Текст книги "Заговорщики"

Я не выдерживаю и уступаю ей своё место. Шилов криво ухмыляется, демонстрируя часть своих новых резцов и клыков. Надолго они задержатся у него во рту? Помню, он рассказывал, как однажды со своими ОУНовцами устраивал заказные беспорядки. В Киеве должен был проходить крестный ход.

Какая-то украинская политическая партия собиралась набрать себе баллов в ходе предвыборной компании и вместе с церковными хоругвями пронести по Хрещатику свои лозунги. Что-то вроде этого. Шилов тогда носил чёрную рубашку со знаком «УНА УНСО» на груди. А в карманах у него грелись штук тридцать шариков от подшипника и два кастета. По сигналу – несколько пригоршен шариков в толпу, а потом секунд тридцать поработать обеими руками. Главное, как говорил Фыл, вовремя свалить, пока менты не одуплились. Все хлопцы свалили вовремя. Менты успели зацепить только двух в чёрных рубашках и ещё каких-то панков. Одним из тех двоих был Шилов. Всё бы ничего, тем более что милиционеры явно хотели навешать люлей бледным юношам в рваной джинсе и майках sex pistols. Два аккуратно подстриженных парня попали почти случайно. Но этот е*анутый взял и послал толстого сержанта на х*й. Так ему выбили первые два зуба. Когда я спросил его, зачем он это сделал, Шилов ответил:

– Выполнял домашнее задание.

– Тайлер Дерден мёртв, осёл, – сказал я.

– Зато дело его живёт, – заверил меня этот мутант.

В другой раз я спросил его, какого хрена он делал в украинской националистической группировке.

– У тебя даже фамилия не украинская, – сказал я ему.

– Я, вообще, наполовину еврей. По мамкиной линии, – ответил он, чем окончательно меня запутал.

Мы на станции «Бибирево». Стоим, ждём, пока Шилов мочится за ларьками возле небольшого рынка.

– Куда мы идём? – спрашиваю я Готье.

– Нужно с одним человеком увидеться. Он здесь недалеко на частной party отвисает.

– Чё, мля, за party? – спрашивает, застёгивающий на ходу ширинку, Фыл. – А пиво? А боулинг?

– Чувак, дай мне дело сделать, а?! А потом будешь катать шары до утра.

– Мля! Сразу бы сказал, а?! Мы бы тебя лучше там подождали. Может, каких тёток зацепили бы…

– Не кислячь. С тобой сексом можно только за деньги заниматься.

Жу хихикнула. Шилов улыбнулся.

– Чё за party? – спросил, наконец, и я.

– Да так… одни устраивают… Но ваще-то прикольно. Я как-то был.

– На «Серебряного мудака» потянет?

– Сам посмотришь… – и уже Шилову. – Там и тётки. Пошли.

– И они пошли, – сказал Шилов.

Домофон ответил почти сразу. Хриплый голос сквозь обрывки музыки спросил:

– Кто?

– Вы всё ещё кипятите? – произнёс Готье. – Тогда мы – к вам.

Дверь подъезда щёлкнула.

– Это чё ещё было? – Фыл поставил пустую банку на пол лифта.

– Типа пароль. Вместо флаера. Закрытая вечерина.

На восьмом этаже – звонок в обитую дермантином дверь.

Я почти сразу понял, куда попал. Слышать – слышал. Но видеть не доводилось. Не знаю, как в этой квартире можно жить. Потому что мебели, кроме нескольких надувных диванов, я не увидел. Зато здесь были непонятно куда спрятанные зелёные светильники, заливающие всё пространство ядовитым, неестественным светом. Очевидно, хозяин снёс несколько стен в этой пятикомнатной халупе, из-за чего получилась не слабое по размерам помещение. В которое влезла туева хуча народа.

– Хе… – сказал Фыл, – это чё, типа «матрица»?

По всему пространству гигантской комнаты кто-то расставил колонны из разнокалиберных телевизоров, на экранах которых постоянно сменялись многочисленные цифры и геометрические фигуры. Из спрятанных динамиков валит мощный ломаный бит. Мы медленно продвигались среди многочисленных гостей.

– Чё эт-такое? – спросил меня Фыл, цапнув с ближайшего стола бокал чего-то алкогольного и мерзкого с виду. – А?

– Харизматематики, – ответил я.

На небольшом возвышении какой-то чувак, стоя за dj-скими приблудами, извлекал из винила и семплеров тот пульсирующий шум, который мы слышали. Другой пожилой чел, похожий на профессионального мудака, изредка читал с листа заунывные, непонятные фразы. Самое понятное происходило на другом возвышении. Круглом и непрерывно вращающемся. Там извивалась под ритм обнажённая тётка с чрезвычайно качественными сисями и татуировкой чуть повыше попы.

– А она типа хариз… – Шилов запнулся —…математрица?

Харизматические математики. Харизматематики. Я вдруг понял, что пожилой мудак с микрофоном и есть тот самый Любомир, о котором я слышал. Чё там у него в черепной коробке происходило, я, понятно, знать не могу. Но это псих объявил, что Бог – сверхмегасложное уравнение. Высший цифровой разум. Формулы, цифры, числа. Захотел создателя всего сущего вычислить. Возвести в степень. В куб. Разделить, умножить, сложить, вычесть. Разбить на дроби. Извлечь из корня Господа Нашего.

Я сообщил всё это Фылу, который высосал уже второй стакан коктейля. Мы подошли поближе к крутящейся, похожей на барабан, штуковине.

– Настоящая, – сказал Шилов, кивнув на извивающуюся в такт музыке участницу шоу. Разговаривать приходилось чуть не крича друг-другу в уши. Но я понял, что он имел в виду: судя по светлым волоскам на лобке, блондинкой она была настоящей. Вокруг нас пританцовывали и слонялись с бокалами пара десятков симпотных тёток. Но на эту, ясное дело, смотреть было интереснее.

– Смотри, какая… – Шилов помолчал, подбирая слово —…резиновая.

По другому эту почётную попу и литые сиси и не назовёшь.

– Силикон, что-ли?! – проорал мне в ухо Фыл.

Я не успел ответить. Потому что блондинка откинула свои волосы, закрывающие лицо.

Нах мне отдушины на крыше спортзала?

– П**дец, – только и сказал я.

Абсолют. Качество. Совершенство.

Сквозь полуопущенные ресницы равнодушно скользнула взглядом и опять барабанообразная платформа медленно повернула её к нам тылом, чтобы продемонстрировать плавное движение пониже татуировки.

Вот что, оказывается, скрывалось под её маечкой и юбкой?

Я забрал у Шилова стакан и залпом влил его себе в рот, даже не почувствовав крепость и вкус напитка. Какой, нах, боулинг?!

– Эй! – толкнул меня Шилов. – Смотри! Там та тётка с ОРТ!

Я промолчал.

– Воткнул? – проорал он мне на ухо.

Я промолчал.

Какие у неё странные глаза. С удивительно восточным разрезом.

– Э?! – дёрнул меня Шилов. – Харэ втыкать!

А на лодыжке – тоненькая золотая цепочка.

– Э?!

– Мля! Чё те надо?! – ответил наконец я.

– Смотри! Как этого типана зовут?!

Он ткнул пальцем в сторону. Там с кем-то беседовал обладатель звания «мудак тысячелетия» за достижения в области телевидения.

Я назвал имя и фамилию.

– Ништяк, да?! – восторженно проорал он. – Пацанам расскажу! Пошли автограф возьмём, а то не поверят!

– Е*анулся! – проорал я в ответ. – Мы же типа свои. Типа богема. Сюда ботву всякую не пускают. Щас, нах, выгонят!

Шилов мочал не долго:

– Смотри… мля, как его?!

Мимо протопал один из «На-ны».

– Хорош пальцем тыкать, – сказал я.

DJ закончил свой сэт и седовласый Любомир начал о чём-то нудно рассказывать. Белоснежка покинула вращающуюся штуковину и исчезла в толпе. Я, помедлив несколько секунд, двинулся за ней следом. Исчезла. Растворилась. Зато встретился Готье, который разговаривал с типом в лыжной шапке. Жу рядом пялилась в один из мигающих экранов. Любомир заткнулся. Наступила полутишина, в которой сразу образовались небольшие кружки беседующих со стаканами в руках людей. Шилов подошёл к одной из компаний и молча встал рядом. Я ещё раз взглядом обшарил толпу. Блин. Куда она делась?

– Слы, мужик, можно тебя на минутку? – Шилов тормознул проходящего мимо парня.

– Да.

– Ты из «До 16 и старше»? Да? – Фыл отхлебнул из стакана.

– Да, – ответил тот.

–…Говно твоя программа, – сообщил ему Шилов.

– А я причём? – спокойно ответил парень.

Шилов несколько мгновений смотрел на него, потом произнёс:

– Точно… Ты– то причём…

Телечувак пожал плечами. Шилов похлопал его по плечу:

– Ну ладно… Извини…

– Да не… Нормально… – и парень пошёл дальше.

– Шилов… – говорю я и тут же умолкаю.

Фыл отхлёбывает из своего стакана и оглядывается по сторонам. Потом переводит взгляд на меня:

– Чё?

Он громко сдерживает отрыжку и спрашивает:

– Вот а проблем, ман?

И снова не получает ответа.

В другом конце комнаты я вижу белые волосы, собранные в узнаваемый хвост. И делаю шаг.

– Ты куда? – Фыл, собравшийся влить в себя остатки коктейля, останавливает руку не донеся до рта.

– Шилов… – говорю я. —…пожалуйста, подожди меня здесь.

Я медленно подошёл к самой многочисленной компании, образовавшей круг возле dj-ского пульта.

Любомир в расстёгнутой до середины груди фиолетовой рубашке энергично жестикулируя левой рукой, вещает собравшимся вокруг него людям:

– В принципе, я согласен, здесь нет ничего кардинально нового. Всё, о чём я говорил, изначально базируется на Кабалле… а это, как известно, одно из древнейших учений… Магия чисел, сама по себе…

Правой рукой он не жестикулирует. Потому что правая рука на талии его соседки. Она успела переодеться. Накинула белый пушистый халат с таким же пушистым поясом и стоит, засунув руки в его глубокие карманы. Стоит и смотрит на него снизу вверх.

–…Массоны придавали цифрам большое значение… Ну например, все их символы обязательно содержали определённое количество…

Это так выглядит мужчина, которому «можно»?

–…Цифра 9 обладает гораздо большей энергетикой… Вы знаете, что если умножить девятку на любую другую цифру, а потом сложить между собой цифры числа, получившегося в результате, то получится та же самая девятка…

Мудак. Стопудовый, бессменный мудак этого и всех последующих тысячелетий.

– Он чё, учитель математики? – спросил подошедший сзади Фыл.

– Нет, – ответил я, – он мудак.

И Белоснежка вдруг оторвалась от созерцания Любомирова красноречия. И повернула голову в нашу сторону. И остановила свой спокойный взгляд на мне. Я, наверное, что-то должен был сделать. Например, улыбнуться. Но просто хлопнул два раза ресницами. И ещё раз хлопнул, когда отвернулась.

У меня нет фиолетовой шёлковой рубашки.

Я не чистил зубы, наверное, с неделю.

– Кошмар, – сказал Шилов.

– Хуже, – мрачно ответил я.

– Х*ль хуже? – Фыл кивнул в сторону. – Вон этот мудак шаро*бится.

Лёня улыбаясь, вежливо слушал толстого мужчину, который энергично похлопывал его по руке.

Что может заставить человека надеть на себя клетчатые штаны?

– Пошли, – сказал я. – Щас мы этому красавцу настроение подпортим.

Я мельком глянул в сторону Любомира и двинулся к Кошмару. Шилов со стаканом в руке следовал сзади.

– Привет, – сказал я.

Лёня, мило улыбаясь, повернулся.

– Здравствуйте, – поздоровался я с толстяком. Знакомое лицо.

Лёнина улыбка несколько померкла.

– Салам, – произнёс Шилов, появляясь из-за моей спины.

Функция «улыбка» уменьшилась ещё на несколько делений.

– Вы из Средней Азии? – спросил толстяк.

– Ага… – ответил Фыл и отхлебнул из стакана.

Я вспомнил его… Слонёнок с пробитым хоботом.

Лёня перевёл взгляд в пол и помочил губы в своём алкоголе.

– Да?.. А откуда?

Заинтересовался. Агасси хренов.

Я промолчал, ожидая, что же соврёт Шилов.

Но он почему-то сказал:

– Привет, – кому-то у меня за спиной.

– Привет, – ответили ему. И мы все повернулись на этот голос.

– Добрый вечер, Наденька! – слонёнок резво преодолел расстояние и пожал ей руку.

– Что же вы не приходите на тренировки, Николай Егорович? – она убрала кисть в тёплый карман халата.

Что говорил толстяк, я не слушал. Я смотрел.

Она всегда носит только белое?

Наденька?

– Леонид, – Кошмар пожал ей руку.

Мудак.

Она вопросительно посмотрела на меня.

– Дэн… – я тоже секунду подержался за её ладонь. – Денис.

Шилов приподнял свой стакан.

– Шилов, – сказал он.

– Переход на кольцевую линию. Уважаемые пассажиры, не забывайте свои вещи при выходе из вагона…

Мы с Шиловым проснулись под вечер. Пока пили пиво и добирались из его Мытищ до метро – вечер превратился в ночь. Скоро переходы закроют. Чтобы не было скучно, у нас с собой четыре «нефильтрованного». Людей в вагоне почти нет.

– Я знаю одного чувака, – говорю я, – его отец озвучивал все эти объявления в метро.

– А я… – Шилов отхлёбывает из банки, – нашёл раз в метро сумку. Там был плейер и триста рублей денег.

Мы стоим, прислонившись к стеклу, за которым видно происходящее в соседнем вагоне. Там несколько мужиков со здоровенной «бетакамовской» камерой и логотипом одного из центральных каналов на спинах.

Гримёр пудрит лица парочке актёров.

– И где плейер? – спрашиваю я.

Шилов пожимает плечами:

– Дал одной тётке послушать. Третий месяц у неё по венам плавает.

Он смотрит по сторонам и прикуривает сигарету. Старушка в коричневом пальто, заметив это, неприязненно поджимает губы. На следующей станции, кинув на нас уничтожающий взгляд, она выходит.

– Слы, – говорю я, – дай сигарету.

– В жопу ракету, – Шилов смотрит, как актеры в соседнем вагоне, размахивая руками, спорят перед объективом камеры. – Ты бросаешь.

Точно. Я и забыл. Но курить всё равно охота.

– Однажды я не курил целый месяц, – говорю я.

Шилов молчит.

– Ты знаешь, что я не ругался матом десять лет?

Шилов выдыхает дым.

– И как-то не занимался сексом целых два с половиной года?

Шилов допивает пиво и бросает в банку окурок.

Потом переводит взгляд на меня:

– Ты чё, е*анутый?

Следующая станция. В вагон заходит тётка в метростроевской форме с рацией в руке.

– Кто здесь курил?

Немногочисленные пассажиры смотрят на нас. Но молчат.

– Кто курил? – повышает голос она.

Мы тоже молчим.

– Не поедем, пока тот, кто курил, не выйдет, – тётка обводит вагон суровым взглядом и угрожающе поднимает рацию.

Молчание. Поезд не трогается с места. Люди начинают переглядываться. Шилов хмыкает.

– Да не курил никто, – тоскливо говорю я. – Поехали уже…

– Единственный поступок, которым я горжусь, – говорит Готье, – это то, что я бросил курить.

– Поступок, который меня не радует, – говорит он, – это то, что я начал курить опять.

Я бросаю.

– Купи новый автомобиль, выедь на нём на трассу и сбей первоклассницу. А потом попробуй бросить курить, – говорит Готье.

Я брошу.

– Трахни шлюху без презерватива, зарази свою любимую девушку СПИДом, а потом попробуй бросить курить, – говорит он.

У меня получится.

От никотина желтеют зубы. И кашель по утрам. А ещё курящие мужчины не нравятся ей. Она мне так сказала. Вернее сначала улыбнулась и, сморщив нос, произнесла:

– Денис, ты бы мог не дымить на меня своей сигаретой.

А потом сказала, что курящие мужчины ей не нравятся. Я вообще хорошо запомнил всё, что она говорила в том кафе, где мы сидели после харизматематического PARTY.

– А Любомир курит? – спросил я.

– А причём тут Любомир? – она пожала плечами.

Отлично. Один мудак не причём. Причём другой мудак. Лёня.

– Это ты снимался в том сериале? – спросила она его, как только слонёнок покинул нас.

Два специальных «мудака» от жюри конкурса.

– Мне понравилось, – сказала она и посмотрела на нас.

– А вам?

Шилов промолчал.

И я – Член жюри – впервые нарушив пакт со своей совестью, подыграл одному из главных номинантов.

– Да, – сказал я. – Понравилось.

Именно Лёня пригласил её в кафе. Именно там продолжился их разговор. Именно из-за этого приходится теперь терпеть этого мудака в нашей компании.

Я брошу курить.

– Вынь родного брата ещё тёплого из петли, сделанной из маминой бельевой верёвки. А потом попробуй бросить курить, – говорит Готье.

Лёня Кошмар провожает её домой. Он бывает на её фотосессиях. Она снимается для каталогов. Её называют Надин. С ударением на второй слог. Мне тоже можно её так называть.

Теннис. Бассейн. Утренняя пробежка. Кофе без сахара и сливок.

Её ждёт какой-то крупный контракт за бугром. Лёня говорит с ней, когда она сидит с ним рядом за столиком в очередной кафешке. Лёня подвозит её иногда на папином «бумере». Ей нравится машина. Она тоже хочет такую же. Только красного цвета. Кабриолет.

Мудак. Которого приходится терпеть. Или это ему приходится терпеть нас?

Шилов по моей просьбе вежлив.

Готье извлекает из себя свои лучшие пёрлы. По моей просьбе.

Надин часто улыбается в нашей компании.

Я начал отжиматься по утрам.

И ещё – она всегда носит белое.

– Аптечка в шкафу, – говорит Чаппа, откидывая со лба дреды. Он щурится от дыма торчащей в углу рта сигареты и жуёт жвачку. Диван, на котором он сидит, стоит посередине комнаты. На стене – красно-зелёно-жёлтый флаг и постер Боба.

На маленьком столике перед диваном – пакет привезённый нами. Чаппа отсчитывает купюры. Шкаф – за моей спиной.

Мы с Шиловым упорно надирались весь предыдущий вечер и полночи. Башка раскалывается. Фыл молча пьёт пиво в одном из кресел. От этого зрелища мои почки начинают намекать о своём существовании.

– В другом ящике, – говорит Чаппа.

Выдавливаю на ладонь четыре таблетки. Тупо смотрю на них. Чаппа тушит сигарету в пепельнице и, выдохнув клуб дыма в потолок, откидывается на спинку дивана. Его дреды достают до плеч:

– Чё забыл, как это делается?

Я обвёл комнату в поисках стакана воды.

– Если ты собираешься это пить, то делаешь большую ошибку, ман.

Пошёл нах, думаю я, членосос хренов.

– Анальгин, как и всё в этом мире, нужно употреблять правильно, – он зевает. Шилов молча заливает в себя пиво.

– Знаешь, как правильно?

Членосос хренов.

– Врачи об этом не расскажут… – Чаппа достаёт из-за уха туго заряженную папиросу:

– Они о многом не рассказывают. Вот анальгин например… Тут же из названия понятно, как его правильно принимать, ман.

Он прикуривает косяк:

– Чё ты на меня смотришь? Да, чувак… Ты правильно понял.

Он ещё раз затянулся:

– Через анал… То есть через жопу…

Пилюли подействовали минут через десять. Гвоздь из виска переместился к затылку. Или это Чапповский сканк помог? Для себя он держит качественный. И для нас не жадничает. Когда пустая папиросная гильза отправилась в пепельницу, он завёл «The Whailers».

Я вспомнил, что три года назад Чаппа и знать не знал, кто такой Боб Марли. Он жил себе во Львове, выращивал коноплю на даче и толкал её местным хлопцам. И усиленно экспериментировал со своей продукцией.

Однажды этот в хлам накуренный хрен сорвал себе какой-то контролер в башке. Взял и принял ислам. Поехал в Россию, нашёл мусульманскую общину и сделал обрезание. Полгода ходил с бородой, совершал намаз и мечтал отрезать башку Салману Рушди. Потом контролер повернулся в другую сторону. Или вообще, нах, оторвался. Потому что сейчас Чаппа убеждённый растаман. Ходит теперь с дредлоком и обрезанным х*ем.

– Если будешь принимать анальгин правильно, нужно к проктологу раз в полгода ходить. Проверять правильный ли у тебя прикус…

И задвигает такие вот телеги.

– Я умный, – говорит он после второй папиросы. – Я, пи*дец, какой умный. Думаешь, я не знаю, как зарабатывать деньги легально? Знаю.

– Главное идеи, – говорит он, постукивая себя пальцем по виску, – а идей здесь… Не задумок, ман… А настоящих идей…

I’m shot the sheriff… – поёт Боб из динамиков.

Чаппа вещает, забравшись с ногами на диван. Фыл, впервые на моей памяти, не жрёт ничего после косяка. Это сразу должно меня настораживать. Но мне не до Шилова. Этот мутант готовит в себе коктейль Молотова качественные ингридиенты, которого стопудово снесут ему башню полчаса спустя. Я сквозь остатки анабиозного похмелья, отпускающего действия анальгина и вступившей в силу второй волны каннабиола рассеяно внимаю Чаппе:

– Никому не приходит в голову, как неудобно сидеть на обычной мебели беременным тёткам… – говорит он, – и это моя основная идея…

– Buffalo soldier… – поёт Боб.

– Тут ничего сложного… – Чаппа облизывает губы и суёт руку куда-то за спинку дивана.

– Плод создаёт избыток веса и давит своей тяжестью на поясницу… на крестец… и вообще на тазовые кости…

Он достаёт бутылку газированной минералки, наливает мне в стакан, а сам пьёт прямо из горлышка. Пузырьки проходят по языку лёгкой наждачкой, щиплют нос и выступают на глазах мягкой влагой.

– Спасибо… – говорю я.

– За что?..

– За воду…

– За воду спасибо не говорят, – он снова приложился к бутылке.

– А за газ в воде?..

Чаппа уставился на меня. Потом хмыкнул:

– Не знаю… Тогда на всякий случай, «пожалуйста»…

– Во-о-от… Нужно производить специальную мебель для беременных… Анатомические кресла там… Ну и самое главное – столы с вырезом для пуза.

Чаппа взял подушку, засунул её себе под майку и уселся возле стола в углу комнаты – псевдо живот упёрся в столешницу:

– Как, нах, с таким пузом можно чё нибудь делать?

Он поднял руки и несколько раз ткнул животом в стол:

– Всего ребёнка помнёшь…

В бутылке Шилова осталось треть.

– Но самое главное, никто не думает о людях, которые ненавидят сладкое…

Чаппа, не вынимая подушку, вернулся на диван.

– О них думаю я, ман… – он снова постучал себя пальцем по виску, – о людях, которые не могут есть варенье, торты и пирожные.

– Специально для них я буду выпускать солёное мороженное, жвачку со вкусом бекона и «SNEACKERS SALT» с солёным арахисом… Я буду производить круасаны с солёным повидлом… И само солёное повидло… Торты с маринованными грибами… мля! Всё, что угодно, чувак…

– Ни х*я себе, – сказал я.

– И самое главное, эта ниша не занята… Никем.

Он вынул подушку из под майки и кинул на пол:

– FUCK! Думаю, чё так стрёмно сидеть-то?!

Чаппа взял со столика пачку денег и взвесил её в руке:

– Но есть ещё один способ получения капусты… Его можно реализовать в любом городе, где есть крупные фирмы и телефоны. То есть в любом, ман. Идея не моя, поэтому дарю…

К тому моменту, когда Чаппа закончил рассказывать, Шилов допил бутылку до дна.

В метро Шилов забрал у меня плейер, где торчал диск из «Китайского лётчика». Людей в вагоне было много. Поэтому зрителей видевших, как он устраивает слэм, сидя на скамейке, и подпевает «Мясотрясам», хватало. Потом, пока я немного отстал, завязывая шнурок на выходе из станции, этот мутант безуспешно пытался взобраться на эскалатор.

Я подошёл и секунд двадцать с удовольствием наблюдал за этим зрелищем.

– Млядь! Да что с этой херовой лестницей! – наконец распсиховался он.

– Чувак! – сказал я. – По этому эскалатору спускаются! А вот по тому… – Я показал большим пальцем за спину, – поднимаются наверх. Нам туда.

И зачем мне понадобилось покупать стельки?

– Лось! Тётя-мотя-тётя-мотя! Лось! Тётя-мотя-обормотя! – орал Шилов, расхаживая туда-сюда по тротуару и специально расталкивая прохожих возле обувного не далеко от ГУМа. Слава Богу, он не зашёл во внутрь.

– Заполните, пожалуйста, этот купон, – продавщица протянула мне бумажку, – тогда вы сможете участвовать в розыгрыше призов…

– Каких? – спросил я.

Продавщица не ответила. Она смотрела мне за спину.

– Саша, – сказала она рослому парню в футболке с эмблемой магазина. – Сделай что-нибудь…

Я поглядел через плечо.

Вообще-то Фыл не танцует. Сам говорил, что не любит. Зря. Есть на что посмотреть. Особенно когда он в настроении. Шилов подпрыгивал на одной ноге, отставляя другую в сторону, и хлопал в ладоши. Три прыжка в одну сторону. Три обратно.

– Эй! Здарова – цыц – капец! Это далеко ещё не канец! – орал он.

Из следующего магазина нас попросили уйти сразу.

– Шилов! – сказал я на улице, начиная свирепеть.

– Да? – с готовностью ответил он, внезапно перестав хлопать в ладоши.

– Ты можешь не петь, а?

– Легко, – ответил он и снова начал подпрыгивать. Три прыжка вправо. Три влево.

В ГУМе нас тормознули на входе.

– Чувак! – сказал я. – Давай я возьму такси и отвезу тебя домой, а?

– Нормуль, – ответил он. За минуту до этого Шилов раз тридцать крикнул гумовскому охраннику «пока! красавчик!», каждый раз поднимая сжатую в кулак руку над головой.

– Я ссать хочу, – сообщил вдруг он.

– Блин. До дома не потерпишь?

– Нет.

В туалет возле кремлёвской стены он спустился сам. Подозрительно спокойный. И почти сразу я понял, что мне тоже следует туда войти. Из-за громких голосов за дверью.

– Млядь! Этот урод вообще ох*ел! – услышал я, проникнув в гулкое помещение. Среди писсуаров стояли три злых мужика. Самый злой отряхивал свои брюки носовым платком. Шилова нигде не было видно. Я быстро прошёл вдоль кабинок. Шилов стоял в предпоследней. Он мочился, держась одной рукой за стену, и, тихо смеясь, покачивал головой так, будто услышал что-то очень весёлое.

– Х*ли, успокойся! Он обоссал меня! – донеслось от писсуаров, – убью, н*хуй!

– На верх выйдет, там его и мочканём, – сказал другой голос.

Дебилы. Наверху полно карабинеров. Так что веселья не будет. Если троица не против переночевать в райотделе, конечно. Шилов появился из кабинки, застёгивая штаны. Наушники от «walkmana» волочились за ним по полу.

– Шилов, с тебя новые уши, – сказал я, вытащив из кармана острозаточенный карандаш и вставив его между пальцами правой руки. Словно FUCK. Простейшее оружие городского партизана. Но оно нам не понадобилось.

Я чё – зря, что ли, стригусь «под ноль» и отъел ряху на 90 киллограммов?

Наконец выпал снег. Настоящий. Не превращающийся в бурую кашу под колёсами авто. Пальцы в кроссовках немеют. Но это фигня. Терпимо. В своё время в Приполярье бывало и похуже. Когда губы приходилось мазать бесцветной помадой перед тем, как хлебнуть пива из банки. А то примёрзнет. Потом у пива мерзкий привкус.

Она тоже пользуется бесцветной помадой.

Её мама почти круглый год живёт среди снегов. Только на другом конце земного шара. На Аляске.

– Блин, у тебя оказывается мамахин в штатах! – сказал узнавший об этом Фыл. – А ты чё здесь?

А что там делать на Аляске? На лыжах кататься? Она там была. Ей не понравилось. И не понравилось, как смотрел на неё новый папа.

Хм. Надеюсь, мой взгляд не вызывает в ней отрицательных эмоций. Ведь я пялюсь на неё постоянно.

И Лёня. Он иногда во время разговора, как бы невзначай, берёт её руку в свою.

Мудак.

Мудак… Но такая штука, которую называют обаяние, у него есть. Признаю. Даже Шилов уже не напрягается в его присутствии. Отношение Готье к тому, что происходит на этой планете, известно. Жу – как всегда. Я, например, не пойму: замечает ли она, что мы сейчас не в Москве, а в загородном доме Лёниных родителей?

Домик почётный. Трёхэтажный. С камином. Возле него мы сейчас и сидим, утопая в мягких диванах. В баре – полно алкоголя. На видном месте – литровая бутылка без наклеек, запечатанная воском. Шилов цапнул её первым делом:

– А это чё за хрень?

– Это папе дядя Амаяк подарил. В день моего рождения. Это армянский коньяк многолетней выдержки… – Лёня мягко забрал бутылку у Фыла и поставил на место. – Папа не разрешает его пить… Говорит, что откроет только по особому случаю. Всё остальное – можно…

Можно так можно. Я сразу бухаю себе полстакана «чивас» и делаю нескромный глоток.

Лёня пообещал устроить нам эту поездку ещё неделю назад. Все довольны. Знаю, для кого он старается…

– А твой отец? Он где? – спрашиваю я.

Папа Надин – чемпион. Заслуженный тренер России по теннису. Он всю жизнь вёл здоровый образ жизни и под конец, похоже, вообще свихнулся на этой теме.

Началось с того, что он начал очищение организма. Всем рассказывал, что чувствует себя, как младенец. А потом нашёл панацею от всех болезней. Уринотерапию. Он пил свою мочу по утрам, выпаривал её до нужной концентрации и хранил в литровых банках на антресолях. Он клизмировался и полоскал горло. Вся квартира и мебель впитали в себя запах папиной страсти. Естественно хотел и жену приобщить. Это стало последней каплей. Мать устроила скандал:

– Мне твоё положительное влияние на половую функцию – до одного места! – кричала она. – Я даже целоваться с тобой уже не могу! Меня воротит!

– Ну зачем ты так? – мягко пытался успокоить её отец. – Понимаешь…

– Не хочу ничего понимать! – перебивала его мама. – Узнаешь, что дерьмо полезно – тоже будешь его есть?! На зиму заготавливать в банках?! Научить пользоваться машинкой для консервации?!

Может, сейчас папан этим как раз и занимается. Ведь, по словам Надин, даже сходить в туалет «по большому», он называл «эвакуация кала»…

Потом мы пошли лепить снеговика, и, конечно, почти моментально это превратилось в снежное побоище. Стало понятно, что Лёня ни хрена не умеет лепить и кидаться снежками.

Вот кто, наверняка, наравне с девчонками был мишенью для обязательного обстрела после школьных уроков. Зато Надин сразу показала класс. Взяла и расквасила мне нос. Бах и всё. Даже в глазах потемнело. Это с десяти метров-то…

Втягивая липкие от мороза кровавые сопли, я сел на ступеньки крыльца рядом с Готье. Он с самого начала устроился здесь и невозмутимо курил.

Я зачерпнул в ладонь снега и приложил к переносице. Вокруг недолепленного снеговика с криками носились Фыл, Кошмар и Надин. Жу с отсутствующим видом сидела в эпицентре боя на ведре, которое должно было стать головным убором скульптуры, и флегматично жевала морковку. Несостоявшийся нос снежного творения.

– Я тут к своим месяц назад ездил, – сказал вдруг Готье.

Странно. Я только сейчас понял, что мы никогда не разговаривали о наших родителях.

– Мать постарела за два года… и отец тоже… – Готье затушил сигарету. – Когда рядом живёшь, не замечаешь. А щас приехал…

Помолчали. Бой прекратился. Лёня отряхивал одного из бойцов от снега. Не Шилова.

– Самое обидное, что ни х*я ведь не изменишь, – сказал Готье и посмотрел мне в глаза. – Вот если бы что-то изменилось от того, что я тебя отп*зжу – отп*здил бы.

Он поднялся, отряхивая задницу:

– Но от этого мама моложе не станет.

– Больно?

Нос распух. И сейчас в тепле начал покалывать. Жу захотела спать, и Лёня пошёл показывать Готье, куда её уложить. Шилов придвинул кресло к камину и греет ноги. Надин наклонилась так близко, что её прядь коснулась моей щеки:

– Очень?

– Нет.

Она смочила платок и аккуратно оттёрла засохшие кусочки крови:

– Извини, я не хотела…

– Блин. Представляю, что бы у меня было вместо носа, если бы хотела.

Она рассмеялась:

– Виски?

– Ага.

Она направилась к столику с бутылками. Я проводил её взглядом. В джинсах – не хуже, чем в своей юбке. Даже лучше. Теперь-то я знаю, как там и что. Кстати…

– Надин?

– Да, – она присела рядом и протянула мне стакан.

– Что означает твоя татуировка?

– Какая?

– У тебя их несколько?

– У меня их вообще нет.

– А вот тут… – я прикоснулся к своей пояснице.

– А!… Это не настоящая, – она улыбнулась. – Так, переводная картинка… Уже стёрлась давно… Я настоящую боюсь. Говорят больно.

– Не… – я отправил в себя полстакана, – не очень.

Она приподняла брови:

– А у тебя есть?

Я кивнул.

– Покажи.

Поставил стакан на пол и закатал рукав футболки. Она придвинулась ближе, и я ощутил её дыхание на своей коже. От этого сотни крошечных иголок пробежались по моему телу. Словно я выскочил за дверь без одежды.

– Неплохо… Мне нравится… – Надин, улыбаясь, заглянула мне в глаза. – А ещё есть?

– Есть… – Я задрал футболку до подбородка. Она наклонилась, и я почувствовал прикосновение её руки в районе сердца.

Сотни иголок превратились в миллионы.