Текст книги "Джентльмены чужих писем не читают"

Бурлак быстрым шагом вошёл в приёмную. На кожаном диванчике его дожидался сучонок. Как истинный сучонок, сучонок не помчался за ним в радиоконтроль, а развалился тут. Бурлак махнул в его сторону рукой:

– Посиди здесь, пока я не освобожусь.

Входя в свой кабинет, он с чувством глубокого удовлетворения заметил, как морда у сучонка обиженно вытянулась и змеиная улыбка на ней сменилась скорпионьей. Побесись, падла, подумал Бурлак и закрыл за собой дубовую дверь.

Как всякий, кто всю жизнь пляшет на лезвии бритвы, Бурлак очень с большим уважением относился к своим предчувствиям, числя их не по мистическому ведомству, а вовсе даже в ряду рациональных, хоть и труднообъяснимых вещей. Теперь его шестое, седьмое и восьмое чувства, объединившись, хором кричали ему, что есть во всём этом загадочном деле нечто весьма для него полезное, есть. Что неспроста гэбэшники взялись следить за латиноамериканскими террористами, известными всему цивилизованному миру Агатой и Октябрем. Какое-то зерно во всём этом, кое-что небезынтересное для военной разведки и лично для полковника Бурлака притаилось, притаилось в глубине, на самом дне, ядрёна мать, колодца. И зерно это нужно было разгрызть во что бы то ни стало.

Держава, которой Владимир Николаевич верой и правдой служил в начале своей военной карьеры, пребывала с террористами всего мира в весьма любопытных отношениях. Собственно, и терроризма-то тогда никакого не было. Национально-освободительная борьба – да, имела место на задворках цивилизации. Но терроризмом и не пахло.

И этой национально-освободительной борьбе ведомство Бурлака если не помогало, то уж точно не препятствовало. Он сам – по молодости лет – не один чемоданчик с новенькими долларами вручил ребятам, с которыми бы побоялся ехать в одном трамвае, едва взглянув на их физиономии. На банковских упаковках, конечно, не было написано, что предназначены данные конкретные баксы для закупки того или иного конкретного вида вооружений, но грош цена была бы ему как добывающему офицеру разведки, кабы он затруднился выстроить соответствующую логическую цепочку.

Когда закончилась та держава, закончилась и национально-освободительная борьба. Вот тут-то и запахло терроризмом. Новая держава, пришедшая на смену предыдущей, данный вид человеческой деятельности не одобряла. А после 11 сентября и вовсе включилась во всемирную войну против этой напасти. Военная разведка в этой войне, слава богу, пока не участвовала. Но вовсю участвовали дядьки, поэтому ничего удивительного не было в том, что название самой известной террористической группы в стране Маньяне трепали сейчас в связи с убийством российского разведчика. Удивительного – ничего, но любопытного – выше крыши.

Заперев кабинет, Бурлак включил телевизор, без дела пылившийся в углу пакгауза. Телевизор принимал двести пятьдесят восемь программ Южной, Центральной и Северной Америк, плюс ещё сто сорок две с разных спутников, в том числе ОРТ, РТР-Планету и самую тошнотворную из них – «Рашу Тудэй».

Владимир Николаевич пробежался по местным телеканалам. Информацию по убийству русского дипломата давали два из четырёх. Текст шёл на фоне мастерски исполненного в карандаше портрета подозреваемой. Сперва был только анфас, потом появился и профиль. От двадцати до тридцати лет, брюнетка, метр семьдесят ростом, черты лица правильные, особых примет нема. Бурлак, чувствуя странное волнение, внимательно вгляделся в портрет. Ни одной маньянской черты, кроме того, что брюнетка. Никаких этих широко расставленных лупоглазостей, которые полковник, при всей своей любви к стране Маньяне, тихо ненавидел. Немножко капризная нижняя губа. Наверное, грызёт ногти, когда никто не видит. Нос с лёгким уклоном в курносость. Немножко детское выражение лица. В целом, ничего телка. На край света за такими не идут, но слюну пускают. Волосы длинные, чёрные, собранные в два хвоста. Одета в джинсы и белую блузку. Как ровно половина городских женщин в стране Маньяне. Вооружена, опасна при задержании.

Имя «Агата» по TV пока не звучало. Просто «подозреваемая».

Вслед за портретом красотки на экран вылезла гнусная рожа её партнёра-соратника-подельника-пододеяльника-компаньеро. Октябрь Гальвес Морене. Разыскивается всеми полициями мира и всеми спецподразделениями по борьбе с терроризмом. Один из лучших на планете Земля специалистов по превращению живых людей в дырявые мешки с фаршем, ливером и костями. Нет страны, где бы не наследил кровавый ублюдок. Вооружён и крайне опасен. Крайне.

Владимир Николаевич, взволновавшись, сам пока не понимая отчего, крикнул Гришку, велел сварганить чаю с бутербродами и через полчаса подавать смокинг, сам сел за стол и смотрел в экран не отрываясь. Про сучонка он забыл напрочь.

Фотография Октября в полиции имелась только очень старая, времен его обучения в “Лумумбарии”[13]13
  Институт Дружбы Народов им. Патриса Лумумбы – знаменитого африканского человека и парохода.


[Закрыть], Советский Союз, то есть тридцатипятилетней давности. Но её оказалось достаточно, чтобы свидетель, чьё имя в интересах следствия не раскрывается, сказал, что это вполне мог быть тот самый мужчина, за которым, якобы, следил убитый. А убитый-то – майор Сергомасов. Это что же получается? СВР на территории Маньяны занимается слежкой за террористами? Село на хвост этому самому Октябрю Гальвесу как его?..

Интересное кино.

И это кино показывают на весь мир по всем телеканалам. Хорошо хоть молчат про то, что убили не просто какого-то туриста, а дипломата.

Итак, Октябрь Гальвес Морене. Начинал у “мачетерос” пока их всех не передушили. Из Пуэрто-Рико депортирован, после чего направлен партией на учёбу в Москву. Из Москвы отправился прямиком в Ливан. Прошёл боевую подготовку в долине Бекаа, потом работал с Абу Нидалем. Сильно наследил в Европе. Прятался в Ливии под крылом Каддафи от палестинцев из ООП, которые приговорили его к смертной казни – за компанию с Нидалем. Личный друг Гусмана, Каддафи, Карлоса, а Нидалу даже как будто и любовник. Впрочем, насчёт последнего, может, и врут злые языки. В девяностых вернулся в Америку, организовал группу “Съело Негро” – “Чёрное Небо”. И так далее и тому подобное. Но хрен бы с ним. Бурлак помотал головой. Девку верните, гады!

Как бы послушавшись его, ублюдка с экрана убрали и вернули Бурлаку портрет красотки. Бурлак засопел.

Так, появилось имя. У полиции есть предположение, тараторили с экрана, что этой женщиной может быть Агата, террористка, конечно, менее известная, чем её любовник-подельник Октябрь, но тоже мировая знаменитость. Покушение на посла США в Венесуэле. Взрыв генконсульства США в Аргентине. Взрыв Еврейского культурного центра в Перу. Стрельба в Плаза Мехико, в присутствии двадцати тысяч зрителей, в председателя сенатской комиссии США по расследованию чего-то там. Бурлак помнил этот случай. Это было ещё до 11 сентября. Она промахнулась тогда, прострелила колено какой-то посторонней бабе.

Если послужной список этой кровопускательницы уступает послужному списку её подельника, то вовсе не от недостаточного рвения. Просто молодая ещё. Сколько ей, сказали? От двадцати до тридцати? Ну, ничего – она ещё настреляет, навзрывает, наделает котлеток из жидков и грингос. Если хвост вовремя не прижмут. А могут теперь и прижать. Реально могут.

Пятый шифровальщик принёс чай и бутерброды. В полуоткрытой двери мелькнуло недоумённое лицо сучонка, но Бурлак его даже не заметил.

Кто же нашелся такой храбрый, что показания им дал свидетельские, подумал Бурлак и тут же догадался, кто. Да кто-то из дядьков и дал, осенило его. Ха! Всё мгновенно стало ясно Бурлаку. Какой-нибудь зелёный парень, поставили первому номеру спину прикрывать, он, естественно, просрал, потому как имел дело с профессионалами экстра-класса, да растерялся, вовремя не свинтил, полиция взяла за афедрон, домой не хочется (тоже жена, наверное, потаскуха и денег нет), вот и вызвался в свидетели, резонно рассудив, что террористку маньянская полиция всё равно никогда не задержит, а подписка о невыезде по маньянским законам должна быть продлена до поимки преступника и суда, стало быть… стало быть.

Бурлак утробно захохотал. Небось, уже и адвоката парень нанял! Небось, Петров Э.А. уже все локти себе насквозь прогрыз!.. В старое время уже загонял бы в ствол единственный патрон…

И всё же, всё же… Бурлак достал из шкафа чистую видеокассету и крикнул Гришку. Сам он управляться с видеомагнитофоном, в котором кнопок было больше, чем Бурлак в армии лет прослужил, – так и не научился. DVD-рекордер и вовсе вгонял его в тоску.

Гришка включил магнитофон на запись. Бурлак, не отрывая глаз от телеэкрана, сказал:

– Принеси-ка мне список вновь прибывших сотрудников посольства за последний месяц, нет, за два, потом сходи в архив и посмотри, что там у нас есть по тергруппе “Съело Негро”. Запиши. “О” на конце, долболобина! Так. И – отдельно: Агата и Октябрь. Это ихние как бы подпольные клички. Как Троцкий и Сталин. Давай, действуй, да побыстрей.

– А смокинг, Владимир Николаевич… – робко сказал Гришка.

– К бобиной матери смокинг! Делай, что сказал!

– А… там Валерий Павлович в приёмной…

– Так что ж теперь?!. – взревел Бурлак, напугав Гришку до полусмерти. – Я должен всё бросить и танцевать тут танец маленьких лебедей, если этот, блядь, Валерий Павлович у меня в приёмной?!.

Бедный Гришка заметно сбледнул с лица. Бурлак понял, что взял чересчур круто: пятый шифровальщик ни в чём не виноват, да и не след задаром обижать преданного человечка.

– Пускай покамест в баню сходит, – сказал Бурлак, сбавив тон. – У него сегодня был трудный день. А я освобожусь – приму его.

– Так баня сегодня… не того… – шёпотом сказал Гришка.

И он тут же пожалел о том, что напомнил командиру о ситуации с баней, каковую ситуацию Батя воспринимал как очередное прямое оскорбление себя и Российской Армии в своём лице. В былые годы сауна под “танцклассом” работала в постоянном режиме, а воду в бассейне меняли каждый день. За исключением каких-нибудь особо срочных случаев, ходоки, возвращаясь с операции, сперва шли в баню и пред начальственные очи представали чистыми, отдохнувшими, с ясностью в мыслях и во взоре. Теперь же, после длинной склоки с послом из-за счетов на воду и электричество, парилку включали дай бог раз в неделю, а про бассейн и вовсе говорить не приходится: не бассейн это стал, а чёрт-те что, миква какая-то, если что не хуже.

Какая страна – такие и бассейны в резидентурах её разведок.

– Иди к Валерию Павловичу и пошли его на …! – сказал Бурлак.

– От вашего имени?.. – уточнил повеселевший Гришка.

– Да. Именем резидента.

– Есть! – радостно воскликнул Григорий и скрылся за дубовой дверью.

Кто же ты, девонька, задумался Бурлак, глядя на телеэкран. Женщина смотрела с экрана, как живая. Редкая фотография сможет передать такое сходство.

Тренированная память Бурлака работала, как хороший компьютер, выуживая из тёмных глубин сотни и тысячи виденных им за годы службы лиц, идентифицируя их с изображённым на портрете и последовательно отбрасывая в сторону. Видел, видел он это лицо, точно видел. И не мельком в толпе – нет. Он когда-то не так давно довольно долго в это лицо глядел. Минуты полторы, услужливо подсказала память, на мгновение отвлекшись от бешеной течки. И такое ощущение, что видел он это лицо не на живом человеке, а…

На фотографии, подсказала память.

Носитель этого лица был у Бурлака в оперативной разработке!

КТО ЖЕ ТЫ?

Теперь уже Бурлак не сомневался, что вот-вот ответит на этот свой самому себе поставленный вопрос. Разгадка была где-то совсем рядом. Когда же и зачем смотрел Бурлак в эти чёрные невинные виноградины? Терроризмом он никогда специально не занимался. Не ГРУшное это дело. Да и, как только что сказали по TV, полиция впервые имеет в своём распоряжении изображение грозной беспощадной Агаты, перед которой трепещет весь цивилизованный мир. Было несколько неудачных попыток составить фотороботы со слов каких-то захваченных в Ираке партизан, вроде бы видевших её в ливийском лагере, а вроде бы и не видевших, а если и видевших, то вроде бы её, а вроде бы не её. В архивах Шин-Бета[14]14
  израильская служба безопасности


[Закрыть] имелась фотография, сделанная на Бобуре[15]15
  улица в Париже


[Закрыть]. Но снято было издалека, вскользь и при неправильном освещении. И тоже не было однозначно установлено, что это именно Агата на снимке.

А вот это интересная информация! Рисунок передали по спутниковой связи в Лэнгли, в информационный центр, и через две минуты двадцать секунд с берегов Потомака пришёл квалифицированный ответ: да, это она. Взять немедля. Живой или мёртвой. Поскольку покушалась, сука такая, на жизненные интересы маньянского “старшего брата” по всему миру. Мамзель не жаловала грингос.

А почему такая уверенность, если ни у кого нет её изображения? Да ни почему. Нету никакой уверенности, на самом-то деле. Главное – арестовать. Агата там, не Агата. Не Агата, так Марта. Не Марта, так Зульфия. Война с терроризмом – это вам не сопли жевать.

Что самое интересное, это наверняка Агата и есть, подумал Бурлак. Афедроном чую. Слишком много всего накручено. Слишком много всего для ложной тревоги. Так что радуйся, майор Сергомасов, с того света, если у тебя это получится! Коли был у тебя геростратов комплекс, то он сегодня вполне удовлетворен. Ты убит самой знаменитой на сегодняшний день бабой из тех, что когда-либо брала в руки оружие, от Шарлотты Корде до Фанни Каплан. Бурлак весело хмыкнул. Ли Харви Освальд, чтобы прославиться на весь мир, выцеливал президента Кеннеди, сам потом в тюряге нарвался на пулю. Этот придурок-наркоман в Нью-Йорке – как бишь его? – Марк Чепмэн шлепнул Леннона, схлопотал трендюлей, до сих пор зону топчет. А майору Сергомасову ничего не понадобилось делать. Всемирная слава за ним сама пришла в виде дуры-девки с дурой-пушкой в руке и жаждой крови в чёрных виноградинах.

Только не поймают они её ни за что. Как ни хорош портрет – не поймают. Если бы она уже была у них, то можно было бы подвесить портрет рядом с ней, посмотреть и сказать, что это – да, она на картинке нарисована. Но так вот дать портрет каждому полицейскому остолопу в лапы и сказать, лови эту прошмандовочку… – нет, ничего у них не выйдет. Её, небось, не крестиком вышивать учили в ливийских лагерях. Во-первых, она первым делом внешность свою изменила в ближайшем сортире. Чёрные виноградины, которые ни с какими другими в целом мире не спутать, прикрыла очками солнцезащитными. Во-вторых, они с мужиком разбежались в разные стороны. Да даже если не разбежались – даже если она будет вдвоём с этим мерзким Октябрем гулять по городу, ничего у властей не выйдет. Тот со времён Лумумбария уже восемь раз, наверное, свой портрет поменял.

В-третьих, в ещё одном сортире она ещё раз внешность изменила. В четвёртых…

Смотри, смотри – министр безопасности выступает с заявлением. Небось, вынули парня из-за воскресного стола, пальцы жирные после индейки не дали толком облизать. И что же скажет нам министр безопасности с необлизанными пальцами? Что имеющиеся у спецслужб и полиции данные позволяют с полной уверенностью считать, что в убийстве русского дипломата повинна террористка Агата. И – во всеманьянский розыск её, стервозу!

Промеждународный скандал, япппонский городовой!

И тут Бурлак вздрогнул и замер. Он почувствовал, что сейчас вспомнит. Как слишком пьяный человек чувствует, что сию секунду сблюет.

На экране всё ещё бубнил министр безопасности.

Министр безопасности?

Он вспомнил.

Нет, этого быть не может!

Всякое может быть, но этого быть – не может.

Мир, конечно, тесен, но не настолько же!..

Бурлак тяжело откинулся на спинку стула. Надо будет тщательно проверить это сходство, но…

Но память его никогда ещё не подводила.

Ох, ядрёна мать!..

Он её узнал.

Глава 6. Курица не птица

Из туалета на Пласа Нуэва вышла, сутулясь, полноватая пепельная блондинка и, слегка подволакивая правую ногу, двинула наискосок через площадь. Глаза её были защищены от палящего солнца широкими тёмными очками в безвкусной оправе. На плече болталась маленькая кожаная кошёлка, такая маленькая, что в ней не то что револьвер – пудреница бы поместилась не всякая. В трёх кварталах от площади, в тени густых мансанит, возле макового газона, красной каймой окружившего респектабельный дом жёлтого кирпича, был припаркован её красный “феррари”. Несколько праздношатающихся по площади мужчин проводили её равнодушными взглядами и отвернулись. Не отвернулся один из них – высокий молодой человек с ладной фигурой, только что вышедший из стеклянных дверей отеля, который лениво озирался вокруг, как бы выбирая, в какую сторону податься в этот неподвижный час сиесты. Он скользнул по ней взглядом и тут же принялся тыкать пальцем в кнопки своего телефона.

Её будто что-то кольнуло изнутри: про её душу! Она сразу отвернулась, поэтому не успела рассмотреть его лицо. Сердце заколотилось что было сил. От неё до дверей отеля было метров не больше полусотни. Она, на всякий случай, слегка приподняла правое плечо, а левое опустила, и так поковыляла дальше, шумно шаркая ногами, в сторону ближайшего угла, за которым можно было бы остановиться и провериться, а заодно и перевести дух. Спина её одеревенела. Изо всех сил она старалась не показать парню, уставившемуся на неё, что чувствует его взгляд. И что это её беспокоит.

Может, он и не полицейский. Может, просто уличный ловелас, любитель послеобеденных пепельных блондинок с небольшими физическими недостатками. Его неотрывный взгляд сверлил ей спину. Чёртов извращенец!

Если даже ты любитель блондинок, взмолилась она, то не надо меня догонять, пожалуйста! Потом, в другой раз, только не сегодня, ладно? Потому что я всё равно тебе не поверю сегодня, что ты имеешь в виду только простой перепихон. Мне показалось, что ты симпатичный парень. Будет жалко тебя застрелить, если ты на самом деле ничего дурного не собираешься со мною сделать. Ну пожалуйста, окажись не полицейским.

Хватит, хватит с меня на сегодня стрельбы. Одного мёртвого вполне достаточно. Два в один день – это уже грех. Даже во имя Революции.

Матушка всегда ей говорила: счастлив не тот, кто имеет сколько желает, а тот, кто желает сколько имеет.

Вот и спасительный угол. Она свернула, выровняла плечи и перевела дух. Церковь стояла почти сразу за углом. Агата вошла в затянутое полумраком пространство, где жил загадочный Бог, которого мало интересовали земные дела.

Осенив себя, для виду, крестным знамением, она не пошла внутрь к алтарю, а осталась стоять невдалеке от входа, немного сбоку, чтобы увидеть преследователя, если тот все-таки появится. И если он появится, то…

В церкви было пусто. “Agent” калибра.22 с двухдюймовым стволом отдыхал у Агаты в мягкой велюровой кобуре над щиколоткой левой ноги. В кабинке первого туалета, из которого она вышла шатенкой восточных кровей, у неё не было времени возиться с оружием: она только спрятала револьвер с дымившимся стволом в кобуру и быстро-быстро перекрасила глаза. Зато во втором туалете, превратившим её в пепельную блондинку, она вытряхнула в унитаз из барабана две пустые гильзы и вставила вместо них новые патроны. Одним из правил было всегда иметь в револьвере полный барабан патронов. В лагере их специально учили автоматически, без участия мыслительного аппарата, отсчитывать пять выстрелов. Их много что учили делать без участия мыслительного аппарата.

Но самое главное – всегда отсчитывать пять выстрелов. В хорошей заварухе некогда вспоминать, сколько раз ты стрелял и на сколько раз там ещё осталось. А шестой патрон – он всегда хозяйский.

Прошло десять минут. Пульс вернулся в норму. Агата всё ещё не позволяла себе расслабиться, но уже поняла своим седьмым конспираторским чувством, что на сей раз всё обошлось, и это её сильно порадовало. Умей она молиться, она непременно помолилась бы сейчас, чтобы этот парень её не преследовал и чтобы ей больше не понадобилось сегодня никого убивать.

Но удалось обойтись без молитв: ещё через десять минут так никто и не появился из-за угла. Агата осторожно вышла из церкви и зашагала по переулку в ту сторону, где ждал её автомобиль.

Она шла, и мыслями то и дело возвращалась к тому парню, что выходил из отеля. Кто он? Почему так странно и неотрывно смотрел на неё? У него волосы были, кажется, тёмного цвета, но не чёрного.

Тьфу, наваждение! Какое ей дело до того, какие у шпика волосы? А какие волосы были у того шпика, которого она подстрелила три часа назад? Почему ей до тех волос нет никакого дела, а до этих – есть?..

Хотя, если бы он за ней попёрся в переулок, где она пряталась в церкви, она бы его подстрелила точно так же, как и первого, и он теперь был бы точно таким же куском мёртвого мужского мяса, как и первый. В этом нет никакого сомнения. Пусть кое-кто двадцать второй калибр всерьёз не воспринимает, но в умелых руках это вполне достаточный калибр. Два выстрела в сердце – и всё, будь ты хоть сам Панчо Вилья.

И этот парень с назойливым взглядом, даже если он – просто любитель пепельных блондинок, всё равно получил бы своё. За любовь ведь надо платить, si?

Матушка ей всегда говорила: любовь – это ответственность за того, кого любишь.

Став взрослой, она поняла: ответственность за любимого – это готовность платить по его счетам.

Нет, это – счастье, которое испытываешь, неся ответственность за любимого человека, вот что такое любовь! Она сегодня счастлива, ведь она убила ради любимого человека, она закрыла его собой, своим мастерством, она натянула нос чёртовым грингос!..

А он – её любимый – как он теперь будет благодарен ей, как похвалит её и прижмёт к сердцу, ожесточенному борьбой за всемирную справедливость! О, сколь любезны ласки его!..

Он ведь всё не воспринимает её всерьёз. И это не оттого, что ей только двадцать два года. Это оттого, что он сильно любит её и беспокоится о ней, вот и не воспринимает. Ведь он иногда бывает таким нежным с ней.

Она на секунду закрыла глаза. Например, как это было когда она стажировалась после лагеря в Венесуэле…

Посла они в тот раз не достали, но Октябрю удалось подстрелить двух бешеных псов – морских пехотинцев из охраны посольства, а Агата тогда растерялась – сейчас даже смешно об этом вспоминать – и ни в кого не попала, но Октябрито нисколько на неё за это не рассердился, а даже наоборот…

Или – ещё лучше – месяца два с половиной тому назад…

Хоть в тот раз и приходилось быть настороже, не снимать кобуры с оружием, потому что дело происходило в горах Сьерра-Мадре, у подножия красавца Чоррераса, в их убежище номер восемнадцать, и ложе у них было – зелень. За ними охотились приспешники бешеных псов-грингос, потому что они с Октябрём взорвали перед этим какой-то пёсий дом, а потом уходили по отдельности, и она отдала Октябрю все деньги, оставшейся мелочи ей едва хватило, чтобы добраться автобусом до Чильпансинго, там она позвонила из автомата папочке, и он приехал за ней на своём “Альфа-ромео”, а в пещере они с Октябрем занимались любовью, и всё пришлось делать быстро, три раза помогать любимому…

Для себя она тогда, конечно, ни черта не получила, но настоящей революционерке, настоящей комсомолке – разве так уж необходим вульгарный оргазм?

Разве у неё нет других, более высоких целей?..

Оргазм – удел домохозяек.

Тем более, что виноградника своего она для любимого в своё время не сберегла.

В конце концов, боевого компаньеро нужно любить как боевого компаньеро. Если она будет выказывать слишком много чувственных желаний, её любимый боевой компаньеро может подумать, что ей хочется превратиться в румяную толстую курицеголовую домохозяйку, и не позволит ей дальше участвовать в Революции. Он и без того нет-нет, да и скажет, глядя на неё полными любви и нежности прекрасными глазами цвета чилийского янтаря, скажет, что она ещё молода для того, чтобы действовать на самых опасных ролях, что она с чрезмерной пылкостью относится к…

Вот и “феррари”.

Агата села в машину, полезла в сумочку за ключами. Теперь – мигом в университет, и как-нибудь себя там проявить. Хоть подраться с кем-нибудь, неважно, главное, чтобы запомнили: сегодня я, Габриэла Ореза, целый день была в университете и всем там намозолила глаза…

В Маньянском национальном университете, к счастью, не было принято сдавать экзамены по всему курсу обучения: вытягивать билет, трясясь от страха, что попадётся вопрос, изучить который руки не дошли в бессонное время перед сессией. Маньянская система образования была куда более гуманна к своим студентам: экзамен проходил в форме собеседования на тему заранее написанного и сданного преподавателю реферата.

Профессор Морелос – к счастью для Агаты и к несчастью для себя – оказался на месте. В большом помещении кафедры находились ещё человек десять: кто сидел за столом и пялился в монитор, кто писал, опять же пялясь в монитор, кто беседовал со студентами. Да и в коридоре шлялись без дела человек сто. Взглянув на девушку поверх очков, профессор взял со стола её курсовую работу на тему «Влияние мифологических воззрений ацтеков на эсхатологические построения сапотеков».

– Ну-с, – начал он. – Я внимательно прочитал ваш труд. По сути работы у меня к вам претензий нет… Но в некоторых местах вы допускаете отдельные неточности. Вот вы пишете, например, что сапотекский бог бедности и неудач Питао-сих ехал по пустыне на тележке, запряжённой ослом …

– И что? – спросила Агата, пытаясь сосредоточиться на беседе, и одновременно обдумывая, как бы погромче «засветиться», чтоб её присутствие заметили многие.

– Видите ли, до прихода на земли индейцев конкисты здешнее население не знало колеса…

– Индейцы? – повысила голос Агата. – Не знали колеса?

– Да, население ходило пешком… Грузы транспортировались волоком…

– Что-то вы, профессор, путаете! – сказала Агата.

Профессор Моралес, человек совсем не старый, усмехнулся такой непосредственности и достал с полки над своим столом толстую книгу.

– Вот, почитайте-ка на досуге. Роберт Кейли, Принстонский университет. Здесь история проникновения на Западный континент колеса и прочих изобретений изложена весьма подробно.

– Но ведь он сам из числа тех, кто «проник» на Западный континент. Что он может знать?

– Позвольте! – голос профессора дрогнул. – Как это «что может знать»?! Это же признанный во всём мире авторитет… Из Принстона…

– Да он просто тупой! – воскликнула Агата. Из-за столов на шум повернулись любопытные головы. – Он даже не видит разницы между индейцем и богом! Если индеец ходил пешком, а бог Питао-сих ездил на тележке, то, значит, наши предки не знали колеса? Это же бред, профессор! И ясно, почему: какой темы ни коснись, везде сплошные грингос! – она набрала полную грудь воздуха и крикнула так, чтобы её услышали в коридоре: – При чём тут какой-то Принстон?! Мы сами, что, уже и о своей истории судить не можем?!

Начался общий крик и шум…

Агата была довольна собой: скандальчик удался. Главное, что и профессор Моралес как будто не очень обиделся. Ему тоже было больно за поруганное отечество. Сотрудники кафедры и прибежавшие из коридора студенты в конце концов решили, что у дочери экс-советника президента не то нервное переутомление, не то тепловой удар: уложили её на кожаный диванчик и принесли холодной кока-колы. А может, просто перезанималась. С кем не бывает!

Так или иначе, довольно быстро она пришла в себя, бесовскую кока-колу пить не стала, села в «феррари» и поехала в сторону Пласа Нуэва. Там она припарковалась на том же месте, где стояла до этого и приготовилась к ожиданию. Но ждать пришлось недолго.

– Эгей! – раздался сзади негромкий возглас.

Девушка оглянулась, и глаза её засветились: по тротуару не спеша приближался к ней её любимый, живой и невредимый (её, её стараниями!) Октябрь Гальвес Морене. Октябрь улыбался, ласковые морщинки вокруг глаз, как пенка на голубином молоке, и уютное брюшко, как изваяние из слоновой кости, обложенное сапфирами, придавали ему такой мирный и беспечный вид. Но Агата знала, что это не так: её любимого врасплох не застать. У её любимого сильные грубовато-нежные руки и самые умные и осторожные на свете мозги. Что яблонь между лесными деревьями, то возлюбленный её между юношами.

– Hola, pajarita[16]16
  Привет, птичка (исп.)


[Закрыть], – добродушно сказал Октябрь, нагнувшись к открытому окошку. – Как дела?..

– Hola, querido! Bien, gracias[17]17
  Здравствуй, любимый. Спасибо, идут себе. (исп.)


[Закрыть].

Только он, её любимый, всегда умеет подобрать такие ласковые и такие своевременные, нужные такие слова! Возлюбленный её бел и румян, лучше десяти тысяч других, и уста его – сладость.

Она распахнула правую дверцу ему навстречу.

– Я беспокоилась за тебя, любимый. Как ты?

– Всё в порядке, девочка.

Плюхнувшись на пассажирское сиденье, Октябрь пристегнулся ремнём безопасности и с нарочитой ленцой оглянулся по сторонам. Убедившись в том, что никто на них не пялится, он, продолжая улыбаться, размахнулся и смачно съездил Агате по физиономии.

Голова её дёрнулась, во рту стало солоно. Потрясенная, она молчала, боясь расплакаться.

– Заводи, поехали, – приказал Октябрь и отвернулся.

Агата послушно повернула ключ в замке зажигания и рывком подала вперед рычаг переключения скоростей. Машина резко прыгнула вперёд и покатила по безлюдной улице.

– Ты что, корова, водить разучилась? – злобно спросил Октябрь. – По-моему, достаточно того, что у тебя нет мозгов. Если ты ещё и водить автомобиль не умеешь, то зачем ты мне вообще тогда нужна?

– За что ты меня так, любимый? – жалобно спросила девушка.

– За то, что надо быть или полной дурой, или проклятым предателем, чтобы в двух шагах от меня, ожидающего встречи с крайне важным и нужным нашему делу человеком, устроить стрельбу среди бела дня, в центре города!.. Скажи спасибо, что ты легко отделалась. Тебе за это надо не по морде съездить один раз, а избить до полусмерти, а потом разобрать твое поведение на партийном собрании и вынести приговор, сама знаешь, какой. Впрочем, кто сказал, что ты уже отделалась?..

– Но, Октябрито…

– Что?!. Что “Октябрито”?!. Наверное, уже вся полиция города гоняется теперь за нами с нашими портретами в руках!..

Агата в ужасе оглянулась по сторонам, ожидая увидеть вокруг машины толпу полицейских с фанерными портретами в руках, как на предвыборном митинге в поддержку правящей партии в Лиме, где они с Октябрем в прошлом году отличились тем, что припарковали посреди толпы “пикап” с тремя чемоданами взрывчатки.

– Как это? – спросила она. – Нас что, сфотографировали там, в парке аттракционов?..

– Ну, знаешь, ты и впрямь без мозгов, женщина! Там тысячу человек видели, как ты стреляла, так что у полиции наверняка есть теперь твой фоторобот.

– Ну, Октябрито, любимый, этого совсем не нужно бояться. Я много раз стреляла в проклятых грингос, но никогда ещё на меня не делали за это фоторобот!..