Текст книги "Трещина"

Короче, автостоп – это классно. Но сейчас я не собирался менять маршрут или где-то задерживаться. У меня с собой были оборудование, одежда и еда, рассчитанные на поход через горы и ледники. Не зря же я тащил с собой хорошую альпинистскую палатку, теплый спальник (экстрим –15°, комфорт –5°), ледоруб, веревку, страховочную систему, примус, котелок…

Итак, на следующее утро, еще до восхода солнца, я разорился на такси до МКАДа, вышел к заправке у самого истока трассы М-4 и стал осматриваться, выбирая того, кто захочет меня подвезти и с кем мне будет приятно ехать. Какие-то три мужика курили в сторонке, возле газона. Они стояли довольно кучно, но вроде каждый сам по себе. Я подошел к ближайшему из них, молодому парню с хвостиком, и спросил:

– Не подкинешь по М-4, пока по дороге?

– А куда тебе? – спросил он.

– Вообще в Карачаевск. Если по М-4, то до Павловской, в Краснодарском крае.

– Я до Воронежа, – сказал он. – Плати восемьсот и садись.

– А за разговоры?

– А за разговоры пускай тебя дядя возит.

Я повернулся и пошел прочь. Подходить к двум другим как-то уже не хотелось. Вообще-то стопщиков часто берут бесплатно и именно за разговоры – водитель дуреет от бесконечного радио, и, если он засыпает, радио его не спасет. А живой разговор – другое дело.

И вдруг сзади раздался властный голос:

– Эй, парень, постой!

Я обернулся: один из куривших мужиков осматривал меня оценивающе с головы до ног. Он был крупный – не толстый, но какой-то начальственно крепкий, с мощной шеей и мясистыми чертами лица. Я в шмотках не разбираюсь, но по нему было видно, что он одет очень дорого, хотя все вроде было как у всех: какие-то хэбэшные брюки, бежевая рубашка, сандалии на босу ногу… Он смотрел на меня, слегка прищурясь и полуулыбаясь, и двигал вперед-назад нижней губой – как будто раба на рынке выбирал и сомневался в его качестве. Он довольно долго на меня смотрел. Потом спросил:

– А разговоры интересными будут? – и ухмыльнулся. Типа мои разговоры ему на фиг не нужны, но раз уж я их обещал, то он разрешит мне отработать поездку.

– Постараюсь.

Он бросил окурок на газон и кивнул на стоящий невдалеке черный «лексус»:

– Садись.

Не люблю, когда окурки бросают мимо урны, тем более на газон. Но сейчас вроде глупо было строить из себя гринписовца.

Я открыл заднюю дверь и хотел положить рюкзак на сиденье, но он прикрикнул на меня: рюкзак наверняка уже валялся на земле, и ему место в багажнике.

Мы запихнули рюкзак в багажник, и я сел на переднее сиденье. Мужик вывел машину на трассу, включил кондиционер и музыку. Музыка у него была хорошая – старый добрый рок: битлы вперемежку с роллингами и еще с кем-то в том же духе. А главное – она была негромкой. Ненавижу, когда музыку врубают на весь салон. А потом начинают разговаривать и пытаются перекричать ее, но тише не делают. Вообще, магнитофон и радио – это главный минус автостопа. В чужой машине командовать не будешь и приходится слушать все те помои, которые водитель считает музыкой. Я, например, ненавижу блатняк, но неплохо в нем разбираюсь, потому что десятки, если не сотни часов проехал под «Радио Шансон». А один раз в подобравшем меня микроавтобусе вынужден был посмотреть подряд несколько фильмов о каком-то русском шансонье – если бы не дождик, я бы тогда просто в окно выскочил и пешком пошел. Но сейчас мне вроде ничего подобного не грозило.

Мы долго ехали молча. Я не знал, как завести разговор, а водитель ни о чем не спрашивал. Он слушал музыку, что-то там переключал, и мне было неловко ему мешать. Потом я все-таки спросил:

– А вы меня докуда довезете?

– Докуда не надоешь. – Он хмыкнул. – Ладно, расслабься, повезло тебе. Я в Крым еду. Так что к ночи доберешься до Кисляковской. Там я сверну.

Вот это действительно повезло! Обычно я до одного только Ростова-на-Дону меняю пять-шесть машин, не меньше. Менять машины – это даже весело, и между ними успеваешь хоть немного размяться. Но зато это большая потеря времени. Бывает, тебя высаживают в таком месте, где никто не подберет: например, на подъеме или там, где нет обочины. И приходится долго идти пешком в облаках выхлопных газов. На М-4 сейчас вообще мало кто останавливается, чтобы подобрать стопщиков: трасса хорошая, машина разгоняется и водителю влом тормозить. А перед въездом на платные участки водители хоть и притормаживают, но они там злые и к ним лучше не подходить. Кроме того, до платного участка еще добраться надо. Поэтому поймать прямую машину – это большая удача.

– А вы отдыхать в Крыму будете?

– Да, в отпуск… Жена с дочкой уже на месте, самолетом полетели. А я машину туда перегоняю, будем ездить… Хотя, по правде, мы там однажды были и все уже посмотрели. Я бы вообще из пансионата не выходил… Но мои женщины хотят кататься. Что с них взять! – Он покровительственно улыбнулся и пожал плечами.

Я когда-то путешествовал по Крыму, и мне казалось, что посмотреть там все – невозможно. Там одних только пещерных городов штук десять. И разные археологические раскопки, и музеи, и дворцы, и крепости… И еще – горы, и Большой Крымский каньон… И субтропические парки Ливадии… И безжизненные степи Арабатской стрелки… И Сиваш с его багрово-красными травами… И подводные гроты Тарханкута… Я бы там мог год бродить, и мне бы не надоело… Я спросил:

– А почему вы тогда в Крым едете? В мире столько интересных мест.

– Я в силовом ведомстве работаю. Нам за границу нежелательно… Да и на черта она сдалась, эта заграница, – море всюду одинаковое. А у нас теперь хороший пансионат в Крыму.

Он приоткрыл окно, достал сигарету и щелкнул навороченной зажигалкой:

– Куришь?

– Иногда.

Он небрежно кинул мне на колени пачку сигарет и зажигалку.

– Спасибо!

Я курил и вспоминал золотых рыбок, которые искрились в лучах солнца среди кораллов Красного моря, и затонувшие корабли в голубой полутемной бездне того же моря. Мы заплывали в трюмы и парили над стоявшими там военными грузовиками и автомобилями, лишь слегка припорошенными илом, а стайки рыбок играли в кузовах и кабинах. Вспомнил нудистские пляжи Утриша – загорелые тела на раскаленной гальке, а в воде – огромные, поросшие водорослями валуны, и ты плывешь мимо них и ныряешь, идешь вниз, пока хватает дыхания, и вдруг перед тобой открывается желтоватое дно, а там сердитый краб растопырил клешни и бородавчатая, вся в наростах, скорпена лежит, ощетинившись иглами. Вспомнил пропахшие розами берега южного Крыма и степные берега западного Крыма – полынные, выжженные солнцем, пропитанные запахом йода и соли… Вспомнил Териберку, до которой все-таки однажды добрался… Все моря даже пахнут по-разному… У них разный цвет и вода разного вкуса. Я уж не говорю про рыб и водоросли, про дно и берега… Я уж не говорю про можжевельники и кактусы, про эфедру, растущую на каменистых склонах, про гигантские желтые цветки банана в тропических зарослях. Про пирсы и причалы, маяки и набережные, про рыболовецкие деревушки с раскинутыми для сушки сетями, про увитые розами виллы, про кривые, пахнущие тухлой рыбой, смолой и йодом улочки портовых городков… Если бы не горы, я бы все свободное время бродил по берегам разных морей…

Но я ничего этого не сказал. Потому что каждый видит мир по-своему. Для меня, например, все машины одинаковы: едет, и ладно. А для кого-то они разные и очень важно, какой у нее двигатель, и что написано на капоте, и какая обивка у сидений… И еще какой-то гидроусилитель – то ли он есть, то ли его нет…

Но дорогу надо было отрабатывать, и я сказал:

– А я вот в горы еду, в альплагерь «Узункол». Хочу два ледника пройти и перевал Ак-Тюбе. Вы там не были?

Он подвигал мясистой нижней губой и выбросил окурок в окно. Мне пришлось последовать его примеру, потому что, если бы я свой окурок стал куда-то заворачивать для грядущей урны, я бы этим его поставил в неловкое положение. Хотя его, наверное, мало кто может поставить в неловкое положение, и уж во всяком случае, не такой, как я.

Он выдержал паузу. Потом ответил, как-то лениво, будто нехотя:

– Нет, в Узунколе не был. А ты альпинист, что ли?

– Да. Но сейчас пойду как горный турист. Это не одно и то же. Альпинисты…

– Знаю, – перебил он. – Я когда-то этим занимался. Чуть не год на скалодроме корячился. А в горы так и не попал. Женился, и пошло-поехало. Ездили, конечно, в горы, но цивильно… У меня первая жена горными лыжами увлекалась, мы с ней катались… Я хорошо катался когда-то.

– А сейчас что же?

– А сейчас – новая жена, – хмыкнул он. – Ладно, давай знакомиться. Андрей Петрович. – Он оторвал от руля мясистую руку и протянул мне. Пожатие у него было неэнергичное, но крепкое, как будто моя ладонь попала в тиски.

– Женька.

– Вот прямо так: Женька?

– Вот прямо так, – улыбнулся я.

– Ну ладно, Женька так Женька… А где твоя команда, Женька?

– Я один иду.

– Ну ты ненормальный! А если что случится, кто тебя вытаскивать будет?

– Надо так идти, чтобы ничего не случилось. У меня хороший опыт.

– Да какой у тебя опыт, ты ж пацан еще! У меня сын старше тебя.

– Мне тридцать два, – сказал я, – это я так молодо выгляжу. И я очень много ходил, по несколько походов за год.

– Ты такой богатый? – хмыкнул он.

– Нет, просто мне, кроме этого, ничего особо не нужно. Машины у меня нет, ем я мало и дешево, на шмотки особо не трачусь. У меня все идет на путешествия. Если ехать автостопом, так эти походы почти ничего и не стоят. Один раз снарягу закупил, и все. Ну еще я дайвингом занимаюсь, это дороже.

– А отпуск тебе кто дает?

– А я сам себе хозяин, типа шабашника.

Он посмотрел на меня то ли с жалостью, то ли с презрением – наверное, и с тем и с другим сразу. Я не стал говорить, что когда-то окончил физфак, и он, наверное, решил, что я просто неуч и бездельник. В какой-то мере так оно и есть, потому что я физику за эти годы напрочь забыл, а ничему новому особо не научился, кроме альпинизма и дайвинга. Ну еще я английским занимался, точнее, перечитал кучу всякого худлита на английском – язык я и раньше знал, после спецшколы. Но читать Сэлинджера и Керуака в подлиннике – это ж не профессия, а блажь…

Потом он спросил:

– Ну вот катаешься ты по миру, развлекаешься, соришь деньгами, которые своим горбом зарабатываешь. А однажды свернул себе шею или провалился в трещину, и все. Что ты после себя оставишь? Не женат ведь, конечно, и детей нет?

– Нет. В смысле, нет жены и детей.

Что я мог ему ответить? Я не знаю, что я оставлю. Но то, что оставит он, меня тоже как-то не грело. Наверное, после него останутся хорошая квартира, загородный особняк и дорогая машина. Но ведь эту машину не он собрал, а особняк и квартиру построили рабочие. Что касается детей – дело же не в том, есть они или нет, а в том, какие они. Если у меня будут дети, я научу их любить этот мир и получать бешеный кайф от жизни – как это делаю сам. А чему научит их человек, которому все моря одинаковы, а в Крыму смотреть не на что?.. Наверное, они вырастут такими же скучными, как и он… Но не мог же я ему это сказать, и я молчал, вместо того чтобы болтать и отрабатывать дорогу… А что касается его профессии, тут он тоже неизвестно еще что оставит грядущим поколениям. Я не знаю, конечно, чем он там занимается на работе. Но я помню, как я ходил на вполне разрешенный митинг и эти силовики нас лупили дубинками и бросали в автозаки. Ну Андрей Петрович, конечно, с дубинкой не бегает – он человек важный и в возрасте. Может, он приказы отдает… А может, он маньяков и убийц ловит, а я про него такое думаю… Но я все равно к ментам отношусь с недоверием, кого бы они там ни ловили… А может, он военный – например, танкист? Какой-нибудь полковник или генерал-майор танковых войск… Но он не был похож на военного… И военные, кажется, не силовики? Или нет, кажется, силовики… А вообще, какая мне на хрен разница, чем он занимается. Он меня везет на халяву, и спасибо, дай ему Бог здоровья. Может, ему Крым скучен, зато, может, он Марселя Пруста в оригинале читает, – откуда я знаю.

Я почувствовал, что слишком надолго замолчал, и, чтобы хоть что-то сказать, ляпнул:

– А вы в Крыму пойдите в горы, раз у вас альпинистская подготовка есть. Там много где можно полазить.

Он хмыкнул:

– Ага! Брошу жену с дочкой в пансионате, куплю на базаре веревку и пойду карабкаться на Ай-Петри… Если бы я решил свернуть себе шею, я бы нашел для этого более достойный способ. Но я пока не тороплюсь. А вот ты реально рискуешь, причем по-глупому. По ледникам в одиночку не ходят.

– Так лучше, чем от водки и от простуд, – процитировал я и на всякий случай добавил: – Как пел Высоцкий… И вообще, длина жизни зависит не от количества прожитых дней, а от их качества и разнообразия. Я себе жизнь и так удлинил дальше некуда. Я тоже умирать не тороплюсь, но если бы мне предложили завтра свернуть себе шею в горах или прожить еще сто лет, лежа в постели под капельницами, я предпочел бы первое.

– А как же Стивен Хокинг? – спросил Андрей Петрович. – Может, случайно слышал про такого?

– Слышал.

– Тебе не кажется, что он живет более яркой жизнью, чем ты, хотя и прикован к инвалидной коляске? И его жизнь значима для человечества, в отличие от твоей.

– Согласен! Но я не Стивен Хокинг. Для этого нужно быть гениальным. Или просветленным. Тогда плевать, ездишь ты на инвалидной коляске, которую толкает сиделка, или водишь собственный «лексус». Я могу плевать на «лексус». Но на инвалидную коляску я плевать не способен, я еще не настолько просветлился. Если я в ней окажусь, я не смогу это принять. Вы, кажется, тоже предпочитаете «лексус»?

– Я два года провалялся в постели после автокатастрофы, – сказал он. – Не знал, встану или нет. Но я ни секунды не сомневался, что хочу жить. Даже в коляске. Может, потому и встал.

– Но теперь у вас все в порядке?

– Теперь все в порядке. И в горы могу ходить. Только непонятно зачем. Мне уже неинтересно. Когда привыкаешь к качественному отдыху, все эти высоцко-визборские настроения кажутся, ты уж извини, немного смешными. А как подумаешь, сколько людей в горах погибло, наслушавшись Высоцкого… Все эти «Парня в горы тяни, рискни…»

Он бросил руль и потянулся всем телом, закинув мощные волосатые руки за голову. Ему лет пятьдесят, наверное, было, но он был в хорошей форме, по крайней мере на вид… Он вернул руки на руль, и я обратил внимание на массивное золотое кольцо с черным камнем. А тогда уж, заодно, обратил внимание на массивную золотую цепь на шее. Сколько путешествий можно было бы совершить за эти финтифлюшки… Впрочем, у него и так денег, наверное, хватает. А ему неинтересно…

– А я хотел бы погибнуть в горах, – сказал я. – Ну не теперь, конечно, попозже. Но раз уж все равно когда-то умирать, то лучше в горах, чем в реанимации. И лучше остаться где-нибудь в трещине, чем лежать на кладбище. Мне вообще непонятно, зачем организуют спасработы, когда человек уже погиб. Он лежит в своих любимых горах, в какой-нибудь замечательной ледовой могиле, над ним высятся снежные вершины, лучше любого памятника. Так нет, надо его обязательно вытащить оттуда, законопатить в обитый тряпками деревянный ящик, закопать в грязь и навалить сверху бумажных венков. У себя дома ни один вменяемый человек бумажные цветы не поставит – почему все считают, что покойнику они приятны? Уродливее наших кладбищ вообще ничего не бывает. Все эти гробнички, венки, оградки… И еще неизвестно, с кем будешь лежать рядом – может, с какой-нибудь дурой или каким-нибудь упырем. А в горах если кто к тебе и присоединится в твоей трещине, так только собрат по разуму.

– На кладбище к тебе родные смогут приходить, – сказал Андрей Петрович. – Ты же не хочешь, чтобы они к тебе на ледник или на вершину лезли, чтобы цветы принести… Живые цветы, раз уж ты против бумажных. – Он ухмыльнулся.

– Я никаких цветов не хочу. Я вот читал про одну девчонку-дайвера из Голландии. Она погибла в конце двадцатого века при погружении в Голубую дыру – это возле Дахаба, в Египте. Очень опасное место. Она лежит в карстовом провале на глубине сто четырнадцать метров. Родичи решили ее не доставать, потому что она любила море и ей там хорошо. И теперь к ней ныряют самые продвинутые дайверы, чтобы ее поприветствовать и с ней сфотографироваться. Я бы сказал, самые отмороженные дайверы, потому что сто с лишним метров – это даже для профессионалов очень круто. Не знаю, пользовалась ли она успехом при жизни – в смысле, как женщина. И не знаю, была ли она опытным дайвером или новичком, который сдуру навернулся. Но теперь самые крутые парни считают за честь ее навестить.

– Ты про нее только читал? – спросил Андрей Петрович.

– Ну да, а что еще я мог с ней делать? Сам я туда не нырял.

– Я про нее ролик видел. Лежит на дне, в темноте, куча тряпья и резины, и торчат из этой кучи – баллон и объеденные кости лодыжек.

– Это аргумент. Но если говорить о моих личных предпочтениях, то ледник – это не море в тропиках. Там все будет сохраннее. Хотя меня эта сохранность по большому счету не особо волнует. Потому что душа по-всякому уже будет в другом месте. Я ж не древний египтянин. Это у них одна из душ должна была тусоваться вокруг мумии – в могиле и ее окрестностях.

– Одна из душ? – переспросил Андрей Петрович. – А у них что, по нескольку душ было?

– Да. И у древних китайцев тоже. Потом даосы эту практику переняли – они до двенадцати душ насчитывали у человека… Кстати, даосизм мне близок, я их энергетические упражнения практиковал. Но двенадцать душ для меня одного – это перебор. Мне бы с одной разобраться. Поэтому я скорее буддист.

Андрей Петрович покривился:

– Тянет вас на всю эту восточную чушь… Ходил бы, как люди, в церковь…

– А вы православный христианин?

– Конечно.

Я хотел его спросить, был ли он раньше коммунистом и комсомольцем (наверняка был), но не спросил, потому что это дешевая подколка; кроме того, он меня везет – чего я ему буду морали читать. По этой же причине я не спросил его, знает ли он наизусть хоть одну молитву и ходил ли он хоть раз в жизни к причастию, – подозреваю, что на оба вопроса он не смог бы ответить утвердительно… А я, кстати, причащался несколько раз. Я от всяких таких вещей чувствую себя как-то просветленнее. То же самое и в буддистском монастыре со мной было. Я вообще за все религии сразу, мне от каждой хочется взять то, что она может мне дать… Или что я способен от нее взять.

– Ты б еще с растаманами связался, – брезгливо сказал Андрей Петрович.

Ну он угадал – наверное, это у него профессиональное. Я не хотел его дразнить, но и врать не хотелось. Кроме того, если бы я промолчал, то это было бы предательством моих друзей-растаманов – как будто я от них отрекаюсь. И я сказал:

– А я общаюсь с растаманами. На Утрише у них есть большая колония, я там жил как-то летом и еще поеду. Я многое у них перенял. А что к ним цепляются? В России это даже не религия, а скорее тусовка по интересам. Они стараются быть ближе к природе, презирают удобства и всякие ненужные понты – ну там, престижные вещи, дорогую технику… Они эту фигню называют Вавилоном. И в Библии, кстати, Вавилон – символ блуда. Все религии в чем-то соприкасаются. Иисус ведь учил примерно тому же, чему растаманы, – отказаться от богатства, от земной власти, вести простую жизнь… А кто сегодня об этом помнит? Много вы знаете христиан, которые отдали богатство бедным? Все только внешние ритуалы соблюдают: носят крестики, ставят свечки, святят яйца, молебны заказывают… В лучшем случае постятся и исповедуются… Иисус, кстати, ничего из этого не делал и ни к чему такому не призывал.

– Иисус сорок дней постился, – сказал Андрей Петрович.

– Сравнили! Иисус постился один раз в жизни, но зато по-настоящему. Он сорок дней вообще ничего не ел. Это было реальное умерщвление плоти, преодоление себя. Он для этого в пустыню ушел! А наш современный пост напоминает не слишком строгую диету. Мяса, молока, яиц нельзя. Но зато мы возьмем грибочков, пожарим их с картошечкой и луком, посыплем приправами – пальчики оближешь… А еще есть рецепт замечательного постного теста – не отличишь от скоромного, жри в свое удовольствие… В чем смысл этой диеты? На умерщвление плоти она не похожа; на отрешение от мирской суеты – тем более… Все ведут обычную жизнь: ходят в гости, смотрят сериалы… А на еде – наоборот, особо зациклены. Рецептами постных блюд делятся, салаты какие-то сложные нарезают, по магазинам бегают – грибы ищут; в гостях все время нервничают, хозяйку расспрашивают: нет ли в пироге яиц да на чем картошку жарили… Лучше б они сварили себе пельменей на скорую руку и Библию почитали. Из моих знакомых христиан ее почти никто не читал полностью.

– А ты-то сам читал?

– Читал.

– Ну, тебе делать особо нечего, ты можешь себе это позволить, – сказал Андрей Петрович. – А работающему семейному человеку Библию трудно осилить. Несколько дней пропустил – и уже ничего не помнишь: кто там кого родил… Я три раза начинал – так и не осилил… Ты прав, конечно, сегодня мало настоящих христиан, тех, что за веру на костер пойдут. И все-таки, христианство, даже такое, дает человеку какую-то надежду… А твои растаманы на наркоте сидят, хуже этого трудно что придумать.

– Не совсем так. Они только коноплю признают. А все остальные наркотики осуждают. И пьянство осуждают. Коноплю, кстати, во многих странах разрешили, и ничего… Уж лучше конопля, чем водка. Я могу сравнивать…

– Хватит! – оборвал меня Андрей Петрович. – Ты сейчас на статью наговоришь. Я хоть и в отпуске… – Он хмыкнул. – Сменим тему…

Он замолчал, и я стал судорожно придумывать новую тему, но тут у него зазвонил телефон. Он отвечал односложно, но весь как-то расплылся от удовольствия, и я подумал, что это, наверное, жена звонит из Крыма. А потом он сказал, что будет под утро, и я понял, что это точно жена.

Андрей Петрович еще долго молчал, но сиял, как будто его маслом намазали. Потом не выдержал:

– Жена с дочкой вот звонили… По два-три раза в день звонят – меня ждут не дождутся… Очень довольны пансионатом… Дочка там в большой теннис играет.

Он улыбнулся гордо, по-хозяйски, но как-то очень трогательно.

– Сколько ей?

– Девять. Еще она плаванием занимается, так что ей там – в самый раз.

Он снова заулыбался и продолжал:

– Жена говорит, кормят их роскошно. Пляж – песчинка к песчинке. Водные велосипеды, аквапарк… Бассейн с пресной водой, бассейн с соленой, бассейн с подогревом, шарко, джакузи, сауна… Биллиард… Персонал вышколенный. И среди отдыхающих никаких случайных людей, никакой шантрапы. Никто отдых не испортит… Съездим в Бахчисарай, в Коктебель… Может, и в горы съездим – почему нет! Большой каньон посмотрим, Яйлу, Ай-Петри… В хорошие рестораны будем ездить… Ты бы так попробовал хоть раз, тогда бы мог сравнить. Ты ведь, кроме своих гор, ничего, наверное, и не видел.

Вообще-то я видел. Я много чего видел, видел я и то, что он имел в виду. Я помню, как первый раз прилетел в Хургаду в составе дайверской группы. После перелета целые сутки нырять нельзя из-за перепада давления, и нас поселили в пятизвездочном отеле. Я бы, может, выбрал что-нибудь подешевле, но меня не спрашивали. На следующий день мы перегрузились на судно и ушли в море на неделю, но сутки я провел в этих пяти звездах, и я выжал из них все что мог, потому что это тоже было приключение. Я вовсе не такой упертый, чтобы обязательно ночевать на снегу в обнимку с ледорубом… Короче, мне там поначалу безумно понравилось.

Отель стоял на первой линии, и сразу перед ним начинался пляж: чистейший желтый песок, а дальше – море. В песок были воткнуты красивые зонтики из пальмовых листьев, под ним – лежаки и лавочки. Там валялись люди с книгами или с воткнутыми наушниками. Я сразу побежал к морю – вода была фантастически чистой, и прямо с пирса видны разноцветные рыбки, всех цветов радуги. Какая-то девочка кормила их булкой, и они плавали вокруг нее, доверчивые и близкие, как в аквариуме. Я нырнул и стал их рассматривать сквозь воду – они были невероятно яркими, прямо мультяшными.

Потом я вылез из моря и поплавал в двух бассейнах: с морской водой и с пресной. Возле каждого стоял киоск с пивом, которое наливали бесплатно, сколько влезет, – надо было только показать розовый браслетик, который мне надели на рецепции. Я выпил две кружки разного пива, вернулся в отель и пошел гулять по зимнему саду. Там мне предложили еще что-нибудь выпить, и я взял безалкогольный коктейль из разных тропических соков и сливок. Потом я поднялся этажом выше, и там был еще один бар, и я сел под олеандр, торчащий из кадки, и выпил ананасовый сок, взбитый с мороженым. Выяснилось, что на каждом из восьми этажей было по бару, и я, со своим браслетиком, обошел их все. Они были очень разными, одни увиты цветами и уставлены пальмами, другие, наоборот, оформлены техногенно, металлом и стеклом, третьи – в мягких пуфиках и пестрых ситцах… И в каждом было особое освещение, и особый запах, и свое меню – и все бесплатно. Под конец у меня соки, мороженое и кофе уже из ушей лезли.

Я вернулся в номер и принял душ в роскошной ванной комнате – не для того, чтобы стать чистым, а просто по приколу, я после моря и двух бассейнов и так был чистым. Потом я сидел на балконе в плетеном кресле, курил и смотрел на море. Потом валялся на широченной кровати и задремал, но тут пришел мой бадди и позвал меня обедать.

В ресторане можно было бесплатно выбирать из нескольких первых блюд, нескольких вторых и кучи десертов. Я заказал суп из мидий, кальмара в кляре, фруктовый салат, блинчики и кофе – и чуть не погиб, пока все это съел, потому что был сыт после напитков и мороженого.

И снова я бродил по пляжу, и плавал в море и в обоих бассейнах, и валялся в номере, и курил на балконе, и снова под какими-то цветущими кустами пил какие-то соки со сливками. Потом наши все пошли танцевать, и я пошел вместе с ними, но танцевать не стал, а посмотрел и вернулся к себе. На балконе было почти тихо, издалека доносилась негромкая музыка. По морю бежала лунная дорожка, а еще в нем передвигались какие-то светящиеся пятна, и я понял, что это дайверы плавают с фонариками. Я сидел, смотрел на все это и чувствовал себя миллиардером, взирающим на свои владения. Я просто одурел от этой роскоши.

А наутро я встал рано, вышел на пляж, и там лежали все те же люди, под теми же зонтиками, перед ними лежали книги, а у некоторых в уши были воткнуты провода. И я посмотрел, как девочка кормит рыбок, поплавал в море, прошел мимо двух бассейнов и двух киосков с пивом. Потом съел роскошный завтрак (шведский стол: сотни салатов, нарезок, булочек, пирогов, пирожных, круассанов, сыров, колбас, блинчиков, яичниц, омлетов, сливок, соков, а еще – кофе всех мыслимых сортов, мюсли, сухофрукты, орехи, финики, ломтики авокадо, ананасов, манго, папайи… и еще черт знает чего, я даже и названий их не знаю) – у меня от этого завтрака осталось досадное ощущение упущенных возможностей, потому что я и сотой доли всех этих вкусностей не мог перепробовать, и было очень жалко уходить, но в меня уже не лезло. Я объелся, поднялся в номер и покурил на балконе, потом спустился на пляж, и там лежали те же самые люди с теми же проводами в ушах, и новая девочка кормила рыбок, и я почувствовал, что я попал в день сурка и что пора отсюда дергать, пока все это окончательно не зациклилось… Но тут нас позвали в автобус, и мы поехали в дайв-центр – подбирать себе оборудование и грузиться на судно… Так что дня сурка не получилось, и я спасся. Не представляю, что бы я делал в этом отеле две недели. Разве что книжки читал… Но читать можно и дома, бесплатно. Нет, там в принципе было неплохо, но вся эта роскошь только в первый день тебя волнует, а потом ты ее, наверное, уже не замечаешь и живешь как всегда: чем-то занимаешься, о чем-то думаешь, что-то читаешь. А роскошь слегка раздражает, как нечто чужеродное.

Я задумался обо всем этом, а потом очнулся и увидел, что Андрей Петрович на меня смотрит с усмешкой. Он сказал:

– Что, Женька, я тебя убедил? Бросай свои горы, поехали в Крым. В хороший пансионат ты, конечно, не попадешь, но хоть на теплом пляже поваляешься, в теплом море поплаваешь. Чего тебе на ледники переться – тоже, нашел удовольствие! Я тебя до Ливадии доброшу.

Я как-то растерялся от такого предложения и ответил довольно резко:

– Я в Крым теперь не езжу!

– Да… – протянул он и посмотрел на меня, как на сороконожку. – А что ж так? Не желаешь показываться на аннексированном полуострове?

– Ну типа того.

Я смутился, я не хотел его раздражать такими разговорами. В конце концов, он меня вез, и кто я, чтобы ему указывать, этично ехать в Крым или неэтично. Я вообще стараюсь политические разговоры со случайными попутчиками не вести: я их ни в чем не сумею убедить, как и они меня, только осадок неприятный останется… А он все не мог успокоиться:

– Что Женька, продался агентам Госдепа? За печеньки? Пошел в национал-предатели? Мы, значит, с тобой по разные стороны баррикад?

Он прикалывался, но мне все равно было неловко. Я сказал:

– Вы меня можете высадить, если вам со мной неудобно ехать. Вам, наверное, и по службе не положено со мной общаться, я ведь на Болотной был, и все такое… И даже в автозаке…

– Я сейчас не на службе, – хмыкнул он. – А на службе, наоборот, я с такими, как ты, именно что должен общаться, работа такая. – Он опять хмыкнул. – Но ты не волнуйся, я ж в отпуске… А что касается Крыма, читал я, по долгу службы, интервью с кем-то из ваших демократов-болотников… Кажется, Рыклин это был – знаешь такого?

– Знаю. Он журналист, в «Еже» работает. Я его читаю регулярно.

– «Ёж», к твоему сведению, уже год как заблокирован Роскомнадзором по требованию Генеральной прокуратуры. Ну конечно, продвинутых демократов, вроде тебя, это не останавливает: обходите блокировки, находите зеркала – на законы родного государства вам наплевать… Но я тебе мораль читать не буду, я в отпуске… А хотел я сказать про Рыклина. Он вот недавно в Крым поехал, сразу после возвращения полуострова в родную гавань. Ну, либеральные шавки подняли лай: как же это ты на оккупированную территорию подался, стыдно, ты ж благородная пятая колонна, а отдыхать поехал, как какой-нибудь единоросс. А он им ответил: ну и что, в советское время полстраны было оккупированной территорией: вся Прибалтика, Западная Украина и прочее. Так что ж, людям дома сидеть? Все, мол, тогда ездили, и никто их в это носом не тыкал… Я к чему: уж если ваш Рыклин Крымом не брезгует, тебе-то чего быть святее папы римского? Или ты хочешь быть оппозиционней, чем редактор запрещенного журнала?

Я не знал, что ему ответить, и молчал. Я действительно теперь не хотел ехать в Крым – для меня это было не то чтобы невозможно, но как-то некомфортно. Как-то морально неоправданно. Но будь он хоть десять раз украинским, сейчас я по-всякому собирался в Узункол… Тем временем Андрей Петрович притормозил машину, и я увидел, что мы стоим на площадке отдыха с кафешками и киосками. Я думал, что он решил меня высадить, а он вдруг сказал: