Текст книги "Храбр"

Отродье однонога. Ульф спросил отца, что это значит. Значит, ты могуч как йотун, сказал отец, и хватит об этом.

Ульфи-Вульфи, звереныш мой, говорила мама, и мальчик чувствовал: ей отчего-то больно.

Когда Ульф вырос и стал воином, то догадался, почему было так больно маме. Но он спрятал эту догадку в самый дальний уголок памяти. Иначе, стоило только вспомнить, его скручивало в дугу от жалости к маме, отцу, себе – и слезы хлестали из глаз. А жалость быстро переходила в ненависть – к маме, отцу, себе… Нет, это было совсем не нужно. Ульф Урманин и так оказался слишком одинок и неприкаян на этом свете, чтобы жить во злобе.

А к йотунам он был равнодушен. Волки да медведи тоже жить мешают. Подумаешь, йотуны.

Но как же он их ненавидел!..

Илья вскочил, сбросив плащ на пол, снова отпил ледяной воды. Глупцы Петровичи разбередили ему душу. Голова раскалывалась от бешенства. На постоялом дворе вдруг стало тесно и нечем дышать. Илья сжал ладонями виски и, пошатываясь, шагнул через порог.

Он брел куда-то, ничего не видя и не слыша вокруг, закрывшись от всего мира, чтобы в своей безумной ненависти не перевернуть его.

Да идите вы все со своими Петровичами, князьями, вольными селами, йотунами, киевским столом, греческими священниками, варяжскими гостями, торговыми обозами… Как вы живете?! На что вы похожи?! Чего вы хотите?! И за что вы так мучаете меня?!!!

Илья остановился, только когда почуял впереди опасность. Протер слезящиеся глаза. И обрадовался.

Он пересек линию костров и подошел вплотную к священной роще.

Из рощи на него наступала, рыча и скаля зубы, огромная волосатая тварь.

Бабища с ужасной звериной мордой. Выше Ильи почти на голову, в плечах, как он, а ниже спины, как полтора Ильи. Пегая с проседью. Мамаша.

У супруги Солового были необъятные бедра, огромные груди свисали до пупа, тяжело мотаясь при каждом шаге. Маленькие красноватые глазки, казалось, полыхали огнем. На ходу мамаша переваливалась как гусыня, но приближалась очень быстро. Еще немного – и сгребла бы Илью длиннющими лапами.

Илья чуть присел и рыкнул, вызывая на бой.

Мамаша прижала уши, разинула пасть и завизжала.

Илья временно оглох. Успел подумать, что разозленная медведица не такая страшила, пожалуй.

А старая самка прыгнула на него.

Илья бежал со двора так поспешно, что оставил там булаву. Из оружия с ним были только непременный засапожный нож да любимая плетка-семихвостка за поясом, давний подарок Добрыни.

И вот этой плетью Илья хлестнул, рубанул мамашу с разворота поперек ее болтающихся грудей. Семь ремней с узелками, в каждый из которых был зашит кусок свинца, глубоко вспахали живую плоть и улетели дальше, потянув за собой алые струи, ярко-алые в свете колючего зимнего солнца.

Самка вскрикнула так, что Илья расслышал этот вопль даже сквозь набившуюся в уши глухую тишину. Телом расслышал. Он уже завершил свой отскок-разворот и прочно встал на обе ноги рядом с тропинкой, а самка бежала сквозь то место, где Илья только что был. Руками она обхватила себя, пытаясь зажать раны. И кажется, сильно клонилась вперед. Вот-вот упала бы.

Короткая, чуть шире ладони Ильи, рукоять семихвостки была вита из тех же сыромятных ремней, но внутри прятался железный стержень. Наружу выглядывал полукруглый, как шляпка гриба, ударный наконечник. Илья шагнул мамаше за спину, изо всех сил подпрыгнул и с размаху врезал железкой под острый затылок, туда, где едва угадывалась шея.

В руку отдалось хрустом. Огромная баба медленно повалилась мордой вниз, безвольно уронив руки вдоль туловища. Снег под тушей сразу набух кровью.

Илья осмотрелся. Потряс головой. Он по-прежнему не слышал почти ничего. Но остро чувствовал неприятный буравящий взгляд из леса. За Ильей наблюдали – опасливо, нерешительно. Кажется, его начали бояться. Он слишком легко одержал победу.

От села шли на подмогу Петровичи, опять со своими луками, мелкими шажками, испуганно полуприсев, нелепо тыча стрелами во все стороны. Илья высоко поднял руку, давая знак – стой. Дождался, пока его увидят, и показал: назад. Петровичи тут же убрались, как ему почудилось, с радостью. У них наверняка заложило уши и тряслись поджилки.

Вдогон Петровичам из глубины леса понесся свист-скрежет. Все такой же противный, но уже не очень страшный.

Мертвая баба на тропинке сучила ногами. От нее одуряюще несло зверем. Молодая так не пахла.

Илья взмахнул плеткой, стряхивая кровь. Глядел в сторону леса и ждал, когда пройдет звон в ушах, сменивший глухую пустоту. Звенело аж до боли. Что-то будет, когда он сойдется вплотную с Соловым. Не стать бы до скончания веку тугоухим. С другой стороны – вылез бы Соловый прямо сейчас. И пускай старый волот гораздо быстрей да ловчей своей бабы, умнее ее, наконец. Зато он тоже чувствует боль. Пару раз попасть семихвосткой… Хорошо бы по морде, чтобы прикрыл ее лапами и стал вовсе беззащитен хоть на миг. Соловый всего лишь несчастная тварь, он не виноват, что такой. Убить его быстро. Прикончить. И домой.

Илья свистнул. Потом зарычал.

Лес не отозвался. Только ел храбра злыми глазами. Илья повернулся к лесу спиной, уставился на бабу. Та уже не сучила ногами. Под ней разливались пятна, большое красное и небольшое желтое.

Илья сплюнул и медленно пошел к селу.

Никто не выскочил из леса ему вслед. Это было плохо. Значит, твари вправду напуганы. Но к ночи осмелеют. Явятся, уткнутся в стену огня – а дальше? Поди догадайся, что им придет на ум. Возьмут, да просто ломанутся вперед с голодухи – все сразу. Кого в дверях пришибешь, а кто и в дом пролезет. Как Илья ни хорохорился, а сражаться с матерым волотом на тесном постоялом дворе ему не улыбалось. В драке нос к носу любой неверный шаг может стать последним. Судя по размерам мамаши, Соловый вовсе чудовище. Если ему удастся облапить храбра, прижать к груди, Илья хрустнет и треснет. И Петровичи не спасут, втроем они только помешают друг другу, биться надо один на один.

Нет, Илья не боялся всего этого, он знал, что так или иначе справится. Но после встречи с «девкой» и ее мамашей пропал былой охотничий задор. Храбр за последние годы подзабыл, какие они – волоты, сколь причудливо в них перемешаны человечье и звериное начало. И как странно в нем самом, Илье Урманине, уживаются глубокая жалость и лютая ненависть к ним.

Теперь вспомнил. И сразу захотелось кончить дело скорее – холодно, расчетливо. Нынче же.

Всех убить и всё забыть.

Как вытащить тварей из леса засветло?..

Братья стояли бок о бок, поджидая Илью. Рожи у Петровичей оказались виноватые и пристыженные.

– Ну, Илюша… – сказал Лука.

– Чего? – Илья потряс головой, будто ему в ухо попала вода.

– Ну… И ну.

Илья оглянулся. Дохлую бабу на тропинке отсюда было видно.

– Значит, ты! – он ткнул плеткой в Луку, тот заметно подался назад. – Давай руби бабе голову, отрабатывай свою дюжину гривен. Василий!

– Я! Не кричи так.

– Сам кричишь. Это мы оглохли малость, ничего, пройдет. Становись с луком вон туда, следи за лесом, если кто высунется – стреляй.

– Да!

Илья поковырял в ухе пальцем.

– Девку прибили? – вспомнил он.

– Да!

– Врете… – Илья вздохнул. – Ну зачем? Думали бы, кому врать. Ладно, делайте, что сказано.

Он зашел на двор, жадно напился. Покопался в дорожной сумке, достал грязноватую тряпицу и принялся оттирать семихвостку от крови.

Издалека донесся стук топора. Илья удовлетворенно кивнул. Привычный острый слух возвращался к нему. Это было хорошо.

* * *

«Девка» так и висела на стене, распятая, уже молча. Когда Илья приблизился, открыла глаза и уставилась тупым звериным взглядом.

– Сейчас все кончится, – сказал Илья.

И сунул ей нож под левую грудь.

«Девка» всхлипнула, дернулась и умерла.

– Что ж вы такое, а? – пробормотал Илья, вытирая лезвие ножа о мягкую пегую шерсть. – И похожи на нас вроде, и другие совсем…

Даже сейчас, когда конечности «девки» безвольно повисли, было видно, как сильно оттопырены большие пальцы на ее ногах, а на руках – наоборот, плотно прижаты. Волоты не могли складывать кисть в кулак, палки и камни брали только всей пятерней внахлест. Правда, это не делало их менее ловкими и смертоносными.

– И чего вы лезете к нам? – спросил Илья. – Поубиваем ведь. Жили бы себе и жили… Эх.

Появился Лука, слегка забрызганный красным. Под мышкой у него была корзина с отрубленной головой «мамаши», в руке тот самый лесорубный топор.

– Тяжело рубить, шеи почти не видно, – пожаловался он. – Кровищей изгваздался весь. Сказать Василию, чтобы звал наших костры выкладывать?

– Нет.

– …И перекусить не мешало бы.

– Нет, – повторил Илья. – Мы закончим все сегодня. Прямо сейчас. Давай отвязывай эту.

– Сегодня закончить хорошо бы. А как? Напугал ты их, Илюша, сильно напугал.

– Жрать им от этого меньше не хочется, – сказал Илья и вышел.

Повесил на плечо тулу со стрелами, достал из поясного кошеля тетиву, придирчиво осмотрел – по зиме за ней требовался глаз да глаз. Взял лук. В отличие от длинных луков Петровичей, этот был короткий, удобный для стрельбы из седла. Тяжелый, мощный, сработанный из турьих рогов, с очень толстой рукоятью – под могучую лапищу Урманина. Конечно, Илья тратил меньше сил на выстрел, чем простой человек, и ему легче было выцеливать, но какой-то особенной меткостью он не отличался. Зато бил дальше всех и крепче – уж если попадал, только брызги летели.

Илья шагнул было со двора, но в дверях остановился. Сдвинул шапку на лоб, поскреб в затылке. Тяжело вздохнул. Он кое-что запамятовал.

– Лука!

– Ась?

– Девку отвязываешь? Ремни порезать успел?

– Пока один только… Нельзя было? – Голос у Петровича оказался заранее виноватый, прямо холопский голос. Сильно на Луку повлияло то, как Урманин в два удара разделался с «мамашей».

– Остальные не режь. Сверни их, и вожжи заодно, кинь тут на стол. Пригодятся.

– Как скажешь, Илюша. Задумал чего?

– Да так… Обещал Добрыне и едва не забыл.

– М-да… Сомневаюсь я, что воеводе нужна старая драная упряжь, – буркнул Лука.

Илья в ответ только усмехнулся.

– Обезглавишь девку – тащи ее сюда, – бросил он через плечо и вышел со двора.

Василий Петрович стоял у линии костров, глядя в сторону рощи, где валялась дохлая баба. Илья подкрался сзади бесшумно и кашлянул. Василий на миг слегка присел, но сразу выпрямился и, сохраняя достоинство, сказал, не оглядываясь:

– Близко лежит баба. Пока светло, не выйдут они к ней.

– Сам знаю.

Илья достал из тулы стрелу, поглядел на черешок наконечника, оклеенный поверх обмотки тонкой берестой, оценил взглядом оперение. Сунул обратно в тулу, так, чтобы ловчее было достать именно эту. Несколько раз натянул и плавно отпустил тетиву, разогревая лук.

– Пора звать людишек, – напомнил Василий. – Не успеют костры выложить.

– Забудь, – теперь Илья разглядывал Василия, так же, как только что стрелу. Как оружие. Нашел, что кольчуга и шлем сидят на витязе ловко, а темляк булавы легко снимется с ремня, но сам не соскочит. Василий надел еще и меч, ну, ему виднее, он умелый мечник.

– Жрать охота, – сказал Василий и протяжно зевнул.

В кладовой Лука стучал топором. Вскоре появился, волоча за ногу мохнатое тело.

– И у этой шеи нет почти! – сообщил он зло.

– Пойдем, – сказал Илья просто и двинулся вперед.

Храбры подошли к священной роще и остановились на краю огромной красной лужи, натекшей из обезглавленной «мамаши».

– Ух ты! – негромко воскликнул Василий. Он еще не видел Перуна.

– Ага, – сказал Лука. – Так-то.

Братья дружно сплюнули в сторону идола и перекрестились.

– Нечего креститься, – буркнул Илья. – Это не бог. Так, деревяшка.

– Вижу, что идол, – сказал Лука. И тут же спросил: – А кто это, если не прежний бог?

– Мне кажется… Нет, не знаю. Но по морде он у меня еще получит.

– …И за дело получит, – добавил Василий, оглядывая поляну. – Слушай, ну и кровавое месиво тут было! Волоты их прямо здесь били, когда те приносили жертву, так? Глупцы. На что они надеялись?

– На свою глупость, – ответил Илья. – Они ничего не соображали от страха. Человечки глупеют со страху, тебе ли не знать, храбр. Мало, что ли, их гонял?

– Да уж было! – Василий приосанился.

Илья легонько усмехнулся в бороду. Киевские дружинники тщеславны, лучший способ воодушевить их – напомнить, что они не такие, как все. Не глупеют от страха, а звереют. На Руси, где совсем недавно каждый мужчина был воин, да и сейчас не всякого смерда запросто уделаешь, заслужить славу храбра особенно почетно.

– Ну тогда убирай лук, хватай бабу! – сказал Илья.

Баба успела слегка примерзнуть, братьям пришлось сильно дернуть ее за обе ноги, чтобы с хрустом сдвинуть. Они проволокли ее несколько шагов, и Лука вопросительно оглянулся на Илью.

– Только вдвоем, тяжела больно. Это каков же у нее мужик?

– Солов шерстью и здоров человечину жрать. Увидим скоро.

Илья прислушался. В лесу было тихо – вряд ли кто-то сразу выскочит.

Он сунул лук в налучье, ухватил «девку» одной рукой за обе лодыжки сразу и зашагал к лесу. Позади братья волокли бабу, пыхтя и бормоча под нос разные слова.

Проходя мимо Перуна, Илья дал ему крепкого пинка. Идол со стоном покосился.

Петровичи на идола дружно харкнули.

Илья никогда не рушил языческих святынь. Прежняя вера русов не задевала и не оскорбляла его. Она была не так уж проста, кстати. И совсем не глупа. Она смыкалась с другими верованиями теснее, чем могло показаться на первый взгляд. Отец Ульфа чтил бога Тора, чьим славянским отражением был Перун. И христианское имя самого Ильи было в честь громовержца. При желании он мог бы увязать в уме: Тор-Перун-Илия, как все близко! Но вот этому уродскому Перуну-Соловому он с удовольствием врезал и от имени Тора, чей знак носил на шее, и от Илии, чей христианский крест висел там же.

Волоча безголовые тела, они вышли из рощи и встали у кромки леса. Под крайними деревьями слегка намело, в одном из сугробов отпечатался жуткий разлапистый след.

– Вот так ножка… – протянул Василий. – Страшнее медведя.

– Ага. – Лука кивнул. – Не хотел бы я с ее хозяином повстречаться…

И осекся.

– …А придется, – заключил Василий.

– Бросай ношу, затыкай уши! – скомандовал Илья.

И звонко, с переливом, свистнул.

Они вернулись в рощу. Походя Илья еще раз наподдал идолу. Тот снова взвизгнул мерзлой деревяшкой и едва не упал – вкопали его еле-еле.

Илья огляделся. Пожевал бороду и увел братьев дальше, за дубы.

– Так, – сказал он. – В самый раз. Тут будем. Тащите сюда шубы свои, ляжете на них. И сбрую возьми, Лука. И будем ждать.

– А если нечисть не выйдет из леса засветло?

– Выйдет, – пообещал Илья.

Другого ответа у него просто не было – что делать, если волоты не клюнут на приманку, он пока не придумал.

Братья отправились к развалинам села, Илья прошелся от дуба к дубу. Да, он выбрал правильное место. Не близко к приманке и не слишком далеко. Ветра нет, Соловый не найдет засаду верхним чутьем. А царапнуть его стрелой отсюда милое дело.

Не убить бы ненароком…

Он насторожился. Есть! В лесу что-то происходило. Лес отозвался на призыв храбра. Там ходили осторожно от дерева к дереву, принюхиваясь и прислушиваясь. Илья встал за дубом, потянул из-за спины лук и выругался. Всегда так с этими Петровичами: когда надо, их нет, а когда не надо – вот они, и никакого спасу! Еще сейчас прибегут, тяжело дыша, громко топая и бряцая железом, спугнут добычу.

– Дядя! – позвали от села почти шепотом.

Илья едва удержался, чтобы не взреветь от злобы. Показал рукой Миколе: конец тебе, парень. И Петровичам: идите в засаду как можно тише. Чуть выглянул из-за дуба. Волоты приближались, они могли появиться в любой миг, а Илья еще ничего не успел никому объяснить.

Микола принес ремни и вожжи.

– Зачем ты здесь?! – прошипел Илья.

– Испугался. Ты все не зовешь, не зовешь… Я и прибежал взглянуть, как ты тут. Подумал…

– Думать не твое дело! Ляг за дерево и чтоб не высунулся! У-у, я тебя! Выпорю потом.

– Как скажешь, дядя, – согласился Микола.

Подошли взъерошенные Петровичи. Без шуб.

– Сам не выпорешь наглеца, я его выпорю! – шепнул Василий. – Мало того что старших не слушает, еще и распоряжаться вздумал! Не так идешь, не то берешь… Вот этими самыми вожжами надеру по мягкому, ей-ей!

– Вожжи для волота.

– Чего?..

– Слушайте, братья. Я попробую Солового взять живьем. Ваша забота – малые его. А он мой. Если сам под булаву подставится – не бейте по голове.

– Ну-у, Илюша… – протянул Лука. – Ну и ну.

– Вы малых старайтесь застрелить насмерть, а я Солового подраню слегка, чтобы разозлился и в драку полез. Теперь становитесь за тот дуб. И тихо! Посматривайте на меня, ждите, когда лук подниму, стрелять будем все вдруг. Ну, с Богом!

Братья перекрестились и убрались на место. Им затея Урманина совершенно не нравилась, это было видно.

Только Микола глядел на Илью восхищенными глазами.

Как всегда.

* * *

В молодости Соловый был, наверное, золотистым. С шерстью длинной и мягкой, волнистой, как у козла. Один грек рассказывал Илье, будто много веков назад воины его народа ходили в Колхиду добывать прекрасные золотые шкуры. Удавалось это только самым отважным и сильным.

Еще бы.

Соловый не шагнул из леса, он вытек. Одним длинным мягким движением. Остановился, повел ноздрями, принюхиваясь.

Илья оценил рост волота, размах плеч – и похолодел.

Нет, он не испугался. Но у него просто не было под рукой ничего, чем можно зашибить это… Это.

На всякий случай Урманин перекрестился и мысленно пообещал Господу, что будет хорошо себя вести.

Вслед за Соловым выпрыгнули его сыновья. Бурый и рыжий. Тоже крупные, но не так пугающе. Ну, немного побольше Ильи. Ничего страшного. А вот старый волот превосходил храбра на две с лишним головы вверх, да вширь едва не вдвое. Подумать было боязно, насколько он тяжел и силен. Ужас волосатый цвета свежеободранного дерева.

В глаза Илье бросился Перун, и храбр пожалел, что не вломил идолу лишний раз. Вылитый Соловый.

За соседним дубом страдали Петровичи. Их слегка трясло. Илья старался не замечать этого. Его радовало уже то, что не слышно Миколы. Парубок, едва углядев волота, замер, не дыша. Предвкушал зрелище – как это чудо лесное будут бить.

А действительно – как?!

Соловый медленно пошел вперед, к лежащим на снегу телам. Рыжий и бурый обогнали его, забегали вокруг безголовых, раздалось негромкое лопотание. Соловый присел на корточки рядом с «мамашей», потыкал ее пальцем. Взял за руку, поднял, уронил. Он тоже что-то бормотал себе под нос – бур-бур-бур. Потормошил «девку». И вдруг заскулил высоким голосом, будто оплакивал погибших, едва не по-человечьи.

У Ильи невольно сжалось сердце. Опять он увидел перед собой не врага, а просто разнесчастную тварь.

И тут рыжий и бурый, которые до этого мельтешили, – замерли. Время!

Илья вскинул лук. Ощутил такое же движение Петровичей и спустил тетиву.

Три стрелы ушли к целям разом.

Рыжему попало в грудину, он даже не пошатнулся, только изумленно уставился на торчащее из себя древко.

Бурому угодило куда-то в бок, и он упал.

Соловый в последний миг то ли услышал засаду, то ли почуял – он дернулся, с невероятной для такой туши скоростью, и вместо плеча, куда шла стрела, принял ее мордой.

Илье показалось, стрела отлетела от головы Солового кувырком.

Раздался жуткий, невообразимый рев.

А в ответ – не менее дикий боевой клич.

Это выскочил из-за дуба храбр Илья Урманин, на бегу продевая руку в темляк булавы.

Навстречу ему, размахивая одной когтистой лапой, а второй зажимая окровавленную морду, быстро ковылял Соловый.

Рыжий выдернул стрелу из груди, тут в воздухе прожужжало, и еще одна прошла мимо, а другая вонзились ему в руку. Рыжий попятился. Зато вскочил бурый, которого только поцарапало, и кинулся вслед Соловому.

Стоял ужасный шум. Кричали все – и нечисть, и люди. А потом раздался треск и хруст. Это Илья врезался в Перуна.

Храбр поскользнулся, но сумел устоять. Выпустил булаву. Подхватил в падении резное бревно, проволок его одним концом по снегу, взвалил на плечо и бросился вперед, убыстряя бег, разгоняя Перуна, глядящего Соловому в грудь.

Позади тяжело бухали сапогами Петровичи. Микола, завладевший чьим-то луком, всадил еще стрелу в рыжего.

Соловый пер на Илью. Вблизи старый волот оказался еще больше, гораздо больше, чем хотелось бы. Зато не промахнешься.

Так быстро Илья не бегал в жизни. Он несся по прямой, ловя миг, когда надо начать заваливаться вперед, чтобы голова Перуна угодила Соловому точно под ребра. Илья не мог остановиться, не мог наклонить бревно раньше или позже, от храбра уже ничего не зависело. Он просто бежал, исходя криком, как бегут на плотно сомкнутый вражий строй. Одна радость – бурый не успевал обогнать старого и помешать сшибке. И Петровичи были рядом. И булава не пропала, болталась на темляке, колотила по локтю.

Такие вещи очень радуют, когда оплошность стоит жизни.

Соловый оскалился и раскинул в стороны лапы, готовя смертельное объятие.

И тут бревно врезалось в него.

Раздался глухой тяжелый удар, и все куда-то полетели.

Потом Илья лежал на спине, глядя в небо.

В небе кувыркалось бревно.

Рядом кого-то били.

И кто-то страшно рычал.

Грохнулся оземь Перун.

Илья перевернулся, встал на четвереньки. Неподалеку валялся Соловый. Дышал вроде. Петровичи дрались с бурым. Тот отчаянно скакал, плюясь и взрыкивая, наседая на братьев, но Василий ловко отшибал его булавой, а Лука с безопасного расстояния долбил бурого кистенем.

Илья вскочил, подобрал идола, с натугой замахнулся и приложил Солового бревном поперек живота. Поверженный великан тяжело охнул и безвольно растекся по земле. Илья пригляделся и только сейчас понял, что старый волот окривел. Стрела прошла по морде вскользь и распахала глаз острым лезвием срезня.

Петровичи теснили бурого. Эта тварь оказалась на диво упорной и собиралась драться до конца. Василий держал булаву уже в левой руке – за правую бурый прихватил его. Всего-то сжал пальцы.

А впереди была широкая спина рыжего. Тот бежал к лесу. Слишком быстро для раненого всерьез.

Упустить рыжего Илья не имел права. Такой уговор – стоять у Девятидубья, пока не изничтожена вся семейка. Сейчас тварь скроется в лесу, и ищи потом, свищи. Но Илья никак не успевал догнать этого хитреца. Бросился вслед и понял – опоздал!

Рыжий мог еще сто раз сдохнуть от голода и потери крови. А мог не сдохнуть, вернуться к дороге, по новой взяться за разбой… Илье некогда было думать об этом, да и незачем.

Он просто сделал первое, что пришло в голову. Чего не делал раньше никогда. Сорвал с руки темляк и изо всех сил швырнул булаву рыжему в спину.

Булава, тяжело вращаясь, догнала тварь на самом краю леса. Шарахнула промеж лопаток и сшибла – в подлесок мордой.

Илья выдернул из сапога нож и, чувствуя, как подгибаются усталые ноги, побежал добивать.

Позади все рычал бурый. Вот же крепкий попался боец.

Рыжий зашевелился. Сел. Пошарил вокруг, поднял булаву, встал в рост. Он держал оружие неловко, но оно удлиняло его руку, и без того слишком длинную. А если волот, очухавшись, кинет булаву обратно? Палки они бросают метко.

Ничего не соображая, стараясь просто выиграть хотя бы миг, Илья перехватил нож за лезвие и запустил им рыжему в морду.

Нож угодил волоту рукояткой прямо в нос. Рыжий взвизгнул, пошатнулся, выронил булаву и схватился за ушибленное место. Больше он сделать ничего не успел, потому что Илья с разбега боднул его головой в живот, уронил и припечатал собой к земле.

Раздался лязг, скрежет, вой – рыжий укусил Илью за плечо и обломал зубы о железную обшивку куртки. Крепкие пальцы скользнули по бокам, волот думал привычно сжать врага до хруста, да не на того напал. Илья врезал кулаком в скошенный подбородок, рванулся назад, сел волоту на грудь и ударил сверху вниз – основанием ладони в переносицу. Один раз.

У рыжего закатились глаза и отвалилась челюсть. Он больше не пытался схватить храбра – не мог.

Илья встал, подобрал булаву и почти без замаха тюкнул рыжего в висок. Хрустнуло, волот дернулся. Илья огляделся, высмотрел нож, сунул за голенище сапога и тяжелым шагом двинулся назад, к роще.

Бурый валялся мертвый, вниз мордой. На спине его сидел Василий Петрович и баюкал поврежденную руку.

Соловый тоже лежал на груди, как-то его перевернули, хорошо, не надорвались. Рядом суетился Лука – вязал.

Микола был уже у села, только пятки сверкали, бежал за подмогой.

– Нет, не сломал вроде… – ответил Василий на немой вопрос Ильи. – Эх, надо было мечом его. Располосовал бы.

– У меча две рабочих стороны, а у булавы все, – буркнул Илья.

– У бревна тоже все стороны рабочие, – хмуро сказал Василий. – Но я не обучен им биться. Тебе, брат, надо по праздникам на торжище выступать. С Дрочилой на пару. Показывать бой бревном. А то чего все на кулаках да на кулаках…

Илья хмыкнул и пошел смотреть Солового.

– А лучше младшую дружину обучи, там много таких… – простонал ему в спину Василий. – Кому бревно в руки само просится. И будут русы непобедимы. Как придет ворог, раскатаем свои терема по бревнышку – хрясь! – и нету ворога. А мы из бревнышек обратно терема – и дальше жить. Удобно. Главное, дешево. Только оружейники по миру пойдут, да и ладно…

Илья склонился над Соловым, разглядывая путы.

– Хорошо, Лука. Ловко.

– Ты на Василия не сердись, больно ему очень. Он поругается – и перестанет, – сказал Лука негромко.

– Верно рука не сломана?

– Вроде нет. Синяки будут страшные. У этой твари пальцы хуже клещей кузнечных… Надо же, а, повязали волота. Как ты его долбанул – а он все дышит.

– Недолго ему дышать, до Киева только. Покажем князю – и голову с плеч. Топор не забудь, – Илья невесело хохотнул. – Полезный топор оказался. Уффф…

Илья обессиленно уселся рядом с Соловым. Волот трудно дышал, в пустой глазнице при каждом вдохе слабо пузырилась кровь.

– Топор, да… – Лука огляделся. – Пойду за топором. Надо же, добыли волота, и какого. Если б сам не видел, не поверил бы. Добыли, а, Илюша?

– Ага, – Илья устало кивнул. – Ночуем здесь. Распорядись. Утром домой. Всё.

Сказал – и откинулся на спину, прямо на промерзшую землю, едва присыпанную снегом.

* * *

Старого волота грузили на сани вшестером – едва пупки не развязались. Примотали накрепко. Поводили вокруг кобылу, чтобы заранее привыкала. Кобыла чуть не сдурела, ее долго успокаивали.

Соловый лежал, вращая здоровым глазом, тяжело дышал и иногда постанывал. Ему пропустили через пасть вожжи, как раньше «девке».

Лука принес корзину с отрубленными головами и грохнул ее Соловому в ноги. Великан дернулся, сани заскрипели.

– Не сдохнет дорогой? – спросил Лука. – А хотя бы и сдох!

– Я обещал привезти живого. Буду кормить, – буркнул Илья.

– Не надо. Развяжешь пасть, а он свистнет, весь обоз перепугает. Кони понесут, сани перевернутся… Воды в рот налить еще туда-сюда…

Соловый пытался ворочаться, ему хотелось приподняться, увидеть головы своих родичей, так он их только чуял.

– Я подумаю, – Илья взял из саней корзину и протянул ее Луке.

– Чего это ты?

– Не надо попусту его мучить.

– А ему человеков есть можно было?! – крикнул издали Василий.

– Ты не понимаешь? – спросил Илья.

– Волот дергаться будет, сани расшатает, – объяснил Лука брату, принимая корзину.

– Нет, – сказал Илья тихонько. – Не в этом дело. Никого мучить без причины нельзя. Кто бы он ни был.

Лука фыркнул и унес корзину.

Илья стоял у саней потупившись, ссутулясь, заткнув руки за пояс, – думал. Соловый буравил его глазом.

– Ишь, жалеет… Сородича, – донеслось издали.

Илья медленно обернулся. И так же медленно пошел на Василия.

Будь это не Урманин, челядь Петровичей сразу похватала бы кистени да топоры. Челядин защищает хозяина от любого, кто не знатнее – это можно и нужно.

Но сейчас все застыли. А некоторые подались назад.

– Сказать, чтобы принесли тебе бревно? – спросил Василий едко.

Знал, что Урманин не тронет раненого.

Илья отодвинул Василия плечом и скрылся на постоялом дворе.

Он был мрачен весь вечер. Избегал разговора. Когда братья принялись вспоминать в подробностях бой с нечистью, сразу ушел в облюбованный угол двора, замотался в плащ и лег. Проснулся чуть свет, вышел к Соловому и долго стоял рядом.

– Жалеет тварюку, чует родную кровь, – сказал Василий.

Лука на правах старшего брата отвесил Василию подзатыльник.

Обоз собрался быстро, заминка возникла только с кобылой, что должна была тащить сани Солового, – та мотала головой и пыталась брыкаться. Ее сначала уговаривали, потом начали бить, но все без толку.

– Хватит, – сказал Илья.

– Чего хватит? – недовольно спросил Лука.

– Я сам поведу сани. Впрягу Бурку, справится как-нибудь.

– Ну… Значит, трогаемся?

– Погодите.

Илья сдвинул шапку на лоб так, что не видно стало глаз. Впрочем, глядел он все равно под ноги.

– Прикажи своим, пусть дрова, что остались, несут в рощу. Надо хворосту наломать побольше, сложить погребальный костер. Оставьте, чем запалить, и уходите за реку, я догоню.

Петровичи стояли перед ним, открыв рты.

– Ты не заболел? – полюбопытствовал Василий.

– Зачем? – поддержал его Лука. – Брось падаль волкам.

– Это мое, – отозвался Илья глухо.

Лука горестно покачал головой, но все-таки обернулся и махнул челяди: выполнять.

– Они разбойники и нечисть, да, – сказал Илья негромко, будто с собой говорил. – Сами вроде не человеки, да еще и человекоеды. Зато мы – храбры. И победили в честном бою. Поймите это, братья. Разве трудно понять? Если мы храбры – должны поступать по чести. Не о том Добрыня напоминал?

– Делать тебе нечего! – Василий сплюнул, едва не попав Илье на сапог, и ушел к обозу.

Лука переминался с ноги на ногу. Хотел что-то сказать, но не решался.

– Я должен тебе дюжину гривен? – спросил Илья, по-прежнему не поднимая глаз. – Не хватило одной головы?

– Да о чем разговор, Илюша. Забудь. Нас в Киеве такой почет ожидает, по сравнению с которым любое золото ничто. Сам знаешь. А я вот чего хотел… Ты это… Не подумай только, будто мы не заодно с тобой. Василий, он горячий. Остынет, все поймет. Ты главный, как скажешь, так и будет, хочешь, вместе костер запалим.

– Не надо. А гривны ты получишь. Как только князь позволит Солового казнить, я срублю волоту голову и отдам тебе – проси с Добрыни по уговору.

– Благодарствую, – Лука едва заметно поклонился. – Скажи только – зачем тащить это чудище в Киев живьем? Так Добрыня выдумал? Между нами, брат, напрасно ты с ним всегда соглашаешься.

– А как еще? – удивился Илья.

– А как тот же Дрочило. Вроде простолюдин, а хитрее бояр оказался – сделал что мог, денежку хапнул, и на сторону. И не заставишь его волотов ловить, ибо это выше сил человечьих. Мы же едва не сгинули тут! Кабы не твое бревно, задрал бы нас Соловый! Добрыня разве знал, насколько эта тварь велика? Нет, он просто сказал тебе – поймай! А ты и рад стараться.

– И чего не постараться? – Илья заметно обиделся. – Добрыня, он же всю Русь обустроил! Ему надо – значит, надо! Ну да, бревно… Да отстаньте вы от меня с этим бревном. Завидно?