Текст книги "Гусариум (сборник)"

– Нам бы верст сто пятьдесят продержаться, а там доберемся, – поведал юный офицер.

Левая нога его покоилась в лубке, одна рука не действовала, весь перемотан бинтами. Остается надеяться, что в благодарность за спасение не даст потом пропасть, оставит при себе. А какой из него отныне воин? Тут выбор простой: или на тот свет, или отставка «за ранами».

Сто пятьдесят верст. Это сколько же идти? Допустим, двадцать верст в день. Выходит, неделю.

Саня закашлялся. Вроде только что задремал, и в дреме пришла к нему одна мысль. Если шире внедрять здесь кредит, то общество станет цивилизованней. Уговорить кого-нибудь, того же Калугина, к примеру, походатайствовать об открытии банка, пристроиться туда, да и жить припеваючи. Жаль, кашель разбудил, отвлек от грез и вернул к реальной жизни.

Зря он мечтал заболеть. Мечты иногда сбываются. И ничего хорошего в том нет.

Прошедший накануне дождь превратил дорогу в полосу грязи. Колеса повозок застревали в лужах, приходилось помогать лошадям. Солдаты большей частью шли там, где пожухлая трава позволяла хотя бы не вязнуть на каждом шаге. Ветер шелестел в кронах, сбрасывал на землю пожелтевшую листву. Звуки порождали невольную тревогу, заставляли людей вглядываться в густой лес. Сколько отрядов ушло и сгинуло без следа? Местные варвары словно не желают знать о правилах войны. Мало того что не везут продовольствие в город, хотя какая разница, кому продавать, так еще уничтожают тех, кто приходит к ним в дом с одним желанием: достать съестного. Упрямцы упорно не желают признавать себя проигравшей стороной, хотя «Великая армия» стоит в их самом большом городе, в центре государства. Прочие народы в подобных случаях давно заключили бы мир, и только эти упрямятся, надеясь на чудо.

Как говорит любимый император, Бог на стороне больших батальонов! Вся Европа пришла покарать тех, кто противится воле величайшего человека. Пока же двум ротам и эскадрону приходилось идти по деревням, добывать провиант, без которого самая сильная армия превращается в скопище голодных ртов.

Эскадрон – сказано громко. После генеральной баталии кавалерия понесла такие потери, что любой полк стал эскадроном, а эскадрон – кучкой всадников. Да и кони страдают от бескормицы, едва двигаются, превратившись в скелеты.

С конноегерями было спокойнее. Головной дозор мог предупредить об опасности, дать время построиться в каре. Против пехотного строя никакие казаки ничего не сделают. Им только разрозненных солдат ловить или нападать внезапно.

Русские оказались легки на помине. Только что никого не было вокруг, лишь пустынно шумел лес, и вдруг из него вылетели всадники. Не казаки, гусары в темно-синих с золотой шнуровкой мундирах. Сабли наголо, уже занесены для удара, расстояние такое, что не о строе думать надо, а о собственном спасении. Отряд растянулся, словно шли не солдаты, а штатские беженцы, да и какой возможен порядок на дороге из грязи и воды?

Как же дозор проглядел?

– Руби супостата! За Отечество, гусары! – азартно прокричал немолодой офицер и первым с налета полоснул саблей подвернувшегося француза.

Бедолага попробовал прикрыться ружьем, да куда там! Сабля погрузилась в плечо, вновь взмыла ввысь, благо тел для рубки было хоть отбавляй.

Кое-кто успел выстрелить. Практически не целясь, создавая больше шуму и не нанося врагу урона. В нескольких местах группки солдат попробовали встать плотно, ощетинились штыками. Одну из них всё тот же гусарский офицер разорвал с налета, другую затоптали его подчиненные, однако кто-то устоял под первым ударом.

Ни о каком правильном сражении не могло быть речи. Гусары носились везде, сшибались с немногочисленными конноегерями, гонялись за убегавшей пехотой, пытались достать тех, кто запрыгнул на повозки или залег под ними. Спереди, со стороны дозора, тоже доносились звуки схватки, только никому не пришло в голову вслушиваться в происходящее там.

Сначала один солдат взметнул вверх руки в знакомом жесте, затем второй, а там и все, кто оставался на ногах. Глупо погибать, если плен сулит спасение.

– Пленных собрать. Раненых перевязать. Да, посмотрите, что в повозках. Успели кого ограбить или нет? – распоряжался Раковский.

Только сейчас стало видно, что партизанская партия невелика, раза в два поменьше плененного отряда. В чистом поле никакого разгрома бы не случилось. Возможно, нападения тоже.

Зато теперь хоть кормить будут. Мертвым-то уже всё равно, а живые устали от холода, от голода. Что толку в награбленных богатствах, когда нечего есть?

Будем считать, что к лучшему.

– Петров! Донесение нашему князю! Четверо пленных офицеров, полторы сотни солдат. Да еще порублено немало. Сейчас посчитаем, – Раковский был весел и бодр.

Пусть нынешняя война считалась малой, так ведь, понемногу да потихоньку, и «Великая армия» исчезнет, словно не приходила никогда на Русь.

Не знали чужаки старой русской пословицы, что дома и стены помогают. В данном случае – лес. Да только ли лес! Так называемая нечисть и та ополчилась на пришельцев, посягнувших на ее территорию и уклад. Это ведь местные лешие указали местечко для засады да отвели супостатам глаза.

– Спасибо! – прокричал лесу майор.

Права оказалась прелестная гостья. Приходит конец нашествию. В одном ошиблась Юлия Михайловна: не дождется корсиканский узурпатор морозов. Раньше из Москвы побежит. По снежку его гнать будем. От стен ли Смоленска, еще дальше. Просидел на месте лишнее время, теперь познакомится в бегстве с русской зимой. В снегах его и закопаем, чтобы другим неповадно было.

Ладно, его армию. Сам пусть помирает на Елене ли, на Жозефине… Не девичьим ушкам слышать подобное.

Раковский радостно улыбнулся. Сам бы он предпочел умереть рядом с Юлией.

Где она сейчас? Хочется верить, что в поместье. С нее станется…

С нее действительно сталось. Конь слушается, стрелять научилась, Саня исчез, а делать осенью в поместье нечего. Знакомые появились. Общая беда сближает, и в поместье стали заезжать соседи, а главным образом – соседки. Мужчины почти поголовно отправились в армию или в ополчение, оставшиеся занимались заготовками для армии, и в деревнях оставались в основном жены, дочери и многочисленные беженцы из тех, чья родня проживала в Калужской губернии и кому не хотелось отправляться еще дальше в глубь страны. От них Юлия узнала много полезного, но в целом в подобном обществе было невыносимо скучно. С Прокопом и то куда интереснее. Домовой прожил долгую жизнь и помнил то, что уже забыли люди, а уж Юля не знала вообще. Российская история в перечень интересующих ее тем не входила, и многое из сказанного звучало откровением.

Деятельной натуре девушки бесед было мало. Если бы жизнь текла обычным чередом и в окрестностях проводились балы, можно было бы стерпеть обыденность, однако какие развлечения, когда французы буквально рядом?

Оставалось одно: искать своего суженого. Благо армия расположилась лагерем в Тарутине, все это прекрасно знали. Где еще быть солдату?

Или он уже офицер? Вряд ли. Не вяжется образ парня с военным человеком. Чиновником, вельможей – да. В бою его представить трудно. Вот Арсений – иное дело. С ним любая опасность не страшна. Жаль, что он не в ее вкусе. И внешность, и возраст… А всё равно, какой мужчина!

Интересно, он в лагере или бьет французов в партизанах? Вряд ли настоящий гусар станет отсиживаться в безопасном местечке, если есть возможность подраться.

Юлия против воли всё чаще думала о владельце поместья. Странный человек, настолько непохожий на всех ее предыдущих знакомых, что поневоле вызывает интерес. Или они в этом времени все такие?

В пути легко не было. Грязь, в которой легко могла застрять повозка, бесконечные повороты, ухабы, лужи… Юля вновь не стала слушать Архипа и пустилась в путь верхом. Грязь подстраивала пакости и тут, вылетала из-под копыт, зато не приходилось выталкивать бричку или ждать, кто сможет это сделать. А уж на машине здесь вообще было бы не проехать.

В сопровождающих вновь был отставной гусар. Он же вел в поводу третью лошадь, нагруженную всякими полезными в дороге вещами и просто гостинцами. Хороший предлог – навестить в лагере Арсения. Старый ворчун с готовностью поддержал девушку и отправился в путь без возражений. Архип откровенно тосковал, оказавшись на некотором расстоянии от войны и от своего нынешнего барина и бывшего командира.

Ничего не напоминало предыдущее путешествие. Тогда движение было навстречу, люди покидали Москву, кое-кто умудрялся вывезти скарб, везли много раненых. Теперь встречными были разве что редкие всадники, скакавшие с различными донесениями, да бредущие колонны пленных французов. Попутно, к тому же Тарутину, двигались бесконечные обозы с продовольствием и амуницией. Попадались колонны бодрых солдат, то ли новобранцев, то ли выздоровевших после ранений. Шли ополченцы. Несколько раз проходили казаки. Соседи наперебой рассказывали друг другу, что Дон поднялся едва не поголовно, и теперь полки прибывают к светлейшему едва не каждый день. Прибывает пополнение, и скоро армия вновь достигнет прежней численности, а то и превысит ее.

Шла сила, и незадачливому завоевателю оставалось или покориться ей, или бежать без оглядки, если еще возможно. Вокруг все говорили о доблестных поселянах, самостоятельно уничтожавших партии французов, об армейских партизанах, нарушающих вражеские коммуникации. Имена Давыдова, Сеславина, Фигнера, Дорохова не сходили с уст. Народ, невзирая на разницу сословий, объединился вокруг трона и веры и желал лишь одного: полного уничтожения неприятеля.

– Завтра к полудню доедем, – порадовал Архип, которому доводилось ездить по здешним местам.

Но неприятности начались задолго до раннего осеннего вечера. Избы в придорожных деревнях оказались забиты вставшими на кратковременный постой солдатами, офицерами, штатским людом, спешившим к армии, и переночевать оказалось решительно негде. Проводить же ночь в открытом поле, да с грязью и лужами…

– Можно повертать туда, – Архип что-то прикинул и указал на отходящую в сторону дорогу, скорее тропинку, настолько она казалась заброшенной. Лишь некие наметки пути, а между колеями – остатки травы. – Там, ежели память не изменяет, деревенька небольшая была. Стоит на отшибе, народу быть не должно.

– Веди, – Юлия устала. С утра в седле, и не первый день! Ей хотелось одного: немного отдохнуть, чтобы завтра не выглядеть изможденной мумией. Да и двигаться в темноте и трудно, и бессмысленно. Даже лошадь устала.

В низинках уже собиралась тьма. Деревья чуть шелестели уцелевшей листвой. Не той, недавней, радующей глаз разноцветьем, а окончательно пожухлой, грязной. Поля убраны, и теперь на них не было ничего, кроме той же грязи. Меж тем серое и днем небо помрачнело еще больше. Стало казаться, что еще немного, и наступит полноправная ночь, мрачная, без единого огонька и ориентира, однако за очередной опушкой и впрямь замаячила небольшая, в десяток дворов, деревенька. Залаяли собаки, кто-то выглянул наружу.

Ночлег…

Крик первых петухов Юля проспала. Лучшее средство от бессонницы – хорошая усталость.

Проспала она и вторых, и сумела встать только с третьими. Может, и с четвертыми, кто этих голосистых пернатых разберет? Пока привела себя в порядок, пока позавтракала, чем бог послал…

Бог щедрым не был, разносолами не баловал. Не поместье – крестьянская изба, да еще в военное время. Но, наконец, сборы закончились, и девушка уже приготовилась прыгать в седло, когда вдали, с противоположного края, показалась большая толпа.

– Французы, – выдохнул Архип и потянул ружье. И сразу же с облегчением: – Да то ж пленные! Вон, наши сопровождают вражин!

Точно. Впереди и по сторонам колонны ехали гусары в таких же синих мундирах, которые Юлия видела на Арсении. Да еще, кажется, там была и пехота.

– Мариупольцы! – признал мундиры отставной вояка. – Может, барин здесь? Щас я мигом сгоняю, узнаю!

– Я тоже, – сердце девушки забилось чаще.

Они припустили коней, сблизились с колонной, от которой навстречу помчался офицер.

Старый знакомец. Тот самый Петров, который уже устраивал девушку на ночлег.

– Юлия Михайловна! Вы? Какими судьбами? Суженого своего ищете?

Девушка вздрогнула и лишь мгновение спустя сообразила, что под суженым подразумевается Арсений.

Она дипломатично промолчала, едва заметно пожав плечами. Неприлично девушке выставлять напоказ свои чувства.

Только в честь чего ее назвали суженой немолодого гусара? Очень надо!

– Вот, из-под Вереи идем, – Петрова распирало от важнейшей для него новости, и прочее временно отходило на второй план. – Представляете, выбили мы из города француза. Точнее, вестфальцев, да то мелочи. Они там укреплений настроили, да ерунда это всё. Дорохов взял наших четыре эскадрона, четыре елизаветградцев, егерей, да и… – Корнет прикусил язык, прерывая нечто неприличное. – А Раковский каков! Пехоты мало, так он спешил два эскадрона и сам повел в атаку. Как не зацепило, в упор стреляли! Кого мы порубили, прочие – сдались. Вон их сколько! Потом еще отбить город хотели, большое подкрепление прислали, да мы и их к ретираде вынудили. Полная виктория!

– А он… не ранен? – Голос предательски дрогнул.

– Цел Арсений Петрович, цел, – сразу понял о ком речь Петров. – Вообще, потерь у нас мало. Вот при Бородине Раковский был ранен в руку, но остался в строю, а теперь все пули мимо пролетели. Хотя на рожон лез, только смелого пуля боится.

– Где он? Я хочу его видеть! – само вырвалось у девушки.

– Туда нельзя, Юлия Михайловна! Отряд наш отошел во исполнение приказа. Места небезопасные, могут шляться отдельные шайки французов, а я вас сопроводить не могу, пока не сдал пленных.

Он просто не знал собеседницы. Слова об опасности Юля просто пропустила мимо ушей. Не привыкла она бояться, и французы представлялись ей неким подобием хулиганов. Убедить девушку в обратном было невозможно. Минут через десять корнет сдался и всё, на чем сумел настоять, – это дать в сопровождающие пару гусар.

Взятием Вереи командовал генерал-лейтенант Дорохов, бывший начальник Раковского во второй наполеоновской войне. Изюмский гусарский полк, шефом которого был генерал, благодаря прихотливой военной судьбе оказался в партизанском отряде Винценгероде, кстати, самом первом отряде, посланном на коммуникации еще Барклаем-де-Толли из Смоленска. В нынешнем же отряде были эскадроны двух других гусарских полков – Мариупольского и Елизаветградского, казаки и немногочисленная, поредевшая в Бородинском сражении, пехота. Удерживать освобожденный город не было смысла. Французы были уничтожены или пленены, их укрепления взорваны и срыты, трофейное оружие роздано жителям. Отряд же отошел на некоторое расстояние в готовности действовать против вражеских партий. Мало ли мародеров шлялось по округе? Да и крупные отряды могли появиться.

– А ведь это начало перелома в войне, господа! – воскликнул Раковский. – Пройдет неделька, другая – и погоним мы их в хвост и в гриву.

– Ура! – коротко рявкнули офицеры.

По такому поводу не грех выпить, только война продолжается, и даже короткий осенний день может оказаться длинным и чреватым на события.

– Генерал, – кто-то первым заметил идущего сюда Дорохова.

– Как настрой? – осведомился тот.

Мог бы не спрашивать. Победа окрыляет.

– Господа офицеры, тут к нам явился поселянин. Говорит, недалеко, в тылу видели небольшую шайку французов. Скорее всего, обычные мародеры. Надо проверить, – он не хотел никому приказывать, люди заслужили короткий отдых после долгого марша и последующего боя, только и небольшая шайка могла причинить кому-то вред.

– Я пойду, – просто сказал Раковский. – Полуэскадрона хватит. Кликну охотников. Через четверть часа выступим.

– Действуй, Арсений Петрович, – кивнул Дорохов.

Подпруги на лошадях были лишь ослаблены, и времени на сборы не требовалось. Охотников вызвалось больше, чем требовалось, и майор выбрал из них полсотни человек. Против шайки хватит, зачем зря лошадей гонять?

Крестьянин на своей завалящей лошаденке пристроился в голову отряда, и пошли.

Некоторое время двигались проселком, затем за проводником свернули на лесную тропу. Чужой бы здесь обязательно заплутал. Леса всё тянулись, порою сменялись полями, и опять отряд вступал под пологи деревьев.

Лишь бы не ушли, думал Раковский. Или не напали на какую деревню. Мало ли что может случиться? Девок снасилуют, кого-то из мужиков убьют.

– Ниче, барин, – словно угадал его мысли заросший едва не до глаз проводник. – Там лешие обещались попетлять их. Будут ходить по кругу, никуда отсель не денутся. Уже недалече.

И тут в стороне от тропинки послышались выстрелы. Один, второй, третий…

– Гусары! Вперед! – Раковский первым повернул на звук короткой сшибки.

Вслед за ним, разворачиваясь широкой лавой, ринулись остальные. Скачка галопом прямо через лес длилась недолго. Полуэскадрон выскочил на опушку. По ту сторону раскинувшегося поля лежала дорога, и на ней вертелись десятка три всадников в чужих мундирах.

Не только в чужих. Раковский издалека отметил цвет родного полка и, кажется, кого-то в штатском костюме.

– Марш-марш!

Сабля сама выскользнула из ножен. На душе стало весело. Впереди был враг, польстившийся на легкую добычу, еще не ожидающий удара, и не было места тому врагу на родной земле.

Силы были примерно равными. Майор вырвался вперед корпусов на десять, за ним неслись десятка два гусар, а прочие еще проламывались сквозь буераки.

Противник, причудливая смесь польских улан, французских конноегерей и драгун, торопливо развернулся и бросился навстречу. Опасались подставлять спины в скачке через поле, а тем более – удирать через лес. Зато отваги им было не занимать. А то и обычной злости голодных, отчаявшихся выбраться из России людей.

Раковский с налета сшиб одного, обменялся ударами со вторым и схватился с третьим. Несколько секунд противники обменивались ударами, затем майор изловчился, парировал чужой выпад и тут же достал неприятеля кончиком сабли. Краем глаза заметил движение слева и успел развернуться навстречу драгунскому офицеру. Тот выпалил из пистолета, и что-то прошло вплотную к плечу. Скрестились клинки. Кавалеристы сошлись так плотно, что Раковский просто двинул француза эфесом в лицо. Пусть будет пленный, надо же узнать, все мародеры здесь или кто-то отделился от основной группы.

Бой оказался неудачным для французов. Почти половина уже валялась на земле, кто-то тянул руки кверху, несколько наиболее шустрых неслись прочь, по пятам преследуемые гусарами. Небольшая, да всё же победа. Только на кого напали мародеры?

Искать не пришлось. В стороне, вплотную к старому дубу, притулились двое пеших и одинокий всадник. Тут же валялись пара конских туш и несколько человеческих тел. Всадник был свой, из второго эскадрона, а вот пешие…

Раковский соскочил с коня. Сердце билось как сумасшедшее и отнюдь не от недавней схватки.

– Вы? Юлия Михайловна?

Да, это была она. Волосы растрепались, головной убор потерян, однако рука судорожно сжимает пистолет с невзведенным курком. Арсений отметил это машинально, как и застывшего с саблей, держащегося за раненое плечо Архипа, а дальше смотрел лишь в бездонные карие глаза. Девушка раскраснелась от пережитого, часто дышала и тоже не отводила взгляда от невольного спасителя. Раковский не сразу вспомнил, что продолжает сжимать саблю с окровавленным клинком. Хорош, наверное, вид. Зачем-то коснулся рукой воротника ментика, тот оказался порванным. Французский офицер, скотина! Надо же так попасть!

– Арсений…

Падать в обморок по примеру многих светских дам девушка не стала, хотя держалась на ногах с трудом. Опоздай полуэскадрон, и судьба девушки могла быть более плачевной, чем у ее спутников. Тех бы просто убили, а ее…

– Они коня подстрелили, – выдохнула Юля. – И гусара одного. Но как…

– Юлия Михайловна, здесь путешествовать опасно, – наконец-то смог заговорить Арсений.

Покосился на Архипа, да не ругать же старика! Он самоотверженно защищал гостью даже раненым. Вся одежда в крови.

– Моя вина, Арсений Петрович. Не настоял, – вздохнул ветеран. – А барышня – поискать надо. Одного улана из пистолета свалила наповал.

Лишь теперь девушка осознала, что убила человека, и прежде румяные щеки побелели.

Ох, не женское это дело, война!

Рана Сани зажила быстро, напоминая о себе лишь шрамом. Да и не было ничего серьезного. Так, содрало кожу да вырвало немного мяса. Гораздо труднее оказалось избавиться от простуды. Хворь окончательно так и не ушла, остался рвущий нутро кашель. И никаких лекарств, чтобы поправиться.

Зато раненый офицер озаботился судьбой спасителя, оставил при поместье и своей особе. Штабс-капитан до сих пор едва ходил, к строю был еще непригоден, однако, вот чудак, рвался обратно на войну. Словно мало ему досталось!

Саня при нем выполнял обязанности денщика, однако сумел произвести впечатление на престарелых родителей своим английским и уже начинал преподавать язык малолетним племянникам и племянницам. Конечно, профессия учителя не слишком уважаема, но вдруг удастся выбиться в управляющие или в камердинеры? А там, чем черт не шутит, соблазнить какую-нибудь помещичью дочку и жениться?

Что за времена, в которых нормальному человеку двадцать первого века, с высшим образованием, между прочим, даже достойное положение занять нельзя? Не нужны его таланты, и точка!

По вечерам, если не мучил кашель, Саня с тоской вспоминал будущее, сколько он зарабатывал, как всё это тратил, какой там был комфорт… Ну да, от многочисленных кредитов он освободится, но это был единственный плюс переноса.

Неужели обратной дороги нет, и он всю оставшуюся жизнь проведет посреди окружающей дикости? За что?!

Французская армия отступала. Она тайно вышла из Москвы, чтобы затем устремиться на родину через нетронутые войной края. Однако движение было немедленно замечено партизанами Сеславина. Предприимчивый командир захватил в плен унтер-офицера Старой гвардии, который сообщил некоторые подробности. Меры были приняты незамедлительно. К Малоярославцу, лежащему на пути «Великой армии», был выдвинут корпус Дохтурова, подкрепленный отрядом Дорохова. Следом за ними двинулась и вся русская армия. Город много раз переходил из рук в руки, и, в конце концов, Наполеон понял: ему не прорваться. Пришлось сворачивать на разоренную Смоленскую дорогу, а уже неотвратимо подступала зима.

Под Малоярославцем был тяжело ранен Дорохов. Оправиться от раны изюмский гусар так и не смог…

– Я не собираюсь сидеть дома! – Юлия сказала это так, будто считала поместье своим. – Тоже мне предрассудки: мужчина, женщина! Я такой же человек, как и ты! И хочу делать что-либо полезное, а не заниматься всю жизнь домашним хозяйством!

– Юля… Война – дело мужское. Если мы защитить страну не сможем, какие же мы мужчины? А уж за женскими спинами прятаться…

Арсений только что был произведен в подполковники.

– Не прятаться! Но я желаю стоять рядом. И имею на то право, – решительно произнесла девушка. – Скакать умею, стрелять тоже.

– Этого мало. Да и могут ранить, убить. Нет, – последнее слово прозвучало жестко. – В бой я тебя не пущу.

Стало ясно: не уступит. Здешние мужчины подвинуты на своих обязанностях и воевать считают за честь. Некая кавалерист-девица вынуждена была скрывать свой пол. А тут – не скроешь. Но что-то есть в представителях сильной половины привлекательное. То, что утратили их потомки.

– Тогда я буду сестрой милосердия, – нашла выход девушка.

– Кем? – не понял Раковский.

– Ухаживать за ранеными. У нас этим занимаются женщины.

– У вас… Ах да, – чем дальше, тем больше Арсений начинал верить, будто Юлия и вправду перенеслась из будущего. Мало ли какие чудеса Божьей милостью могут случиться на свете! Неисповедимы пути Его… Не похожа она на всех виденных им – весьма многочисленных – дам. – Всё равно. Что скажут: девушка одна, среди посторонних мужчин.

– Мне безразлично.

– Мне – нет. Раз уж я принял малое участие в твоей судьбе…

– И теперь решил больше не принимать… – без вопросительной интонации продолжила девушка.

– Напротив, Юлия Михайловна. Я понимаю, это не совсем благородно с моей стороны, но…

Ух, в атаки ходить куда легче. Здесь же правильнее – с обрыва в ледяную воду. И словно перед прыжком, Арсений набрал воздуха:

– Я прошу руки и сердца. Свадьбу можем сыграть сейчас, после войны… Что поделать, если без тебя не могу жить?..

Слов было еще много, они обрушивались на девушку водопадом, кружили голову, и вдруг захотелось, чтобы им не было конца.

– Я не прошу немедленного ответа, только… – Раковский резко умолк.

Он пытался прочитать решение судьбы в девичьих глазах, только Юлия упорно отводила взгляд.

Некстати вспомнился разговор с дядей. Не родилась еще моя невеста…

Молчание затягивалось, стало нестерпимым. Что-то упало на щеку, и Раковский машинально отметил: первая снежинка.

– Да…