решение. Постоянно возникают дилеммы. Например. Сыпать на голову взрослому человеку песок – это плохо. Но если этот взрослый человек, а в данном случае это я, лысый, и на моей голове отлично лепятся и, главное, держатся куличики, тогда, наверное, можно? Артем считает, что можно. Пока не могу найти аргументов против и осторожно перемещаюсь с песчаным замком на голове.

* * *

Я смотрел телевизор на диване. Артем возился на полу рядом со мной. Чувствую, щекотно. Смотрю вниз – сынок целует мне ноги. А и то правда. Экономическая ситуация в стране нестабильна. В семье пока работаю я один. Малыш все правильно понимает. Надо еще и жену приучить мне ноги целовать. Крепостное право в частности и феодализм в целом – это прекрасно.

* * *

Есть у меня одна прекрасная для молодого отца черта – мнительность. Я могу по сто раз в день проверять у Артема температуру ладонью. Сынок обычно уворачивается от меня и убегает. А мне кажется, что он специально пытается таким образом скрыть свои 42 и 9. Недавно ночью я встал проверить, по-прежнему ли Артем лежит в кроватке. Это нормально, ведь его могут унести комары на своих мощных крыльях. Проверил и вдруг обнаружил, что у сына вроде бы исчезли брови. Мне вспоминается, что они накануне были. А сейчас еле-еле пробиваются. Я уже собрался разбудить жену и сообщить ей о пропаже бровей у нашего ребенка. Но пожалел ее. Она, бедная, еще от прошлого раза не отошла, когда мне показалось, что у Артема перестали расти ноги.

* * *

Долго я мучился и сомневался, взвешивал все за и против. А теперь я точно знаю, что взять Артема на отдых за границу на море в его полтора года было правильным выбором. Это вообще отличная идея – запереть неуправляемую психическую субстанцию на четыре часа в замкнутом пространстве самолета. С невинными, по сути, людьми. Жена после посадки сумела выдавить из себя только одно, оптимистка: «Все детки кричали, просто у нашего голос громкий, поэтому было слышно только его».

Ладно, допустим. В Древнем Риме практиковали такую изощренную казнь. Петуха, змею, собаку и преступника зашивали вместе в мешок и бросали в Тибр. В нашем случае петух, змея и собака внутри моего сына были замурованы вместе с преступником, которым оказался каждый пассажир этого злополучного рейса. Чего только не вытворял мой пассажир 57. Помните такой фильм со Снайпсом? Где маньяк угнал самолет? Артем подходил по проходу между креслами к мирно спящим гражданам и начинал гипнотизировать их, пока те не просыпались. Ой, не все, далеко не все умилялись, спросонья увидев перед своим лицом два хищных глаза моего Артема. Далее он усаживался на небольшой площадке возле туалета и одобрительно хлопал по икрам каждого выходящего оттуда человека. По их лицам я понимал, что некоторые от испуга сходили повторно.

Но свой самый гениальный перформанс Артем устроил в конце третьего часа полета. Даже я сумел оценить его изящество сквозь густое облако стыда, в котором я пребывал весь перелет. Артем присел у двери аварийного выхода. Там сравнительно просторное пространство. Поставил на пол свой айпад. Завел на нем мультфильм. К нему тут же сбежались все измученные дети самолета. Почти никто из родителей, судя по всему, не озаботился закачать на девайсы мультики. А я озаботился, идиот. Артем дождался, пока ничего не подозревавшие малыши рассядутся вокруг него, благодетеля, дождался, пока взрослые проронят первые слезы умиления от этого зрелища. Через пару минут после начала мультфильма Артем демонстративно встал, забрал айпад и ушел с ним на свое место. При этом сынок еще презрительно так оглянулся через плечо на всю эту челядь.

Естественно, вокруг тут же поднялся коллективный детский ор. Родители растаскивали своих рыдающих чад по самолету, бросая в мою сторону уничтожающие взгляды. Был там один мальчик. Мистер позитив. Годика два, два с половиной. «Ангелочек», – цедят про таких обычно сквозь зубы завистливые родители. На свете не было ничего, что могло бы его расстроить. Он сидел тихонько на своем месте и излучал детский дзэн. Но даже его срубило, когда Артем вероломно прервал сеанс на айпаде. Как тот мальчик зашелся, бедняжка! Я даже уличил себя на мгновение в тайном злорадстве.

Когда самолет наконец приземлился и наши русские люди по привычке стали дружно хлопать, я повернулся к мирно дремлющему Артему и произнес только одну фразу: «На, получи свои аплодисменты».

* * *

Я и предположить не мог, что однажды наступит время, когда меня будет успокаивать дружный крик детей вокруг. Например, в самолете. На фоне массовой детской истерики вопли Артема выглядят естественно.

* * *

В отеле у нас – полупансион (бесплатно завтрак и ужин). Обед – за деньги. После очередного обеда нам приносят счет. Обедали трое взрослых и Артем. Счет – за четверых взрослых. Я начинаю объяснять зарубежному официанту, что здесь, видимо, ошибка и показываю пальцем на сына. Он сидит рядом на детском стульчике. И тут малыш, наблюдая за моими жалкими интеллигентскими попытками восстановить справедливость, решает мне помочь. Артем внезапно разыгрывает один из своих фирменных перформансов «уход в несознанку». Карапуз начинает отчаянно мотать головой из стороны в сторону, так что вокруг него возникает зона турбулентности. Параллельно он размахивает руками перед своим лицом, как армянин в бешенстве. Также добавляет постановочные наигранные стоны.

Я уверен, проблема и без этого бы решилась. Но с этим она решилась как-то уж совсем комично. Потому что официант зачем-то стал оправдываться не передо мной, а перед Артемом. Естественно, по-английски. Он наклонился к нему и на полном серьезе принялся объяснять полуторагодовалому шкету, что это досадная ошибка и все сейчас же поправят. С этими словами официант разорвал неверный чек перед лицом Артема и положил ему на столик. Удовлетворенный Артем едва заметным кивком царственной головы дал понять, что инцидент исчерпан, и в знак примирения даже попытался съесть остатки чека.

* * *

Жена говорит: «Артем здесь познакомился с таким хорошим мальчиком!» А я что-то сомневаюсь, что с хорошим. Не похоже это на моего сыночка. С каким-нибудь малолетним рецидивистом в розыске – это он запросто. Но никак не с наследным принцем или хотя бы с графинчиком или графчиком, как там правильно маленькие графы называются? Хотя в нашем пятизвездочном отеле действительно много хороших мальчиков. Есть даже в бабочках и подтяжках. Такие чистенькие, аж зубы сводит.

Мы сидим на ужине за столиком, а я все смотрю на входящих в ресторан людей и гадаю, кто же это новый лучший друг Артема. Вдруг в дверях появляется кудрявое нечто. В одной руке он тащит за волосы младшего брата, в другой – такую желтую табличку: «Осторожно, мокрый пол». Я с ужасом говорю жене: «Этот, что ли?!» – «Да, да, – отвечает, – такой хороший мальчик».

* * *

В ресторане отеля, где мы питаемся, шведский стол. Еду выносить категорически запрещается. Об этом сообщают развешанные повсюду фашистские объявления. А мелкому перед сном мы даем бутылочку молока. Обычно жена набирает его на ужине из специальной емкости рядом с хлопьями и тихонько выносит в декольте. Ну, не в декольте. В сумке. А однажды она это сделать забыла. Пришлось идти мне.

Я долго отнекивался. Приводил разные разумные доводы. Например, что меня просто пристрелят при попытке к бегству, как Левченко в «Место встречи…». Я в красках описывал жене сцену, в которой я бегу к живой изгороди, а мне кричат официанты вместе с шеф-поваром: «Левченко, стой!» (Они-то не знают, что я Батлук, а не Левченко.) А я не стою. И вот выстрел – и я повисаю на кустах убитый, а из детской бутылочки в моей нерасжатой ладони на пол капает молоко. Жена не впечатлилась. Я убеждал, что меня за это сгноят в кипрской тюрьме и закормят мезе до смерти. Никаких эмоций. Жены, они вообще такие – лишь бы послать мужей на верную гибель. Короче, пришлось выдвигаться. Кому-то все это покажется странным, но я даже одноразовые тапки в отелях не беру. Не от благородства души, а от сыкливости натуры.

Я шел выносить сто грамм молока из столовки семейного отеля, как Горбатый шел вызволять Фокса с кичи. Я нарезал несколько кругов вокруг предполагаемого места преступления – сбрасывал слежку. Кроме нескольких голодных воробьев за мной никто не следовал. Я изучил периметр (так мы, рецидивисты, говорим) и определил подозрительного сотрудника. К сожалению, его при плохом раскладе пришлось бы валить сразу. Это была бабулька-уборщица. Очень уж внимательно она на меня посмотрела. На входе стояла хостес, которой все говорили номера комнат. Но я-то уже ужинал сегодня. Поэтому я прошел мимо нее быстрыми шагами, специально отвернувшись в другую сторону. И тут же врезался в официанта с тележкой. Я хотел моментально сдаться, но пока все вытаскивали официанта из-под опрокинувшейся тележки, мне удалось проскочить к емкости.

На сто грамм молока я своими трясущимися от прилива мужества руками пролил литр. Но все-таки набрал и сунул бутылочку в карман. Смешавшись с толпой отужинавших людей, я направился с ними на выход. Люди все были как на подбор – толстые. А поскольку – отужинавшие, то толстые вдвойне, так что мне удалось затеряться среди выпученных животов. При этом я не убирал руки с бутылочки в кармане, как Джон Уэйн с рукоятки кольта. Я миновал хостес и остановился на выходе перевести дух. Как у любого хронического труса, в моей голове уже сама собой сочинялась маленькая победоносная история для жены. Вот вернусь в номер, думал я, и скажу: фигня это, твое молоко, я в молодости в таких передрягах бывал, что тебе и не снилось, просто рассказать не могу, так как это подсудное дело, и ты пойдешь паровозом, соучастницей, если узнаешь. «Excuse me, – внезапно услышал я за своей спиной». Рука с кольтом в кармане дернулась от неожиданности, и бутылочка с молоком шумно покатилась по полу. Я машинально сказал нехорошее слово. За мной стоял не прокурор Кипра, не кипрский ОМОН и даже не хостес, как я предположил с перепугу. А какой-то краснорожий мужик. «А, – сказал он уже по-русски, услышав нехорошее слово. – Не знаете, здесь у них ужин?»

Я кивнул, зачем-то извинился, поднял бутылочку и помчался в номер через три ступеньки по лестнице (в лифте могла быть засада). Папа-интеллигент – горе в семье.

* * *

На обратном пути в Москву в кипрском аэропорту купил Артему пожарную машину с сиреной. Чтобы как-то скоротать ожидание посадки на рейс. Сынок сразу нашел в конструкции слабое место и отломал сирену. Она работала автономно, поэтому даже в отломанном виде продолжала визжать. Когда объявили посадку, Артем приставил включенную сирену к голове и пошел в сторону очереди к гейту. Люди слышали за спиной реалистичный звук сирены и машинально расступались. Сынок таким макаром дошел почти до самолета. Но был схвачен бдительными сотрудниками аэропорта. Мой мудрый малыш не стал мериться с ними сиренами и сдался властям.

* * *

В самолете на обратном рейсе один малыш очень сильно кричал. Никак не унимался, бедолага. В целом меня приятно удивила реакция самолета. Без замечаний, без упреков, без фырканья. Люди предлагали помощь, напитки, игрушки.

Правда, нашелся-таки один пассажир, который разозлил меня своим отношением к плачущему ребенку. Этот пассажир нагло показывал на малыша пальцем и демонстративно корчил недовольные рожи. Видите ли, спать его величеству мешали. Это был мой Артем. Мне так хотелось схватить его за грудки и встряхнуть со словами: «Ты чего, коротышка, забыл, как сам неделю назад самолет заставил раком лететь?!» Я его встряхнул и выкрикнул все это в лицо. Про себя. А вслух согласился с ним: «Да, да, Артем, какой противный ребенок, не то что ты – хороший мальчик».

* * *

Детство – это огромный материк, который ведьма взросления превратила в остров. С годами этот остров становится все меньше.