Текст книги "Гусариум (сборник)"

Владислав Русанов. Махолетного полка поручик

Бивачный дым плыл по-над землей, смешиваясь с утренним туманом. Воздух горчил и стылыми пальцами забирался за пазуху.

Поручик Льгов потянулся и сбросил рубашку на растяжку палатки.

– Архип!

– Тута я, вашбродь!

– Давай!

Денщик с размаха плеснул из ведра ледяной днепровской водицей.

– Вот чертяка! – крякнул поручик. – Опять штаны залил!

– Виноват, вашбродь! Сейчас сухие принесу.

– А ну тебя! Некогда! Полотенце лучше неси!

Алексей Алексеевич стряхнул воду с усов и принялся растираться жестким, как дерюга, полотенцем. Накинул свежую рубашку, застегнулся, заправил в белые лосины. Принял из рук Архипа черный с серебряным позументом и синими отворотами мундир, накинул на плечи. Наслаждаясь утренней свежестью, зашагал на летовище, где застыли, словно пришедшие из сказок Змеи Горынычи, громоздкие и вместе с тем ажурные махолеты.

Несмотря на скудость утреннего солнца, команды, вкупе с мастеровыми, уже трудились не покладая рук. Махолет, он капризный, как конь арабских кровей. Чуть недоглядел – и живота лишился. Солдаты мазали оси жиром, подтягивали крепления, прощупывали каждый вершок крыльев, сделанных из натянутой на тонкий дубовый каркас тончайшей, пропитанной маслом, кожи.

Завидев командира, служивые вытягивались «во фрунт».

– Вольно, вольно, братцы, – на ходу бросал Льгов.

Вмешиваться в ежедневное обслуживание он не собирался. Капралы и унтера проследят, неожиданностей быть не может. Не было еще случая, чтобы его «крыло», хоть на учениях, хоть в бою, не оправдало чаяния поручика.

– Здравия желаем, ваше благородие! – рявкнул рыжий, как лисовин, унтер Портков, бросая ветошь на траву.

Расчет командирского махолета построился рядом с ним, пожирая глазами поручика. Рядовые Акимов, Ильин и капрал Славкин.

– Здорово, молодцы! Вольно. По распорядку.

– Есть, вашбродь!

Солдаты рассыпались, окружая чудо мысли санкт-петербургских механиков. Славкин откинул с приводного шкива ремень, а Ильин с Акимовым, взгромоздившись в седла, напоминавшие казачьи, принялись крутить педали.

– Левая заедает!

Портков, не доверяя столь важное дело подчиненным, самолично мазнул по оси куском прогорклого сала.

– Еще пробуй!

Солдаты пыхтели, педали мелькали, оси нежно подвывали, выпуская капельки разогретого жира по краям втулки.

– Вроде ничего так пошла!

– Еще, еще!

Когда из втулки показалась тонкая струйка дыма, унтер сжалился. Дал оси остыть и еще раз густо намазал салом.

Поручик улыбнулся, мельком оглядел оружейный запас – утяжеленные стрелы против вражеской конницы и пехоты, револьверные ружья для воздушного боя и даже один реактивный снаряд, закрепленный под днищем, на киле летного устройства. Тут тоже беспокоиться не о чем. Пусть французы только сунут нос в Смоленск. Умоются кровушкой…

– Ну что, бг’атцы! – послышался позади бодрый голос. – Побьем непг’иятеля?

– Побьем, отчего же не побить, вашбродь! – нестройно, но довольными голосами отвечали солдаты.

Алексей Алексеевич, не оборачиваясь, догадался, что на летовище появился Жорж Заблоцкий, бывший гусарский ротмистр, разжалованный за беспробудное пьянство и разврат в фендрики, но благодаря протекции троюродного дядюшки, интенданта при штабе генерала Витгенштейна, отправленный не в занюханный пехотный батальон, а в махолетный полк самого Феоктистова, героя Гейльсберга и Фридланда и георгиевского кавалера.

– Ну, здг’аствуй, Алёшка! – Несмотря на легкую мутноватость взгляда, впрочем, по утрам для него характерную, Жорж выглядел сущим бодрячком. – Вг’ежем бг’атьям-мусью? – И вдруг пропел слегка надтреснутым голосом: – Всё выше и выше и выше, стг’емим мы полет наших птиц!

– Врежем, отчего же не врезать, – в тон нижним чинам отозвался поручик. – Ты сегодня как? Наверху не поплохеет?

Прапорщик Заблоцкий отличался отчаянной, просто невероятной храбростью, да, кроме того, за два с половиной месяца в совершенстве постиг устройство махолетов – настолько, что выдал несколько замечательных идей по усовершенствованию, аж строгий инспектор из Санкт-Петербурга головой качал, – но очень плохо переносил высоту. Когда чудо-машина взмывала к небу и звонница колокольни становилась на вид не больше кивера, он зеленел, бледнел, покрывался испариной, хотя и терпел, не показывая вида. Когда Льгов однажды сказал приятелю, что, на его взгляд, тому следовало проситься в пехоту или в кавалерию, Жорж нахмурился и ответил: «Из гусар за блядство выгнали, из летчиков сам побегу… Мне тогда одна похог’онная команда остается для службы…» И никуда не ушел.

– Я как огуг’ец! – Прапорщик гордо расправил плечи. – Меня ж мутит не от стг’аха, а от злости.

– Ну, коль так, в бой парой пойдем. Я – «ведущий», а ты – «ведомый».

– Как пг’икажешь, господин пог’учик! – дурашливо вскинул три пальца к козырьку картуза Заблоцкий. И снова добавил строчку незнакомого поэта: – Сегодня мой дг’уг пг’икг’ывает мне спину, а значит, и шансы г’авны.

Алексей покачал головой. Но он уже привык к чудачествам Жоржа. Тем паче, не о поэзии сейчас следовало беспокоиться. Русская пехотная дивизия пятилась от Красного к Смоленску, огрызаясь от конницы Мюрата. С вечера к ним отправился Раевский с подкреплением, но чем закончилось дело, махолетчики не знали. Ждали распоряжений от полковника и готовили машины.

Увидев на высоком берегу Днепра белокаменные стены Смоленска, Мишель Ней утратил обычную осмотрительность. Словно пес, вставший на «горячий» след добычи, сын бондаря погнал вверенный ему корпус «Великой армии» тремя колоннами вперед. За перелесками, вдалеке, мелькали жемчужно-серые ментики гусар и зеленые куртки конных разведчиков резервного корпуса Мюрата, которые хранили дурацкую верность дедовским способам ведения войны. Кавалеристы долго и безуспешно преследовали отступающую пехоту генерала Неверовского и, вне всякого сомнения, заслужили отдых, но рвались в бой.

С того берега реки раскатилась частая россыпь ружейных выстрелов – будто пригоршню щебня швырнули в жестяное ведро. Заросли лозняка окутались дымом. Русские огрызались. Водную преграду, по разумению маршала, следовало немедленно форсировать, силы противника окружить и уничтожить, не допуская их соединения с остальной армией Барклая-де-Толли, а город захватить. Бородатые варвары не сумеют противостоять военной мощи всей Европы, объединенной французской доблестью и французской же мудростью. А если удастся взять Смоленск до подхода Даву и Бонапарта…

Ней засыпал адъютантов злыми, короткими, похожими на удары шпагой, приказами.

Драгуны, значительно обогнав неторопливую пехоту, покидали самобеглые коляски, завязывая оживленную перестрелку с егерями Войейкова. В голову штурмовых колонн выдвинулись паровые повозки с понтонами.

Русские ответили шрапнелью. Над головами атакующих поплыли белые облачка.

Больше всего досталось вюртембергцам, которые расстроили ряды и потянулись под защиту дубравы.

– Подавить! – яростно бросил Ней.

Юный адъютант кивнул и, вскочив в седло, помчался к ракетной батарее.

Полковник Кламбо свое дело знал, сноровистой работой вызвав улыбку маршала. В считаные минуты с реек начали срываться длинные, похожие на огромные свечки снаряды, с ревом уносясь на противоположный берег. Дымные шлейфы прочертили небо. К сожалению, маршал это прекрасно знал, ракеты пока еще не обладали должной точностью попадания, зато могли накрывать значительные площади, не только нанося урон живой силе противника, но и повергая его в ужас. Ученые-изобретатели обещали императору уже к концу этого года создать реактивные снаряды, способные пробивать крепостные стены, а также оружие с разделяющейся боеголовкой, в сотни раз эффективнее шрапнели.

Русские орудия смолкали одно за другим. Пехота «Великой армии» подступила к Днепру.

В это время маршалу доставили срочное донесение. Конница Багратиона глубоким фланговым обходом зашла в тыл наступающему корпусу и атаковала на марше колонну «Grande tortue». Огромные, не уступающие по размерам какому-нибудь корвету береговой охраны, изрыгающие клубы пара, машины решили когда-то судьбу сражения под Аустерлицем, а ведь там император ввел в бой всего четыре из них. Сейчас под командование Нея передали шесть сухопутных дредноутов.

– Быстро учатся эти русские! – рыкнул маршал и приказал ускориться воздухоплавателям.

Капитан Эжен Леклерк через подзорную трубу наблюдал суету на дороге. С высоты громадины «Grande tortue» напоминали перевернутые килем вверх лодки, на которые прибоем набегали литовские уланы – синие вальтрапы с красным кантом. Бородатые казаки Иловайского теснили в сторону обоза огрызающиеся частым огнем пехотные батальоны охранения и два эскадрона бело-зеленых конных разведчиков. Не успев развернуться в боевой порядок, бронированные исполины оказались беззащитными перед приблизившейся вплотную конницей – от орудий главного калибра в такой схватке толку никакого, а стрельба вспомогательных не наносила противнику ощутимого урона.

Отчаянные уланы носились на рыжих и светло-гнедых конях, целясь по бойницам ползучих крепостей из пистолетов и укороченных кавалерийских ружей, забрасывали ручными гранатами. Одному из них, похоже, улыбнулась удача. Вторая от головы колонны «Grande tortue» окуталась паром, в её чреве что-то гулко ухнуло. Броненосец остановился, преградив дорогу остальным. Из открытых люков сыпанули ошпаренные кочегары и орудийные расчеты. Прямо под пики и сабли русских.

– Добавить лиселя! – скомандовал капитан, в отчаянии позабыв, что уже больше часа монгольфьер идет под полными парусами.

Благодарение богу, более легкие шарльеры, оснащенные пропеллерами с велосипедным приводом, значительно опередили своих неповоротливых собратьев и уже зависали над дорогой.

На головы русских посыпались оперенные стрелы.

Закричали люди. Заржали раненые кони.

Казаки кинулись врассыпную, уходя из-под обстрела, а потом, разворачивая злых горбоносых рыжих, буланых, соловых коней, стреляли из ружей и пистолей. Ветер сносил белые одуванчики дымков, но пули не достигали воздухоплавательных судов.

Леклерк улыбнулся.

– Приготовить бомбы!

Одетые в синие мундиры летуны начали передавать друг другу сорокафунтовые цилиндрические чушки с двухслойной оболочкой и начинкой из пороха и чугунных шариков. Не так давно их испытали в Пиренеях, полностью подавив сопротивление испанской герильи – на разбойников новое оружие произвело столь глубокое впечатление, что они выходили из лесов и ущелий сотнями, склоняясь перед Великой Империей. Теперь пришла пора и русским варварам ощутить на себе их разрушительное воздействие.

Издалека, от Смоленска, по полю мчались четыре пароконные повозки, на которых поблескивали стволы рибодекенов – здесь, в России, их называли «сороками».

Командир монгольфьера дал распоряжение передать флажками на землю – любой ценой не допустить приближение скорострельных и многоствольных орудий.

Конные разведчики, собравшись в кулак, пошли на прорыв, но увязли в казачьей лаве.

Первая «сорока», лихо развернувшись, дала залп. К счастью, мимо.

Зато второй повезло. Вырвавшийся вперед шарльер вспыхнул и, разламываясь в воздухе на кусочки, рухнул на землю. Остальные завиляли, стреляя по повозкам из всех видов огнестрельного оружия, имевшегося в наличии.

Русские канониры перезаряжали быстро.

Новый залп. За ним еще один и еще.

Огнем окутался шар второго шарльера.

Но звено, возглавляемое Леклерком, уже нависло над полем боя.

Полетели вниз стальные граненые стрелы.

Корпорал поджег фитили на первых бомбах и столкнул их по желобам.

Гулко рванул порох, расшвыривая по сторонам шрапнель. Благодаря мастерству Жака бомбы взрывались в двадцати-тридцати футах над землей.

В кровавую мясорубку попали и свои, и чужие. Литовские уланы, казаки, конные разведчики, французская пехота охранения, выбравшиеся из горящей «Grande tortue» механики и канониры. Только сухопутным дредноутам шрапнель не причиняла вреда. Ну, так на то их и строили – держать выстрел в упор не только из ружья-пистолета, но и из полевого орудия.

В это время шарльеры, умело лавируя в синем небе, поравнялись с русскими повозками. Полетели вниз ручные бомбы. Конечно, такого корпорала, как у Леклерка, ни у одного из командиров не было, но посеченные осколками кони закусили удила, понесли, не разбирая дороги. Одну повозку опрокинули, сломав дышло.

– Vive la France! Vive l’Empereur! – закричал Эжен Леклерк, взмахнув тесаком.

– Vive l’Empereur!!! – подхватила команда.

И тут сквозь всеобщее ликование прорезался одинокий голос впередсмотрящего:

– Russie volant! Attaque russe de l’est!

Леклерк приложил к глазу зрительную трубу. Зашипел от злости – утреннее солнце, немилосердно усиленное двадцатикратной линзой, казалось, выжигало мозг. Но черные точки махолетов, поднявшихся из-за дальнего леса, а теперь набиравших высоту, он различить сумел.

Проклятые русские варвары! Что за тупое пристрастие к летательным аппаратам тяжелее воздуха!!!

Хотя следовало отдать им должное – в отличие от монгольфьера машины русских не зависели от направления и силы ветра, а шарльеры превосходили подвижностью и маневренностью. Если добьются преимущества в высоте, воздухоплавателям «Великой армии» придется туго.

Эжен вздохнул, опасливо огляделся по сторонам и вытащил из внутреннего кармана мундира продолговатую черную коробочку. Понажимал кнопки, выдвинул блестящий щуп антенны.

– Анри, как слышишь меня, прием!

Послышался треск, потом сквозь помехи пробился искаженный до неузнаваемости голос:

– Слышу хорошо, прием!

– Разрешаю приступить к выполнению плана «Икс». Ответственность перед Центром беру на себя.

– Понял тебя. Приступаю.

Губы Леклерка исказила хищная усмешка, когда он убирал рацию в карман.

Смоленск слишком важен для планов Наполеона. Пусть сам император и не догадывается, что им управляют, словно куклой-марионеткой.

Свежий ветер, на высоте всегда сильнее, чем у земли, бил в лицо поручика Льгова, остужая разгоряченные щеки.

Акимов, Ильин и Славкин налегали на педали. Рыжий унтер Портков помогал им, не забывая управлять рулем, похожим на плавник здоровенной рыбищи. Сам поручик зорко поглядывал по сторонам, выводя «крыло» в атаку на вражеские шарльеры.

Солнце светило в спину. Французы, как на ладошке, с их ярко разукрашенными шарами и позолоченными гондолами. Захочешь – не промажешь. А их, напротив, видно плохо и прицеливаться нелегко. Все-таки не зря полковник Феоктистов – Куприян Романович, слуга царю, отец солдатам – считался лучшим из командиров-летунов во всей империи. Всё продумал, всё рассчитал и вывел махолеты в самый решительный миг.

Сейчас русские летуны набирали высоту, чтобы обрушиться на врагов сверху, камнем, как сокол на утку. Оси скрипели, спины солдат взмокли, крылья с шорохом отталкивались от воздуха, толкая машины всё выше и выше.

Алексей оглянулся на «ведомого». Жорж слегка побледнел, слегка позеленел, закусил губу, но держался молодцом, как орел, глядя на неприятеля из-под козырька. Ремешок от картуза он зацепил за подбородок.

С шарльеров их все-таки заметили. Открыли частую стрельбу.

Пули улетали в белый свет, как в копеечку.

Льгов резко качнул туловищем вправо-влево. Послушный малейшему движению махолет отозвался таким же покачиванием. Знак для звена – делай, как я.

Из высшей точки машины сорвались в атаку.

Солдаты разом бросили крутить педали, Портков, успев поставить кривошипно-шатунный механизм на фиксатор, до отказа выжал рукоять хвоста, переводя его в горизонтальную плоскость.

Вот тут уж ветер засвистел в ушах, так засвистел.

Поручик выхватил из правой кобуры ружье, прижав приклад к плечу, выстрелил шесть раз подряд, целясь не во французов, мечущихся в корзине шарльера и сбрасывающих мешки с песком, чтобы выровняться по высоте с русскими, а по яркому шелку, наполненному водородным газом. Не глядя сунул ружьё за спину – Ильину, перезарядить. Выхватил второе из левой кобуры, удовлетворенно замечая, что на поверхности шара разбегаются зияющие дыры, наверняка окаймленные язычками пламени, незаметными на ярком солнце.

Та же участь постигла второй шарльер с длинным голубым вымпелом, вышитым замысловатой вязью.

«Division Normandie».

Вот, значит, с кем довелось столкнуться. Сильный соперник. Не зря Бонапарт перекинул их из Северной Франции, где матерые воздухоплаватели бригадира Ватье держали в ужасе пока еще непокорившийся Альбион.

«Боится, значит, уважает», – подумал Алексей.

А за спиной забили тугими хлопками крылья, выравнивая махолет, переводя его из пике в ровный полет. От натуги кряхтели солдаты. Славкин по недавней привычке на каждый выдох поминал матушку Наполеона.

Махолеты, как стая воронов, кружили рядом с неповоротливыми шарльерами, нападая по три-четыре «двойки» на одного. Это было даже не сражение, а бойня.

Сквозь ветер прорвался хриплый и отчаянный крик Жоржа Заблоцкого:

– …мотог’ мой г’евет… моя обитель… считает, что он истг’ебитель…

Прапорщик хладнокровно отстреливал французов, которые пытались спастись из горящих гондол с помощью приспособления Ленормана – Александровского.

Издалека донеслась россыпь выстрелов. Не шесть подряд, как из револьверного ружья, и даже не по восемнадцать, как из новомодных скорострельных «сорок» на конной тяге. Скорее всего, воздухоплаватели Ватье ввели в бой какое-то новое, ранее неиспользованное оружие.

Сложив крылья, рухнул один махолет. За ним второй.

Льгов указал рукой направо. Рядовые и унтер его поняли без слов, завалив машину на крутой вираж.

А вот и он!

Французский офицер в дурацкой шапочке с помпоном уперся локтями в релинг гондолы и стрелял из смешного ружьишка – тонкого, короткоствольного, с плоской прямоугольной коробочкой чуть впереди спускового крючка. Пули вылетали одна за другой, так, что у дульного среза мерцал огонек, но дыма видно не было.

После каждой очереди валился махолет, ломались крылья, падали безжизненные солдаты в серых мундирах с лазоревыми вставками.

– Ровнее!!! – заорал поручик, упираясь поясницей в спинку кресла, а ногами в ящики с боезапасом.

Прижал приклад к плечу, выдохнул.

Портков хрипел, удерживая хвост махолета горизонтально.

Мушка, прицельная рамка и синий мундир французского офицера сошлись воедино. Палец плавно нажал на крючок.

На спине нормандца возникла дырка, набухшая кровью по краям. Странное ружьецо выпало из безвольных пальцев. Мгновение помедлив, офицер полетел следом за ним.

– Вашбродь! – перекрикивая свист ветра, подал голос Ильин. – Сигналют, кажись!

И точно, с флагманского махолета полковника Феоктистова передавали приказ – немедленно атаковать монгольфьеры. Одного взгляда вниз хватило поручику, чтобы оценить обстановку. Сухопутные дредноуты французов, теперь уже не сдерживаемые казаками и уланами, продолжали движение к Смоленску. Все, кроме одного, дымящегося посреди дороги. Литовцы предприняли отчаянную попытку зайти бронированным машинам во фланг, но, потеряв под шрапнельными бомбами воздухоплавателей едва ли не эскадрон, откатились к перелеску.

«Grande tortue» по земле, а монгольфьеры по небу медленно шли к белокаменному городу на берегу Днепра.

Льгов всем сердцем одобрил решение полковника Феоктистова и повел свое «крыло», не потерявшее в предыдущей схватке ни единой машины, парами на нового врага.

Вновь кряхтели солдаты, вновь вздрагивал махолет, скрипела рама, шелестели крылья под напором воздуха.

Вот уже близко длинные «сигары» монгольфьеров, их белоснежные паруса, будто у диковинных, воспаривших корветов, раскинулись в стороны от продолговатых гондол, ощетинившихся легкими пушками и дулами ружей. Эта добыча потруднее, чем слабоватые в бою шарльеры. Голыми руками не возьмешь.

Если сравнивать с тем же морем, то монгольфьеры по силе и вооружению занимали в небе ранг линейных кораблей, шарльеры – фрегаты и корветы. А уж махолет – канонерская лодка, маневренная, но слабая в ближнем бою. Его сила в скорости, натиске… Как там Александр Васильевич говорил? «Вдруг мы на него, как снег на голову. Закружится у него голова! Атакуй с чем пришел, с чем бог послал!»

Махолеты сближались с монгольфьерами, которые шли под зарифленными парусами, чтобы не перегнать тихоходные «Grande tortue». Поручик Льгов уже мог различить сосредоточенные хмурые лица французов, черные зрачки нацеленного на него оружия. Когда видишь огневую мощь противника, кажется, будто вся она против тебя нацелена.

– Не зевай, братцы! – оглянувшись на своих, крикнул Алексей Алексеевич. – Или грудь в крестах, или голова в кустах!

В этот миг грянул частой россыпью залп с ближайшего монгольфьера, прозывавшегося, судя по надписи на борту «Boréas», сиречь «Северный ветер». Пули засвистели вокруг, зашевелились волосы на голове. Жалобно ойкнул Славкин и, остекленев взглядом, повалился набок. Акимов едва успел поймать товарища за рукав. Удержал, не дал разбиться и перевалил через сиденье.

Но задержка сбила ход махолета. Вперед вырвалась машина Жоржа Заблоцкого. Прапорщик одной рукой доставал коробочку с углями, намереваясь поджечь фитиль реактивного снаряда, а второй показывал французам загадочный знак – все пальцы кулака сжаты, за исключением среднего.

Стоявший у борта офицер скривился, ответил тем же знаком и поднял ранее виденное Льговым ружьишко.

– Вперед! – выдохнул поручик, догадавшись, что сейчас будет.

Ряд пуль хищно перечеркнул махолет Заблоцкого. Наискось. Полетели клочья промасленной кожи, расщепился в нескольких местах каркас. Унтер Зотов, сидевший на руле, дергаясь, ухнул вниз, к желтой стерне.

Прапорщик успел поджечь фитиль. С дымом и ревом рванулся снаряд, но из-за клюнувшего носом махолета, проскользнул в добрых двух саженях под килем гондолы.

– Вперед!!!

Ильин и Акимов, надрывая жилы, сделали невозможное.

Алексей успел выстрелить во французского капитана. Кажется, промазал.

Цветастый и ребристый бок «сигары» монгольфьера возник прямо перед глазами.

В последний миг Портков, то ли испугавшись столкновения, то ли по трезвому расчету развернул махолет боком. Правое крыло пропороло обшивку и с громким треском сломалось у самого шарнира. Левое опасно перекосилось, запутавшись в бегучем такелаже.

Со свистом водородный газ рванулся сквозь дыру, распяливая ее изнутри, словно орущий рот.

«Только бы не бахнуло», – подумал поручик, памятуя, как легко возгорается наполнитель для летучих шаров, смешавшись с воздухом. И вдруг увидел коробочку с углями, закрепленную в зажиме у его колена. На лету ветер проникал сквозь дырочки в стенках и не давал углям потухнуть. Весьма полезная придумка… Но не сейчас!

– Прыгаем! – приказал Алексей, повернувшись к команде.

Первым соскочил с сиденья Ильин. За ним – Акимов, обхвативший поперек туловища безжизненного Славкина. Следом Портков. Как и положено командиру, поручик спрыгнул последним, оттолкнувшись ногами изо всех сил, чтобы не попасть под медленно снижающийся монгольфьер. Пролетев саженей двадцать, рванул за кольцо. Широкое круглое полотнище спасательного приспособления, придуманного французом Ленорманом и усовершенствованного русским энтузиастом Александровским, с шорохом выскользнуло из заплечного мешка. Натянулось под напором воздуха, аж зазвенели, как струны, стропы, на которых повис поручик Льгов.

А монгольфьер и сцепившийся с ним махолет падали всё быстрее и быстрее.

Только бы не рвануло!

Сильный боковой ветер, сносивший Льгова за дорогу, спас его, когда сигарообразное тело французского летательного аппарата окуталось голубоватым пламенем, а потом разлетелось ошметками горящей ткани, искореженными кусками дерева и металла, орущими людьми.

Порткову повезло меньше всех – кофель-нагель угодил ему прямо в лоб. Безжизненное тело унтера снесло аж к лесу и бросило на ветки граба.

Земля привычно ударила в пятки поручика. Он быстро отстегнул широкий пояс, к которому крепились стропы, и побежал к груде обломков, ранее бывшей махолетом Заблоцкого.

Жорж лежал лицом вниз, но, несмотря на падение с высоты, жил и даже шевелился. Приподнявшись на локте, прапорщик коротко и быстро черкал карандашом на сложенном вдвое листе желтоватой бумаги.

– Ты как? – Льгов присел рядом.

– А! – отмахнулся Заблоцкий. – Все там будем.

– Я тебя вытащу…

– Брось! Не думай. – Жорж попытался шевельнуться и глухо застонал от боли, пальцами вцепляясь в корни травы. – Ах, французишки, ах, сукины дети! – Алексей удивился, услыхав, что товарищ его больше не картавит. – На любую подлость пойти готовы. Нет, братья-мусью, честь по чести воевать надо. Алёшка!

– Что?

– Я всё одно здесь помру. Спина сломана. У вас никто такое лечить не может, а своих лекарей я, видать, не дождусь.

– Погоди! Ты бредишь, что ли? Каких таких «своих лекарей»?

– А! Не бери в голову. Снеси эту записку в штаб генерала Багратиона. Любой ценой прорвись и постарайся, чтобы лягушатники в плен не взяли. Найдешь полковника Пильгуцкого, Аристарха Степановича. Запомнил?

– Запомнил, но…

– Не перебивай! Быть или не быть России, от этой бумажки зависит. Уяснил?

– Так точно! – Такая власть зазвучала в голосе разжалованного гусарского ротмистра, что поручику захотелось встать навытяжку.

– Передашь ему записку. На словах обскажешь всё об этом бое, о том, какое оружие у французов видел. Скажешь, как я погиб… По-дурацки, в сущности, погиб-то…

Жорж опустился щекой на землю и прикрыл глаза.

Льгов осторожно вытащил из его пальцев записку, сложил еще раз, сунул за обшлаг мундира. Хотел наклониться и послушать – дышит ли? Но Заблоцкий внезапно приоткрыл глаза.

– Поспешай, Алёшка, поспешай… Нет, погоди! Слышь, что скажу. – Поручик придвинулся ближе. – Ты даже не представляешь, что сегодня сделал, дорогой ты мой человек. Ты же первый в истории русской авиации, кто провел таран в условиях воздушного боя. За сто тридцать лет до того, как у нас в учебниках истории прописано… Правда, и история у нашей державы теперь другая будет. И от тебя сейчас зависит, какая именно.

Услыхав отдаленный топот копыт, Льгов встрепенулся. Разъезд гусар в жемчужно-серых ментиках на гнедых конях рысил к догорающему монгольфьеру. Корпус кавалерийского резерва Мюрата.

– Ладно, беги, Алёшка, беги! – уловив его смятение, поторопил Жорж. Поднял кулак с зажатым в нем маленьким пистолетом с вороненым стволом. – Я им живым не дамся. И тебя прикрою. Девять патронов им, один – мне. Беги!

Повелительный хрип Заблоцкого подбросил поручика, подобно доброму пинку. Он, виляя по стерне, побежал к лесу. В сердце закипала глухая злоба. Историю России они, значит, переписать задумали? Нет, не выйдет! Русские не сдаются – нас так просто не сломаешь!

Позади с короткими промежутками прозвучали девять выстрелов подряд.

Через несколько вдохов еще один.

Последний.