Текст книги "Сталин. Кто предал вождя накануне войны?"

Теперь же оказалось, что хвалить нас в этом отношении не за что».

Здесь разговор идёт о директиве НКО № Л/г 00042 от 19 июня, которая предписывала провести маскировку авиа– и прочих воинских частей. Срок в той директиве был указан – чуть не к 20 июля закончить мероприятия по маскировке частей складов и т. п. И это так радует резунов – мол, к дате немецкого нападения эта директива никак не привязана, и, значит, собирались сами нападать, как только закончат маскировку складов и аэродромов.

Но, как видите, Кирпонос правильно понял приказ НКО от 19 июня и дал команду немедленно провести маскировку.

«Возвратившись в Киверцы, в лагерь, я собрал командный состав и сообщил о требовании командующего войсками округа. Тут же определил места рассредоточения частей и приказал немедленно вывести из парка и замаскировать в лесу всю боевую технику, а к исходу следующего дня сделать то же самое с тягачами, автомобилями и другими машинами

Когда под вечер 21 июня в расположение бригады прибыл генерал Потапов, этот приказ был уже выполнен. Командарм ознакомился с рассредоточением и маскировкой частей, сказал, что доволен».

По большому счёту Москаленко 20 июня не маскировкой занимался, а приведением своей бригады в повышенную боевую готовность – по первой команде выдвинуться на рубежи обороны.

«Наступила ночь на 22 июня. Мне нужно было попасть рано утром в штаб армии, поэтому я решил заночевать в Луцке. <…>

Телефонный звонок поднял меня с постели. Схватив трубку, я услышал взволнованный голос Потапова: фашисты напали на нас, ведут артиллерийский обстрел войск на границе, бомбят аэродромы и города. Без промедления я позвонил в лагерь своему заместителю по политической части батальонному комиссару Н.П. Земцову и приказал объявить боевую тревогу, а сам быстро оделся и с адъютантом и водителем выскочил во двор, где стояла машина».

Москаленко писал свои мемуары в 1969 году, он был в хороших отношениях с Жуковым и не стал указывать точного времени тех или иных событий. Это стало традицией практически всех мемуаристов…

«…Лагерь мгновенно проснулся. Палатки опустели. Личный состав частей и подразделений быстро занял свои места у орудий и машин. <… >

Вдруг над поляной, где ещё два дня назад был расположен наш ярко разукрашенный парк орудий, боевых и транспортных машин, появилось свыше сорока юнкерсов. Снизившись, они сделали круг, затем другой, но ничего не обнаружили и, не сбросив бомб, удалились в сторону Луцка.

Мы быстро пошли в штаб. Здесь я вскрыл мобилизационный пакет и узнал, что с началом военных действий бригада должна форсированным маршем направиться по маршруту Луцк – Радехов – Рава-Русская – Немиров на львовское направление в район развёртывания 6-й армии».

Вот такой ещё один инициативный товарищ. По собственному усмотрению вскрыл «красный пакет»… Не побоялся. Около 5.00… После уже случившегося нападения Германии (запомните время, когда в КОВО поднимали по тревоге свои армии, – это важно…).

«Немедленно доложил об этом по телефону генералу Потапову. Выслушав, он сказал:

– Обстановка на фронте 5-й армии резко обострилась: немецкие войска форсировали реку Западный Буг в полосе Устилуг, Сокаль и продвигаются на Владимир-Волынский. Поэтому требую выступить на Владимир-Волынский и совместно с 22-м механизированным корпусом уничтожить противника, перешедшего границу, и восстановить положение.

Я ответил:

– Бригада является резервом Главнокомандования. Выполнить ваше требование, противоречащее мобилизационному плану, не могу.

Потапов попросил подождать у телефона, пока он свяжется с Москвой или Киевом. В этом я не мог ему отказать. Тем более что бригада ещё готовилась к маршу. Минут через 15–20 командарм позвонил снова.

– Связь с Москвой и Киевом прервана, – сказал он. – Противник ведёт наступление по всему фронту армии. 41-я танковая дивизия подверглась массированному удару с воздуха и артиллерийскому обстрелу и почти полностью погибла [http://militera.lib.ru/memo/russian/moskalenko-1/app.html]. (Позже выяснилось, что судьба этой дивизии сложилась не так. Соответственно мобилизационному плану, она ушла из г. Владимир-Волынский в район г. Ковель, но по пути следования попала в болотистую местность, застряла там и не смогла выполнить поставленную задачу. Командир дивизии полковник П.П. Павлов был за это отстранён от должности. – Редакция.) Город Владимир-Волынский с минуты на минуту будет захвачен врагом. – Голос Потапова стал твёрже, требовательнее. – Учитывая сложившуюся обстановку, приказываю: бригаде следовать, как я уже ранее сказал, на Владимир-Волынский и во взаимодействии с 22-м механизированным корпусом генерал-майора Кондрусева разбить противника, перешедшего границу, восстановить положение. Границу не переходить. Всю ответственность за нарушение бригадой задачи, предусмотренной мобилизационным планом, беру на себя.

Я счёл решение генерала Потапова в создавшейся обстановке правильным, поэтому повторил приказание и, собрав командиров полков и дивизионов, сообщил им о поставленной командармом задаче. Выступление бригады назначил на 10 часов…»

Данная Первая танковая бригада реально в первые же дни войны уничтожила десятки единиц бронетехники вермахта. Однако по остальным бригадам такой статистики в истории начала войны не встречается. А всё потому, что большинство этих бригад не имели автомашин и особенно тракторов для перевозки орудий калибра свыше 76 мм. И в итоге, как справедливо заметил М. Солонин, эти бездвижные бригады походили на мухобойки, прибитые к стене.

Рябышев Д.И. Первый год войны. – М.: Воениздат, 1990 г. Судя по предисловию, написана к 25 октября 1985 г. Есть в Интернете. Гл. «В приграничном сражении. Накануне».

(Рябышев Д.И. – командир 8 мк 26-й армии, в состав которой входила приграничная дивизия Абрамидзе, получившая 20 июня приказ ГШ на приведение частей в боевую готовность и на вывод их на рубежи обороны к 24.00 21 июня.)

«До начала лета 1940 года я командовал 4-м кавалерийским корпусом, дислоцировавшимся в Киевском Особом военном округе, а затем, с 4 июня, был назначен командиром 8-го механизированного корпуса и руководил его формированием, поскольку ранее такого корпуса и его дивизий не существовало. Как известно, в 1939 году механизированные корпуса были упразднены. Высшей организационной единицей советских бронетанковых войск была принята танковая бригада. Вскоре стала ясна ошибочность этого решения. Опыт боевых действий в начавшейся Второй мировой войне свидетельствовал о возросшей роли танков. Слета 1940 года в Красной Армии стали вновь формироваться механизированные корпуса, танковые и моторизованные дивизии. Формирование нового объединения осуществлялось из частей 4-го кавалерийского корпуса, 7-й стрелковой дивизии, 14-й тяжёлой и 23-й лёгкой танковых бригад. К июню 1941 года корпус имел около 30 тысяч человек личного состава, 932 танка (по штату полагалось 1031). Однако тяжёлых и средних танков КВ и Т-34 поступило только 169. Остальные 7бЗ машины были устаревших конструкций, межремонтный пробег их ходовой части не превышал 500 километров, на большинстве истекали моторесурсы. 197 танков из-за технических неисправностей подлежали заводскому ремонту. Артиллерии имелось также недостаточно. Из 141 орудия 53 были калибра 37 и 45 миллиметров. Средства противовоздушной обороны представляли четыре 37-мм орудия и 24 зенитных пулемёта. Вся артиллерия транспортировалась тихоходными тракторами [http://militera.lib.ru/memo/russian/ryabyshev_di/app.ht ml] (ЦАМО, ф. 131, on. 8664, д. 5, л. 38).

Хотя рядовой и сержантский состав, а также часть звена средних командиров новым специальностям были обучены ещё недостаточно, тем не менее к началу войны корпус наряду с 4-м считался наиболее подготовленным в боевом отношении по сравнению с другими механизированными корпусами нашей армии. Конечно, за год можно было подготовить корпус и лучше. Но в целях экономии моторесурса Авто-бронетанковое управление Красной Армии нам не разрешало вести боевую учёбу экипажей на новых танках.

Примерно за десять дней до начала войны у нас побывал начальник этого управления генерал-лейтенант танковых войск Я. Н. Федоренко. Я просил у него разрешения провести учения на новых боевых машинах, чтобы механики-водители попрактиковались в вождении своих танков, но он не разрешил и намекнул, что в ближайшем будущем могут возникнуть условия, когда практики у всех будет с избытком. Для этого и надо приберечь моторесурс.

Перед началом Великой Отечественной войны обстановка на советско-германской границе была напряжённой. Мы знали, что войне быть, но не хотелось верить, что гром грянет с минуты на минуту.

20 июня 1941 года я получил от командующего войсками Киевского Особого военного округа генерал-полковника М.П. Кирпоноса совершенно секретный пакет: лично мне предписывалось незамедлительно выехать к границе и произвести рекогносцировку района предполагаемых действий 8-го механизированного корпуса. Особое внимание при этом надлежало обратить на состояние мостов и дорог. Словом, основная задача личной командирской разведки заключалась в том, чтобы иметь полные данные о возможности прохождения танков».

8-й мк КОВО на 22 июня находился во втором эшелоне, в районе юго-западнее Львова. 4-й мк, которым командовал будущий «герой обороны Москвы» Власов, дислоцировался в самом Львове. В отличие от 8-го мк, 4-й мк Власова имел чуть больше танков, чем 8-й, – 979 штук. Но самое важное – в нём было до 400 танков КВ и Т-34, чуть не половина из всех имеющихся в РККА. Но интересно вот что: Кирпонос отдаёт 20 июня приказ командиру мехкорпуса второго эшелона «произвести рекогносцировку района предполагаемых действий 8-го механизированного корпуса». Однако директива НКО и ГШ от 12 июня для КОВО требовала начать вывод ВСЕХ дивизий второго эшелона округа в районы сосредоточения (по некой карте) с 15 июня. А Рябышеву только 20-го ставят задачу провести рекогносцировку!

Директива ГШ от 18 июня требовала приводить в б/г все дивизии округов, выводить приграничные дивизии в их районы обороны. И, похоже, только 72-я приграничная гсд этой же 26-й армии, Абрамидзе, и получила приказ на вывод дивизии в район своего рубежа обороны.

Но 8-му мехкорпусу этой же армии явно ставится задача быть готовыми наступать – Рябышева отправляют отрекогносцировать не район его сосредоточения по ПП, а участок на самой границе!

Основные силы 8-го мк находились вокруг Дрогобыча, примерно в 50–70 км от госграницы. По плану прикрытия КОВО (ЦАМО, ф. 16, оп. 2951, д. 262) 8-й мк должен был выводиться ближе к границе, вокруг городка Самбор, где находился штаб 26-й армии:

«8-й мех. корпус. Штаб – Воютыче (8 км с.-з. Самбор).

34-я танк, дивизия в районе <…>. Штаб – Сонсядовице.

12-я танк, дивизия в районе <…>. Штаб – Домбрувка.

7-я мотодивизия в районе <…>. Штаб – Копань (10 км с.-з. Самбор).

<…>

Штаб 26-й армии – Самбор.

а) Состав сил: управление 26-й а., 8 ск (99 и 173 сд, 72 гсд), 8 мк (12 и 34 шд, 7 мд), 37б ran РГК, части Перемышльского УР, 92 и 93 ПО, 63-я истр. и 46-я смешан. авиадивизии.

б) Задача: оборонять госграницу на фронте иск. Радымно, Перемышль, иск. Лютовиска, не допустив вторжения противника на нашу территорию. В основу обороны положить упорную оборону Перемышльского укрепрайона и полевых укреплений, возведённых в приграничной полосе. Всякие попытки противника прорвать оборону ликвидировать контратаками корпусных и армейских резервов.

Особо ответственные направления – с фронта Перемышль, Лиско на Самбор, Дрогобыч…»

То есть по ПП 8-й мк находился в составе 26-й армии и должен был выдвигаться в случае прорыва немцев для нанесения контрудара. Самбор ближе к границе, но всё же не на самой границе находится, куда к реке Сан, уже к Перемышлю, выезжал для рекогносцировки на предмет прохождения танковых колонн мехкорпуса Рябышев. По ПП КОВО задача стояла «оборонять госграницу» с последующей задачей «всякие попытки противника прорвать оборону ликвидировать контратаками корпусных и армейских резервов».

То есть 8-й мк имел чёткие задачи – контратаковать прорвавшегося врага.

То же самое в принципе было расписано и в «красном пакете» для этого 8-го мк:

«8-й мк входит в состав 26-й армии… К исходу М-1 корпус должен сосредоточиться в районе Самбор, Стар. Самбор, Дрогобыч, составляя резерв командующего 26-й армией… Иметь целью уничтожение прорвавшихся танковых и крупных пехотных соединений противника…» (ЦАМО, ф. 131, оп. 8664/сс, д. 5).

Но.

Дело в том, что Рябышев должен был ознакомиться с майским ПП («в части его касающейся!»), который и предусматривал возможные действия 8-го мк в районе Перемышля, примерно в мае – июне, на стадии разработки этого ПП. Однако, похоже, Рябышев, как и остальные генералы во всех округах, кроме ОдВО, понятия не имел о новых, майских планах обороны и прикрытия госграницы. И Рябышеву Кирпонос ставит задачу изучить свой же район возможных действий только и именно перед 22 июня. Не командующий 26-й армией, непосредственный начальник Рябышева, а именно и лично командующий округом. И Кирпонос даёт указание провести рекогносцировку аж до самой границы. Что и сделал Рябышев. И это больше похоже на подготовку наступления без обороны, как предписывал план прикрытия КОВО.

Насколько известно, похожую задачу в эти же дни получил и 4-й мк Власова. С поднятием по тревоге

20 июня, выводом сначала в район по ПП, а потом 21-го и выдвижением непосредственно к границе. В 1 – й главе этой книги уже приводилась выдержка из «красного пакета» для 4-го мк:

«4-й МК входит в состав 6-й армии с дислокацией в г. Львов и пригородах…

Мехкорпус составляет резерв командующего 6-й армии. К исходу М-1 сосредоточиться в районе Креку в, иск. Яну в, Бжуховице…

Быть готовыми к нанесению контрударов в направлениях: Камионка Струмилова, Радзехув, М. Кристынополь; Крехув, Рава Русска, Любыча Крулевсе; Крехув, Немирув, Пшемысль…» (ЦАМО, ф. 131, оп. 9886/сс, д. 9).

По «пакету» для 4-го мк видно, что этот мк готовится к «нанесению контрударов». но не к немедленному наступлению. Сосредоточиться у границы 4-й мк должен на исходе первых суток от начала «мобилизации» – «к исходу М-1». А точнее, через сутки после начала выхода из мест расположения по тревоге. Выходить он начал уже 20 июня, и судя по тому, как его также нацелили сразу выходить к границе, 4-й мк также готовили для немедленного наступления кирпоносы.

А вот что написано в «Кратком обзоре действий механизированных соединений фронтов за период с 22 июня по 1 августа 1941 года», составленном 28 января 1942 года: «Дислокация 8-го мк в мирное время соответствовала планам развёртывания и обеспечивала своевременное его развёртывание для боя. Непонятно, почему 8-й мк приказом командующего 26-й армией № 002 от 17 мая 1941 года не получал самостоятельной задачи и составлял резерв армии> (ЦАМО, ф. 38, оп. 11360, д. 5, л. 28. ВИЖ № 11, с. 36, 1988 г.). Т. е. в приказе по армии, которым, похоже, ставились задачи частям по плану прикрытия,

8-й мк уже в мае вывели в резерв. Но по ПП и по «красному пакету» этот мехкорпус не был в резерве и имел чёткие задачи как мк, входящий в состав 26-й армии!

Получается, ему именно самовольно поменяли задачу из установленного ГШ плана прикрытия – 8-й мк готовили для наступления из КОВО! Ему готовили задачу, не утвержденную и не санкционированную Москвой. Рябышеву и его мк не поставили задач по ПП в мае, а потом не сообщили о директиве НКО и ГШ от 12 июня, по которой его мк должен был приводиться в боевую готовность и начать вывод в район сосредоточения с 15-16-го июня.

В описании боевых действий 8-го мк с 22 по 29.6.41 г., составленном 18 июля 1941 года, указано: «1. По приказу командующего 26-й армией № 002¹ от 17-5-41 г. части 8-го механизированного корпуса в 5.40 22.6.41 г. были подняты по тревоге и к исходу дня, составляя резерв 26-й армии, сосредоточились в районе…» (Ф. 229, оп. 3780/сс, д. 6, л. 116–121. Сайт «Боевые действия Красной Армии в Великой Отечественной войне»)…

Рябышев: «В этот же день отправился в путь. <… >

На своём маршруте я делал остановки. Осматривал рельеф местности, опушки леса, заболоченные поймы рек и мосты. Останавливался у каждого моста, у каждой речки. Наконец впереди показался город Перемышль, древняя крепость. По реке Сан проходила граница. Дальше, за рекой, располагались немецко-фашистские войска. Командирская разведка длилась два дня. За эти дни мысль снова и снова возвращалась к содержанию совершенно секретного пакета. Наверное, что-то ожидается, – думал я. – Видно, и командующего войсками округа тревожат дислокация войск Германии вдоль нашей границы, частые нарушения немецкими самолётами нашего воздушного пространства”.

По данным Разведывательного управления Генерального штаба (ориентировка давалась через округ всем командующим армиями и командирам мехкорпусов), на киевском направлении германское командование сосредоточило несколько десятков пехотных, моторизованных и танковых дивизий. Ясно, что такая концентрация сил ведётся неспроста. В любую минуту нужно быть готовым ко всему. К сожалению, готовность наших соединений, в том числе и 8-го механизированного корпуса, была ещё не полной.

Дивизии мехкорпуса, входившего в оперативное подчинение 26-й армии генерал-лейтенанта Ф.Я. Костенко, дислоцировались на некотором удалении от границы; в Дрогобыче находились 7-я моторизованная дивизия и корпусные части, в городе Стрый -12-я танковая дивизия, в Садовой Вишне – 34-я танковая. Впереди нас находились другие соединения армии, но если фашистская Германия нападет на нашу страну, корпус сразу же будет вынужден вести активные боевые действия.

Думая об этом, я, конечно, не предполагал, что до начала войны остаются не дни, а часы. После полудня вторых суток рекогносцировки (было это в субботу 21 июня) севернее Перемышля я увидел, как появились восемь фашистских самолётов-разведчиков. На сравнительно небольшой высоте они пересекли границу и, разбившись на пары, направились вглубь нашей территории. Вели себя гитлеровские лётчики более чем нагло: на бреющем полёте рыскали во всех направлениях, кружили над местами расположения войск, над военными объектами, над дорогами. Уже сам этот факт методического ведения воздушной разведки свидетельствовал о многом.

Окончив рекогносцировку, я решил, не заезжая в Дрогобыч, отправиться в Самбор к командующему 26-й армией генерал-лейтенанту Ф.Я. Костенко поделиться своими мыслями, доложить о результатах разведки. Но в Самборе меня ждало разочарование. Командарма в штабе не оказалось, он был в войсках. Принял меня начальник штаба армии полковник И. С. Варенников. Мой доклад о тревожном положении на границе на него не произвёл заметного впечатления. Доводы о назревающей военной угрозе, не знаю, искренне или нет, он отвергал».

Обратите внимание на эту оговорку Рябышева: начштаба 26-й армии КОВО точно должен был знать,

что 19 июня для приграничной дивизии его армии (72-й гсд Абрамидзе) поступил приказ ГШ на вывод дивизии в район её рубежа обороны. Начштаба точно должен был знать, что 20 июня Абрамидзе данный приказ получил и в нём было указано привести дивизию в полную боевую готовность и вывести её на соответствующий рубеж обороны к «24.00 21 июня»! После доклада комдива в присутствии командарма-26 в ГШ, что «„все подразделения и части Вашего соединения… должны быть приведены в боевую готовность. Исполнение донести к 24 часам 21 июня 1941 года”, точно в указанный срок я по телеграфу доложил о выполнении приказа. При докладе присутствовал командующий 26-й армией генерал-лейтенант Ф.Я. Костенко, которому поручалась проверка исполнения»!

Однако начштаба армии как будто «не в курсе» данного приказа ГШ о приведении в боевую готовность!

«– Ваши опасения более чем несостоятельны, – говорил Варенников. – Если бы дело шло к войне, то нас официально поставили бы об этом в известность. Были бы запрещены отпуска командирам и вывод артчастей на полигоны. Войска находились бы в состоянии повышенной боеготовности. А ведь приказов об этом нет. Что касается фашистских самолётов, то они и раньше летали. Быть может, это делают безответственные лётчики. Так что же, палить по ним? Пусть дипломаты регулируют такие дела…»

Примерно такие же показания об этом начштаба дал Рябышев, отвечая на вопрос Покровского № 2 в 1953 году:

«Генерал-лейтенант Д.И. Рябышев (бывший командир 8-го механизированного корпуса).

Во второй половине июня мы получили приказ командующего войскам КОВО произвести рекогносцировку дорог и мостов от района дислокации до государственной границы. 21 июня к исходу дня она была закончена. По пути назад я заехал в штаб 26-й армии, где доложил начальнику штаба об обстановке на границе, и высказал мнение о возможно скором наступлении противника. Полковник И. С. Варенников отверг мои предположения и заверил, что в случае обострения обстановки мы будем своевременно предупреждены. 1953 год» (ВИЖ № 5, 1989 г., с. 26).

Насколько известно, И.С. Варенников не попал в «застенки Берии» летом 1941-го. Возможно, попал бы после подведения итогов по вопросам Покровского. Но! Этот генерал сразу после войны арестовывался по «делу Жукова»! Как его порученец. Напомню: Жуков приехал на Генштаб из КОВО в январе 1941 года. А теперь заглянем в Википедию: Сталинградский фронт «1 января 1943 года, согласно директивы Ставки ВГК от 30 декабря 1942 года, переименован в Южный фронт. Решением Ставки Верховного Главнокомандования 28 сентября 1942 г. командующим фронтом был назначен генерал-полковник А.И. Ерёменко, членом Военного совета – Н. С. Хрущёв, начальником штаба – генерал-майор И.С. Варенников».

Варенников с апреля 1943-го был переведён в штаб Г.К. Жукова на должность старшего помощника главнокомандующего по особо важным оперативным делам с присвоением звания генерал-лейтенанта. Вместе с Жуковым Варенников участвовал во всех операциях вплоть до Берлинской. «Присутствовал при подписании акта капитуляции Германии. Служил старшим помощником Главкома группы войск в Германии. Передав должность Главкома группы войск в Германии Соколовскому маршал Жуков и вместе с ним и И. С. Варенников прибыли в Москву для прохождения службы в Главном штабе сухопутных войск».

Как говорится – «информация к размышлению». Варенников, зная о пр. ГШ от 18 июня, Рябышеву в ответ на его беспокойство «вешал лапшу на уши», был в лучших друзьях у Жукова.

«По окончании войны Иван Семёнович преподавал в военной академии имени Фрунзе. В те годы началась травля Жукова. И.В. Сталин и министр обороны Булганин обвинили Георгия Константиновича в сепаратизме и бонапартизме. И, наконец, в 1947 году произошла для И. С. Варенникова крупная неприятность. Жукова сняли с должности Главкома сухопутных войск и направили командовать Одесским округом, а Варенникова с группой генералов и офицеров, кто когда-либо работал с Жуковым, арестовали. Всех их физически принуждали признаться в подготовке военного заговора против сталинского руководства, организованного маршалом Жуковым. Этим делом руководили Абакумов и Берия. После реабилитации работал в центральном аппарате ДОСААФ…»

Наркома госбезопасности B.C. Абакумова арестовали 12 июля 1951 года (интриги в тех делах кипели нешуточные), но Варенников и другие генералы были выпущены только после смерти Сталина.

Почитаешь в Википедии такую биографию Варенникова – достойнейший генерал, очередная невинная жертва сталинских репрессий. А нехороший генерал Рябышев в 1953 году, в то время, пока «порученец» Жукова Варенников находился то в тюрьме, то в психушке, «клеветал» на него. Однако сын донского казака Рябышев то же самое написал ив 1985 году, когда готовил свою книгу. Меньше чем за месяц до смерти.

Тут есть один нюанс. Вроде бы по уставу начштаба армии Варенников не обязан ставить в известность командира мехкорпуса 2-го эшелона обороны округа Рябышева о приказах НКО и ГШ, касающихся приграничных дивизий. Как будто всё верно. Но почему-то мне кажется, что комкор генерал Рябышев тоже устав знал, и если сделал специальный акцент на поведении начштаба 26-й армии, который так «странно» реагировал на его доклады, значит, были причины. Как были причины подразумевать примерно то же самое и у человека, которого тем более сложно обвинить в незнании устава, у маршала Советского Союза К.К. Рокоссовского. Ведь Рокоссовский и писал, что до командиров уровня корпуса просто не доводили поступающие из Москвы приказы и директивы:

«…Стало известно о том, что штаб КОВО начал передислокацию из Киева в Тарнополь. Чем это было вызвано, никто нас не информировал. Вообще, должен ещё раз повторить, царило какое-то затишье и никакой информации не поступало сверху…» И из-за этого у генералов приграничных округов, по словам Рокоссовского, и возникало «недоумение», никто «не мог разобраться, каков план действий наших войск в данной обстановке на случай нападения немцев…» А ведь, к примеру, те же разведсводки РУ ГШ до командиров уровня корпуса доводились до всех в обязательном порядке, т. е. и начатые перемещения войск с 15 июня по ПП также в обязательном порядке должны были доводиться до комкоров!

Рябышев: «Попрощавшись с начальником штаба армии, я выехал в Дрогобыч. Тревожные мысли по-прежнему не давали покоя. Прибыв, хотел по телефону переговорить с командармом о своих опасениях. Но генерала Ф.Я. Костенко снова не оказалось на месте».

Если Костенко присутствовал в 72-й дивизии при докладе Абрамидзе в ГШ около 24.00 21 июня, то он, конечно, не мог находиться в штабе армии…

«В Дрогобыче, в Доме Красной Армии, в тот вечер состоялся большой концерт для военнослужащих гарнизона и их семей. <…> Во время перерыва ко мне подходили командиры и члены их семей. Мы обсуждали вопрос, как провести свой завтрашний выходной день. <…> Вернувшись домой, я решил с рассветом снова поехать в штаб армии переговорить с командармом. И быстро уснул.

Первые часы войны

Ровно в четыре часа утра по московскому времени меня разбудил запыхавшийся от бега молоденький красноармеец-посыльный.

– Товарищ генерал, – торопливо обратился он, – в штабе вас срочно вызывают к телефону!

Квартира от штаба поблизости. Собрался быстро и через несколько минут поднял трубку телефона. Начальник оперативного отдела 26-й армии от имени командующего сообщил, что немецко-фашистские войска во многих местах нарушили нашу государственную границу, ведут бои с пограничниками, бомбят наши приграничные города и аэродромы.

– Но прошу без паники, – звучал его взволнованный голос. Затем тоном приказа добавил: – Думаем, что это провокации. Не поддаваться на них! Огня по немецким самолётам не открывать! Ждите дальнейших указаний!

Я решил немедленно привести соединения в боевую готовность, вывести их из военных городков по тревоге. На этот случай ещё ранее условился с командирами дивизий оповестить их особыми словами, значение которых понимали только мы.

– Дежурный, вызвать командиров дивизий к аппарату!

Прошло не больше трёх минут, и дежурный по штабу доложил:

– Командиры дивизий генерал-майор Мишанин, полковники Васильев и Герасимов на связи!

Я взял трубку и, стараясь быть спокойным, произнёс:

– У аппарата Рябышев.

– У аппарата Мишанин, – прозвучал приятный, мягкий голос командира 12-й танковой дивизии. – Слушаю вас.

– Здравствуйте. В небе сверкает молния.

– Всё ясно, Дмитрий Иванович, – поспешно ответил Т.А. Мишанин.

Пожелав успеха, закончил с ним разговор. В трубке зазвучал, густой бас командира 7-й моторизованной дивизии:

– У аппарата полковник Герасимов.

– Здравствуй, дорогой! Как у тебя, лес шумит?

– Лес шумит, но лесник своё дело знает, Дмитрий

Иванович, – пробасил в ответ А.Г. Герасимов.

– До встречи.

На проводе был командир 34-й танковой дивизии полковник И.В. Васильев. Поприветствовав его, я сказал:

– Гора! Желаю успеха!

„Молния”, „лес”, „горе” – это условные слова, услышав которые от меня, командиры соединений немедленно поднимали по тревоге части и вскрывали хранившиеся в сейфах опечатанные пакеты с секретным предписанием о выходе в район сосредоточения».

Не армия, а колхоз «40 лет без урожая». Личная инициатива так и прёт среди генералов. Они даже себе, как в «казаках-разбойниках», тайные словечки придумывают. Или, может, настолько не было доверия среди красных командиров друг другу, что они шли на такое? Кстати, вполне может быть – ведь как можно ещё назвать поведение начштаба армии Варенникова, если не «странным»? А ведь Рябышев специально акцентировал внимание на «странном» поведении начштаба 26-й армии, отвечая на вопрос Покровского. Однако время, когда его разбудили, он показал чётко – в 4 часа утра по московскому времени, это 4 часа и по местному, – когда ему позвонил «начальник оперативного отдела 26-й армии от имени командующего» и сообщил о нападении, но приказа о приведении в полную боевую готовность не отдал. Корпус Рябышева, как и всех в КОВО, поднимали именно после нападения Германии!

«Мысленно представил себе, что сейчас делается в расположении полков, открыл сейф и вскрыл предназначенный мне пакет.

Нужно было ещё вызвать командиров частей обеспечения и отдать им соответствующие распоряжения. Но это уже проще – они находились в Дрогобыче, под боком.

Время шло, а указаний из штаба армии не поступало. Я не отходил от телефона.

Вскоре с неба донёсся всё усиливающийся гул моторов, над городом появились вражеские бомбардировщики. Стрелки часов показывали 4.30».

Рябышев вскрыл свой пакет (его комдивы вскрывали свои по его команде) около 4.15, не дожидаясь указания на это из штаба армии. Т. е. в случае начала боевых действий, если даже нет отдельной команды, «красные пакеты» вскрываются командирами «автоматически»… А свой приказ Рябышев всё же получил – в описании боевых действий 8-го мк показано что «части 8-гомеханизированного корпуса в 5-40 22.6.41 г. были подняты по тревоге…»

«А ещё немного спустя в распахнутое окно ворвался сверлящий, всё нарастающий вой падающих бомб. <…>

Кто-то из командиров доложил, что самолёты с чёрными крестами на крыльях бомбят нефтеперегонный завод, железнодорожную станцию и расстреливают перепуганное мирное население.

– Вызвать к аппарату начальника артиллерии корпуса!<…> —Приказываю: по фашистским стервятникам открыть огонь зенитной артиллерии! <…>

„Вот так-то будет надёжней” – мелькнула мысль. конце концов, какого ещё приказа ждать? – рассуждал я, направляясь в свой кабинет. – Ясно, что надо бить подлого врага, вторгшегося на нашу землю и в наше воздушное пространство”.

Вошёл начальник связи корпуса полковник С.Н. Кокорин и взволнованно доложил: