Текст книги "Семь цветов воскресенья"

Семь цветов воскресенья
Олег Вячеславович Лазарев

По прошествии дней шести, взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел их на гору высокую одних, и преобразился пред ними: и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет.

Евангелие от Матфея.

Глава 17, 1—2.

© Олег Вячеславович Лазарев, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Никогда не думал, что подобная история могла бы приключиться со мной. Ведь чудес не бывает… А это было самое настоящее чудо.

Глава первая

I

Это декабрьское утро обыкновенного зимнего дня отчего-то отчетливо мне запомнилось, хотя ничего особенного этот день мне не предвещал – вообще все дни у меня были отчасти похожи один на другой. По кругу крутятся стрелки часов, по кругу крутятся дни, месяцы – и, несмотря на кажущееся искусственное разнообразие, тем не менее в целом, по сути, все ведь одно и то же. Эта мысль въелась в меня, это было мое убеждение: время течет, но ничего не меняется. Я старался об этом не думать, и с все новой и новой изворотливостью вносил это самое пресловутое искусственное разнообразие в свою жизнь.

Например, я не любил ночевать дома – а зачем, когда мир не без добрых людей, которые всегда рады пригреть тебя под своим крылом? Согласитесь. Да и дом, что у меня был, я никогда домом не считал – это была комнатка в коммунальной квартире, где мы испокон веков проживали с отцом. Поэтому самая большая и глобальная моя задача была сейчас – заработать на новую квартиру. А потом еще что-нибудь придумаем.

Так вот… Этим декабрьским утром прозвенел будильник, предвещая начало очередного дня. Пока Даша курила на балконе, я молча пошел в ванную комнату исполнять свой утренний моцион. Хотя постойте-ка… Ее наверное зовут Женя. Простите, забыл… В общем, пусть будет Даша.

Затем были бутерброды с ветчиной и кофе с молоком – я так люблю с детства. Разговаривали мы за завтраком о футболе. О том, что Зенит вышел в плей-офф Лиги Чемпионов, несмотря на то, что они продули с разгромным счетом Аустрии. О том, что не попал в плей-офф Ювентус… Время шло, и наконец я, поглядев на часы, сказал:

– Мне пора, Дашуль. Дела не ждут… Благодарю за угощение.

И, убегая, получил вдогонку стандартное:

– До встречи, Вася.

Ну до встречи. А будет ли эта встреча, решать мне. Так я мыслил.

Улица встретила меня ощутимым морозцем. Зиму я люблю, люблю за ее белоснежную красоту, за тихо падающие с неба снежинки. Просто люблю, а теперь люблю еще больше. Спустившись в метро, я принялся думать, чем занять сегодняшний вечер, перебирая в голове список моих друзей и подруг. В этом списке почетное место занимал тренажерный зал – кстати, отличное место для поиска новых знакомств.

В салон вагона зашел мрачного вида мужчина в наушниках. С некоторого времени я принципиально не ношу наушники – они мне мешают. Тем более не понимаю, как можно работать или думать в наушниках – по мне они глушат всякое начало мысли и превращают человека в робота.

Почему-то вид этого сумрачного типа внезапно оживил мое еще не проснувшееся сознание, и в нем всплыл один анекдот, приключившийся со мною в предыдущий день. Скажу сразу, что значения этому анекдоту изначально я не придал никакого – просто очередное искусственное однодневное (не более) разнообразие. И все…

Думаю, самое время поведать здесь это происшествие.

II

Предыдущим днем было воскресенье. По воскресеньям я обычно ходил к Валере, где мы в дружеской компании собирались и отдыхали перед началом трудовой недели. Расходились мы оттуда в разной степени трезвости – как говорится, от каждого по способностям, каждому по потребностям.

День тогда выдался солнечным. Я тихо шел по Петровскому парку и любовался излюбленной мною зимней красотой. Вот ели, отяжелевшие и опустившие свои могучие лапы под грузом навалившегося на них снега. А дальше, я знаю, будет гордо стоящая старая ель – ее я давно заприметил. Летом она как бы теряется во всеобщем цвете, но зато зимой привлекает мой глаз своим темно-зеленым, на немногочисленных ветвях, одиночеством. Направо предстает в своем величии, поблескивая отраженными в окнах лучами солнца, Петровский дворец. Именно оттуда, «в думу погружён, глядел на грозный пламень» Наполеон во время московского пожара. А вот и та самая ель… Который год уже, проходя, не могу оторвать от нее свой взгляд – словно какая-то неразгаданная философия и мудрость молчаливо заключена в ней.

Санные гонки в Петровском парке. Неизвестный художник, 1830-е – 40-е гг.

Однако через пару секунд я уже лежал на земле. В этом месте всегда было накатано – бегущая в школу мелкота сделала себе участочек для веселья, а теперь и я приобщился к плодам их трудов.

– Что же Вы ворон-то считаете? – разлился надо мной звонкий смеющийся голос.

Я машинально оперся на протянутую мне руку, и, уже поднявшись, окончательно осознал, что передо мной девушка – молодая, но и не школьница, должно быть студентка. Я не обратил внимания, во что она была одета, даже не запомнил ее лицо: единственное, что врезалось мне в память – ее искренняя жизнерадостная улыбка и детский смех.

– А Вам не следовало протягивать мне руку. Мужчины поднимают женщин, а не женщины мужчин, – отряхиваясь от снега, не очень приветливо парировал я.

Она молча пожала своими плечиками с все той же наивной улыбкой.

«Втюрилась, что ли?..» – промелькнуло у меня.

– Как хоть зовут-то Вас?

– Лиза, – ответила она. – А Вас как?

«Лиза… Хм… Пусть будет Лиза».

– Меня Василий.

– Рада знакомству, – проговорила Лиза.

– Давайте, может, встретимся завтра вечером. Как Вы? – я решил смягчиться и уступить. – В какой-нибудь кафешке посидим.

– Давайте. У меня как раз завтра время есть.

Я записал ее телефон, чтобы договорится подробнее о месте и времени встречи.

– До завтра, Лиза, – прощаясь, сказал я.

– До завтра, – вновь рассмеялась она.

Мы улыбнулись друг другу, и я побрел дальше. А дальше уже было не интересно для чувственного восприятия действительности – на пути к метро все было перерыто, и здесь после пятиминутного природного островка человек оказывался в современной городской действительности.

Валера жил в Алтуфьеве, и чтобы добраться до него, мне нужно было сделать своеобразный крюк с двумя пересадками. На такие случаи в кармане я носил блокнотик – как правило, он заполнялся рисунками сидящих, стоящих или спящих в метро людей. Рисовать я любил – главное, что никто меня этому не учил: пришло как-то само.

Что было дальше, описывать не буду – кому интересно, может и сам догадаться. А мой милый воскресный анекдотик тем временем подошел к концу.

III

Возвращаемся обратно в понедельник. Описанное мною уже забытое приключение внезапно всплыло в моем уме утром в вагоне метро, а в обед я позвонил Лизе и договорился о встрече. Встреча должна была состояться в ресторане N – там были очень приемлемые цены, и Лиза с радостью согласилась.

Работу свою я люблю, даже очень – думаю, все согласятся со мной, что дружественный коллектив и понимающее начальство являются большими плюсами работодателю, которыми далеко не каждый может похвастаться. Несмотря на то, что приход и уход с рабочего места у нас никем жестко не контролируется, многие даже перерабатывают свои восемь часов и задерживаются на работе добровольно сверх нормы.

Однако я убегал минута в минуту – для каждого вечера я находил всегда свое особенное занятие, которое спешил исполнить. Вышел ровно в 18.00 я и этим вечером.

– Пошел уже?.. – с усмешкой риторически вопросил начальник.

– Как всегда.

– Ну давай. Не забудь что завтра на работу.

Начальника своего я, как ни странно, любил. Тем более что он был моим коллегой не только по работе, но и по увлечениям: правда, изображал он на холсте не людей, а природу. Как правило, занимался он этим на даче летом. Несколько своих произведений он принес на работу, и одно из них висело над моим столом. Признаться честно, мне очень нравилось. Говорю это без всякой лести и угождения начальству.

Тем временем я прибыл на место. Выйдя из метро «Третьяковская», я оказался в довольно уютном местечке нашей столицы: дома невысокой застройки невольно радовали глаз, и даже дышалось здесь свободнее и просторнее. Отворяю дверь ресторана, захожу, и…

Лиза сидела за столиком прямо против входа. Сидела и ждала, не тронув ни стынувшего чая, ни какого-то треугольного куска торта, аппетитно лежавшего перед ней на блюдечке. Я помахал ей рукой и сходил, закупился по полной, взяв борщ, гречку и котлету с блинчиком впридачу.

– Привет!

– Привет, – она все так же жизнерадостно и по-детски улыбнулась.

– Давай я схожу, возьму вина за встречу, – я приподнялся со стула. Этот прием никогда меня не подводил – девушки всегда были непрочь попить вина за мой счет.

– Спасибо, я не пью. И Вам не советую.

– Я оплачу, не беспокойтесь, – я было смутился, но сразу же взял себя в руки.

– Послушайте, Вася, я не буду пить с Вами. Если Вы будете пить, я просто возьму и уйду, – высказала Лиза с полным добродушия выражением лица.

Я был взбешен. Гнев ощутимо вскипел внутри меня, поднявшись откуда-то из глубины и вырвавшись, подобно зверю из клетки, наружу:

– Ну и шагайте! На все четыре стороны…

Я не мог позволить ей над собой насмехаться. Я воспринял все ее поведение, все эти добродушные усмешки как личное оскорбление себе.

Она молча встала и стала наматывать шарф и одевать шапку.

– А чай?.. А пирожное? – уже спокойнее спросил я.

– Можете сами докушать, если изволите, – строго сказала она и пошла к выходу.

Да… Такого «вечера» я не мог ожидать. Что теперь делать, куда ехать? Время ведь еще совсем детское.

Я съел свой ужин, даже поковырял Лизин торт, а настроение все не приходило. Единственное чем хотелось заняться – лечь пластом и лежать, ничего не делая и ни о чем не думая. Внутри меня воцарилась абсолютная пустота.

Кое-как доковыляв до дома, я отворил дверь нашей комнатушки.

– Здоро́во, студент, чего-то ты рано сегодня. Никак заболел? – не отрываясь от книги, спросил меня отец.

– Я не студент, папа, в сотый раз уже повторяю. Прошу это наконец усвоить и впредь не называть меня так, – резко ответил я.

Отец поглядел на меня и промолчал. Молчать мой отец умел… Молчать по-мужски, когда нужно было молчать и не говорить пустых лишних слов. И мне всегда после этого становилось ужасно стыдно.

– Прости меня, – бросив взгляд на него, вполголоса проговорил я.

Отец вздохнул, а я лег на спину на свой диван и стал молча глядеть в потолок. Сколько я так лежал, не помню. Помню, что это было долго, и я действительно ни о чем не думал. Но вот мои глаза стали смыкаться, и я погрузился в мирный спокойный сон.

IV

Снилось мне, будто я снова попал в детство, и мы с отцом съезжаем с лесного склона на ледяное замерзшее озеро. Нам весело и мы счастливы! Мы съезжаем и снова поднимаемся. И снова, и снова… Я еду с горки, и дух перехватывает… Вот деревья расступились, а я ловлю на себе внимательный сопровождающий взгляд уверенно опершегося на лыжные палки отца. Видела бы нас тогда мама!.. Такая мысль всегда приходила мне в моменты захватывавшего нас счастья. Но, увы… Моя мама умерла при родах, и мне порой очень сильно ее не хватало.

Проснулся я, когда отец поднялся на работу. Он всегда вставал в одно и то же время и без будильника.

– Утро доброе. Что вчера случилось?

Я вспомнил вчерашний день, и на этом мою еще продолжающуюся зимнюю ночную сказку как обрубило.

– Ерунда! – нехотя отмахнулся я.

– Опять двадцать пять. Ты в зеркало на себя погляди.

Действительно, моя физиономия являла незавидное зрелище, и, забегая вперед, скажу, что весь день прошел соответственно тому, что я увидел с утра в зеркале. Весь день перед моими глазами стояло то мгновение, когда Лиза встала вчера из-за стола, собираясь уйти. Весь день невольно сопереживал я это мгновение, чем бы ни занимался и что бы ни делал. Мне было жалко ее и ужасно стыдно за себя самого.

«Даже чай не попила… – кружилось в моей голове, когда я ехал на работу, – а ведь я еще ее торт съел».

Впервые в жизни мне стало стыдно за себя перед девушкой. Всегда я был на вершине Олимпа: правил оттуда балом, руководил своим послушным женским стадом… А теперь… Не думал, что такое вообще возможно, а уж тем более не думал, что это когда-нибудь случиться со мной. Я был уверен, что «птичка попалась в клетку», еще когда записывал ее телефон в Петровском парке.

Как на зло, именно в этот день мне принялись усердно названивать из всяких банков-шманков, а в обед звонили друзья и приглашали на ночное веселие. Но дела мне не было ни до первых, ни до вторых. Ее имя, ее смех и голос не выходили из моей головы.

На обеде я сидел угрюмый как сыч, так что даже коллеги по работе не решились со мной заговорить, а беседовали друг с другом, изредка и искоса поглядывая на меня.

– Что у вас Васек такой хмурый? – спросил Серега из испытательной лаборатории, когда я уже пообедал и пошел сдавать свой поднос.

– Не знаю… – пожал плечами Дима, вытирая салфеткой рот. – Вчера нормальный был. Из-за девок, может. Они могут.

– Ты, может, и можешь, а Васек не может – он не из таких. Здесь что-то серьезное, – задумчиво и важно заключил Олег.

В испытательной лаборатории работали отличные ребята. Они были просты, умны и открыты, в отличие от все чаще и чаще встречающихся в моей жизни балбесов, которые знают лишь сколько будет дважды два, да и то не всегда – из-за чего частенько страдают. Мы завидовали испытателям за то, что в их комнатке была раскладушка, несмотря на их уверения, что они никогда ею не пользовались. А как было бы хорошо прийти после обеда и вздремнуть свободные полчасика, остававшиеся до начала второй половины рабочего дня… Но это были всего лишь мечты, и в результате кто шел в магазин, кто подышать воздухом, кто подышать воздухом в магазин, а кто-то просто шел и продолжал работать.

После обеда начальник ненадолго разрядил обстановку в моей голове:

– Чего-то ты грустишь сегодня. Иди вон тортик съешь.

В тот день исполнилось сорок лет одному человеку из дружественного отдела, а торт, апельсины или пицца были стандартным угощением.

– Спасибо, Владимир Геннадьевич, – горько усмехнулся я. – Я вчера наелся уже – не лезет больше.

– Во народ дает… Тортами объелись все! – рассмеялся начальник. – Нужно с этим срочно что-то делать.

И добавил:

– Теперь понятно, почему ты такой смурной. Пойдем, я тебя развеселю – помочь надо.

Время от времени требовалась дополнительная грубая физическая сила. Я никогда не был против, наоборот, был рад – такие разрядки полезны во время рабочего процесса. А в тот день я был просто счастлив: настроение влияет на физический труд в меньшей степени, нежели на умственный.

К вечеру я немного взбодрился, но дома меня ждали четыре стены (отец ушел в сутки – он работал сторожем), и былые мысли нагрянули с еще большей отчетливостью. Больше этого кошмара я терпеть не мог: вытащив из кармана телефон, я нашел там еще не успевший затеряться номер Лизы, и нажал кнопку звонка.

Глава вторая

I

В одном из переулков центра Москвы в теплой уютной кухоньке пятиэтажного жилого дома дружная семья почти была в сборе. Все сидели за бежевым столом и с минуты на минуту ожидали прибытия главы семейства (в скобках замечу, что в этом доме главой семейства как ни странно был муж; да что говорить, много чего еще у них было не как у людей, однако не будем торопиться). Сидело их трое: мама, сын и две дочки. Стол был накрыт более богато, нежели в обычные дни – сегодня исполнялся двадцать один год старшой дочери, любимой помощнице мамы в ее делах и заботах. Надо заметить, что у них вошло в привычку встречать все праздники без особого жара и пафоса – просто и по-семейному. Без толстого пуза, без лиц в салате и без гор грязной посуды, уныло встречающей проснувшихся утром хозяев.

Вот закряхтел ключ в замочной скважине, и на пороге показался отец с большим букетом цветов в руках.

– Где тут у нас именинница? Где Лиза? – игриво спросил он с порога.

Девушка вскочила со стула, подбежала и радостно с любовью поцеловала папу:

– Папа, как я тебя люблю! Как я всех вас люблю!..

Тем временем все встали со своих мест, хлопали и кричали слова поздравления.

Еще одна традиция, которая присутствовала в этой семье – торжественная речь именинника. Когда отец разобрался со своими мелкими делами и пришел на кухню, Лиза начала:

– В этот двадцать первый день рожденья я хочу поблагодарить вас, папа и мама – вы воспитали меня и старались, чтобы я всегда была счастлива, несмотря на мои частые капризы и неблагодарности. И вас, Катя и Вова – за взаимную любовь и дружбу. Я в неоплатном долгу перед всеми вами, и прошу простить меня за все обиды и недоразумения. После ужина я хочу сыграть вам фортепианное переложение своего сочинения – хоть это и будет звучать бедновато, но тем не менее…

– О!.. У нас намечается премьера! – воскликнул папа. – Очень интересно. Наконец-то узнаем, что ты там полгода сидела, писала.

Они принялись за еду, весело разговаривая на совершенно разные темы. А после ужина Лиза исполнила свое обещание, рассадив всех в соседней комнате и исполнив за старой доброй «Ласточкой» то, над чем она трудилась уже почти год. Она писала симфонию для оркестра, состоящего из виолончели, скрипок, флейт, контрабаса и еще нескольких инструментов. Родители ошибались насчет полугода – примерно такой же срок Лизе удалось поработать втайне, и этот этап был основополагающим и наиболее плодоносным. Действительно, невозможно передать на фортепиано того, что предназначено для исполнения оркестром – но всем очень понравилось, и все дружно аплодировали.

– А давайте мы пригласим соседей, чтобы Лиза нам еще раз сыграла, – восторженно предложил Вова.

– Давайте! Давайте!.. – захлебываясь, подхватила Катя.

– Нет, мальчики, девочки… В другой раз как-нибудь. Соседям, как и нам, уже спать пора, – рассмеялась мама. – Пригласим их на концерт, когда Лизино сочинение выйдет на большую сцену. Ты ведь не будешь против, Лиза?

– Нет, мама, – улыбнулась Лиза. – Конечно, обязательно пригласим.

Лиза не верила и не чаяла услышать когда-нибудь свою симфонию в исполнении настоящего оркестра. Писала она исключительно для себя – музыка лилась и звучала в ее мыслях и чувствах.

После праздника Лиза прошла в свою комнату и устало опустилась на диван. Телефон ее показывал несколько пропущенных вызовов. Звонили знакомые, которые только недавно вспомнили или не успели поздравить Лизу днем. Среди пропущенных был и мой номер…

II

А теперь давайте мы с вами ненадолго перенесемся в заполненный до отказу большой зал московской консерватории, где множество в вечерних нарядах дам со своими кавалерами в темных классических костюмах с нетерпением ожидают начала концерта. Весь оркестр уже в сборе, дирижер в черном фраке важно стоит на сцене вполоборота к публике, где здесь и там вышеупомянутые дамы томно обмахиваются кружевными веерами. И вот последней на сцену неспешно выходит пианистка в шелковом с легкими узорами платье и, поклонившись публике и оркестру, садится за инструмент. Говор зала постепенно замолкает. Усевшись, пианистка легким кивком дает знак дирижеру – тот поворачивается к своему оркестру, взмахивает дирижерской палочкой, и через мгновение со сцены начинает литься мягкая одушевленная музыка. Вскоре наступает Лизин черед (вы, должно быть, поняли, что девушка в шелковом платье – это и есть наша Лиза), и она варьирует заданную оркестром во вступлении мелодию. На сцене происходит как бы диалог между фортепиано и оркестром – они выразительно и мелодично разговаривают, не перебивая и нежно дополняя друг друга. Далее следует медленная задумчивая часть произведения, и, наконец, в фортепьянном порыве, стремительно подхватываемом оркестром, начинается оживленное финальное Rondo.

Rondo в этом концерте Лиза любила больше всего – она поистине наслаждалась инструментальным согласием, устремленным вперед, к чему-то счастливому, долгожданному и… радостному. Наконец, оркестр вдруг слегка затихает, но тут же возрастающими финальными аккордами завершает исполнение произведения. Публика взрывается рукоплесканиями, восторженно хлопают забывшие о духоте дамы. Дирижер чинно и аккуратно пожимает Лизину руку. Лиза оборачивается к залу и благодарно кланяется.

Нет, не пожирающая атмосфера славы привлекала здесь Лизино сердце, но какая-то сказочная торжественность и радость наполняли его – ведь она надеялась, что делала слушающих ее людей хотя бы чуточку счастливее и облегчала навалившийся на них груз светских забот и дум.

Но вот где-то из середины зала с места с букетом цветов поднимается какой-то молодой человек – он протискивается, извиняясь, между рядами, и идет к сцене. Лиза узнает знакомые черты, но не может понять, кто этот таинственный незнакомец. Он уже приблизился вплотную и с улыбкой протягивает Лизе скромный, но со вкусом и теплотой сделанный букет, и вдруг она понимает…

– Лиза… – начинает незнакомец.

– Вася, это ты? – с неподдельным изумлением смотрит на него она.

– Лиза, там было недоразумение, пойми пожалуйста… Давай мы с тобой попробуем вновь… – глаза незнакомца смотрели с какой-то удивительной добротой и лаской.

Лиза улыбнулась и уже открыла рот, чтобы ответить, однако не успела – она проснулась в кровати, где в ее ногах, посапывая, довольно мурлыкал пушистый бело-рыжий кот. Сон еще не успел развеяться, и перед ее глазами продолжал стоять вид незнакомца с протянутым букетом цветов в руках.

– Мама, а снам можно верить? – собираясь на занятия, спросила Лиза у мамы.

– Конечно, нет. Ты же помнишь, Лиза, что тот, кто верит снам, подобен человеку, который гонится за своей тенью и хочет ее поймать.

– Помню, мама… – вздохнула Лиза.

– А если очень-очень хочется поверить? – с нескрываемой надеждой в голосе вновь спросила она.

– Лиза-Лизонька… Горе ты мое луковое… – шутливо потрепала ее по голове мама и ушла в соседнюю комнату.

«А если очень и очень хочется…» – отчетливо про себя проговорила Лиза, и, вновь вздохнув, вышла из комнаты в коридор. Пора было ехать на учебу.