Текст книги "Кайдзю-хоррор. Из России с ужасами"

Тимка вытер пальцы об олимпийку и передал отцу телефон. Михаил Латынин, гладковыбритый, лысый, как колено, поводил бегунком, пролистывая экскурсию по городу и бухте.

– …и подкормим Буранчика, – услышал Тимур собственный голос из динамика. – Я прихватил в магазине сосиски.

Не надо было смотреть на дисплей, чтобы перед глазами встала разгромленная столовая, поднос на полу, порванная куртка. Он снова подумал о перевале Дятлова. Тимура не страшили фильмы ужасов, но прошлым летом аудиокнига про инцидент с советской тургруппой его действительно напугала. Он слушал чтеца и представлял заснеженные горы, что-то тёмное, крадущееся в ночи за туристами. Какой-нибудь бог манси или снежный человек…

Дятловцы разрезали брезент, спешно покидая палатку. А может убийца вспорол полог…

Ага, и разобрал по кирпичикам стену, пока люди спокойно завтракали. Тимур встал, чтобы насыпать добавки. От стресса разыгрался аппетит.

– Эскё забрал их. Эскё заберёт всех.

Бессвязным бормотанием Петьки заканчивался ролик. Тимур не успел даже попрощаться с подписчиками или подытожить эфир.

– И ты вызвал полицию?

– Сразу же. – Тимур прожевал хлебную корку. – Что такое эскё?

– Ничего. – Отец скрипнул стулом. – Персонаж долганских сказок. Китаец в своём стиле. Удачно похмелился с утра.

– Ладно. А куда полярники подевались?

– Уверен, этому есть объяснение. – Отец отложил телефон и позвенел ключами. – Будь другом, Тим, посиди в музее. У нас туристы в городе, ежели придут, набери меня.

– А ты куда?

– Узнаю, не нужна ли Миронову помощь.

Тимур новь подумал о высоте 1079, горе Холатчахль, по-мансийски «Гора мертвецов». О мёртвых туристах-лыжниках. Они лежат у костра, раздетые до нижнего белья. Людмила (или Любовь?) Дубинина стоит на коленях, опираясь о скалу. Колеватов и Золотарёв обнялись, грудь к спине.

Фантазия заменила дятловцев на хорошо знакомых полярников.

Но ведь где Койск, а где Урал? Да и мистики никакой не существует в помине, и всему на свете, как говорит отец, есть научное объяснение.

Дверь хлопнула, и в квартире сразу стало темнее, а вместо научных объяснений пришли самые дикие версии.

Окна захлёстывало снегом. Ветра рыскали между зданий, бетонных изб на курьих ножках. Мрак уже укоренился в Койске, но сотовая связь пока ещё работала, и сплетни расползались посредствам спутников, болтающихся в космосе, таком же безжалостном, как Северный полюс. Сторож бассейна рассказал жене об исчезновении Вересаева, а та рассказала подругам. Ольга Сафронова, фельдшер, позвонила медсестре, которая позвонила невестке, и так далее. О пропаже койских полярников знало больше сотни человек в разных странах Европы. В музее, на фоне медвежьего чучела, Тимур создал трансляцию и обсудил случившееся с подписчиками. Фоловер из Харькова рассказал о мерячении. Мерячение или арктическая истерия – это массовое помутнение сознания, наблюдающееся среди аборигенов Сибири и проживающего там русского населения. Обезумевшие люди начинают подражать словам и жестам окружающих, неконтролируемо петь и плясать, а, бывает, уходят в бреду по направлению к северу или к Северному сиянию.

Тимур представил, как полярники, едва одетые, покидают базу и шествуют по тундре, Буранчик – во главе.

Он поблагодарил фоловеров и отключился. Бродя по пустому музею, он ломал голову над загадкой, но ответ на вопросы был совсем рядом.

Его, ответ, узнали родители непутёвой Лены Рябцевой, девушки, убитой в бассейне на глазах Вересаева. Правда, поделиться истиной они не смогли бы. Рябцевы шли к гаражам, чтобы взять вездеход и поехать в РОВД, но никуда они не поехали, и ветер швырял от гаража к гаражу помпон, сорванный с женской шапки.

Истину узнал рыбак, карабкавшийся по мосткам и не успевший ойкнуть. И кошатница, вышедшая к мусорным контейнерам подкормить питомцев – не вернувшаяся домой.

Был выходной, жители Койска пересиживали вьюгу у телевизоров. Чуть больше четырёхсот человек (счастливчики гостили на материке). За час под фонарями у школы прошагали три пешехода. Они не поинтересовались, почему лают дворняги, и не оторвали взгляда от тропы. Не посмотрели на холм – чего они там не видели?

И то, что стояло на холме, заметили не местные, а парень из Минска, пользователь под ником tinker89x. Именно он написал Тимуру:

«Мужик, в твоём сегодняшнем ролике. 2 минута 13 сек. Что это выглядывает из-за крыши?».

8.

Дед Михаила Латынина, директора краеведческого музея, переехал на север сразу после войны, по доброй воле переехал, с женой-декабристкой. Строил порт и бараки, предшественники панелек. Посёлок основали на двадцать лет раньше. Первые полярники описывали в дневниках, как по привязанному канату, вслепую, добирались от домика к домику, а ураган швырял булыжники.

Отец Латынина по крупицам собирал материалы, музейные экспонаты, интервьюировал представителей исчезающих народов: энцев, нганасан, эвенков. Сохранилась запись, сделанная со слов пожилого оленевода, о великанах, живших у залива, и не позволявших племенам селиться здесь. Под записью в амбарной тетради есть рисунок, выполненный детской рукой: гигант, шагающий через тундру. Иллюстрацию нарисовал маленький Миша.

Михаил Латынин пошёл по стопам отца и глубоко в душе сожалел, что Тимур – счастье, свалившееся на голову в сорок лет – покинет Таймыр. Все покидали, в поисках тепла, карьеры, денег. Латынин искренне надеялся, что за четыре года настоящего отцовства исправил ошибки прошлого, по крайней мере, попытался.

Тёмным ноябрьским днём Латынин стоял возле полярной станции. На сердце скреблись кошки.

Служебный «УАЗ-ТРЭКОЛ» сверкал проблесковым маячком. Территорию огородили лентой. Мощные фонарики лучами прорезали сумрак. Было что-то особенно тревожное в гуле ветра, в пляске призраков, порождённых вьюгой, во мраке, плывущем с океана. Миронов не пустил директора на станцию. Приходилось издалека наблюдать за действиями стражей порядка. Латынин был уверен: они понятия не имеют, что делать. Топчутся, создавая видимость работы.

По дороге к станции Латынин встретил Петьку Китайца. Долган ковылял, будто в трансе. Водочный транс – привычное для него состояние, но сегодня было что-то ещё во взгляде оператора котельной. «Будто мертвеца увидал» – кажется, так писали в готических книгах?

– Ну что там, Петь? – спросил Латынин.

– Эскё, – сказал Китаец, не сбавляя шаг, проходя мимо под оледеневшими проводами. – Эскё поел и скоро снова поест.

– Сказочки это…

Косматые брови Китайца съехались на переносице.

– Он забирает вождя. Потом шамана. Потом он забирает всё племя.

От столовой к обсерватории прошагал капитан Миронов в расстёгнутой настежь куртке.

«Эскё, – подумал Латынин, – богатыри со змеями вместо рук. Не их ли ищет капитан в метели?».

9.

Миронов не стал бы заносить в протокол, но всё походило на то, что семерых людей похитили инопланетяне. Марсианская тарелка пробила здание и высосала полярников вместе с собакой, как до этого высосала Вересаева и Рябцеву. А как прикажете ещё объяснить стену, выбитую так, словно по ней долбанули тараном? Отсутствие следов на снегу?

Почему, когда кирпич рушился, никто не выбежал из столовой? Они что, так увлеклись гороховой кашей, тушёнкой и крекерами? Или марсиане ошарашили молниеносностью?

Бабах! – и звук, будто всасывают спагетти…

В других постройках мирно работала аппаратура, компьютеры чертили графики и мониторили состояние окружающей среды, мигали лампочки, дремал ноутбук – перед тем, как испариться, его владелец смотрел на Ютубе «Камеди-вумен». Исключением была геофизическая обсерватория. Полиция обнаружила разбитое окно, пол, усеянный осколками, и капли крови на разобранной аэростатной платформе. Отсюда теоретическое НЛО забрало седьмого полярника. Его коллеги ушли позавтракать и провалились сквозь… стену. Шесть подносов в снегу и кирпичном крошеве. Шесть курток. Нетронутая еда в собачьей миске.

И треклятый Петя Китаец.

Разве не подтверждает безумную теорию его пьяный лепет? Китаец тыкал пальцем в небо, твердил о людоедах и пучил глаза.

«Видел что-то?».

«Видел, видел!» – и опять тарабарщина, и жесты в сторону туч.

Но Китаец – алкаш. А за озвучивание подобных мыслей можно лишиться погон…

Ветер, проникая в пробоину, раскачивал лампочку на голом проводе, тени метались по хламу. Миронов вышел из столовой – опасался, что сгусток тьмы, ошивающийся у буфета, окажется дьяволом. В голове стучал отбойный молоток.

Как назывался тот корабль с пропавшей командой? «Мария Селеста», вроде так.

Китайца Миронов отпустил к чёрту – допросит, как проспится. Куда он денется? Улетит, ха-ха?

А лучше, пусть Китайца допрашивают другие. Будь это американский сериал, из Вашингтона прислали бы умненьких фэбээровцев, а местный увалень-шериф умыл бы руки. Миронов посмотрел в небо, словно ожидал увидеть вертолёты с эмблемой ФБР. Сержант Маутин звонил на материк, но о воздушных перелётах в такую погоду речь идти не могла. Помощь прибудет, когда распогодится. Судя по прогнозам синоптиков, даже не завтра.

Миронов огляделся. Богачёв фотографировал сугробы, двигаясь чуть ли не на пуантах – капитан наорал, чтобы подчинённые не топтали улики. Маутин с важным видом изучал залепленный снегом стенд. Четвёртый полицейский Койска, Купчик, в одиночку расследовал «дело о блюющем японце». Будто мало Койску инопланетян.

– Может, всё-таки мишка? – Маутин кивнул на стенд. Ксерокопия под стеклом инструктировала посельчан: «В связи с участившимися случаями появления белых медведей, просим соблюдать меры безопасности». И дальше по пунктам: не подкармливать, не пытаться сфотографироваться с медведем, не оставлять у подъездов мусор, не ходить по одному после двадцати ноль-ноль. Под фотографией Умки был указан номер телефона участкового.

– Может, и медведь, – согласился Миронов. – Но летающий.

– Почему нет, – улыбнулся сержант. – Пендосы в лаборатории вывели…

Миронов никогда бы не подумал, что станет просить Бога о трупах. Но он просил. Трупы бы всё объяснили. Вересаев задушил любовницу, она напоследок пырнула его пилочкой для ногтей. Полярники подрались, ремонтируя столовую. Пробегающий мимо японский турист съел сдуру чей-то палец.

Кровь без трупов – скверное дело. Отрубленный палец без пострадавшего – тоже. Весной Койск обзавёлся наконец-то моргом. Модульный морг прислали из Красноярска. Для проведения вскрытия оттуда же прилетал судмедэксперт. Кого бы Миронову отвезти в покойницкую, под замотанный целлофановой плёнкой кондиционер?

– Вы в порядке? – обеспокоился Маутин.

«Естественно. Девять человек пропало, а в посёлке рыскает иностранный гражданин с каннибальскими наклонностями. Я в порядке».

– Мигрень, – сказал он вслух и надавил пальцами на глазные яблоки. Под веками расцвели красные бутоны. Заныло плечо. В ушах шелестело, будто не метель, а пламя. Миронов опасался, что обернувшись, увидит вместо столовой пылающий погранпост и обугленного, но живёхонького Ескалиева в огне.

Завибрировал телефон.

На противоположном конце посёлка, на проспекте имени Ленина, сержант Купчик прижимал к уху телефон, а в другой руке стискивал неизменный блокнот. Квартира, в которой он стоял, использовалась как гостиничный номер. Её вчера вечером арендовали граждане из Японии, зарегистрировавшиеся под общей фамилией Такарада. Арендовали на неделю, и женщина, занимающаяся уборкой, пока не видела, какой сюрприз оставили ей туристы.

Пыльная люстра источала тусклый свет, одна лампочка перегорела в плафоне. Тень Купчика ползла по паласу к серванту-горке. Дверцы и стекло в серванте заштриховали маркером. Чёрными закорючками были исписаны обои, подоконник, окно, плинтус, межкомнатная дверь из ДВП, линолеум и потолок.

Приоткрыв рот, Купчик разглядывал тысячи иероглифов, которыми постояльцы изрисовали гостиную.

10.

Такарадой, Акирой Такарадой, звали актёра, прославившегося игрой в старой серии фильмов про Годзиллу. Настоящая фамилия японских туристов была Араи. Фельдшер Сафронова охарактеризовала Фуми Араи, как «девушку», хотя Фуми в этом году исполнилось сорок. Выглядела она действительно молодо.

Если бы у Фуми оставались силы, она бы ликовала.

«Получилось! – утомлённо думала она. – Получилось, чёрт подери, мы выбрались!».

Фуми свернулась комочком на пассажирском сидении. Койск исчез в метели, будь он неладен. «Тойота Хайлакс» неслась по арктической пустыне. Фары подслеповато тыкались в снежную мглу, отвоёвывая несколько жалких дзё дороги. Впереди, сзади и по бокам копошился мрак. Тёмное небо опустилось низко-низко. Словно автомобиль не двигался, а застрял в рождественском шаре. Такой шар стоял на полке в квартире Фуми. Ей нравилось встряхивать его и любоваться искусственным снегом. При мысли о родном Саппоро, сердце сжималось.

Рёхэй Араи впился пальцами в рулевое колесо. Бескровные губы шевелились. Захотелось обнять его, успокоить, но мышцы отказывались подчиняться. Фуми съёживалась, таяла в мужской куртке-милитари. Действие обезболивающих проходило, и боль простреливала руку до локтя, будто рука побывала в осином гнезде.

– Всё хорошо, – прошептала Фуми и слабо улыбнулась брату.

Он не ответил. За весь день он не проронил ни слова.

«Мы поступили правильно», – подумала Фуми.

За двойными стёклами автомобиля бушевал ветер. Двигатель был укутан одеялом, решётка радиатора проложена войлоком. Предосторожности соблюдены, зря Фуми боялась, что машина не заведётся, шины станут квадратными на морозе, что Койск не отпустит гостей.

Араи неслись к материку. Фуми выискивала в метели очертания аэропорта. Конечно, крошечный аэропорт сегодня закрыт, а то они могли бы запрыгнуть в рейсовый АН-26 и дать дёру по воздуху. Пересадка в Норильске, и через семнадцать часов они бы вышли в Токио…

Зимник скользил под колёса бесконечной лентой конвейера. Сотни километров пустоты, льда и камня.

– Всё хорошо, – повторила Фуми, смыкая веки.

Сон опустился на плечи тёплым тяжёлым пледом. Ей снилось бомбоубежище, зарешёченные лампы, испуганные люди, жмущиеся друг к другу. Лица в саже и пыли. Мама обняла Фуми, а Фуми обняла огромный и тугой мамин живот, защищая нерождённого братика (она уверена, что будет братик). Живот мамы – это тоже бомбоубежище.

Дети хнычут на руках родителей. Соседский мальчишка посасывает хвост игрушки, прямоходящей пластмассовой черепахи. Фуми видела фильм, в котором эта черепаха летает и плюёт огнём. Фуми отворачивается от мальчика. Она думает, что папа остался наверху, и баба, и дед. Сквозь толщу бетона она слышит, как рушится деревня, и домики складываются под гигантской пятой. Как мир превращается в руины.

Фуми проснулась от резкого толчка.

Где мы? Уже приехали? Это Норильск?

В белом мареве вырисовывалось панельное здание, стоящее на сваях. Дом, в котором они снимали жильё. Койск.

Фуми вскрикнула раненной птицей.

– Зачем? – ахнула она. – Зачем ты вернулся?

Рёхэй посмотрел на Фуми воспалёнными, совершенно безумными глазами, и она поняла, что брат никогда не станет прежним. По подбородку Рёхэя сочилась слюна.

Зло нельзя обмануть. Жертва должна быть полноценной, без оговорок.

Рёхэй отворил дверь и канул во тьму. Будто вывалился из самолётного люка. Даром Фуми звала, срывая голос. Брат возник вновь в свете фар, в припадочном танце снежинок. Он повернулся к машине спиной, он лихорадочно сдирал с себя одежду: куртку, кофту, джинсы, термобельё. Избавившись от трусов, он вскинул над головой руки и побежал навстречу ветру.

– Рёхэй! – Фуми выскочила из арендованного автомобиля. Перед глазами маячил мальчик с клыкастой черепахой в кулачке. «Так было нужно» схлёстывалось с «что мы наделали?». Слёзы замерзали на щеках. Фуми оскользнулась, упала, поднялась, опять упала.

Брат пропал.

На четвереньках Фуми поползла обратно к «Тойоте». Завизжали тормоза, в лицо полетели холодные грязные комья. Фуми растянулась на сугробе. Около «Тойоты», перпендикулярно дороге, криво припарковался полицейский автомобиль. Долговязый парень в синей цигейковой шапке топал по наледи. Он был изумлён не меньше Фуми.

– Рёхэй! – отчаянно закричала Фуми. Подняла руку ладонью к полицейскому. – Моему брату нужна помощь!

Озабоченную физиономию копа покрывали веснушки, столь неуместные в заполярном ноябре. Он лепетал по-русски, кажется, пытался успокоить. Исчерпав лимит последних сил, Фуми осела на снег. Полицейский взял её за кисть, уставился на маникюр, сделанный ещё в Саппоро. Кремового оттенка лак.

Рыжие брови полицейского полезли на лоб. Он подтянул к себе другую, левую руку Фуми.

Руку, на которой не доставало указательного пальца.

11.

Расхристанный, без шапки, мальчик, бежал по проспекту Полярников. Он спотыкался и падал, но тут же вскакивал, яростно жестикулируя.

– Сюда! Скорее! Пожалуйста! Вы такого никогда не видели! Все сюда!

На губах мальчика играла полоумная ухмылка. Он пробежал мимо ЗАГСа, ДК и банка, и устремился в сторону Рыбозавода. Из магазина «Евросеть» высунулся привлечённый криками консультант. За мальчиком пронёсся на полной скорости вездеход.

«Началось».

Слово вспыхнуло в сознании Тимура неоновыми буквами, хотя он понятия не имел, что могло начаться. Заснеженная площадь, самолёт ЯК-76, афиша спектакля – всё казалось каким-то фальшивым, словно истлевший холст с намалёванным очагом. Сквозь дыры в холстине проступала реальность, и у Тимура стыло сердце под рёбрами.

Проехал второй вездеход.

Тимур запер музей и сбежал по обледеневшим ступенькам. Зазвонил телефон.

– Ты уже слышал? – Марина Миронова захлёбывалась от эмоций.

– Слышал? Про что?

Из подъездов выбегали люди, на ходу застёгивали куртки и поправляли шапки. В трубке мама Марины возражала дочери, приглушённо требовала сидеть дома.

– Встретимся у школы, – шепнула Марина, отключаясь.

– Что происходит? – спросил Тимур запыхавшегося соседа.

– Херня происходит, – сказал сосед. – Конец света.

Тимур прикусил изнутри щеку. Обогнул вместе с остальными высотку. Здание было законсервировано, иначе его жильцы увидели бы первыми.

На расчищенном тротуаре у школы собралось полсотни человек, и люди прибывали. Такие столпотворения в Койске случались лишь на праздники. Тимур подумал о стихийном митинге, предположил, что ворюгу Вересаева свергают. Но почему тогда не у администрации, а здесь?

Тимура поразило безмолвие толпы. Словно, вливаясь в неё, взбудораженные люди теряли дар речи. Только собаки лаяли, и плакал младенец на руках молодой мамочки.

Тимур засёк, приближаясь, одинаковые золотистые курточки одноклассниц, близняшек Акатьевых, узнал врачиху Сафронову, математичку Лидию Ивановну, слесаря по кличке Губка Боб. И все они – все пятьдесят или больше человек смотрели на возвышающийся за школой холм.

Тимур посмотрел туда же.

Первые несколько секунд мозг отказывался обрабатывать информацию. Это было слишком (гротескно) … Тимур не подобрал правильного слова. Слова исчезли, как полярники со станции. Он онемел.

Это стояло на холме, среди заброшек. Величественное, жуткое. Незамеченное, но у всех на виду, как пресловутое письмо в детективе Эдгара По.

Ему не было названия ни в одном современном языке, но долгане называли его эскё.

В центре Койска, над Койском, стояло, не шевелясь, существо, высотой с девятиэтажный дом. Живое существо. Немыслимое.

Крыши заброшенных зданий едва доставали до его пупка. У существа был пупок величиной с кратер, и Тимур заторможенно подумал о матери, породившей это. У существа были ноги – две колонны, толстые и короткие – короткие относительно туловища, но не относительно жилого модуля, вмёрзшего в снег у великанских стоп. У существа был живот, напоминающий барабан, и впалая грудь без сосков, и гладкая розовая кожа, и пропорции то ли младенца, то ли борца сумо. Подбирая сравнения, Тимур словно подталкивал заиндевевший от шока мозг, заставлял его работать.

Дворняги лаяли, ребёнок кричал. Женщина потеряла сознание и упала на снег; всем было плевать. Кто-то спросил сипло:

– Что это за хреновина такая?

Тимур закрыл и снова открыл глаза, но исполин никуда не делся.

Тридцатиметровая фигура в метели отрицала всё, что знали люди о материальном мире, всё, чему их учили в школах. Они чувствовали себя крошечными и жалкими, букашками, которых сметёт полярный ветер. Они построили дома и провели электричество, улюлюкая, отгоняли медведей от жилищ и стреляли волков. Но из арктического мрака явился гость. Явился в посёлок и встал среди бетонных коробов.

В рот Тимура залетали снежинки. Он щёлкнул челюстью. Не услышал, как подошла Марина, как ойкнула и обмякла, прислонившись к стоящим сзади зевакам.

Белая мгла обволакивала великана. Взгляд Тимура карабкался по сморщенным гениталиям (они больше, чем я, – шарахнула мысль), по шарообразному животу, по какой-то вогнутой, что ли, грудине. К лицу там, в поднебесье.

Лучше бы он этого не делал.

Лицо существа перечёркивала вертикальная щель. Она разделяла пополам дряблую плоть, отличную от эластичной шкуры на ногах и туловище. Щёки (можно это так назвать?) свисали волнистыми наростами и гребешками до самых плеч и ниже, точно мантия. Тимур подумал о старушечьей вагине. Почему-то стало легче – пускай совсем чуть-чуть. Воздух хлынул в пересохшее горло, Тимур сумел дотянуться до Марины и взять её за рукав.

Лишившаяся чувств женщина очнулась, поползла на карачках прочь, не оглядываясь.

Существо дышало: складки чуть заметно набухали и опадали. Эти признаки жизни сводили Тимура с ума. У гиганта отсутствовали волосы и уши, а единственный глаз сидел глубоко в капюшоне, образованном складками шкуры, в верхней части щели (это его рот?). Глаз был полуприкрыт наслоениями плоти. Выпуклый, цвета слоновой кости, не меньше воздушного шара, на котором Тимур как-то раз поднимался в небо в Хакасии.

– Я не могу смотреть! – простонала Марина. – Не могу на это смотреть!

Он она смотрела. Все смотрели.

Собаки скулили, ребёнок плакал. Подъехали полицейские «УАЗы», вышли участковые и папа Тимура. Сержант Маутин врезался в сержанта Богачёва, и оба упали. Никто не обернулся. Какая разница, что творилось вокруг? Какая уже разница?

Гигант задрал руки над круглой головой. Они терялись в облаках, будто существо было атлантом и поддерживало небесную твердь. Часть рук, находящаяся в видимости, напоминала множество канатов, скрученных в один супер-канат. Вернее, в два.

Вот, на что смотрели, цокая зубами и подрагивая, жители Койска.

Затем какой-то подросток с телефоном растолкал взрослых, чтобы выбрать лучшее место для съёмки, и Тимур тоже вынул смартфон.

12.

Ничего не происходило. Не считая того, что уже произошло.

Миронов подумал о дикарях, впервые увидевших испанскую флотилию на горизонте. Но у дикарей не было видеокамер.

Лес рук вырос постепенно, мобильники прицелились в исполина. Теперь он будет не только в их памяти – до самой смерти – но и на жёстких дисках их компьютеров, и в сети.

Исполин стоял среди пятиэтажек, напоминающих дырявые коробки с подарками. Просто стоял.

Толпа зароптала, зашушукалась. Хор изумлённых голосов. Мамочка, вскинувшись, принялась утешать ребёнка. Губка Боб, койский слесарь, вынул из кармана флягу и хорошенько приложился к горлышку.

– Что это такое?

– Как он там оказался?

– Если пришёл из тундры, почему мы не слышали?

– Сколько же в нём метров?

– Он настоящий?

Миронов отвёл от холма взгляд. Гигантская фигура вызывала тошноту. Она была абсолютно неправильной.

– Капитан, – из ноздри сержанта Богачёва свисала зелёная сопля. – Это же не взаправду?

Миронов промолчал.

– Это массовая галлюцинация, – заявила убеждённо Лидия Ивановна, преподававшая у Марины математику. Миронов отыскал взглядом дочь. Она стояла поодаль, держала за руку младшего Латынина.

– А может, это динозавр? – предположил Губка Боб.

– Сам ты динозавр, – сказал кто-то.

В толпе захихикали. Смех удивил Миронова до глубины души.

– Массовая галлюцинация – это вариант, – сказала какая-то женщина.

– Вы чего, – упрекнул упитанный парнишка, не сводя с исполина глазок камеры. – Это 3D-модель, ну. Голограмма.

– В натуре, голограмма, – хлопнул себя по лбу Губка Боб.

– Граждане, – Миронов кашлянул. Повысил голос: – Товарищи!

Он пошёл сквозь толпу, поднялся на школьные ступеньки. С десяток человек сместили телефоны в его сторону, но большинство продолжало смотреть на холм.

– Прошу минуту внимания!

– Внимание! – рявкнул здоровяк Маутин. Ропот стих. Притихли даже бесхозные псы.

– Спасибо, – сказал Миронов. – У нас, как вы видите, ЧП.

– Да уж видим, – криво ухмыльнулся бородатый рыбак.

– Что это такое, вы знаете?

– Да, что?

Толпа загалдела.

– Не знаю, – сказал Миронов, перехватывая взгляд дочери. – Ни малейшего понятия. Но, я не исключаю, оно опасно.

Толпа ответила шепотками. Из округлившихся ртов вылетали облачка пара.

– Я живу в Койске десять лет. – Миронов вытер рукавом губы. – Вы мне все, как родные. Я не хочу вам лгать. Сегодня девять человек пропали без вести. Полярники. И наш глава, Вересаев, пропал. – Он вскинул руку, предупреждая панику. – Я уверен, мы скоро их найдём. – Вот и солгал, минуты не прошло.

– Получается, оно их забрало?

– А кто же ещё!

– Но оно не двигается.

– Да голограмма это!

– Господа! – Миронов подумал о табельном Макарове, без дела пылящемся в сейфе в его кабинете. – Расходитесь по домам. Держитесь парами. Дома вы в безопасности.

– Вы звонили на материк?

– На материке в курсе. – Очередная ложь. – Идите домой и скажите соседям, чтобы не выходили на улицу. Ольга Анатольевна!

– Я здесь! – откликнулась доктор Сафронова.

– Поедете с нами в участок. И вы, Миша.

Директор музея кивнул.

– Да, ещё, – Миронов тщательно подбирал слова. Это было тяжело, учитывая, что за спиной, на холме, стояло тридцатиметровое чудовище. На тарелке каких размеров оно прибыло сюда? – В посёлке находится турист, японец. Он ведёт себя неадекватно, скорее всего, он наркоман. Будьте осторожны, он может быть агрессивен.

– Час от часу не легче, – сказала Лидия Ивановна.

Посыпались вопросы. Извиняясь, Миронов сошёл со ступенек. Поманил дочь.

– Ты в порядке, крошка?

– Пап, что происходит? – Марина прижала к щекам кулачки.

– Я пробую разобраться. Ступай к маме. Пусть Тимур тебя проведёт.

– Хорошо.

Миронов чмокнул дочь в лоб и поспешил к автомобилям. Он задумался, надо ли включить оповещающую сирену, но решил подождать. Вой сирены лишь сильнее напугает посельчан.

Ветер поднялся до двадцати метров в секунду. Снегом занавесило холм, но циклоп был слишком большим, чтобы исчезнуть из поля зрения.

«А он смотрит на нас? Этим страшным жёлтым глазом без зрачка?».

– Лёш, – обратился Миронов к Маутину. – Оставайся тут. Чуть что – звони. А ты, – он посмотрел на Богачёва, – патрулируй посёлок. Откопай мне этого сраного япошку.

– Есть, сраного япошку, – козырнул Богачёв. – Глеб Ильич…

– Чего? – нервно спросил Миронов.

– Можно фотки… фотки этого в интернет выложить?

– Размечтался, – фыркнул Маутин. – Сети нет.

13.

Суть участковый изложил по дороге от фельдшерского пункта к РОВД. Латынин и Сафронова слушали, не перебивая. «УАЗ» пронёсся пустынными улицами и врылся носом в сугроб у одноэтажного здания. Районный отдел находился на Партизанской (в Койске отродясь не было партизан), рядом с дизельной электростанцией, круглые сутки снабжающей Койск электричеством.

Торопясь за капитаном, Латынин прокручивал в голове слова долгана: «Эскё забирает вождя, потом шамана, потом – всё племя». Вождь – глава ПГТ. Современные шаманы – учёные-полярники. А племя – это они, жители посёлка.

В приёмной дежурил рыжий сержант Купчик. Он искренне обрадовался компании, особенно докторше. Отпер ключом дверь, и все четверо вошли в тесную комнату без окон. На стене в отслоившейся синей краске висел календарь, изображающий мышей в цилиндрах. За столом сидела женщина в куртке-милитари. Под покрасневшими глазами набухли мешки, губы растрескались, но она всё равно была хорошенькой, как та актриса из «Ангелов Чарли».

– Это она к вам приходила утром?

– Она, – кивнула Сафронова, открывая аптечку. Японка послушно протянула медику левую руку. Сафронова размотала бинт, наложенный участковыми, и Латынина замутило. От указательного пальца осталась одна фаланга, сквозь бурую корку проступала кость. Японка, белее снега, наблюдала за действиями врача.

– Кровотечения нет, – сказала Сафронова. – Уже хорошо. Но существует опасность заражения. Её бы в больницу…

– Нас бы всех – в больницу, – сказал Миронов.

Латынин пробурчал извинения и покинул кабинет. В коридоре он прислонился к отштукатуренной стене. В желудке плескалась желчь, съеденная ватрушка с брусникой просилась выйти. На сетчатке отпечатался гигантский силуэт незваного гостя.

Что если Китаец прав? И северный эпос не врал и не преувеличивал?

Латынин подумал о земляном олене, чьё изображение висело в музее. Рогатый полузверь, полурыба, настолько громоздкий, что земля не выдерживала его веса, и там, где он ходил, возникали ручьи и реки. Наука говорила, что народы севера придумали Земляного Оленя, знакомясь с остатками мамонтов. Но наука отрицала существование тридцатиметровых великанов. Ошибочно считала голубого кита самым большим не вымершим животным.

Вдруг в былые времена по Сибири рыскали земляные олени с бивнями, рогами и рыбьими хвостами? Как там Достоевский сказал, или кто: «Если Бога нет…»? Перефразируя: «Если исполин стоит на холме в Койске, всё позволено».

– Миша.

Латынин вздохнул полной грудью, отряхнулся от побелки и толкнул дверь.

Японка пила воду, удерживая стакан здоровой рукой. Перебинтованную кисть прижала к животу. Полицейские и доктор отстранились.

– Мы тут всем участком – троечники, – сказал капитан. – Кэпитал оф зе Грэйт Британ. Будешь переводчиком. Спроси, как зовут её и её парня, и какую наркоту он принимал.

Латынин почесал лысину. Сел за стол. Японка смотрела на него чистыми карими глазами. Выглядела опустошённой и смирившейся.

– Привет. – Он старался, чтобы голос звучал спокойно и дружелюбно. – Я – Михаил. Майк.

– Фуми.

– Очень приятно, Фуми. Вы из Японии?

– Да, из Саппоро.

Латынин подумал, что она старше, чем кажется на первый взгляд.

– Вы приехали сюда с парнем? С мужем?

– Рёхэй – мой младший брат.

– Как ваша фамилия?

– Акаи.

– Фуми, ваш брат или вы вместе… вы принимали запрещённые препараты? Что-то употребляли? Пили?

– Нет. Мы были трезвыми.

– Он съел ваш палец? – В горле запершило.

– Он съел мой палец, – сказала Фуми.

Выслушав перевод, капитан положил перед женщиной мобильник. Она лишь мельком взглянула на экран и отвернулась. Миронов сфотографировал исполина из окна машины. Руки в облаках, вертикальная пасть, окантованная складками…

– До её приезда мы жили, как у Христа за пазухой. Она как-то связана с этим. Она знает, что это за херь?