Текст книги "Рыцарь"

Наградой за такое поведение Давиле вскоре стали смешки и колкие прибаутки.

– Куси, его, куси!

– Ату, харцыза!

– Что ты топчешься, как петух подле курицы? Вона он прям перед тобой стоит!

– Окликни его, Ужас! Видишь, стражник заблудился, найти тебя не может!

И вперемешку с этими выкриками дразнящий и насмешливый женский смех. Особенно ярящий кровь и туманящий мозги. Сбившись с шага, Давила как-то неловко переступил ногами и едва не потерял равновесие. Подобная неуклюжесть стражника была встречена новым взрывом хохота, от чего тот весь раскраснелся и, позабыв о защите и иных премудростях, почти прыгнул к противнику.

Я помнил о наставлениях Лукаша, но зрелищность лучше демонстрировать с противником уже почти побежденным и обессиленным, а не разъяренным и пылающим жаждой свалить тебя с ног одним дюжим ударом.

Я сместился чуть влево, пропуская мимо тяжелый кулак Давилы, увлекший за собой все тело соперника, быстро нанеся ему два удара костяшками напряженных пальцев по подставленному животу. Не сильно, но точно и болезненно. Стражник сдавленно охнул от острой боли и, изгибая корпус, попытался дотянуться до меня левой рукой, но я уже отшагнул в сторону и был недосягаем. А Давила аж задохнулся от пронзительной боли в боку, но совладал с собой и еще ретивее бросился на соперника.

Вот теперь, когда на каждое движение королевского стражника его же тело отзывалось острой резью в боку, можно было и праздную толпу потешить. Отдав инициативу разъяренному воину, подставляя под его, уже утратившие резвость и беспощадную силу удары, локти и плечи, а иной раз и лоб, я стал изображать избиваемого и еле удерживающегося на ногах бедолагу. Вдруг вспомнив, что, даже если толпа демонстрирует поддержку победителю, сердца зрителей, особенно женщин, в большинстве своем открыты для сострадания. И нет для них большего удовольствия, нежели воочию наблюдать торжество слабого над сильным.

Как только кулаки стражника становились немного крепче, а его атаки – чувствительнее, я вновь наносил ему несколько ударов по туловищу, сбивающих дыхание и усиливающих боль в боку. Со стороны это больше походило на попытку обессилевшего скомороха, хоть на мгновение оттолкнуть от себя беспощадного соперника. И только сам Давила да еще, наверное, Нечай понимали, что в кругу происходит на самом деле. По тому, как десятник мрачнел на глазах, а стражнику каждое движение давалось все труднее, при том, что я даже не вспотел.

– Заканчивай, мастер… – прохрипел Давила еще некоторое время спустя. – Сам не упаду… Приложись как следует… Не позорь…

– Как для воина, ты совсем неплохо дерешься, – прошептал я в ответ, повисая на сопернике и давая ему перевести дух. Хотя каждый из глядящих на поединок мог бы поклясться, что это именно безжалостно избитый скоморох едва держится на ногах. – Только наставник у тебя был никудышный. Все внимание уделял оружию… Потерпи… Еще чуток повозимся, пусть народ потешится, а потом сделаем как надо.

Оттолкнув от себя Давилу, я тяжело упал на спину и некоторое время лежал, не подымаясь… А у стражника даже не осталось сил сдвинуться с места. Он так и стоял, пошатываясь, нависая над «беспомощным» скоморохом.

– Давила! Давила! – восторженно взревели стражники, нестройно поддержанные редкими голосами тех сельчан, что бросали медяки в шлем. Большая же часть зрителей безмолвствовала, сочувствуя побежденному. И как только я, сделав кувырок назад, поднялся с земли, толпа возликовала:

– Держись, Ужас! Держись! Дай ему сдачи! Не уступай!

Взбодренный этими криками, я словно преобразился. Вытер грязь с лица и закричал что-то нечленораздельное, типа, воинственный клич моего рода, я бросился в «безрассудную» атаку.

Теперь я бил руками и ногами с предельной дистанции, и хоть такие удары совершенно не причиняли вреда сопернику, зато стали более зрелищными и эффектными. А сердобольные селянки, увидав, как ожил их боец, завизжали от восторга уж совсем безудержно. Отдышавшись и понимая, что я больше стараюсь для него, Давила тоже принялся усиленно размахивать всеми конечностями. При этом совершенно не стараясь попасть в соперника и удивляясь, видя, как я от легкого соприкосновения с кулаком или от пронесшейся вблизи ноги кубарем качусь по земле, тут же вскакиваю и непременно оглашаю площадь диким воплем.

Долго так продолжаться не могло, ведь настроение толпы, как и ее симпатии, вещь переменчивая, поэтому вскоре настал момент, когда упал не скоморох, а стражник… И – не смог подняться.

– А-а-а!!! – взвыли опупенцы и бросились в круг с таким рвением, словно собирались растерзать победителя, хотя на самом деле все закончилось лишь одобрительным похлопыванием по спине и неумелой попыткой поднять скомороха на плечи.

Воспользовавшись суматохой и неумеренной толчеей, я славировал так, что оказался плотно прижатым разгулявшейся толпой к понравившейся мне красавице. Но, несмотря на всеобщее ликование да подкравшиеся сумерки, в плотном окружении других селян я смог позволить себе лишь один короткий поцелуй. И в последнее мгновение не удержался, чтоб незаметно пошалить руками. Все же сиськи у девицы были потрясающе роскошные… Но для начала и это было неплохо. Восторженная красавица томно подняла бровь и повела глазами в сторону сеновала. Свидание было назначено. Дальнейшее пребывание в столь тесной близости становилось излишним, поскольку могло быть неверно или слишком верно понято отцом и братьями девушки. Поэтому я быстро скользнул на пару шагов назад и попал в другие, не столь приятные, но крепкие объятия.

– Спасибо, мастер, что не опозорил… – негромко пробормотал мне в ухо Давила. – Такому, как ты, не зазорно проиграть. Научил бы чему, а? – И прибавил поспешно: – За ценой не постою. Хоть самую малость?

– Хорошо… – не стал я набивать себе цену. – Выберем время, покажу пару финтов. А сейчас, извини. Надо привести себя в порядок и отправляться за наградой.

– Так малой сразу деньгу забрал… – не понял его Давила.

– Я о другом, – я понизил голос и подмигнул.

– О бабах, что ли? – засмеялся тот. – Ну, ты, брат, даешь… Да этих наград под каждым плетнем парочка… Только б не ленился собирать, – и заметив недоверчивость в глазах скомороха, почесал за ухом и добавил неуверенно: – Чудной ты, право слово…

– Ушибленный, а не чудной… – подвернулся вовремя Лукаш. – От того и объяснить толком не может ничего, что не помнит Игорь себя прежнего. Как он набрел на нашу мельницу, один Создатель знает, но деда его приютил и выходил. Теперь в Оплот идем. Мышата сказал, что только Мастер-хранитель ему помочь может.

– Что ж сразу всей правды не поведали? – посетовал староста.

– А вы б поверили?

– Гм… – задумчиво согласился десятник. – Прав малец: пока собственными глазами не поглядел на его умение, ни за что б не поверил. Настоящего мастера сразу видно. Да и стражника харцыз ни за что б жалеть не стал. С удовольствием унизил бы перед народом. Девку для озорства умыкнуть да над мужиком посмеяться – нет у них слаще удовольствия. Нипочем бы не устоял…

– Верно говоришь, Нечай, – поддержал десятника староста. – Уж я-то харцыза распознал бы сразу… Что, и в самом деле ничегошеньки не помнишь?

– Теперь уж многое мне ведомо, – пожал я плечами. – Да только со слов других. А собственных воспоминаний ни на грош не осталось. Нынче девушку и то как бы впервые увидал…

– Зато заприметил сразу ту, что надо… – как-то совсем несолидно хихикнул господин Броун, от домовитого и острого взгляда которого не могло укрыться в деревне ни одно событие. – Не тушуйся, Игорь… Лагута не девица, а вдова. До зимних святок – вольная птица. Тебе в радость, и ее не убудет. Захочешь одарить – пятака за глаза хватит. Родит – опять-таки обществу прибыток и свежая кровь в роду. Ну, а понравится…

– Прекрати свое сватовство, – одернул разошедшегося старосту Нечай. – Оставь парня в покое. Ишь, распушил перья, старый петух… Твои курочки и сами не против посидеть на новых яйцах. Уж Дубровским стражникам это хорошо ведомо. И мы завсегда готовы, в меру своих слабых сил, улучшать здешнюю породу. Вон, видал – малец пробежал? Ну, вылитый я в детские годы… – закончил он под дружный хохот своих парней.

Староста ответил что-то не менее едкое, и смех плеснулся вновь. Но я уже не прислушивался к их перепалке, спеша на условленную встречу. Почувствовав губами бархатистую нежность кожи Лагуты и вдохнув ее ромашково-мятный запах, я ощутил странную дрожь во всем теле, будто в душе натянулась звонкая струна, готовая лопнуть от одной мысли о девичьих прелестях.

Глава 3

Кладбищенская, если не сказать – могильная, тишина периодически нависала с утра над просторным подворьем и самим замком. Вот только объяснялась она не следствием страшного поветрия, а плохим настроением хозяина баронства Дубров Владивоя. Барон всегда славился необузданностью характера, вспыльчивостью и крутым норовом, а что был он молодым тридцатитрехлетним крепким мужчиной и руку имел тяжелую, то вся дворня – горничные, служанки, ливрейные слуги, поварихи, кухонная и прочая замковая прислуга – сегодня изображали призраков. При приближении барона, – его массивная поступь легко угадывалась издали, – челядь мгновенно исчезала с глаз, словно накрытые тенью коршуна перепелята. А возобновлялась жизнь в замке только после того, как стихали не только шаги, но и эхо от них.

Бешеная злоба нынче просто распирала барона, и уже заранее оставалось посочувствовать тому, на кого она выплеснется. А причина такого настроения была самая банальная и, увы, постоянная – баронесса Катаржина.

Жена заболела еще зимой. Сначала показалось ничего страшного, обычный кашель, но супруге день от дня становилось только хуже. Так минула и весна. А две седмицы тому назад замковый лекарь-хранитель с прискорбием сказал, что дни баронессы сочтены и он совершенно бессилен что-либо предпринять. А вчера более опытный целитель, присланный в Дубров из академии Оплота, осмотрев баронессу, подтвердил, что не в силах ничем помочь. Мол, леди не хочет жить, а посему протянет не больше месяца.

А ведь это означало крушение всех надежд и планов самого Владивоя! Конец власти и привольной жизни. Потому что после похорон, согласно майорату, все права на земли перейдут к его падчерице Анжелине. А та не засидится в девицах и приведет в замок нового хозяина. И тогда Владивою, если молодой барон будет достаточно любезен, в лучшем случае разрешат командовать отрядом наемников и патрулировать Проход в Заскалье. Хотя, скорее всего (Владивой поступил бы именно так и не рассчитывал, что другие будут более милосердны), Анжелина предоставит отчиму право выбрать себе в конюшне любую пару лошадей, добавит к ним средней тяжести кошель с серебром, разрешит забрать личное оружие и тепло попрощается. Настолько тепло и радушно, что отряд вооруженных стражников любезно проводит бывшего барона до самых границ графства. От имени молодой хозяйки по-родственному пожелав никогда более не попадаться им на глаза. Причем все это произойдет в самые короткие сроки!.. Анжелина всегда отличалась взбалмошностью, тем более что пятнадцать лет – возраст самых скоропалительных и непреложных решений. Ну, а новому хозяину, каким бы покладистым он ни был, всегда тесно в одной берлоге с прежним владельцем.

Владивою на мгновение почудилось, что с задымленного потолка потянуло холодом. Хотя даже в лютый мороз в трапезной замка было достаточно тепло благодаря двум огромным каминам, расположенным у противоположных стен и умудряющимся сожрать за один вечер целую поленницу дров.

Барон зябко дернул плечом, плотнее запахнул на груди камзол и жадно хлебнул подогретого со специями вина из услужливо протянутого слугой кубка.

С падчерицей у него как-то сразу не задались отношения.

Когда три года тому назад Владивой женился на еще не переступившей тридцатилетний рубеж вдове своего старшего брата Вертера, баронете уже исполнилось двенадцать, и она вступила в права майората. Несмотря на то, что это обстоятельство лишало Владивоя возможности удочерения Анжелины и он оставался ни с чем в случае преждевременной кончины супруги, даже если бы к тому времени у Владивоя с Катаржиной появилась родная дочь. Барон искренне жалел сироту и всячески пытался заменить ей отца. Но то ли девочка считала себя слишком взрослой, вместе с тем оставаясь совершеннейшим ребенком, то ли нашлись «доброжелатели», но искреннюю заботу со стороны чужого мужчины баронета восприняла не как родственные чувства, а как нечто, имеющее совершенно непотребный смысл. Глупышка! Это сейчас, четыре года спустя, Владивой ловил себя на том, что с удовольствием рассматривает похорошевшую барышню. А тогда – только в огород ворон пугать… Но тем не менее девочка дичилась отчима с каждым днем все больше и больше, пока это не стало заметно со стороны.

Как следствие произошел доверительный разговор баронессы с дочерью. Потом были совершенно глупые, но от этого не менее неприятные выяснения отношений между супругами. Какое-то скомканное примирение всех со всеми, слезы, сопли и, как результат, – щемящее чувство досады и привкус недоверия, с годами так и не прошедший ни у Катаржина, ни у Анжелины, ни у самого Владивоя. Достаточно было увядающей баронессе заметить мужа рядом с хорошеющей дочерью, как у нее портилось настроение и начинались невыносимые мигрени. Анжелина, начавшая постигать таинство отношений между мужчиной и женщиной, вспоминая глупости, которые она себе придумала, мучительно краснела при встрече с отчимом и прятала глаза. А мать, не понимая настоящей причины ее жаркого румянца, доискивалась в поведении девушки иного смысла. Барон от всего этого впадал в настоящее бешенство. Что, с точки зрения больного воображения баронессы, лишь подтверждало его вину.

И если Владивой выходил из спальни, она тут же требовала к себе дочь. Или наоборот – достаточно было куда-то отлучиться Анжелине, как слуги бежали за бароном. День за днем. Ночь за ночью… Хотела этого Катаржина или так вышло, но Владивой иногда просто ненавидел падчерицу. А та, научившись разбираться в чувствах мужчин, непроизвольно отвечала взаимностью. Дошло до того, что барон вполне серьезно начал задумываться, чтобы уговорить жену отправить баронету куда-нибудь из замка. Погостить к одной из венценосных теток, или – на обучение в Академию. Но тут приключилась эта болезнь, и страсти поутихли. Зато теперь все идет к тому, что наболевшая проблема вскоре разрешится навсегда. К сожалению, не в пользу барона.

От таких мыслей Владивой скривился, как от зубной боли, и, садясь за стол, пнул ногой некстати подвернувшегося пса.

Необходимо что-то немедленно предпринять, но ничего путного в голову не приходило. Даже если отбросить естественное нежелание брать на совесть жизнь падчерицы, то ведь и это злодейство пришлось бы обставить таким образом, чтоб ни у кого и тени подозрения не возникло.

Как любой дворянин и мужчина, барон великолепно владел оружием, мог оседлать дикого жеребца, отважно бросался во главе отряда на неприятеля. Мог в жару и холод сутками сидеть в засаде, выслеживая дичь или врага. Знал все звериные уловки, а также военные хитрости харцызов, серых рыцарей и лесных братьев. Но любым мало-мальским планированием всегда занимались женщины, поэтому придумывание разного рода козней и далеко идущих интриг не относилось к сильным сторонам его натуры.

Владивой тяжело вздохнул и попытался залить тревогу очередным кубком вина. Как правило, после второго кувшина становилось легче.

– Если, господин барон, разрешит сказать… – услышал он вдруг тихий шепоток за спиной. – Мыслю, беде можно помочь…

Владивой оборотился на голос так резко, что его верный есаул Калита даже отшатнулся. Но барон был отходчив и если не прибил сразу, то после обычно миловал. Главное было не подвернуться под горячую руку. Поэтому весь расчет есаула строился именно на этой черте характера и надежде, что легкий хмель смягчит крутой норов Владивоя и барон выслушает его.

– Ты что-то сказал или мне послышалось?! – Но, несмотря на суровый тон, чувствовалось, что барона заинтриговали слова старого харцыза. – Говори внятней, когда к дворянину обращаешься!..

Калита мысленно возблагодарил Перуна: «Все ж верно подгадал время», – и поклонился.

– Как будет угодно господину барону.

– Да, мне угодно… Так о чем это ты? И какой беде вознамерился помочь?

– Общей… – слово было произнесено одним дыханием, так что даже губы не шевельнулись.

– Но, но! Ты говори, да не забывайся, есаул! – Владивой нахмурился. – Что за вздор? Что у меня с тобой общего?

– Враг, господин барон. Как обычно… – рассудительно заметил Калита. – В бою никогда не известно, в чью грудь прилетит первая стрела, но все знают, откуда ее ждать. Вот и сейчас мы в одну сторону поглядываем.

– Гм… – Владивой внимательнее взглянул на есаула. Харцыз и бровью не повел под пристальным взглядом. – Извернулся, шельма. И отчего вы, степняки, все такие хитрованы?

– Потому что баб меньше слушаем. Своим умом жить приучены, – буркнул в усы есаул. А вслух ответил: – Наверно, от того, что глупец в Вольной Степи долго не живет. Его либо Змий сожрет, либо исчадия Запретных земель врасплох захватят. Вот и остаются те, кто чуток умнее…

– Может, и так… – Барон добрел на глазах, сказывалось выпитое вино. – Садись рядом, старина. Бери кувшин, угощайся.

– Разве ж можно? – Есаул притворно замешкался, будто в растерянности от оказанной чести. Словно и не бражничал никогда с Греем за одним столом.

– Ты, это… – ухмыльнулся барон, будучи еще достаточно трезвым, чтоб заметить фальшь в игре хитреца. – Не перестарайся, шельмец… Или мне тебя упрашивать надо? Налить собственноручно и поднести с поклоном?

Ничего такого Калита не хотел, поскольку свирепел барон значительно быстрее, чем остывал. Поэтому в мгновение ока оказался за столом с кубком в руке и наполнил его сам, не дожидаясь слуг.

– Здоровье господина барона! – гаркнул он браво и выпил на одном дыхании.

А в следующее мгновение Владивой крепко схватил харцыза рукой за чуб и притянул его голову к своему лицу.

– Теперь говори, чего удумал. Только, очень прошу, постарайся, чтобы совет твой дельным оказался. Иначе не посмотрю на былые заслуги. Тут же срублю дурную голову вместе с болтливым языком и скормлю псам!

Калита только крякнул и, поскольку барон все еще не выпускал из кулака его волос, лишь моргнул.

– Ну?

– Молодая бабенка-то завсегда лучше старой будет… – промолвил тихо, но выразительно харцыз. – Одной подушку на лицо, пусть спит вечно, а другую – под венец… Тут и сказочке конец.

Похоже, Владивой ожидал каких-то иных слов, потому что, не отпуская чуприны советчика, второй рукой ухватил его за горло.

– Как смеешь, пес?! Удавлю!

Но Калита уже ломился к задуманному, невзирая ни на что. Ушлый и тертый жизнью отступник хорошо понимал, что барон в любом случае сумеет где-то прислониться, а то и выпросит у Дворянского Совета право строить собственный замок. А вот ему (бежавшему от правосудия в степь, а потом – из Кара-Кермена обратно, уже спасаясь от мести харцызов) без милости Владивоя, приютившего беглеца за отличную воинскую выучку, ни в этих стенах, ни в каком-либо ином месте ничего не светит. Кроме хорошо смазанной петли. Как и его верному побратиму, не бросившему в беде товарища.

– Хоть и прибейте, господин барон… – прохрипел, как мог убедительнее, сквозь сдавленное железными пальцами горло. – Осмелился лишь ради вашего добра. Если бы и в самом деле не ведал, как незаметно помочь, то и рта б не раскрыл. Зачем рану бередить, если не перевязывать? Ваша воля, прикажите казнить, но – выслушайте!

Барон окончательно протрезвел и благодаря этому нужное слово из не слишком внятного хрипа вычленил: «незаметно!»…

– Говори дальше, – промолвил спокойнее и убрал руку с кадыка синеющего лицом, но покорного Калиты. – Позволяю. Только хорошо думай над тем, что скажешь! Я ценю преданность. Но слуга, который знает слишком многое и становится болтливым, перестает быть таким!

– И в мыслях не было, – потирая горло ладонью, ответил есаул. Потом налил себе из кувшина вина и, болезненно морщась, выпил мелкими глотками. – Тяжелая у вас рука, господин. Едва не задушили…

– Не отвлекайся, – буркнул Владивой. – Может, еще и удавлю… Если не прогоню.

– Тьфу, тьфу, тьфу! – сплюнул суеверно харцыз. – Не приведи Создатель. Сам ведь знаешь, что в Степи с отступниками делают. Кол – райской милостью покажется. А в любом другом месте меня, по приказу хранителей, повесят: слишком долго я разбойничал… Да и раньше кое-что за душой сыщется. Нам с Кривицей без вас, господин барон, податься некуда. Только с вашего соизволения и живы…

Говорил есаул вроде искренне, поэтому барон не стал перебивать.

– О том, что госпожа баронесса при смерти, никто уже и не сомневается. А когда это станет известно и королеве, она обязательно пришлет кого-то из советников или фрейлин, чтобы помочь Анжелине вступить в права наследия. И тогда уже ничего не изменить, а сейчас – все в руках Создателя и… наших.

Владивой задумчиво хмыкнул, соглашаясь с услышанным. Пока есаул говорил дельно.

– Вот что я придумал… – понизил голос тот, непроизвольно оглядываясь на замерших неподалеку слуг, приставленных прислуживать барону за столом. Владивой понял его верно и сделал жест юношам удалиться. – Но, чтобы успеть к приезду королевских советников, необходимо сделать дело если не сегодня, то завтра.

– Что сделать?! – снова начал терять терпение барон. – Не томи душу, сучий потрох, говори яснее!

Харцыз на мгновение заколебался, потому что хорошо понимал: одно дело замыслить преступление, а совершенно иное – высказать вслух. Замысел, хотя и самый подлый, не наказуем, а вот после произнесенных слов… Ступив первый шаг, человек попадает в такую быстрину, что и рад бы остановиться, да – поздно! Может, одумался б еще харцыз, но ведь речь шла всего лишь о судьбах женщины и девицы, в понимании степных традиций как бы и не людей, поэтому он отбросил сомнения и произнес:

– Сначала придется помочь баронессе покинуть свет. По сути, совершить доброе деяние. Бедняжка так страдает. И даже лекарь сказал, что ей осталось жить считаные дни.

Владивой кивнул, соглашаясь. Во всем, что говорил старый пройдоха, пока был только здравый смысл и никакого злодейства. Помочь умереть смертельно раненному воину и тем самым избавить от мучений никогда не считалось преступлением.

– А после, когда утихнет переполох, возникший вследствие неожиданной кончины госпожи, и все угомонятся, – продолжал тот бойче, воодушевленный проявленным интересом барона, – как любящий муж и отец, вы просто обязаны пойти утешить дочь. В ее светелку… И пробыть с баронетой вместе до утра. У кого повернется язык осудить осиротевшего ребенка, задремавшего в объятиях скорбящего отчима? И неудивительно, в горе позабыть об иных уложениях и традициях. Главное, чтобы наш хранитель традиций, отсылая извещение о случившемся, мог абсолютно искренне засвидетельствовать перед Мастером, что Анжелина провела эту ночь вместе с вами наедине!..

– Да, – пробормотал удивленный столь изощренным коварством Владивой. – Эта затея могла бы удасться. Во многих дворянских семьях женщины подняли бы вой, но обычай древний и не нами придуман. И хотя многие догадались бы, что все произошло не случайно, отменить закон Общей Ночи не сможет не только королева, но даже Большой Совет. Великолепно задумано! Но как это провернуть? В комнату к Анжелине я войду… Смерть матери достаточно сильное потрясение, и девочка будет не такой строптивой. А вот как остаться у нее до утра так, чтоб малышка ничего не заподозрила? А ведь это необходимое условие! В противном случае о совместной жизни и думать нечего. Либо она меня со свету сживет, либо мне придется ее опередить. Разве притвориться мертвецки пьяным от горя и прохрапеть у ее ног до утра? Вряд ли баронета будет потрясена настолько, что не смекнет покинуть комнату или не призовет слуг отнести меня в спальню… Кстати, – барон пристально взглянул советчику в глаза, – ведомо ли тебе, что за попытку посягнуть на непорочность дворянки всех причастных к этому делу сначала кастрируют, а затем колесуют? Увы, но в осуждении подобных злодеяний женщины всегда единодушны и совершенно беспощадны, а хранители Равновесия их поддержат. Если возникнет хотя бы капля подозрения, нам лучше заколоться своими мечами. Гм, подсыпать Анжелине сонного зелья?

С того, что барон даже словом не обмолвился о судьбе жены, Калита понял: в целом его план Владивою понравился.

– Никакого шума не будет. И обойдемся без дурмана. Вдруг кто-то заметит. Сделаем по-другому: когда все служанки уснут, мы с Кривицей незаметно проникнем в комнату к баронете, привяжем ее к кровати и заткнем рот.

– Час от часу не легче… – помотал удивленно головой барон. – Ведь ты нападение предлагаешь. Как его утаить? А горничную куда девать? – вспомнил Владивой неотлучно находящуюся рядом с падчерицей служанку.

– Погодите, господин барон, дослушайте сперва, – не дал сбить себя шельмец. – Есть у девицы дружок, с которым Аннет встречается каждый вечер, как только ее госпожа заснет. И возвращается лишь под утро. Причем лазит через окно. Так что никто ее отсутствия не замечает.

– А если именно этой ночью она не уйдет? Или хахаль на свидание не позовет?

– Не сомневайся, господин барон, обязательно позовет. Карл не из тех парней, кто любит коротать ночь в одиночку. Да и Аннет вместе ноги долго держать не умеет.

– Похоже, ты все обдумал, – хмыкнул Владивой. – Когда успел?

– Все не все, но думал, – не стал отрицать очевидное хитрец и продолжил выкладывать свой замысел: – Когда слуги улягутся, вы войдете к дочери. Стража это увидит, но не будет знать, что баронета в комнате одна. А войти и побеспокоить вас не осмелятся. Тем более что я с Кривицей за этим прослежу.

– Но ты выпустил из внимания самое важное… Зайдя в комнату Анжелины и увидев, что с ней случилось, я должен буду ее развязать. Иначе суд, когда баронета расскажет обстоятельства дела, признает мои действия пособничеством разбойникам и обвинит в надругательстве.

– Обязательно должны развязать! Вы, господин барон, ни в коем случае не имеете права поступить иначе. Еще и клятвенно пообещаете найти и достойно проучить негодяев! Но… – Шельма хитро улыбнулся и вкрадчиво продолжил: – Чья вина, если избыток выпитого вина не позволит вам исполнить свой долг?

Есаул довольно засмеялся, видя, как выражение непонимания на лице барона сменяется догадкой.

– Пьянство – порок простительный. И хоть подлежит осуждению, но не наказуем. Тем более, когда муж оплакивает преждевременную кончину жены… От избытка выпитого вина вы упадете посреди комнаты и уснете, не дойдя пару шагов до ложа баронеты. Мы же с Кривицей постоим до утра за порогом, чтобы вас не побеспокоили даже случайно. Утром, конечно, когда Аннет вернется к госпоже, все прояснится. И вы, господин барон, коленопреклоненно попросите прощения у падчерицы… Объясните, что с горя выпили лишку. Будете огорчены и не менее ее озабочены, но случившегося – не воротишь! Девушке, которая провела ночь наедине с мужчиной, не избавиться от дурной славы. И никто не возьмет ее брачный венец. Даже за право стать бароном. Особенно из тех надменных столичных щеголей, которые могли бы понравиться юной княжне.

– Она меня возненавидит и будет пытаться рассказать правду, – не слишком уверенно протянул Владивой.

– Кому? – фыркнул одноглазый проходимец. – Кто станет слушать, как благородная девица соблюла свою честь, привязанная к кровати рядом с пьяным мужчиной? Кроме того, вы и не будете отрицать, что видели девушку в постели, но подробностей не помните. И даже, если баронета каким-то чудом докажет, что все сказанное ею правда, в законе Общей Ночи не оговариваются обстоятельства, которые отменяют его действие. А что до девичьей ненависти, то если б все девки, которых только нам с Кривицей довелось испортить в набегах, убили хоть по одному харцызу, степь давно б обезлюдела. Настроение у них, что погода в начале весны: то морозцем ущипнет, то солнышком улыбнется.

– Вообще-то… – задумчиво произнес Владивой. – Шанс на успех есть. Молодец, не зря носишь голову на плечах, есаул. Надолго ли? Га-га-га! – рассмеялся неожиданно зло и серьезно прибавил: – Вот только сделаем мы все иначе.

– Как велишь, господин… – Калита хоть и не ожидал подобного поворота, но согласился сразу. Главного он добился: барон поборол растерянность и начал думать в нужном ключе.

– Увы, привести силой строптивую барышню к свадебному столу, это самое глупое из решений. Даже если все королевство поверит в случайность произошедшего, жить с ней мне, а не им… Ведь выждет момент и зарежет, стервочка, сонного или пьяного… И глазом не моргнет. Еще тот характер у девицы. И убить нельзя.

– Почему?

– Не чужая мне Анжелина, все же дочь старшего брата. А во-вторых, подряд две смерти переполошат весь Зелен-Лог.

– Что же предпринять? – есаул растерялся. Так хорошо обмозгованный план рушился на глазах.

– Поступить умнее. Начать, как ты предлагал, а потом повернуть дело так, чтобы напуганная девчонка успела сбежать, прежде чем свершится злодейство. Понимаешь? Для Анжелины все будет происходить взаправду, а остальные и не заметят ничего. После только удивляться будут: «Что с баронетой случилось? То ли разум у бедняжки с горя помутился, то ли другая какая причина подтолкнула ее на безумный шаг»? Но сбежать она должна обязательно! И искать мы ее будем со всем тщанием! Землю на сажень в глубину всех рыть заставлю!

– Напрасно вы, господин барон, столько времени потеряли, выслушивая бредни старого харцыза, – в глазах шельмы было восхищение. – Конечно же, девица должна сбежать. Как я сам не догадался… А за стенами Дуброва с баронетой может приключиться все что угодно! Намедни у Вишняков хуторяне опять мертвяка забили. Это уже третий за лето будет… Да и степным ватагам самое время показаться. Не хочу даже думать, что ожидает смазливую девку, попадись она им в руки.

– А вот этого я от тебя не слышал! – посуровел Владивой. – Даже и думать не смейте. Пока я окончательно не решил судьбу Анжелины, чтоб и пылинка на ее платье не упала! Ты меня понял, старый греховодник?! Головой отвечаешь!

– Все в вашей воле, господин барон, – кивнул есаул, пытаясь скрыть легкое разочарование.

– Хорошо… А то знаю я вас. Только оставь наедине с чужой невестой. Надеюсь, ты уже думаешь над тем, как убедить Анжелину тайно покинуть замок уже этой ночью?

Поняв, что разговор окончен, Калита встал из-за стола, уважительно поклонился и уверенно ответил:

– Пусть господин барон не тревожится. Еще не знаю, но к вечеру обязательно придумаю. Чтоб мне остаток жизни в хлеву за свиньями навоз убирать, если баронета в бега не кинется.