Книга: Весенняя охота на гусей - Олег Куваев

Герою повести Весенняя охота на гусей Саньке Канаеву кажется, что жизнь у него труднее, чем у многих. Вокруг него люди зарабатывают «деньги» и тратят их на красивую жизнь, на баб, на «Метрополь». И Санька так хочет, а брат, математик жизни Сёма, только поддерживает в нем эти желания и собственным примером доказывает, что только так и живут «нормально». Но вот внезапно его осеняет: налог на людскую глупость может обернуться сроком по серьезной статье. Так он попадает на Север.

И там находятся люди, которые разделяют его интересы и желания. На первый взгляд. Друг Муханов тоже хочет заработать на «красиво пожить». Его предел желаний – «Волга». Уголовник Фёдор должен понимать про «налог на людскую глупость». А пекарь, похожий на де Голля… он просто пекарь со сложной судьбой, который сидит на холме и два года изучает маршруты перелета гусей.

Но однажды идеальная жизнь, выстроенная в его воображении и неразрывно связанная с авторитетным братом Сёмой, покажется ему такой, какая она на самом деле – никчемной жизнью обывателя. И каждый из его новых знакомых поможет ему это понять. Муханов:

– Ты, Саня, слепой или глупый. Ты что мне про брата все время пел? Как про мощного льва из цирка рассказывал. Уголовник Федор восемнадцать лет отсидел– под ножом не пойдет в такое. Славка-бандит от гордости сдохнет – не будет. А брат твой при диких деньгах у кабака водкой торгует, с чужой бабой за чужие деньги спит, доходягу этого шалого обирает…

– Как же «Волга» твоя – голубая мечта на шоссе? – Я, видно, человек, приспособленный для грузовика, – усмехнулся Муханов. – Дурь сидела в моей башке. Болтался, как лишняя гайка в моторе. Люда, девчушка эта, промыла мне шарики. Верит в меня, как в бога. И ни черта мне теперь не надо. Одно, Саня, знаю: ее упущу – мне совсем ничего будет не надо.

Фёдор:

Санька поднял глаза на Федора, и вдруг словно тайный рефлектор вспыхнул и осветил мир: он увидел покрытое бледной испариной лицо пожилого человека, и бессонную муку в глазах, и тот самый металл, который, если он есть, не дает человеку расползтись в смердящий кисель.

А пекарь, похожий на де Голля? Он просто вручит ему мухановское ружьё и свой холм, где два года изучал маршруты гуся.

Четкий холодный метроном отстукивал в Санькиной голове. <…> Не было Саньке радости от того четкого метронома: все было просто, как идеальный математический шар, и именно эта хрупкая идеальность не давала Саньке пить спирт. Сгорели, рухнули, осыпались дощатые балаганы, но среди этого хаоса кто-то неумолимый сует ему в руки ведро с известкой и подает пудовый кирпич. И Санька должен взять этот кирпич, потому что в земле, на которую он сейчас его положит, лежат миллиарды тех, кто клал кирпичи до него, и после будут – еще миллиарды. Никуда тут не деться от этого высшего смысла – класть кирпичи, хочешь того или нет.

И озарение к нему придет в полном соответствии с принципом «бритвы Оккама»:

Случайно он попал в эти края, и надо было так случиться, чтобы в этих краях, о которых он и в бредовом сне не мыслил, вдруг появилась у него жена, скоро будет сын с рыжими волосами, и имеется даже могила друга. Что мог сказать об этом П. К. Бобринский, всеведущий граф? Что мог сказать великий математик жизни брат Сёма о людях, приспособленных для грузовика, которые погибли и будут гибнуть, ибо грузовик идет по первым дорогам? Что будет, если кончится род этих людей?

– Повезло мне, – выдохнул в озарении Санька. – Ах, черт побери, как повезло. – И утих метроном. – Деньги нужны, – сказал он. – Люду на материк отправлять буду, чтобы там рожала. Барахло всякое. Знаешь ведь, бабы? Им только до универмагов дорваться. Миллиона не хватит.

Ничего в жизни не происходит случайно. Хорошо бы мы могли увидеть простое и правильное решение прежде, чем наступит момент, когда уже ничего нельзя будет изменить.