Текст книги "Исход. Роман о страхах и желаниях"

Мать царя

Вещи не красят человека, а скрашивают его пустоту. Кто мог так сказать? Идиот, по мнению Марии.

Хорошая вещь, считала она, была как хорошая еда или хорошая машина, хороший мужик, в конце концов. Мир конкурентен, и то, что ты надеваешь – твоя победа и привилегия. Ты – то, как ты выглядишь. Это код твоего бытия, твое место в жизни, во всех ее цепочках, на всех лесенках и ступеньках.

Тебя и встречают, и провожают по одежде, не по уму, не мечтай. Если полная дура, у тебя хотя бы останутся твои тряпки, а если умная чушка – и будешь в первую очередь чушкой, а ум – твоя отмазка, и не красивая дура будет тебе завидовать, а наоборот, ты – ей, всегда и без вариантов.

Марии, как считала она сама и окружающие, повезло: она хорошо одевалась и была красивой, умной, безжалостной сукой.

Слишком красивой. Ее лицо, заставлявшее мужчин оборачиваться, было слишком идеальным, со слишком правильными чертами, делавшими ее похожей на некий обобщенный портрет, компьютерную модель идеальной женщины. Не было той легкой непропорциональности, преобладания какой-то одной черты, слабого изъяна, изюминки, какие делают красоту по-настоящему влекущей.

Красота же Маши забивала ее индивидуальность – часто люди парадоксально забывали ее лицо, стоило отвернуться, в памяти оставалось что-то голубоглазое, светловолосое, белозубое, холодное, будто виденное прежде в миллионе реклам.

Она проснулась в семь. Не стала смотреть на часы – доверяла никогда не подводившему чувству времени. Встала неслышно, осторожно. Прошла к стопке вещей, сложенных прямо на паркете из искусно состаренного беленого дуба. Чтобы не терять времени утром, она всегда с вечера аккуратно складывала одежду в одно место, и многих это забавляло. Но Марии так было удобней, и плевать ей было на чей-то смех.

Она влезла в узкие, невесомые шелковые трусики, помогая себе движениями таза и бедер. Они объяли ее, невидные, будто нарисованные на коже карандашом. Натянула телесного цвета топ и влезла в колготы, чуть согнув ноги в коленях, что на миг сделало ее смешной, похожей на лягушку.

Пришла очередь брючного костюма. Когда она возилась с молнией, одеяло на кровати зашевелилось, и из-под него вылезла взъерошенная голова вчерашнего самчика.

– Это что такое?

– Мне на работу.

– А кем ты, кстати, работаешь?

– Киллершей.

Вчера он случайно увидел ее пистолет. Хотя какой случайно, кого ты, Маша, обманываешь? Ей нравился этот момент, она ждала и предугадывала его – когда за первым, пробным поцелуем следовал второй, дерзкий и открытый; самчик тянулся к ней, придвигаясь по дивану, гладил ладонью ее грудь, не для ощущений, а проверяя реакцию; ободренный, тянул руку дальше, за спину, чтобы привлечь Машу к себе – и останавливался, нащупав пистолет.

Маше нравилось выражение глаз мужчины в эту секунду – с них слетала томная поволока, призванная мгновением ранее растопить ее сердце. Они становились смешными, куда что девалось. И Маша, обозначая смену ролей, обвивала рукой шею самчика и тянула его к себе, а он, озадаченный, упирался, как бычок, пытаясь что-то выяснить сквозь поцелуи.

Она всегда пользовалась ими, не наоборот. Охотилась в барах на тридцатилетних московских мальчиков. Красиво постриженных и одетых, дорого пахнущих самовлюбленных дурачков, с широкими, плечами под тканью модных пиджаков.

Мария продела руки в узкие ремешки наплечной кобуры, заказанной в Италии, изящной, как все у нее. Самчик присел на постели, зевнул, потряс головой.

– Может, кофе?

– Правда опаздываю. Спи, заяц.

– Оставь хоть телефон.

– Пиши. Семь, девять, восемь, четыре, ноль, пять, один.

В прихожей сплоховала, не найдя сразу застежку туфельки. Пока нащупывала пальцами золоченый гвоздик и подходящую ему дырочку на ремешке, парень поднялся с кровати и пошел к ней. Ноги остановились в метре от ее лица – она по-прежнему сидела, склонившись, на низкой полке в прихожей.

– Это не твой. Там какой-то мужик, ни о какой Ире ничего не знает.

Прикусила язык, чтобы не сказать, что она тоже. Забыла, что представилась вчера Ириной. Как, кстати, его зовут?

– Было здорово, не порть, ладно? Помоги лучше…

Он опустился на колени и быстро и хватко застегнул туфли. Запустил пальцы под брючину и погладил ногу. Она потрепала его по щеке и вышла.

Ей нравилось уходить с утра, пока самчики еще спали. Так разом освобождаешься от неудобняка случайного секса.

Насчет того, что было здорово, Маша соврала. Вчерашний любовник слишком был озабочен ее оргазмом, чтобы быть по-настоящему хорошим. В его манере сквозило желание угодить, угадывались советы глянцевых журналов; откатившись от Марии на свою половину кровати, он смотрел на нее, тяжело дыша и ожидая оценок.

Заехав домой, приняла ванну, довела себя душем до короткого, быстрого оргазма, чтобы снять накопившееся и неразрешенное ночью, потом оделась и поехала на переговоры.

Гостей было трое. Первый, Имомали Рахмонович, был ей знаком. Он сам, и люди по его подаче, уже пользовались услугами агентства. Представительный седой мужик с вдавленной в подушку подбородка ямкой, с густым волнистым волосом, уложенным назад, был хорош, как бывают хороши заснеженные вершины кавказских гор зимним утром. Единственный из троих, он смотрел на Марию как мужчина, но обуздывал плотский интерес деловым.

Второй, похожий на затянутый в костюм кусок холодца, с рыхлыми губами, обслюнявил Марию гадким и странным взглядом. Будто угадывал в ее нынешних чертах девушку-подростка, какой она была лет пятнадцать назад, и сожалел, что она постарела. Звали его Зыковым, представился продюсером.

Третий был никем, его не представили. Молодой парень, чуть больше тридцати, красивый, но надломленный, то ли с похмелья, то ли пьющий. По манерам мент, следак.

По ходу разговора Мария прикидывала, к кому бы поехала, сложись обстоятельства. Зыков омерзителен; Имомали с его бабками и репутацией слишком крут для случайного перепихона, к тому же, слышала Маша, верный муж, а молодой мент, по имени, как выяснилось, Антон, хоть и ничего, но со своими головняками, знакомиться с которыми Марии не хотелось.

– Есть официальная установка, что скоро все накроется. Вообще все. Ты, Маша, человек осведомленный, опытный, сама видишь. В этих условиях лучшие, ответственные люди, само собой, должны сплотиться вокруг президента, против анархии. – Зыков солировал, Имомали выглядел непривычно растерянным, Антону было плевать, смотрел в сторону. – Принято решение о создании на местах, из сознательных граждан, отрядов национальной самообороны. По этому округу их я буду курировать.

Живут же такие козлы, мало того, вперед вылезают, думала Маша. Перед встречей навела справки. Зыков был средней руки ловчилой, кормившимся сетью интим-салонов, от дешевых, наподобие фаст-фудов, до закрытых и дорогих, вроде секс-бутиков. В последнее время круто поднялся на торговле «тантрой». Имел деньги, имел связи, при Союзе, молодым, сидел. Интересно, наколки зоновские свел или подновил, гордится?

– Но… – Зыков отер рот рукой, да не убрал ее, а стал мять нижнюю губу, заранее улыбнувшись избитому каламбуру, – есть одно «но». Полномочия у нас узкие. И для решения споров, где участие милиции недопустимо, а нас самих недостаточно, решено создать еще одну структуру. Что-то вроде вохры, помнишь такую? Внеправительственную, финансируемую с частных фондов. Она будет типа буфера…

– Остановите, когда начну бредить, ладно? – прервала Мария, не любившая словоблудия и называвшая вещи своими именами. – Вы создаете в своем районе бандформирования, облагаете все, что есть живого, данью в обмен на «порядок», – она царапнула воздух кавычками, – а когда начнутся проблемы, милиция не сможет открыто выступить на вашей стороне, и понадобится третья сила, чтобы дать народу по башке и пострелять в случае чего. Вооруженная, мобильная, не связанная с правительством. Чтобы народ на президента не подумал, и чтобы, когда все успокоится, свалить на нее беспредел и по-быстренькому голову свернуть. Вы это предлагаете?

– Умная и красивая, так не бывает, – заулыбался Зыков. Лучше б он так не делал, подумалось Марии.

– Спасибо. Честно говоря, я не вижу для нашего агентства смысла в этом участвовать. Охрана, профессиональная разведка и контршпионаж, детективная деятельность, ответственное сопровождение лиц и грузов, – перечислив, Мария пожала плечами, – … у нас нет полицейских функций. И мы не дураки вроде.

– Ладно, Маш, не надо. У вас персонал грамотный, тренированный. Оружием пользоваться умеет. Настоящие бойцы…

– Боюсь, что…

– Дослушай! Скоро такой гром манданет, что лучше сейчас решить, что вы и с кем. Не согласны – валите из страны, теряйтесь, потому что выжить можно с нами и никак по-другому. Или все, кто может оружие держать, с нами впрягаются, или мы их убирать будем, в лагеря и к стенке!

Зыков отвалился назад, кивком дозволив говорить Имомали.

– Вас наймет наш фонд. – Имомали стал объяснять что-то про финансы, но Мария не слушала. Ее поразило, что Зыков, мелкая криминальная тля, каких еще вчера Имомали с его миллионами покупал пачками, отирая о них ноги, как о тряпку – этот Зыков теперь позволял Имомали говорить, командовал им.

Имомали понимал, о чем она думает, это было в его глазах, ими он вел второй, неслышный разговор с Марией:

«Наступило время, когда приоритетом становится выживание и сохранение капиталов, материальных и людских, Маша. Мы должны сейчас прогибаться, как уже прогибался бизнес под криминал каких-то двадцать лет назад – я пережил ту волну, переживу и эту; она пройдет, но сейчас главное перетерпеть, сомкнув зубы, стараясь не вдыхать глубоко вони. Потом снова станем респектабельными, забудем, что зашли в болото с говном и сидели по шею, но сейчас войти еще предстоит, и если ты пойдешь со мной, мы будем союзниками, и после я тебя не забуду».

– …уже пригласили из Израиля спецов по уличным беспорядкам. Они не смогут, по понятным причинам, работать внутри вашей структуры, но проведут курсы и останутся в ранге инструкторов фонда. Вы получите форму, эскиз разработан, и новое оружие, с учетом изменившихся функций.

– Я должна посоветоваться с владельцем. Я всего лишь…

– …исполнительный директор. Мы связались с ним вчера, он в Марселе, цветет и пахнет, возвращаться не собирается. Сказал, вам решать. Сколько у вас людей в штате?

– Сорок шесть. Оперативный состав – двадцать четыре.

– Обсуждается вопрос перемещения кадров. Сейчас кризис, правительство сокращает бюджетников, милицию в том числе. Уволенных к вам направим, Антон займется, а вы их натаскайте. Используйте как массу, своих поставьте командирами. И с улицы нанимайте, мы дадим средства.

– Название уже придумали для нас?

– А как же! Фонд образуется при поддержке Союза Национального Единства, вы будете называться службой урегулирования конфликтов.

– Вы нарочно? Суками?

Зыков прыснул, Имомали выглядел сконфуженным.

– Не подумали…

– Мобильные отряды регулирования. МОР. Нормально?

Закивали, соглашаясь с предложением Марии.

– Сколько людей мне нужно освоить?

– Оперативников двадцать четыре? Ну, скажем четыреста восемьдесят. Пятьсот для ровного счета.

– И в каждом районе так, по всей стране? Это армия.

– Так и Россия не Люксембург, как вы хотели?

Переговоры, превратившиеся в получение инструкций и уточнение деталей, продлились до обеда.

Потом Мария спустилась этажом ниже, в тренажерный зал, и два часа подвергала себя сладкому, известному любому спортсмену мученичеству физического напряжения. Без спорта, как без красивых вещей, она не могла обойтись, поддерживая себя в прекрасной форме.

Ее тело было инструментом, и она умела на нем играть. Она была сильнее большинства мужчин, превосходя их если не физической мощью, то умением ударить в нужное место с нужной силой.

Финансовое предложение Имомали было щедрым. Выходя на улицу, Мария вычислила в уме разницу между новой зарплатой и старой и решила потратить ее, перейдя на другую сторону улицы, где втиснулся среди старых построек громадный, нагло богатый торговый центр.

Спустившись в переход, миновала группу ряженых в серые балахоны сектантов. Стуча шестами с бубенцами, подергиваясь в такт ритму, они пели мантру – Маша не пыталась разобрать текст. Главный, молодой парень с длинными, расчесанными на пробор и перехваченными на лбу тесемкой волосами и крупным кадыком на худой шее, кричал о конце света сорванным до хрипоты голосом. Он радовался этому концу: Бог заберет только его и тех, кто успел присоединиться, остальные же погибнут, корчась в муках. Как будто Бог – кассир супермаркета, отметивший в очереди к кассе юношу-сектанта и сказавший – «за этим не занимать, закрываемся». Истеричная радость юноши заполняла узкий переход, билась о его стены, отражаясь, наполняясь звоном, вылетала на улицу. Мария невольно ускорила шаг.

В торговом центре было пусто. Тихо лилась из невидимых колонок приторная музыка, задачей которой было не раздражать. Флейта, поддерживаемая скрипками, выводила «I Can’t Get No Satisfaction», ставшую тягучей и сладкой, как карамель.

Пошла по второму этажу, где была женская одежда, заранее определив сумму, какую хотела потратить. Продавщицы угадывали ту, кто будет покупать, а не ограничится просмотром и примеркой, и суетливо бегали вокруг, докучая.

Платила картой и черкала на пакете адрес, чтобы позже курьеры доставили вещи домой. Купила плащ, две юбки, серый брючный костюм, несколько пар чулок, нижнее белье, две газовых, легче ветра, итальянских водолазки, а деньги оставались. Повсюду шли распродажи, и Мария в конце перестала мерить одежду, убивая покупками определенную ею сумму, а в динамиках по кругу звучала роллинговская песня, сожранная и перемолотая моллами.

Она не могла получить удовлетворения и ушла, купив на оставшиеся деньги глупый и дорогой французский парик, который тут же выбросила, не вынимая из пакета. Стороживший добычу бомж за ее спиной ринулся к урне и разочарованно отошел – в пакете не было еды.

Шла пешком. Любила Москву. Не город, где росла в восьмидесятых – расхлябанный, ленивый, ухарский, а новую его инкарнацию. Он соответствовал ей – такой же подтянутый, строго, но красиво и удобно одетый. Новые высотки с темными, отражающими солнце стеклами, подходили к ее очкам, строгие линии деловых центров гармонировали с классическим силуэтом ее брючных костюмов, черных или темно-серых.

Зазвонил телефон. Номер не был ей знаком.

– Не составите компанию за ужином? – спросил Имомали, торопливо пояснив: – Жена с дочкой в Лондоне, а я не люблю есть один.

На вытянутую руку к обочине принял старый, проеденный ржавчиной «Логан» с обмотанной крест-накрест полосками скотча фарой.

Водитель не спросил, сколько заплатит, сразу поехал. Это не было внове – ее подвозили и бесплатно, в надежде взять номер телефона, которым она щедро делилась, всякий раз новым. Не удивило и поведение водилы – первую минуту молчал, затем посмотрел тайком на ее ноги, ощупал взглядом грудь и, поймав взгляд, заискивающе улыбнулся. Как другу, будто нет мыслишек, как бы вставить. Она внутренне поежилась.

На что, интересно, рассчитывает, думала Маша, оценивая сомнительные прелести мужчины – лысину, вытеснившую со лба на затылок и к вискам темно-рыжие волосы, очки с толстыми стеклами, за которыми глаза кажутся удивленными, пояс сала вокруг талии, неожиданно сильные руки, обтянутые майкой до локтей.

Водитель, посопев, выдавил натужно:

– Хорошо хоть, по городу стало можно проехать, – имея в виду, что в Москве стало меньше машин.

– Что хорошего? Офисы позакрывали, народ перестал ездить. Сами еще работаете?

Водитель коротко кивнул, глядя на дорогу, и Маша заключила, что затронула неприятную тему. Но он посмотрел на нее с улыбкой, и теперь она поняла, что тут не так. Улыбкой владелец «Логана» прикрывал выражение глаз. Она уже где-то видела такое, где?

Он протянул руку к магнитоле и сделал громче. В выпуске новостей говорили о Лунатике.

– Вот творит, а? – Водитель покосился на нее, приглашая к разговору, и ей показалось странным восхищение в его голосе.

– А вы-то чего так радуетесь?

– Ну… как… – он нервно засмеялся, – он ведь этих, шлюх убивает, проституток всяких. Вам вот нечего бояться, приличная женщина. Хочешь жить – телом не торгуй, правильно?.. Это ж грех смертный. А во-вторых, как он ментов по носу щелкает, правда?..

Водитель, глядя вперед, несколько раз мелко кивнул, соглашаясь с собой и подбадривая себя. Психолог на радио высказал предположение, что последние несколько жертв не принадлежат перу – здесь ди-джей хохотнул, а психолог извинился – Лунатика, а убиты последователями, имитаторами, как во время волны недавних поджогов, когда почин одного ненормального подхватили десятки скрытых пироманов.

– Да щас! – зло огрызнулся водитель и щелкнул клавишей, переключая канал. – Поймать не могут, блеют тут…

– Вас послушать, он герой.

– Да уж, по крайней мере, не такой мудак, каким расписывают!..

– По-вашему, он правильно делает?

– А по-вашему нет? – Водитель сжал губы и несколько раз шумно вдохнул и выдохнул через нос. – Эти девки разносят болезни, а ментам по фиг, потому что и им отстегивают, а они ведь матери, они рожать должны, кого они родят? Чему детей научат? И если хоть одна блядь после Лунатика задумается и в Хохляндию к себе уедет – выходит, не такой он плохой, а? Не так уж и неправ? Может, он то делает, что надо?

После каждой фразы он оборачивался к ней, теперь не улыбаясь. Скорость машины стала выше, а Мария вспомнила, где видела такое выражение глаз – у мужа подруги, бившего жену и пристававшего, как потом выяснилось, к ее дочери от первого брака.

– Остановите машину.

Водитель выжал газ, и щелкнул клавишей центрального замка.

– Да куда ж вы так торопитесь, послушайте! – В его голосе появилась ирония, которую мог себе позволить только человек, уверенный в своем превосходстве. – Вам не кажется, что у Лунатика, может быть, обострена гражданская совесть? Он видит порок, и хочет убрать его с улиц, чтобы дети наши не видели, школьники, они же видят, копят с обедов на проститутку!.. Откройте газету, любую, объявления – везде проститутки! Сверху – интервью с патриархом, а внизу – девочки, круглосуточно, выезд и апартаменты! Это ж в каком мире мы живем?

Как нарочно выехали на участок, где светофоров еще долго не будет. Скорость выше восьмидесяти, а водитель все говорил, перескакивая с одной темы на другую, и Мария с ужасом поняла, что он озвучивает то, что не раз проговаривал наедине с собой:

– Они ж на улицах стоят, все видят, и никто ничего, будто так и надо, будто нормально! И уже обычные женщины проститутками становятся, всем олигарха подавай, да? – посмотрел на нее зло. – Тоже такая?

– Останови машину! – Мария вытащила пистолет и уставила в лицо водителя.

– Ну, стрельни, оба разобьемся!.. Давай, шалава!..

– Сбрось скорость, прими к обочине, я выйду!

Он посмотрел на нее и хотел сказать что-то грубое, что поставило бы ее на место, но победил себя. Или испугался ее глаз. «Логан» принял к обочине и остановился. Мария вышла, послав дверь назад толчком, но та не закрылась. Водитель наклонился через сиденье, чтобы закрыть, а Мария быстро пошла по улице и свернула в первый переулок; убедившись, что сквозной, пересекла его, держась ближе к стене и оглядываясь, не идет ли следом. Она не боялась, здесь было другое. Она могла убить его, но это было бы как раздавить голой ногой большую, мерно водящую мешком подбородка жабу – хоть ты и победишь, до конца жизни не отмоешься от воспоминания о неприятно чвякнувшей под ступней плоти. Уже от того, что ехали вместе, хотелось помыться и сделать душ горячим, и оттирать тело жесткой мочалкой, до красноты, до крови.

Я не буду никуда звонить. Никаким ментам. А как же другие де… Я не буду никуда звонить, точка! Забуду его и эти пятнадцать минут, потому что соприкоснулась со злом, и не надо его будить, оно не любит, когда его будят, и поворачивает к разбудившему свой лик.

Как бы плохо ты ни думала о мире, ты ему льстишь, повторяла Маша, успокаиваясь чужой формулировкой. Она вспомнила, где еще видела такие глаза.

Пятнадцать лет назад она с подругой ехала в Пицунду, в поезде; спонтанный, авантюрный шаг, но сдали сессию и радовались, дурры молодые, все было по плечу, весь мир; взяли плацкарту, но поезд был пуст и перешли в купе; выходили на маленьких станциях купить картошку в газете, или пирожки у бабок; все было хорошо, пока датый худой мужик лет сорока с расплывающимися, как старые чернила, тюремными мастями на пальцах не выгнал второго соседа и стал петь под гитару, разглядывая девчушек, которым едва исполнилось восемнадцать; пил коньяк и заставлял их пить; уходил в ресторан за догонкой; а они сидели, как кролики, боясь пошевелиться даже когда его не было; он все сильнее напивался, потом стал расстегивать ремень, путаясь, и наконец – хлясь! – открыл со смачным щелкающим звуком, который Мария помнит до сих пор; обе плакали и бесполезно скулили о каком-то «не надо», и тогда он ударил подругу Марии по щеке, и звук был как от ремня; и все происходило при закрытой, но не запертой двери; по проходу, шатаясь в такт ходу поезда, ходили люди, звенела ложками в стаканах проводница; за окном проносились поля и полустанки; и в глазах его было то же выражение, которое Мария видела сегодня у водителя, попутчика, лунатика; тот же взгляд на тебя, как на насекомое, как на вещь.

Смешно вспомнить, их спас немой – из тех, что ходят по вагонам с газетами, заходя на одной станции, сходя на другой. Он открыл дверь, оценил картину и протяжно замычал, замахав руками кому-то в проходе. Сбежались пассажиры, проводники, вызвали линейный наряд. Пьяный попутчик сразу стал мелким, угодливым и попытался обратить все в шутку, а молодой парень из соседнего купе, воодушевленный его беззащитностью, плачем девчонок и поддержкой толпы, дал ему в морду.

Надо выпить, чтобы прийти в себя.

К Имомали добралась в хорошем подпитии. Мелькнула мысль зайти в какой-нибудь двор и купить у малолетнего шныря дудку «тантры», но это было бы совсем ребячеством.

Чего я точно сегодня не буду делать, так это спать с ним, повторяла про себя, подъезжая на Профсоюзную. Машину заказала из кафе, попросила водителя-женщину. Ни с кем не буду спать, ни за какую самооценку.

– Маша, не подумай превратно, – сказал Имомали десятью минутами позже. Сидели в столовой, он ел, а Мария, отказавшаяся от угощения, пила мартини, второй бокал. – У меня дочке шестнадцать.

Стук ножа и вилки о фарфор, скрип – когда резал мясо.

– Она с парнем встречается, неподходящим.

Удар, удар, удар – гоняется вилкой за ускользающей по тарелке зеленой горошиной. Наконец поймал – торжество на лице. Победитель.

– Жулик, гопник мелкий. Останется с ним – пойдут наркотики, трах, пьянство. А у меня репутация. Мне эти варианты с желтой прессой могут помешать.

– А чем я могу помочь?

– Пусть исчезнет. Но чтобы со мной не связывали. Не то Светиным врагом стану, а я ей друг.

Подавил отрыжку, прижав кулак ко рту.

– А ваш друг, Зыков?

– Не хочу быть ему должен. Лучше тебе. Понимаешь, какие люди меня должником хотят иметь?

Он дал ей фотографию, номер телефона и адрес парня. Симпатичного. Будь он постарше и вне работы, Мария, наверное… Нет, вряд ли. Она трезво мыслила и понимала, что сексом мстит мужчинам. Мстить этому мальчику, Алишеру, ей было не за что. Даже если придется устроить так, чтобы он надолго исчез, это не будет местью или чем-то личным. Она посредница, курок пистолета, нажимает на нее отец девушки, в которую Алишер по несчастью влюбился. Вот уж правда, зла любовь.

Как бы плохо, Али, ты ни думал о мире, ты ему льстишь, сказала бы Маша парню, окажись он рядом.

***

Выпуски новостей стали чаще и шли теперь без всякого расписания. Кроме обычных выпусков, передавали специальные и дополнительные. На любом канале, куда ни ткни, был президент. Хорошо и убедительно говорил, и каждое слово было продумано и выверено.

Нам предстоит, говорил он, преодолеть последствия кризиса, и это означало, что самое страшное – позади. Копируя манеру удачливого предшественника, он позволял себе повышать голос и бросать в министров едкой фразой, чтобы пьяный у экрана одобрил его. Но все это не имело значения.

За словами не чувствовалось силы, напротив, видно было, что он не уверен в себе и боится, и нажимом в конце каждой фразы успокаивает не зрителя, а себя. И не получается. Сам не верит в написанное спичрайтерами. Члены правительства с испуганным пониманием кивают, а когда кому-нибудь из них приходится давать пресс-конференцию, говорят растерянно и удивленно, как свидетели высадки НЛО.

Лента новостей частила, но мало кто обращал внимание на стрельбу в Ингушетии, стычки в Косове или нигерийскую войну. Все почувствовали глухие, затаенные, но уже ощутимые толчки Истории. Мир был чреват, и срок разрешения уже подходил, и нетерпеливый малыш ворочался в чреве, двигал в тесноте ручонками, отчаянно вертелся, а человечество, подобно врачу с акушером, склонилось над лоном в ожидании. Только этого плода боялись.

Старики меняли рубли на валюту и запасались продуктами.

Молодые защищались цинизмом. Сидели в модных кофейнях, лениво звеня ложками о края чашек с ристретто; болтали о надуманном характере кризиса, что это даже хорошо, необходимая чистка перед обновлением, и что их самих пока, слава богу, не коснулось. Предпочитали не замечать, что сортир в кофейне стал грязным, потому что из трех уборщиц осталась одна. Что смуглые пареньки в шапках «Emporio Armani» с черкизовского рынка уже не прячут угодливо глаза, а смотрят с улицы через окно во всю стену с веселым вызовом, прикидывая, что снять и где у нее кошелек, а где мобила. Надо за ней посмотреть, ара, куда идет, аман скэ, следом пойти, шенис дэда мотхан, дать по башке, да ладно, че ты, э, нормально все, вырвать из ушей, снять с пальцев, сорвать с шеи золото, билять.

Кто-то говорил: худшее позади.

Кто-то уверял: все только начинается.

Последние были правы. Они всегда правы. Факт: сбываются именно пессимистичные прогнозы, и точнее всего предугадывают будущее люди с хронической депрессией, и чем глубже мрак в их душах, тем вернее предсказание. А оптимизм – выдумка. Опиум народа, отказ от реальности, и трезвый человек – всегда пессимист, а оптимисту надо провериться.

Крючков, как он это делал уже в меньшем объеме, в другое время и с другим своим последователем, поджег мир с разных сторон и сел смотреть, что будет, потирая в предвкушении руки.

В середине июня и мир, и страна сорвались с катушек.