Текст книги "Стеклянная пыль"

7. Связь

Ночь опустилась на землю быстро. Пава порывалась объясниться, но я мягко прервал ее вопросительные восклицания:

– Позволь мне убедиться в том, что я не сошел с ума.

Мы натянули на длинные палки специальную шкуру, в результате чего возникло хлипкое жилище, не самое теплое и уютное. Гнус пропал, зато заухали мрачными голосами жуткие обитатели ночного леса. Огонь неустанно озарял небольшой пятачок земли, привлекая ночных бабочек.

– Нужно лечь на левый бок и давить ухо, – наставляла меня Геша. – Повтори несколько раз про себя имя Реднапа и попробуй его вообразить.

– Интересно узнать, как, – возмутился я.

– У него худая физиономия, впалые щеки и глубокие глазницы. Волосы абсолютно седые. С шеи на цепочке свисает серебряный кулон в форме фамильного зверя, а именно трубкозуба.

– Это что еще за чудище?

– Неважно. Главное не одежда и так далее, а общий образ психота. В данном случае Реднап психот, так как ты его вызываешь, а ты лопоух.

– Обидно, однако. Кстати, если это так просто, почему твой Реднап сам не вызвал меня?

– Все дело в особой природе Барьера, который размывает твои координаты и не позволяет точно на тебя настроиться. Я не смогу объяснить тебе, почему это так. Тебе стоит привыкнуть к тому, что о свойствах Артефакта не рассуждают – их используют.

Я проглотил вопросы, вертевшиеся на языке, забрался в наше пристанище и лег на какие-то одежды. Гешин ковш, подвернувшийся под голову, был с гневом отброшен во тьму.

Закрыв глаза, я принялся вызывать Первого Ландлорда Реднапа. Почти сразу обрисованный Гешей придворный возник передо мной, разогнав мрак шалаша. В общем, он оказался таким, как я и ожидал, и я заметил, пожалуй, лишь одно существенное отличие – щеки Ландлорда раздулись и шевелились, словно две ондатры: он трапезничал. При этом вельможа прихлебывал из высокого серебряного кубка некую пенную жидкость.

На выразительном лице Реднапа явственно читалась работа мысли, возможно, связанная с процессом насыщения. За спиной Ландлорда маячила безмолвная тень, готовая метнуться и осуществить любое желание хозяина. Наконец я сообразил, что забыл позвать этого человека по имени. Что я скажу ему, было мне по-прежнему неясно. Разве что поделиться с ним своими жизненными планами насчет дупла в обрыве?

– Реднап! – твердо подумал я.

Ландлорд на мгновение замер, бросил перед собой осмысленный взгляд и отодвинул в сторону тарелку, затем встал и вышел из помещения. Пройдя несколько шагов в полутемном коридоре, он открыл ключом дверь другой комнаты и достиг незастеленного ложа. После надавливания подушкой на ухо он смог меня увидеть, и бесконечное облегчение отразилось на его лице.

– Наконец-то, мой мальчик, – молвил он, с тревогой вглядываясь в мой мысленный образ. – Ты не ранен?

– Нет, Ландлорд, – мысленно ответил я после некоторого молчания.

Беспокойство Реднапа усилилось.

– Рассказывай, Бернард, – приказал он.

Какая-то странность в облике моего собеседника внезапно стала очень заметной, как будто картина, представлявшаяся мне, расцветилась радугой эмоций, среди которых я выделил едва ли не панический страх.

– Лучше меня могла бы ответить Геша.

И я выложил Реднапу ее версию того, что случилось более трех месяцев назад, и почему сейчас мы оказались в походе на восток. Старик напряженно слушал, а известие о дырах в черепе либи почему-то особенно взволновало его.

– Он изготовил арбалет, запрещенное оружие! – хмуро заключил Реднап. – Будем надеяться, что через барьер он не пройдет, – словно пытаясь убедить самого себя, заявил он. – Ах, да, Агнесса тебе о нем расскажет. Теперь понятно, почему ты не называешь меня дядей. – Неожиданно он затуманился. – Не хочу тебя огорчать, Бернард, но Лидия совсем сошла с катушек… Я готовлю почву для того, чтобы Хранитель санкционировал твой развод, он же предлагает подождать еще хотя бы год.

– Немного глупый вопрос, дядя: когда я женился?

Реднап на мгновение смутился.

– Этой зимой, Бернард. Самое неприятное – если Лидия упрется, ты не отделаешься от нее обычным способом и через десять лет.

Им положительно удалось меня заинтриговать. Интересно было бы взглянуть на ту, кого даже родная сестра не выносит, хотя, по зрелом размышлении, этот факт не показателен.

Старик взял себя в руки и сказал:

– Сынок, ты просто обязан настичь Тана. Только, пожалуйста, обзаведись каким-либо надежным оружием. Если ему удастся пробиться в страну… Последствия могут быть ужасными. На периферии у него есть тайные сторонники, которых мы не можем осудить за отсутствием достаточных оснований. Эти якобы обиженные Хранителем полунищие баронеты Кашоны и им подобные отбросы.

Последнее упомянутое стариком имя я уже когда-то слышал.

– Это крайне важно, мой мальчик! – вскричал Реднап, заметив мою усмешку.

Все же бегство какого-то мятежника, пусть и весьма опасного, не вязалось у меня с такой преувеличенной тревогой всемогущего вельможи. Далее Ландлорд разъяснил мне, что местонахождение Тана он определить не в состоянии, согласился с версией об экранировании сигнала Блюмсом и одобрил использование личной призмы Геши в качестве компаса.

– Как он моет голову? – в досаде воскликнул дядя. – Хотел бы я присутствовать при этом действе.

Это был по-настоящему любопытный вопрос. Реднап тепло со мной попрощался, не забыв призвать меня регулярно выходить с ним на связь. Его образ медленно улетучился из моего сознания, когда он отнял руку от серьги.

По бокам сопели девушки. Не слыша ничьих речей, я еще какое-то время переживал по поводу провала в памяти, затем расслабился и погрузился в сон.

8. Лидия

Несколько дней однообразного пути, последовавших за этим, мой опустошенный мозг постепенно насыщался деталями прежней жизни. В основном, это было заслугой Геши, в своих образных сентенциях воссоздававшей нравы обитателей родной страны. Развлекая нас подобными рассказами, Геша, тем не менее, тщательно избегала упоминаний о сестре. Между моими попутчицами образовалась некая замысловатая привязанность: высокомерная, замкнутая Геша, порой смеявшаяся над диковатыми привычками Павы, странным образом сблизилась с ней и находила извращенное удовлетворение в описании моих мифологических пороков. Оказывается, за недолгое время, прошедшее после женитьбы, я успел прослыть дебоширом и мотом и даже едва не угодил в кутузку после конфликта с депутатом, призвавшим коллег издать специальный закон, который бы ограничил типов вроде меня оградой родового замка. И женился-то я, оказывается, на энергии, приведя после смерти отца свои финансы в полное расстройство. Как ни печально, в контексте всего предыдущего это звучало правдоподобно.

Восприятие этих фактов, вероятно, способствовало тому, что вечером пятого дня, лежа у потрескивающего костра и слушая стрекот ночных насекомых, я вспомнил Лидию, ее темные волнистые волосы, сколотые на затылке серебряно-желтой, безумно дорогой вещицей, озорные карие глаза и мочки маленьких ушей. Ее бесконечная внутренняя утонченность приводила меня в замешательство, я словно обезумел и нес чушь о судьбе и тому подобных псевдофилософских вывертах. Она не смеялась, слушая меня, но я чувствовал ее природную защищенность от этих бесплодных и разъедающих душу идей и какое-то почти материнское понимание, но при этом лишенное унижающего сочувствия.

Что же заставляет всех этих людей так отзываться о Лидии? Я отчетливо вспомнил церемонию нашей свадьбы в Храме, хмурый мимолетный взгляд Реднапа, заменившего мне отца, искреннюю радость матери невесты, пожилой маркграфини, и холодно-удовлетворенный вид самого Колябича, худого человека с острым подбородком и жесткими седыми волосами, а также их вторую дочь, имя и лицо которой совершенно не отложились у меня в памяти. Темные волосы Лидии оттенялись алым шелковым нарядом и белым бантом, ноги скрывала узкая юбка с пышными клиньями по подолу, а сквозь глубокий узкий вырез блузки, скрепленной спереди массивной золотой брошью, скромно проглядывала гладкая белая ложбинка.

День начинался прохладным и ясным, чистый снег рассеивал яркие солнечные лучи на крошечные пылающие осколки. К окончанию церемонии западный ветер принес бледно-серые тучи, затянувшие полнеба и размазавшие резкие синие тени. Несмотря на то, что Лидия наотрез отказалась заранее объявить о предстоящей свадьбе, у ворот Храма нас все же встречала небольшая толпа зевак. Наш экипаж, движимый до предела насыщенной Призмой маркграфа, если и доставил кому-либо из них радость, то весьма недолгую. Он являл собой одну из строгих закрытых моделей, предназначенных скорее для разъездов официальных лиц государства, чем для целей, подобных нашей. Разумеется, это стало поводом для измышлений досужих газетчиков. Меня, впрочем, и тогда и впоследствии это мало трогало, чего нельзя сказать о Реднапе, чье родство со мной вскоре послужило поводом для особо гадких сплетен.

Через неделю Лидия предложила отметить «юбилей» свадьбы и позвать на него друзей дома, чем посеяла во мне смутный, почти неуловимый отзвук тревоги. Она заговорила об этом ранним зимним вечером в натопленной маленькой комнате, примыкавшей к обширной, пустующей в это время года гостиной замка. Глядя на огонь в камине, я расслабленно потягивал вино, устав после длительной прогулки на лошадях. Маркграф мог позволить себе держать около десятка этих экзотических животных. По счастью, я смог удержаться на спине лошади, но мчаться за Лидией по белой дороге, сквозь слабую, едва начинавшуюся метель было очень сложно. Особенно в конце нашей поездки к берегу моря, когда дорогу усеяли громадные валуны, а между ними под снегом таились трещины. Но нам везло, и вскоре мы на полной скорости выскочили на пологий утес. Внизу в беспорядке валялись острые запорошенные камни, постепенно исчезавшие подо льдом на довольно значительном расстоянии от берега. Дальше неверный лед рвался и из-под него выплескивалась черная, тяжелая вода. Пурга усиливалась. Отсвечивающее в сером небе гало затянула снежная пелена, лошади недовольно храпели и переминались с ноги на ногу, колкий ветер пробирался под меховую шубу и осыпал ледяной пылью уши и нос. Когда мы вернулись в замок, нас никто не встречал, и Лидия отперла дверь в воротах своим ключом.

Спустя один звонок мы встретились в комнате на первом этаже, Лидия стала просматривать какую-то книгу, я подогрел на огне вино. Ее предложение собрать в городском особняке окрестную молодежь, практически мне незнакомую, несколько обескуражило меня. Я планировал увезти жену в свой заброшенный замок, придать ему, так сказать, обитаемый вид, несколько утраченный за те годы, что прошли после смерти отца. Последние пять-шесть месяцев наш старый управляющий регулярно присылал мне отчеты о своей финансово-хозяйственной деятельности, жаловался на скрытый рост налогов и мягко журил меня за расточительность. Осенью я приезжал с новыми друзьями в свое родовое гнездо, чтобы поохотиться на кабанов и основательно разорить кладовые.

Погода в назначенный день не благоприятствовала поездкам. С моря дул сильный, морозный ветер, поэтому гостей собралось немного, около двух десятков – в основном прожигавшие в зимней столице жизнь бедные, но блестящие аристократы и пара примазавшихся к ним дельцов-меценатов от искусства. Некоторых из них я встречал раньше на чужих приемах и был слегка удивлен их знакомством с Лидией.

Так получилось, что я был отвлечен от общей компании каким-то баронетом, молодым человеком причудливой наружности, широколицым, с выступающими вперед резцами, и даже слегка косоватым. Кажется, его звали Людвиг Кашон. В другое время древняя фамилия баронета довела бы меня до колик, тогда же я с трудом запомнил ее, ловя взглядом возбужденно-веселую Лидию. По-моему, баронет тоже следил за моей женой с каким-то мрачноватым видом, одновременно ухитряясь смеяться и что-то выспрашивать. Время от времени жутковатое лицо баронета искажалось, он припадал к бокалу с вином, и сквозь стекло мелькало выражение, напоминавшее жестокую зависть и в то же время какое-то безумное злорадство. В золотом зубе баронета отражалось пламя тысячи свечей, бушевавших под потолком гостиной. Наконец я было отделался от него, сплавив какой-то девице, и устремился к группе гостей, окружавших Лидию. Еще издали я заметил, что Лидия едва не падает, опираясь на спинку кресла, и выглядит бледнее обычного. Напротив нее в неожиданно наступившей тишине пьяно и хрипло хохотал граф Плотояди. Взгляды десятка гостей обратились в мою сторону, я подошел к жене и взял ее под руку, и голос мой прозвучал неестественно спокойно:

– Давайте посмеемся вместе.

9. Следы

Левую ступню обожгло с внешней стороны, я вздрогнул и увидел перед собой Гешу, разливавшую из котелка похлебку. Делая вид, что случайно пролила горячее варево, нахальная девчонка сунула мне в руки чашку, и я тотчас понял, что пока не вылижу ее досуха, ни о чем другом думать не смогу.

– Мы тут смотрели на компас, – заметила Геша, – и выяснилось, что Тан не движется. Еще несколько переходов, и мы встретимся.

Ополаскивая посуду, Пава неожиданно предложила:

– Споем?

И мы затянули старую песню, которую я выучил на какой-то вечеринке в одной из холостяцких пещер. В ней говорилось о молодом человеке, разлученном со своей семьей и сосланном в дикую необжитую местность. Он мог бы отправиться в обратный путь из своей не имеющей границ тюрьмы, но не знает, в какую сторону идти, к тому же его предупредили, что наказанием за побег будет смерть. Пава пела очень недурно, сглаживая допускаемые мной огрехи, сосредоточенно и печально. Допев последний куплет, она сказала:

– Я и раньше подозревала, что в песне есть смысл, а теперь мне ясно, что все в нашем поселке – это просто потомки изгнанных из вашей страны преступников.

Утром я спросил Гешу, почему она решила, что меня вынудили жениться на Лидии.

– Разве Реднап не уговаривал тебя? – с удивлением поинтересовалась она. – Для такого поступка была масса причин, и не мне их перечислять.

– Насколько я помню, он, наоборот, был против.

Геша недоверчиво хмыкнула и занялась хозяйством.

С каждым днем огонек, горевший внутри Гешиной призмы, разгорался все ярче и ярче. Местность, по которой мы двигались, неуклонно повышалась, а растительность, хоть и по-прежнему буйная, редела. Снеговые вершины, казалось, нависали над нами, выделяясь на пурпурном небе – ночью черными, а днем бело-розовыми громадами. Постоянный шум быстрой, холодной речки, сбегавшей с гор, сопровождал наше продвижение вперед. С помощью какого-то неведомого элемента женской одежды, напяленного на палку, мне удалось выловить из прозрачных струй несколько приличного размера рыбин, украсивших Павину стряпню. Осень в предгорьях ощущалась явственнее, чем в долине: утром на траве лежал иней. Я первым вылезал из-под шкур и разводил костер, прыгая вокруг него как сумасшедший в попытке согреться. Почему-то это забавляло моих спутниц, они хихикали, прикрывая покрытую пупырышками кожу теплыми шкурами, и желали получать завтрак в «постель», что изрядно меня огорчало.

Однажды утром Геше показалось, что зеленый огонек в ее компасе слегка потускнел.

– Наверное, заряд кончается, – обеспокоенно заметила девушка, впрочем, без уверенности в голосе.

– А это возможно? – спросил я.

– Нет, – честно призналась Геша, – в нормальных условиях его хватило бы на полгода. Может быть, влияет барьер?

– В чем, собственно, идея этого пресловутого барьера?

– Лучепреломляющая призма особым образом воздействует на местность и человека в его зоне. Без заряженной личной призмы нет смысла пытаться его преодолеть – ты будешь идти, но не сдвинешься с места ни на шаг.

– А как же Пава?

Геша нахмурилась и отрезала:

– Пройдет между нами, если повезет.

Вопрос о потускнении компаса остался открытым, когда мы наконец собрали свой скарб и отправились дальше. Дорога теперь непрерывно поднималась, одновременно заполняясь крайне неприятными скальными образованиями, торчавшими прямо на пути, куда бы мы ни свернули в попытке их обойти. Мелкие деревца стояли пожелтевшими, в начинающей облетать листве. Солнце лупило в глаза, словно пытаясь отогреть наши мерзнущие руки и лица. В небе кружились черные, вытянутые точки огромных горных птиц, очевидно, жестоких хищников. Они долго приглядывались к нашей колонне. Одна из них даже попыталась спикировать нам на головы, но быстро передумала и удалилась ввысь, оглушительно квохча и щелкая клювом.

Часто приходилось отдыхать между камнями, освежая сухие глотки бодрящей ледяной водой. Геша устало сопела, демонстрируя свое аристократическое происхождение. Нос у нее покраснел и облупился под лучами активного солнца, ладони загрубели, а русые волосы немного отросли и прикрывали белую полоску тонкой шеи.

– Знаете, друзья, – заявила как-то раз она, – что-то надоело мне мое прозвище, зовите меня Агнессой, как папа.

– Это твое полное имя? – поинтересовалась Пава.

– Ну да, не считая фамилии.

По этому поводу мы решили закатить пир и спустились к реке, кроме того, подошло время обеда. В этом месте, как выяснилось, река как раз совершала поворот под небольшим углом, образовав на нашем берегу узкую полоску белого крупного песка, так что для дальнейшего продвижения к перевалу нам предстояло пересечь этот быстрый и глубокий поток. Место оказалось на редкость удачным для подкрепления телесных сил. Я отправился вверх по течению с целью набрать плавника, попадавшегося в удручающе малом количестве, и за поворотом моему взору открылась любопытная картина. Берег в этом месте как бы проваливался, образовав глубокую каверну с нависшей над ней скалой. Песок перед пещерой лежал весь перерытый, с вкраплениями крупных мутных осколков. Они была неправильной формы, с гладкими зазубренными краями. Здесь же громоздилась гора черной золы и обломки непрогоревших поленьев, посыпанные сероватым порошком. Дополняли этот неприглядный вид беспорядочно валявшиеся в отдалении останки мелких животных и рыб. Я обратил внимание, что костей среди них почему-то нет.

Похоже, в пещере не так давно гнездился Тан. Я вошел в нее, пригнув голову, и попытался обнаружить какие-нибудь вещи или предметы, но единственным, что привлекло мое внимание, был нацарапанный на шершавой стене идеально правильный пятиугольник. Подобрав один из характерных осколков с расплывчатыми, отекшими боками, я кое-как набрал веток и вернулся в наш лагерь. Пава уже разжигала с помощью своих примитивных приспособлений огонь, Геша нарезала на куски тушку мухоедки, сбитой мной камнем пару дней назад и особым способом завяленной Павой. Проглотив свою скудную долю, я извлек из кармана подобранный обломок.

– Агнесса! Что ты думаешь об этом предмете?

Геша погладила его, понюхала, посмотрела на просвет, лизнула языком и даже попробовала на зуб, после чего долго отплевывалась и фыркала.

– Настоящее стекло, только не совсем чистое, – уверенно сообщила она наконец. – Но где ты его раздобыл? Рецепт его приготовления хранится в строгом секрете, а в природе оно не встречается.

Обнаружение опустевшей стоянки Тана вызвало противоречивые чувства у всех нас. Понятно, личная встреча с мятежником не сулила нам ничего хорошего, я вынужден был бы биться голыми руками против вооруженного страшным арбалетом беглеца, никогда не снимавшего, судя по всему, своей медной каски. Если верить компасу, погоня опоздала на один день.

Мы уже собирались форсировать поток, когда Пава привлекла мое внимание к светлому пятну на ровном шершавом камне неподалеку от входа в пещеру.

– Такое впечатление, будто это место чем-то упорно натирали, – проговорила Геша. Она наклонилась и потрогала серый песок под камнем. – Ну, не везет мне сегодня со стеклом, – сказала она, брезгливо стряхивая с пальцев блестящую острый порошок. Тот не желал отлипать, и странница сунула ладонь в быстротекущие воды.

– Пожалуй, он отшлифовал на этом булыжнике кучу стеклянных безделушек, – заметил я. – И среди них наверняка имелась хотя бы одна приличная призма.

– Ну что ж, – бодро отвечала юная маркграфиня, – если Тан преодолел барьер, его делом будем заниматься не только мы. Половина сотрудников Реднапа бросится на поиски врага отечества.

Пава тронула меня за рукав.

– Может быть, вернемся, Берни? – напряженно спросила она, глядя в сторону.

– Мы вернемся, дорогая, – отвечал я. – Но сначала я должен закончить дела в своей стране. А потом видно будет.

10. Разлука

В этот день мы решили никуда не спешить, отыскали клочок живописного ландшафта, укрытый от ветра, и дали отдых усталым мышцам. Впереди лежал перевал – широкая щель между отвесных скал, как мне удалось выяснить при беглом обследовании окрестностей. При этом я пополнил наши запасы тушкой потерявшего бдительность упитанного грызуна, неведомыми путями забредшего на такую высоту. Пава латала прохудившиеся шкуры, а Геша достала со дна своей котомки какую-то потрепанную книгу, разлеглась и уткнулась в нее сосредоточенным взором. По-моему, это были чуть ли не стихи.

– О чем пишут? – поинтересовался я иронически.

Геша сумрачно взглянула на меня и отвернулась. Вскоре до меня долетел ее ответ, исполненный трагизма:

– Он пишет о несчастной любви, сухарь! Вот послушай, неуч:

Взлелеялся в сугробе

Апрельский грязный сок,

У девушки

сипатый

Продрался голосок.

Ее я изваяю

Из грязных серых куч,

А ты

Одна

Под призмой

Лежи

и пряжу сучь.

Я попытался осмыслить услышанное, но, к моему стыду, из этого ничего не вышло.

– Ну и в чем же здесь дело? Что за сок в сугробах? – беспомощно пролепетал я.

Агнесса презрительно пожала плечами и не ответила.

– Назови хотя бы автора этого шедевра.

– Невежа! Этьен, между прочим – твой современник, герцог Юго-Западных земель.

– Что ж с того? Я тоже герцог. Бернард Холдейн. Восточных Земель.

Геша подавленно промолчала.

С наступлением темноты, помогавшей не отвлекаться на зрительные образы, я надавил на ухо и связался с Реднапом. Тот почему-то опять питался и, как мне показалось, и сам был смущен этим гастрономическим обстоятельством. Поспешно отодвинувшись от яств, он выслушал меня, на глазах чернея. Я напомнил дяде, что практически безоружен, ведь Тан обзавелся собственной призмой и ходит в каске. Я вряд ли смогу задержать его, даже если нагоню в лесах. Общались мы недолго, и в конце разговора я пообещал хотя бы отслеживать путь бунтовщика.

В ночной тьме меня поджидала Геша.

– Берни, ты что-то ляпнул по поводу Восточных земель. К тебе что, возвращается память?

– Не хочу забегать вперед, Агнесса, – туманно отвечал я, – боюсь спугнуть вдохновение.

– Ну-ну. Надеюсь, ты вспомнишь Лидию, – зловеще пробормотала девушка. – Лопоух, – зачем-то прибавила она.

И она не ошиблась. Яркий свет залил мой восприимчивый мозг, вырвав из мрака роскошную обстановку гостиной фамильного замка Колябичей. Руки напряглись – левой я поддерживал Лидию, правая легла на эфес бронзовой сабли, украшенный едва ли десятком камней. Но я не выковыривал остальные – таким было наше семейное оружие, во всем остальном просто превосходное.

Граф водрузил свой бокал на столик, и за то короткое время, что отняло у него это нехитрое действие, лицо его приняло жутко серьезное и порядком испуганное выражение. Он выпрямился насколько возможно и пробормотал:

– Герцогиня, прошу извинить меня за нелепую и плоскую шутку, не содержавшую и намека на правду. Готов понести любое сколь угодно суровое наказание.

Я взглянул на Лидию. Глубоко в ее зрачках прыгали огоньки ненависти, взгляд затвердел, и принятое решение придало ее очертаниям жесткость. Она взмахнула левой рукой в направлении двери. Видя ее неподдельное презрение к Плотояди, я расслабился и со звоном задвинул саблю на место. Граф вздрогнул, недоверчиво покосился на мое оружие, поклонился и на прямых ногах отправился к выходу. Когда он готов был взяться за массивную ручку, я направил шпагу в его сторону и аккуратно выжег на дверном косяке, широком и таком чисто-желтом, наш семейный символ, короткую спираль с растущим из центра крестом. Граф зримо наткнулся на отраженную энергию, с усилием сделал шаг и переступил порог.

Мы начали готовиться к переезду на другой же день. Смутные догадки о содержании «шутки» Плотояди исподволь подтачивали мою обретшую было устойчивость психику. Лидия ни словом не обмолвилась об инциденте, живо и деятельно участвуя в сборах. Но я чувствовал, что безумие возвращается, и оно проявилось на вторую ночь, застав меня, как всегда, неподготовленным, охватив мой разум цепкими клешнями. Ощущение замкнутости окружающего пространства исчезло, я растворялся в бесконечной черной пустоте, не озаряемой ни единым проблеском света. Границы сознания рассыпались, рассеяв содержимое на частицы, по-прежнему связанные между собой невидимыми нитями. Против собственной воли я впитывал в себя новые, странные ощущения, так не похожие на примитивные сигналы от обыкновенных органов чувств. Я понимал вселенную, Артефакт, себя, но слов для этого не было.

А когда цепи ослабли, я вырвался из мрака, оставил нервно спящую Лидию и спустился на первый этаж замка, озаряя свечой свой путь. Со стен галереи меня взглядами провожали холодные лица мертвых и живых членов семейства Колябичей, и мне казалось, что они недовольно щурились и отводили глаза. Шаги мои гулким эхом отдавались в пустынном коридоре, неверное пламя свечи озаряло каменный пол. Скоро должна была наступить реакция – тяжелая усталость, последние силы в борьбе с которой я положу, взбираясь по лестнице в спальню.

Спустя несколько дней мы выехали в моем громоздком, но вместительном экипаже. Сначала в столицу, а затем на восток, по оживленному тракту. Случилась короткая оттепель, но, несмотря на слякоть, по дорогам сновали артели торговцев. Остаток пути пролегал через хвойные леса моих Восточных земель, дикие и почти необжитые. Если у разбойников, водящихся в тех местах, и возникало желание распотрошить нашу повозку, их останавливал символ на ее двери. Лидия заметно тосковала, но держалась хорошо, уверяя меня, что это было неизбежно, что все пройдет и новые заботы отвлекут ее и помогут ей легче приспособиться к новой жизни.

В начале второй недели пути, ближе к вечеру, когда рыхлый снег потемнел, мы выехали на пригорок. Впереди, стоящий твердыней на берегу замерзшей реки, показался замок. На два первых, высоких этажа его легла тень елей, окружавших строение, окна последнего полыхали отблесками заходящего солнца, но ярче всех сияло узкое окно башни, контрастируя с образом окружающей сине-серой местности, холмистой и прерывающейся вдали стеной все того же нескончаемого леса. Бледный дымок вился из труб домиков, разбросанных на противоположном берегу реки, кое-где светились желтые квадратики окон.

Когда я открыл дверь, мои верные слуги встречали меня и мою жену, но в темных углах лежали черные тени, а из щелей тянуло вечерним мартовским холодом.

Почти целый месяц после приезда дни наши были в основном заняты хлопотами по благоустройству поместья, и то, что принялись мы за это ранней весной, придавало делу особую привлекательность. Лидия казалась целиком поглощенной хозяйством, выписывала из столицы детали современного интерьера, возилась с цветами и двигала с помощью слуг в наших комнатах мебель, так что порой я думал, будто заблудился в своем собственном доме. Даже в это суматошное время я чувствовал, что ее напряжение растет, и все чаще замечал медлительную меланхолию в ее движениях и жестах. Она стала чаще кататься на одной из двух приведенных с собой лошадей, иногда подолгу размешивая грязь на расквашенных окрестных дорогах, но приезжала еще более задумчивая, чем до прогулки.

Возможно, в ее печали была и моя вина, но понял это я слишком поздно, доверившись природе, хотя по совести я вряд ли был бы в состоянии что-либо изменить.

Однажды, собравшись в решимости, Лидия уехала навестить родителей, о чем сообщила мне накануне. К сожалению, какие-то дела помешали мне присоединиться к ней, поэтому я снарядил в поездку эскорт с надежной охраной, хотя смутное беспокойство не отпускало меня. Временами я в ужасе думал – что со мной, веселым и в общем жизнерадостным, еще молодым человеком сделала эта любовь? Почему из такого простого и сладкого чувства в моем больном рассудке вырастают яркие, но жестокие цветы трагедии, цветущие горькими лепестками ревности и страшной духовной пустоты?

Несколько дней я изнурял себя жуткой, жалкой и мелочной тоской, наконец не выдержал и отправился в дорогу, выжимая последнюю энергию из своей призмы. Я гнал тарантас днем и ночью, и через четыре дня, вконец обессиленный, достиг ворот поместья Колябичей. Как сумасшедший я колотил в дверь ногой и едва не вынес ее вместе с петлями, когда заспанный дворецкий открыл мне с недовольным и одновременно почтительным выражением на гнусной физиономии.

– Проводи меня к госпоже, – нетерпеливо бросил я.

Он хмуро отступил и отвечал:

– Все в Розанне, уехали еще вчера. Где остановятся, не сообщили.

Начинало темнеть, но остаться здесь мне казалось немыслимым.