Текст книги "Мир-Яблоко. Сборник стихотворений"

Мир-Яблоко
Сборник стихотворений
Олег Колотилов

© Олег Колотилов, 2023

ISBN 978-5-0059-2555-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Смерть и рождение миров…»

 
Смерть и рождение миров
над бездной страсти и отчаяния
и в поединке кровь за кровь
и это всё в стакане чая.
 
 
Я мерно ложечку кручу,
на бал чаинки загоняя,
и мироздание лечу,
не чем иным, как чаем.
 
 
Пропали страсти на крови
и тьму вселенной проясняет
вопрос, повисший на брови,
глядящий в отражение в чае.
 
 
Вцепилось солнце в горизонт,
застыли лучевые нити
и всё вокруг, как чей-то сон.
Молчите, длится чаепитие…
8.01.2001
 

«И стараясь не ступать на больную ногу…»

 
И стараясь не ступать на больную ногу,
в мамин полушалок кутая лицо,
выходил головорез на большу дорогу
с маленьким топориком под папиным пальто.
 
 
Мама шеиньку ему крепко завязала,
сочным поцелуем увенчав чело,
и в тряпицу завернула луковку да сало:
Принеси, сынок, деньжат ты на всё село!
 
 
Долго ухарь выбирал место для засады.
Там кусты, тут лужица, а тут вообще бардак!
Вот теперь уже сижу: Подходите, гады.
Отдавайте денежки, здравия вам и благ!
 
 
И ведёт к нему судьба-милая шутница
на кобыле вороной знатного купца:
Дядечка, прошу тебя здесь остановиться
и прошу вас извинить-не видать лица!
 
 
Встал, как вкопанный, купец: Что-то я услышал?!
Толи ветер в деревах, толь журчит вода,
а может во листве зашуршали мыши?
Господи, прости меня-то пришла беда!
 
 
С ножен шашку потянул: Врёте, супостаты!
Али был я не казак? Ну, держись, злодей!
Защищу я свой живот, лошадь, шапку, злато!
И как почал ей махать, на-ко, овладей.
 
 
Горько плакал бандюган в мамин полушалок.
Злой купец порвал пальто да на лоскуты
да ещё он отобрал маменькино сало
и под рёбра насовал, там и вот сюды!
 
 
Вновь в засаде молодец нянчил да топорик.
Вязанною варежкой гладил так и сяк:
Выручай же, инструмент, и спасай от горя!
Что-то звякало во тьме и ухо он напряг.
 
 
По дороженьке ямщик песню напевает.
Добра да хороша песнь про страстную любовь…
А, нутко, дяденька, замолчь, пойми, я не играю!
Дай мошну али живот потеряет кровь!
 
 
Это что за фармазон? Конный пригляделся.
В великанских не своих, явно, сапогах.
Расскажи-ко, чадо, где ты приоделся?
Лучше дома ты сидел, у мамы да в ногах!
 
 
Рукавом собрав не пот со стуженного носа,
сиплым голосом сказал: Мамин я сынок!
Ах, ты-мамин, хорошо, боле нет вопросов.
И штаны ему спустил до основы ног.
 
 
Как мягка ременна плеть, вы того не знали.
Долго будет парень спать да на животе.
Неудача, слышь, опять ничего не дали.
Это точно-верно, встретились не те!
 
 
Трудна всё ж така работа во ночную смену
во пальто, во папином, грабь-богатырём
и, скорей всего, виной некая система.
Снова был злодей наш бит, бит и оскорблён!
 
 
Сел он с думой тяжкою прямо на обочину.
Что-то надобно менять: имидж или стиль?
Может, время уделять топору наточенну
и пора забросить дедушкин костыль.
 
 
Думал долго молодец горькую да думу,
но случайный колокольчик оборвал мыслю.
И схватив топор в охапку, сунув харчик в суму,
сам себе сказал он: Сейчас ограблю да убью!
 
 
Словно смерч из-за кустов, прыгнул на дорогу
и издал грознейший писк: Жизнь иль кошелёк?!
Он такого не видал никогда, ей-богу,
но он в том не виноват, мамин он сынок!
 
 
Нет в деревне у него лампы, книги, света,
нету телевизора и городских газет.
И вообще там ничего, кроме табурета,
и, кроме старого стола, ничего там нет!
 
 
Что за чудо-красота вышла из повозки.
На груди злата коса, ноги от ушей,
бедра амфорой кривы и животик плоский.
Пусто стало в голове, никаких идей!
 
 
Он глазами её ел, как медведь малину
и, знай, тупо бормотал: Жизнь иль кошелёк!?
А она откуда-то извлекла дубину,
прошептала тоненько: Бейся, мужичок!
 
 
Шёл домой головорез с битою главою,
со сломанными рёбрами и больной ногой.
Легче, во общем-то, сказать, что было не больное.
Шёл-хромал домой какой-то не такой.
 
 
Мама встретила его: Где мой полушалок,
где топорик, сапоги, папино пальто?!
И про харч не говоря, позабыто сало,
его спросила мама: Где твое лицо?
 
 
Мама, бизнес этот ваш, мне он не по нраву.
Я на нём всегда был бит, бит и оскорблён!
Никогда не завоюю я папаши славу
и ещё теперь ограблен и ещё влюблён!
 
 
Да не быть тебе героем и грозой дорожной,
славною династией, грабь-богатырём.
Поезжай-ка, ты, родной, пока ещё возможно,
во соседний городок за честным рублём!
 
 
Но прошу лишь об одном: сидя во засаде,
чистя да от кровушки кровные рубли,
ради старой бабушки, мамы своей ради,
ради всей нашей семьи, жертвы не люби!
27.10.2003
 

«Я со словом не очень в ладах…»

 
Я со словом не очень в ладах
Мне бы дело хорошее в руки!
Но у нас, как всегда и везде,
ты-ничто без старушки-науки.
 
 
Мне супруга сказала словцо.
Я язык сломал, вывернул губы,
изувечил себе все лицо
и поэтому стал очень грубым!
 
 
Это слово, как гвоздь в языке!
Это слово, как кактус в гортани!
Ох, и дурень, нужда в дураке
отпадает, любимый мой Ваня.
 
 
Так сказала супруга моя,
привела мне в пример много сказок
и повергла в ступор меня
одним мановением таза!
 
 
Почему каждый дурень Иван,
победив всех, зарезав, женившись,
надевает бездонный кафтан
и занимает некую нишу?
 
 
Ниша, знайте, это в стене,
не дыра и не дверь, просто яма.
И недавно сказали жене:
Многовато в истории Вани!
 
 
Распрекрасных девиц на развес,
Василиса с Машей на пару,
их всегда загоняют за лес,
загоняют девчушек на шару.
 
 
Нету равенства в наших правах.
Притесняют девиц всяк и всюду.
Всё, Иван, я теперь, как вдова,
ухожу побеждать Чудо-Юду.
 
 
Чудо-Юдо искать не пришлось!
Этажом выше жил Сёма Лившиц.
И такое тут вдруг началось!
Поздравляю, мадам, победивших…
 
 
Двери Сёме жена выбивала,
в перекуры кричала «На слом»
и, когда Сёму всё же достала,
об этом услышал весь дом!
 
 
И зачем «геноцид» там кричала?
Ну к чему нам импортный мат?
Своего нам по жизни хватало!
Поскорей возвращай назад…
 
 
А вернувшись, мне заявила:
Я теперь во скрижалях-анналах
и в герои влезла без мыла,
но считаю, что этого мало!
 
 
Чудо-Юду, как есть, победила!
Завалила супругу Ягу!
С нами Бог, с нами крестная сила
и не место рядом врагу!
 
 
И опять зашуршала листом,
слов искала на буквицу «Ха»,
на «эФ», на «У»…толстый том.
Дрожи, упырь, трясись, сноха!
 
 
Есть всегда подвигу место
в жизни обыденной нашей,
а жена под домашним арестом
меня кормит гречневой кашей.
 
 
Я спрятал ключи и книгу,
пускай смотрит одни сериалы.
И бог даст, отыщу я барыгу,
что ей том продал про анналы.
 
 
А то сложное слово в латыни,
язык сломать-не сказать,
я так не понял поныне,
что же эмансипацией звать?!
 
 
С Чудо-Сёмой я всё ж помирился,
сговорился с супругой Ягой.
Он недолго ругался и злился,
убеждённый моею ногой!
 
 
Вот такая домашняя сказка!
Тихо дремлет за стенкой сосед.
Спит моя богатырь Синеглазка
и в ладони комкает плед.
 
 
Эх, наука, вот страшная сила!
Я читаю жёнкин талмуд
и дошёл до статьи про вампира
и узнал, как над ним чинить суд!
 
 
И пока я точу свои колья
и лущу потихоньку чеснок,
мой товарищ по имени Коля
точит мне на вампира манок!
28.01.2005
 

«Здесь серое-серое небо…»

 
Здесь серое-серое небо,
полгода зима да дожди…
И сумрак с утра до обеда
и солнца не будет… не жди…
 
 
А гуси летят косяками
по серому шелку небес,
но как не маши ты руками,
к земле возвращает вес.
 
 
Там, дома теплое солнце
и дыни греют бока.
Их кожа-чистая бронза.
Глядят с минаретов века.
 
 
Нас выпнули грубо из рая.
Плачу, не сплю и грущу.
Вернуться ли сможем? Не знаю…
Но коли вернёмся, прощу.
 
 
Там вечно зелёные листья.
Там овощи-фрукты вкусны,
но нас не подпустят на выстрел.
Мы там никому не нужны.
 
 
И речку привычно «арыком»,
а стол «дастарханом» зовём
и с грустной тёплой улыбкой
о доме родимом поём…
 
 
Забыты родные могилы,
где деды и прадеды спят.
А нам тут в Европе немилой
и воздух не воздух, а яд…
 
 
И в небо поднялся бы гусем
и Каспий разрезав крылом,
земле бы сказал: я вернулся
и друга назвал кунаком.
 
 
И если вы слышите, люди,
чей дом был когда-то моим,
не спите, ждите, прибудем,
своё вновь сделать своим!
 
 
Безжизненный каменный город
и дождь засевает поля…
Мечтаю о сне, в котором
не снится родная земля…
23.04.2005
 

«Опять сегодня спозаранку…»

 
Опять сегодня спозаранку,
скрипя зубами, мировое зло
нас грызло, будто бы баранку,
но всё-таки долопать не смогло!
 
 
Я верю, слышите, верю,
что мы ему не по зубам.
Закройте поплотнее двери
во избежание всяких драм.
 
 
Оно рубаху рвёт на части,
мол, мы с тобой-империя зла.
Но я спокоен, паря, безучастен.
Оно ответит, паря, за козла.
 
 
Да, мы ему устроим позже,
козлиной рожи геноцид.
Найдём для этой рожи вожжи
и прививать затеем стыд.
 
 
Пусть врёт оно и не краснеет,
мы доберёмся, как пить дать,
до хепиэнда в этой эпопее,
где мы виновны навсегда!
 
 
Не брызгай же слюной по ветру!
Закрой глаза, захлопни пасть!
Мы призовём его к ответу,
дай только бог, к нему попасть!
 
 
Собака лает, ветер носит…
И злу ответим, не беда…
Мы бомбу на него же сбросим,
резиньевую бомбу, да, да…
 
 
Она его найдет, где хочешь.
Ему наставит синих синяков.
Пусть извиняется, короче,
тогда простим, без дураков.
 
 
И спозаранку, шепелявя,
здоровья нам желает зло.
Нашлась и на него управа!
Написано у зла да на табло!
 
 
Так говорите же, подумав,
о пользе критики твердя.
Пусть лоб вам морщит дума,
а зло забудьте, не любя!
9.05.2005
 

«Зима наметала снежища…»

 
Зима наметала снежища,
как мельник хороший в запас.
Снежинки за тыщею тыща
всюду, куда глянет глаз.
 
 
Купчина, конька погоняя,
напрасно замотан в тулуп.
Ох, как же далеко до мая…
лошадкин качается круп.
 
 
Торговлишка была неладной.
Товар не распродал купец
и сопли висят виноградом.
Ну, что скажет дома отец!?
 
 
Кусты содрогнулись и иней
опал на глубокий сугроб.
Шагнул на дорогу, сам синий,
бродяга, оскаленный рот!
 
 
Сверкая единственным зубом,
к тому же еще золотым,
он в славную кутался шубу
и в шубе он был не один.
 
 
А в шубе сидела засада,
убивцы, числом ровно семь:
Барыга, тебя нам и надо!
Садись, расслабляйся на пень.
 
 
Купчина, с морозом тягаясь,
любому обществу рад
и, дико от холода маясь,
в кисете поднес самосад.
 
 
Мазурики-братцы, подвиньтесь!
Он к ним побежал по снежку,
но грозно оскалились финки:
Сгрузи-ка ты нам по мешку!
 
 
Человече, давайте без злобы
и грех не берите на грудь!
А ну брысь назад, а то в гробик
придется тебе сигануть!
 
 
Обрезы, ножи, ржавый кистень-
угроза для жизни купцов
и мощь богатырская в свисте
доносится от подлецов!
 
 
Пустите же в шубу, убивцы!
Да есть ли крещены средь вас!?
Ну надо же так умудриться,
почти отморозился глаз.
 
 
Купец погрозил кулачишком,
с телячью башку он был
и в папином куцем пальтишке
по белому снегу поплыл.
 
 
«Сарынь на кичку!«несся клич,
бежали восемь на купца,
а он по батюшке Кузьмич
удался весь в отца.
 
 
Отец-потомственный казак,
трижды ходил в Царьград
и жить не мог и дня без драк.
Не батя-чистый клад!
 
 
И кто бежал, поди пойми,
столкнулись силы две.
В карманах шарили одни,
другой был рад игре.
 
 
И пуговцы летели в снег,
трещали рукава!
Кузьмич закутывался в мех:
Согрейся, голова!
 
 
А воры чуяли барыш,
хотя нашли лишь жмых.
Уж двое были вне игры,
бог принял четверых!
 
 
Купец блаженно щурил глаз:
лошадку я возьму,
а вам телегу про запас,
простите, что одну!
 
 
Кузьма-отец был очень рад,
когда пришел сынок:
вот видишь, все пошло на лад.
Я не продал-ты смог!!
 
 
Кто мог подумать, что на жмых
такой огромный спрос
и прав, видать, был тот старик,
что нам его принес!
 
 
Я, сын, имею бизнес-план,
закупим отрубей
и ты их все свезешь на бан,
притащишь соболей!
 
 
Мороз не страшен Кузьмичу,
шубейка-первый класс.
В церкви поставил он свечу
за упокой в тот раз.
 
 
Бродяга, синее чем прежде,
стоял на дороге в пальто
и щурил в напрасной надежде
последний глазок сквозь платок.
 
 
В пальто находилась засада,
убивец в едином числе
и финка сверкала, так надо,
традиции чтят на земле.
 
 
Купец распахнул сам объятия:
бродяги, для вас отрубя!
И вытряхнул всех он с понятием,
пальтишко забрав для себя.
 
 
Я скоро приеду-вы ждите.
Готовьте побольше, братва!
Дублёнок пяток припасите,
чтоб их обменять на ботву.
 
 
Вот так начинался в России
большой экономный подъём.
Коммерция может без силы,
но торг укрепляем битьём!
 
 
Сверкая единственным зубом,
из толстой фольги был зубок,
один из злобных и грубых
сбирал на тракте оброк.
21.08.2005
 

«Когда придет незванно горе…»

 
Когда придет незванно горе,
готов ли ты-дрожи, губа-
кривить лицо в безмолвной боли?
За что пытаешь нас, судьба?
 
 
А дух купается, ликуя,
во жгучем пламени беды
и в грустном танце эта лгунья
опять несет свои цветы.
 
 
Ты потерял любовь и веру.
Ты наг и злобен, как никто.
И я был зол, когда потери,
заплаты шили на пальто.
 
 
В моих глазах играли бесы,
творя внутри кромешный ад,
и, правя жизнь по ходу пьесы,
стучали в душу. Слышишь, брат!?
 
 
Душа распята на кострище.
Чужое горе, как свое…
и весь в чужом, как будто нищий
и с глазу на глаз с бытием.
 
 
Реальность же, прошу, не сомневайся,
покажет то, что хочется узнать.
Не бейся, не рычи и не кусайся,
бери все то, что нужно брать!
 
 
Друзья разделят твое горе,
за плечи жесткие обняв,
и ты взглянешь вокруг без боли,
на миг все тонкости поняв.
 
 
Неси в душе тайком уголья,
не урони нигде огня
и дорожи своею болью,
всегда молчание храня.
6.09.2005
 

«Он шёл за красоткиным сердцем…»

 
Он шёл за красоткиным сердцем,
а может быть и за рукой.
И жгло ему всё, будто перцем,
и снился в полночье покой.
 
 
Рисунок в одной древней книге
был найден и сунут в карман.
Вот вводная вам для интриги,
а больше не ждите-не дам.
 
 
Его распалённое сердце пылало-
на свете есть, слышите, страсть!
И страсть эта по миру гнала
куда-то чудовищам в пасть.
 
 
Он был отважен в дороге
и крови напился клинок.
И что мы имеем в итоге:
лишь пару истоптанных ног!
 
 
Он не избегал приключений.
Углю и в аду славный дом.
При моём глубочайшем почтении
я всё ж не закончу на том.
 
 
Он видел весь мир наизнанку.
Стоял там, где никто не бывал.
Слонам на спине черепахи
морковь из ладони давал.
 
 
Но страсть его гнала, как пряник,
что в голод желанней всего.
Он шёл по планете с боями
и пил молодое вино.
 
 
Одно было плохо: без карты
язык его по миру вёл
и только пузатые кварты
спасали того, кто влюблён!
 
 
Движение его хаотично.
В иных местах был он не раз,
но всё же материя первична
для них, для меня и для вас.
 
 
Любовь без предмета для страсти-
для медиков сладкая вещь
и для организма напасти,
когда вожделение, как клещ.
 
 
Ему о застойных явлениях
врачи говорили порой,
но он отвечал без сомнения,
что всё победит гемморой!
 
 
Ну что ж, он дошёл до объекта,
до цели и, чуть гладя букет
и жаждя от встречи эффекта,
на дверь учинил он набег.
 
 
Сломал дверной молоточек,
из двери повыбил щепу.
И славный такой голосочек
сквозь дверь проскрипел: Я иду!
 
 
Для страстного голос, как песня!
На лбу неожиданный пот.
Что будет для уха чудесней,
чем это звучание нот.
 
 
Он ждал терпеливо: О, счастье!
И слушал шаги: Да! Идёт!
Горел, словно факел, от страсти.
И трясся, дрожал, идиот…
 
 
О, где же ты, чудо-голубка?!
В двери громыхает запор…
Он видит, лишаясь рассудка,
старухи потупленный взор!
 
 
И падая с лестницы древней,
он долго летел до земли
и череп крепкий, как кремень,
по проступям искры несли.
 
 
Упав первый раз на лопатки,
первый раз в жизни, да-да!
Слёзы ронял он украдкой,
не чуя беды и вреда.
 
 
Достав дрожащей рукою
древней книжицы лист,
спросил: Что случилось с тобою,
красавица, сладкий нарцисс?!
 
 
Она объяснила, что время
глодало её, будто пёс!
И в праздники с днями рождения
героя ждала своих грёз.
 
 
Он дату на книге украдкой
прочёл, изучил, осознал!!!
А старушка шептала: Мой сладкий!
его запирая в подвал.
 
 
И вечером в древнем салопе
галопом летела к нему,
себе обещая утопию,
а ему славу, дом и жену!
 
 
Но пуст подвал, как пустыня!
Влюблённого не было там.
Он вылез в окно и отныне
больше не верит словам!
 
 
И прежде, чем снова влюбиться,
с вниманием изучает портрет,
глядит час рождения девицы
и само объявление на свет!
9.05.2005
 

«За что вишу? За шею и по делу!..»

 
За что вишу? За шею и по делу!
Но молод я, об этом говорить,
и, будущее на себя примерив,
мне сон плохой никак не позабыть.
 
 
Я доигрался, да, я доигрался!
Закон вцепился, будто пес.
Какая радость: я таки попался
и повод для материнских слез.
 
 
Когда на площадь ехала карета,
в лицо кидал мне овощи народ.
Вы-злые люди! Мне не до побега,
никто не слышит, зря открыт мой рот…
 
 
На эшафот поднялся: Здравствуй, плаха!
Стоит палач, верзила из верзил.
Ну и дожил, сейчас пойдет все прахом,
а жаль, потратил много сил.
 
 
От нетерпения трибунал ногами
чечетку на помосте отбивал
и, приговор зачтя, они сказали,
чтоб я свое желание сказал.
 
 
Ребята, как же можно про желанья?!
В толпе сверкают страстью очи дам.
А ну давай, потом начнем прощание-
тебя подарим все семи ветрам.
 
 
Ну, выручай, язык-моя погибель!
Кабы не ты, я б здравствовал и жил!
Несите табурет, я сяду… Сидя
им желанья изложил.
 
 
Во-первых, кружку пива из подвала,
чтоб со слезой по глиняным бокам.
Накройте стол, ведь я имею право
и волю дал и глотке и рукам.
 
 
Когда закончил я со жбаном пива,
вокруг уже все радугой цвело.
И дамский пол подмигивал игриво,
а на колени бросили седло.
 
 
А у седла была огонь-хозяйка.
Из декольте грудь перла в небеса
и трибунальские притихли стайкой.
Но это еще все ж не чудеса.
 
 
Подлец-палач намыливал веревку.
Велел ему поднять я гонорар
и видел я, как он сгорбатил бровки,
когда его я пригласил на бал!
 
 
Хороший был квартет, нам пела скрипка
и площадь пела, радовался мир!
И на лице цвела, цвела моя улыбка.
Ведь это все я сам им подарил.
 
 
Потом был вечер жарких поцелуев.
Меня любили все, кому не лень.
Просили пальцы, но не забалуешь:
палач ходил за мною, будто тень…
 
 
Он снова шел с веревкой, вот болезный…
всего верней, какой-то фетишист.
Смотри вокруг: я самый здесь полезный,
единственный твой, самый верный друг.
 
 
Когда цвели огнями фейерверки,
когда от них почти померк закат,
их гробовщик закончил акт примерки
и, поклонясь, уже одернул фрак.
 
 
Такого праздника не ведал город!
Побольше бы таких последних слов!
Но трибунал потом страдал запором.
Меня поймали все ж и вся любовь.
 
 
За что вишу? Не видите-за шею!
За все дела всегда держи ответ.
Как хорошо, что я в друзьях имею
того, кто мне оставил табурет!
13.08.2005
 

«Я упал прямо к вам в декольте…»

 
Я упал прямо к вам в декольте,
потеряв свои шашку и знамя.
Рухнул ангел в дырявом пальто,
и искра промелькнула меж нами.
 
 
И забыл о гражданской войне,
обретя вас военным трофеем,
а вы кружевами обшив галифе,
порхали бесценною феей.
 
 
Вы в глаза мне глядели, в глаза,
дуя в блюдце возле самовара,
и тихо блеяла ваша коза,
к чаю нам молоко отдавая.
 
 
Прикроватный подняв балдахин,
я урчал, словно кот на сметану.
Не хотелось казаться плохим,
но хорошим, увы, я не стану.
 
 
Мир бродягой стоял за стеной,
утирал рукавом кровь и слюни,
а вы славно играли со мной,
пребывая в вечном июне.
 
 
Вы цвели, как цвели, боже мой.
Трепетали от запаха ноздри
и протяжной осенней порой
я опять отпускал свои вожжи.
 
 
Мой конёк растолстел-подобрел,
не влезал ни в седло, ни в подпругу.
Да и я только спал, пил и ел,
ублажая лаской подругу.
 
 
Зашумел восемнадцатый год,
продразверстка ходила по селам
и, кривя перекошенный рот,
доставала зерно из-под пола.
 
 
А я нежным журчал соловьем,
разливаясь звонкою трелью,
и, на память читая куски из поэм,
упивался случайной любовью.
 
 
Но однажды прикладами в дверь
к нам злодейка-судьба постучала
и, рыча, будто загнанный зверь,
я схватил знамя, шашку и сало.
 
 
Нахлобучив суконный подшлемник
с красной звездою на лбу,
я бежал и тащил сквозь потемки
седло, знамя и шашку свою.
 
 
И увидел тебя с комиссаром,
с черной лапой в твоем декольте.
Ох, щедра ты на ласки недаром
и искусна в любви не ко мне.
 
 
Жаль его, но я пал не напрасно,
словно ангел из грязи войны.
Ты была так изящна-прекрасна
для меня отражением жены.
 
 
О тебе вспоминал не однажды,
вот вчера будто шел на поклон,
когда скакали на цепи, на вражьи,
под флагом из твоих панталон.
 
 
Не судьба мне упасть снова к вам,
коли срежет случайная пуля.
Но как сладок, сладок обман
грезясь в беспечном загуле.
 
 
Навсегда я запомнил, клянусь:
бюст ваш жил отдельною жизнью.
Я вернусь к вам, конечно, вернусь,
а пока одинок и капризен.
 
 
А тебя, комиссар, слышь, найду,
оторву твои черные лапы
и даму сердца свою украду.
Берегись, я вернусь ради Капы.
 
 
И как ангел, летя над войной,
над кровавой российской расправой,
вас прошу, Капа, будьте со мной,
а не то я обвенчаюсь с Тамарой.
8.09.2005
 

«Известно всякому давно…»

 
Известно всякому давно:
хороший шут-опора трона
и, коль природою дано,
он– мастер хохота и стона.
 
 
Король в набеге жёг соседа
и не глаголом, а огнём.
Соседей жечь-великих кредо,
но здесь, простите, не о том.
 
 
Деревня в пламени стонала.
Рыдали девы в стали лап.
Посев, дома, всё-всё пропало
в объятиях бьющихся держав.
 
 
Король с седла взирал с улыбкой
на игры брачные мужчин
и бабы плакали под пыткой
на ворохе сырых овчин.
 
 
Владетель дланью кольчужной
извлёк из-под копыт коня,
добыл рукою безоружной
живой трофей сам для себя.
 
 
Трофей весь в саже, горько плакал.
Убиты мать, отец, сестра.
Кольчугу до крови царапал.
Остынь, малыш, вся жизнь-игра!
 
 
Мир, как всегда, сменил войну,
добычу подарив солдатам.
Король, как зверь, любил жену,
как в месяц первый, как когда-то.
 
 
Он забавлялся с малышом:
Где детский смех, моё дитя!
И был нешуточно взбешён,
за игры кровью отплатя.
 
 
Прокушен королевский палец.
Хохочет, счастлив, новый шут.
За стражей, будто черти гнались.
Мальца в конюшню волокут.
 
 
И пятьдесят ивовых палок
должны заставить парня выть,
но шут молчал и кнут достали,
чтоб чувству юмора учить.
 
 
За шрамом шрам, наука коже,
уроки телу и душе…
И что-то шепчет «Милый боже»
в принявшем кару малыше.
 
 
И так пошло из года в год:
Коль непонятлив, будешь бит,
и тень от призрачной свободы
шут мог не видеть, мог любить.
 
 
Хороший шут молчит, как рыба,
не шутит, не смеется он,
но говорит за хлеб «спасибо»
и, улыбаясь, гладит трон.
 
 
Палач учил его манерам,
смеялся парень под кнутом
и проникался тихой верой,
что всё хорошее потом.
 
 
В глазах его скакали бесы,
творя внутри кромешный ад,
и правя мир по ходу пьесы,
стучали в сердце: Слышишь, брат!?
 
 
Вот это шут! Не слышно шуток…
Один оскал и крик души,
зато умён, корректен, чуток.
Учили танцам, так пляши!
 
 
Король сказал: Мне шут, как сын,
не будет поводом для гнева.
Рычали бешеные псы…
Любимый зверь, -шептала королева.
 
 
Не дал господь супругам венценосным
того, кто примет трон из-под отца.
Зато цвели дочурки, будто вёсны,
что созданы для брака и венца.
 
 
Король с шутом играл, как кот,
то бил, то гладил, ухмыляясь,
и к юным девам подбирался тот,
как будто бы совсем не обижаясь.
 
 
Охоту страстно обожал король,
шута в рогах гонял по залам.
Стирая кровь, скрывая боль,
«я отомщю»шут шептал устало.
 
 
Пришла пора и девы расцвели,
как два бутона в одночасье,
и вдруг зачастили женихи
какой только возможно масти.
 
 
Под полную луну те два цветка
шут обесчестил по согласию.
У каждой срезав по три завитка,
он одиночество обеим скрасил.
 
 
И обещая вечную любовь,
он слухи распустил о их бесчестии
и тема обсуждалась вновь и вновь:
Какие ж королевны эти, бестии?!
 
 
Наживе с честью никогда не по пути,
но женихи домой заторопились.
Одна невеста добежала до реки,
другая удавилась для идиллии.
 
 
И в королевстве грянула беда!
Скорбь короля и слёзы королевы,
а истинный виновник без вреда
мурлыкал стражникам свои напевы.
 
 
Супругу короля разбил удар
и «не жилец она»сказал целитель.
Ох, горькою усмешкой по губам
одарен был шутовский покровитель.
 
 
Шут без войны разрушил всё, что мог!
Король один, как перст с собою,
и лился ежедень веселый грог,
ведя его известною тропою.
 
 
А шут за ним ходил, что пёс,
под локоток железною рукою.
И коли падал тот, то юный нёс,
нёс короля дремать в его покои!
 
 
Совет собрался знатных и господ.
Король сказал, что шут-его приемник!
Кто не согласен, пусть откроет рот.
Дрожала знать, приказу внемля.
 
 
Король стремительно старел,
а шут за ним ходил, как за отцом,
и песни заунывные сам пел
над тем ещё живым, но мертвецом!
 
 
И вот когда властитель отходил,
хрипя и расставаясь с бренной жизнью…
Я отомстил, клянусь, я отомстил! —
на ухо ему шут шепнул. Тот взвизгнул!
 
 
И наплевать, что у ушедшего с лицом,
и почему там удивления мина?!
Король ушёл и, бог с ним, с подлецом,
он был всегда таким невыносимым!
 
 
Жестокий шут смеялся, ел с ножа:
Что дождались, Вот я– опора трона!
И все молчали, в ожидании дрожа,
что скажет тот, на ком теперь корона…
 
 
Известно всякому и каждому давно:
хорош тот шут, на ком сейчас корона!
Он он вас одарит хлебом и вином.
Кривой улыбкой и случайным стоном.
5.11.2005