Текст книги "Наноша"

Олег Овчинников
Наноша

– Андрей! – сказала Наташа, не глядя мне в лицо, а перед этим еще и вздохнула, так что я поневоле насторожился. Полное имя вместо обычного «Андрюш» в сочетании со взглядом и вздохом делало такое начало не лучшим. По десятибалльной шкале «не лучших начал» это, пожалуй, тянуло на восьмерочку. Хуже было бы только «Знаешь, Андрей…», сказанное абсолютно ледяным тоном, или вовсе обращение по фамилии.

– Ната, одну минуточку! – взмолился я, хотя нуждался, если честно, в трех. Как минимум, трех минутах лабораторной тишины и уединения, когда никто не хватает тебя за локоть под тем предлогом, что «все нормальные пары» прогуливаются в парке под ручку, и не говорит тебе «Андрей!», подразумевая долгое и едва ли приятное продолжение. Ну, а как максимум, меня вполне бы устроили две-три недели относительного покоя: эксперимент входит в решающую стадию, и скоро уже можно будет вздохнуть спокойно, высвободится время, в том числе на личную жизнь, и необходимость в серьезных разговорах отпадет сама собой… Жаль, что Наташа, похоже, совсем этого не чувствует.

– Андрей, я устала, – сказала она.

– Так присядем, – мгновенно нашелся я, засек краем глаза ближайшую скамеечку и с облегчением бухнулся на нее.

Та фаза операции, над которой я трудился в данную минуту, требовала полного сосредоточения. Мой Наноша только-только нащупал лазейку между бронхиолом и прилежащим капилляром, лихо проскочил в нее в потоке кислородных молекул и теперь отчаянно загребал всеми жгутиками, пытаясь добраться до места назначения по кратчайшей, то есть против течения легочной вены. Наноша очень старался, и я помогал ему как мог своими шестью пальцами, но все-таки крошечные жгутики слабо приспособлены для подобной работы. Вот если бы… «Интересно, мечтают ли нанороботы о пиколастах?» – отстраненно подумал я, но тут же был вынужден вернуться в грубую реальность, когда Натино колено довольно чувствительно ткнулось в мое собственное.

– Что? – вздрогнул я и расстроенным взглядом проводил Наношу, который по моему недосмотру только что отправился в круиз по малому кругу кровообращения.

Я вздохнул. Момент упущен, и в ближайшие пару минут ничего интересного не предвидится. Только неутешительное для ушей и изматывающее для нервов.

– Ничего! – Наташа снова смотрела в сторону. – Если уж раз в жизни вышел на прогулку с любимой женщиной, так гуляй!

Я послушно поднялся и пошел рядом с Натой, сообразил даже предложить ей руку, насколько уж сумел галантно. На жидкокристаллический экранчик, маленькое окошко в наномир, почти не смотрел. Разве что поглядывал одним глазом, чтобы быть уверенным, что с Наношей не случится ничего непредвиденного в то время, пока я вынужденно не могу дотянуться до клавиш управления правой рукой.

Только когда ямки и бугорки под ногами стали слишком ощутимы, чтобы списать их на дефекты асфальтового покрытия, я догадался, что мы вышли из парка и вот уже некоторое время идем по полю, к тому же, кажется, чем-то засеянному.

– Смотри, какой цветок! – неожиданно сказала Наташа, останавливаясь.

Сказала вполне спокойно, умиротворенно даже – по-видимому, прогулка на свежем воздухе пошла ей на пользу.

Я тоже остановился, практически сразу же, от силы шага через три-четыре, и не без труда оторвал взгляд от захватывающего зрелища сталкивающихся друг с другом кровяных телец, чтобы поглядеть по сторонам.

– Где?

– Уже нигде! – фыркнула Наташа, отпуская мой локоть, и тон ее голоса лучше всяких слов дал понять, что я снова что-то испортил. Если не, хуже того, испортил все. – Почему ты никогда ничего не замечаешь?

– Не замечаю? – От такого заявления я несколько опешил.

– Именно что! Ну, кроме своих электронных игрушек, конечно! Уткнешься носом в экран и света белого не видишь, только знай себе долбишь по кнопкам шестью пальцами, как какой-нибудь паук…

– Я замечаю, – нерешительно возразил я. – У паука, например, не шесть пальцев, а восемь… В смысле – лап.

– Да какая разница! – Наташа возмущенно притопнула ногой и бросила в меня очередным обвинением: – Ты даже не заметил, что у меня новая прическа!

«В самом деле, новая, – обнаружил я. – Вот этих двух голубых прядок сзади раньше не было. Кажется…»

– Разумеется, заметил, – соврал я. – И давно собирался сказать, что твоя прическа сегодня просто… очень… – Я отвлекся на какую-то долю секунды, в два касания направив Наношу в нужное ответвление венулы, но Наташа, похоже, заметила. И не стала добрей, даже когда я с грехом пополам закончил фразу: – …замечательная.

– Очень замечательная? – переспросила она как будто с недоверием, после чего резко развернулась и, не разбирая дороги, зашагала в сторону быстро краснеющего, точно Натино лицо, солнца.

– Ната, еще – последнюю минуточку! – в отчаянии окликнул я ее, чувствуя себя примитивным и неуклюжим, словно модель, предшествующая умной и ловкой Наноше, которую мы вообще-то называли «Микрошей», хотя уместнее было бы – «Микрозавром». Ее, грубую и неповоротливую, невозможно было использовать там, где требовались такт и ювелирная точность: ни язвочку залечить, ни прочистить тончайший извилистый капилляр, максимум – взять соскоб с чего-нибудь толстого или, пардон, прямого.

Прежде, чем броситься вдогонку, я заглянул под подошву сначала левого, затем правого ботинка. Смятый стебелек ромашки обнаружился со второй попытки. Правда, он на глазах начал распрямляться, оставляя надежду на то, что хоть я по обыкновению и испортил все, до чего сумел дотянуться, но, остается еще шанс, не безвозвратно.

Я постоял немного, глядя, как ромашка ритмично кивает головкой, будто прощаясь со мной, и побежал вслед за Натой. Быстро, как мог, только чудом умудряясь и на бегу не промахиваться мимо клавиш. В ближайший час мне было крайне важно не удаляться от любимой женщины дальше, чем на тридцать метров. Если, конечно, я хочу, чтобы она и впредь оставалась таковой – любимой и любящей.

Чего я, конечно же, хотел.

На то, чтобы разговорить Наташу, ушла уйма времени и душевных сил. А затем еще больше того и другого потребовалось, чтобы выслушать ее ответ. Список моих преступлений, прегрешений и просто промахов оказался таким же длинным, как путь по нижнему кровеносному кругу, в дрейф по которому – и вновь из-за моей невнимательности – не так давно пустился Наноша.

Последним пунктом в списке значился:

– И, наконец, этот твой дурацкий розыгрыш с духами! Я проснулась сегодня в таком настроении!.. За раскрытым окном – солнце, птицы!.. И этот флакончик на столике!.. Чуть не расплакалась. Подумала: какая же я дура! Ведь уверена была: он все на свете забыл, кроме своей работы, а он, оказывается, помнит. Даже про наш особенный день. Даже… Ты хоть помнишь, что у нас сегодня особенный день?

– Конечно, – сказал я, разве что самую малость покривив душой.

Он действительно грозил стать особенным – день, когда я, того и гляди, совершенно бездарно утоплю в реках крови экспериментальную модель, расплатиться за которую мне удалось бы не иначе, как продав квартиру и сдав всю до последней капли собственную кровь, а заодно и внутренние органы.

«Милая! – хотелось сказать мне. – Я все понимаю! Но нельзя ли, раз уж ты терпела меня так долго, отложить этот разговор еще на вот столечко? Мне хватит, должно хватить, главное – не промахнуться в третий раз. А потом… может, и разговаривать станет не о чем?»

Однако я ничего не говорил. Слушал.

– Я была так тронута! Первые минут пять никак не решалась отвинтить крышечку, просто любовалась на пузырек. Боялась: вдруг, запах не понравится, а все равно же придется пользоваться, потому что подарок, от тебя. Потом все-таки открыла. Понюхала, а там… Какой уж там запах! Скажи честно, набрал горячей воды из-под крана?

– Не совсем, – уклончиво ответил я, добавив про себя: скорее, приготовил питательный раствор. Перенасыщенный пар, почти жидкость, представляющий собой идеальную среду обитания для крошечных рукотворных созданий.

Некоторое время мы молчали. Потом я почувствовал, что просто обязан что-нибудь сказать, и сказал – сначала вслух:

– Извини меня. Это была действительно дурацкая затея.

Затем – вновь про себя: «Однако нельзя не признать, что она сработала. Девичье любопытство плюс необъяснимое влечение к ярким безделушкам сыграло на руку и мне, и, даст Бог, всей науке».

И наконец – опять вслух, искренне:

– Я хотел как лучше.

– И только-то? – удивилась Наташа. – Я тут изливаю душу битых полчаса, а ты в ответ просто говоришь: «извини» и полагаешь, что этого достаточно?

– Ну, извини за все, – предпринял я вторую попытку.

– За что, например? – спросила она, явно намереваясь проверить, достаточно ли внимательно я слушал ее душеизлияния.

– За все, – вздохнул я, чувствуя, что от покаяния не отвертеться. – За цветы к Восьмому марту и за дыру на обоях. За то, что постоянно путаю имена твоих подруг и за три зимних месяца не удосужился забрать из химчистки твою норку. За то, что иногда засыпаю, не дослушав рассказ о твоих трудовых успехах, и сам почти никогда не рассказываю о своей работе. За сегодняшние «духи», наконец, и за то, что ни разу не назвал по имени-отчеству этого… нашего… Черт! Можешь смеяться, но я опять забыл, как его зовут!

– Эдуард Игоревич, – в сотый раз терпеливо повторила Ната, и не думая смеяться.

– Бесполезно! – пожаловался я. – Это выше моих сил.

– Значит, ты готов признать свои ошибки, но менять в себе что бы то ни было не собираешься? А мои проблемы, получается, тебя волнуют слабо?

– Почему же? Очень сильно… – пожал плечом я, хотя на самом деле в эту конкретную минуту меня куда больше волновало, как бы не пропустить важную развилку в кровеносном трубопроводе. – И как раз сегодня я собирался… собирался…

– Так соберись наконец! – Наташа решительно шагнула ко мне и выхватила из рук плоскую коробочку с экранчиком и кнопками, действительно похожую на дешевую электронную игрушку. Вот только экран на жидких кристаллах – полноцветный, с поражающим воображение разрешением – был, пожалуй, чересчур хорош для игрушки, и уж совсем не игрушечными были действия, осуществляемые с помощью больших круглых кнопок.

Я заглянул Нате в глаза и, собрав в кулак всю волю, кое-как удержал в себе рвущееся наружу раздражение. Не зашипел, не скрипнул зубами даже и, слава Богу, пропустил первые пятнадцать фраз, которые так и просились на язык. Зато озвучил шестнадцатую, благо, в последнюю секунду я все-таки успел завернуть Наношу из застойного тупичка, примыкающего к воротной вене, и теперь мог не волноваться о нем где-то… две с половиной минуты.

– Хорошо, – совершенно спокойно сказал я. – Я готов исправляться. С чего начнем? Хочешь, я расскажу тебе о своей работе? Разреши-ка, я покажу… – И протянул руку.

О работе так о работе. В общем-то, я готов был рассказывать о чем угодно, лишь бы поскорей заполучить в личное пользование пульт управления Наношей.

Наивная уловка почти сработала. Слегка ошеломленная моим напором и внезапной покладистостью, Ната чуть было не послушалась, но в последний момент опомнилась и строго предупредила:

– Только из моих рук!

– Х-хорошо, – повторил я, тем самым совершив еще один внешне незаметный душевный подвиг. – Давай из твоих. Видишь эту звездочку в центре экрана?

– Вот эту?

– Да. Это Наноша.

– Кто?!

– Наноша, – повторил я, неожиданно смутившись. – Это имя.

– Почти как у меня?

– Э-э… да, – только теперь заметил я реально существующее сходство. – Это наноробот. Или сокращенно – нанобот.

– Нанобот? – удивленным эхом отозвалась Наташа. – Не сильно-то его сократили.

– Это потому, что он и так совсем крошечный. Настолько, что разглядеть его можно только в атомный микроскоп. Зато если миллиард таких нанош выстроить в колонну по одному, мы получим…

Я на секунду отвлекся, с замиранием сердца наблюдая, как Наноша, лишенный моего чуткого руководства, проходит один небольшой, но крайне неприятный участочек сосуда – и немедленно поплатился за это, получив твердым кулачком в живот. Хорошо хоть, не сильно.

– Не засыпай! – потребовала Наташа. – Так что мы получим?

– Что? – встрепенулся я. Наноша, по счастью, тоже миновал критический отрезок, отделавшись, можно сказать, легким испугом. – Получим? Ах, да. Если выстроить миллиард нанош в затылок друг другу, мы получим эталон метра.

– Издеваешься?

– Нет. Удачно шучу. Думаю, можно не объяснять, какие возможности обретет современная медицина, когда на охрану человеческого здоровья заступят миллиарды таких вот умных, практически всепроникающих, а главное – абсолютно послушных нанош? А, моно? – повторил я тот же вопрос в дурашливой детсадовской форме, полагая, что Ната в тон мне привычно ответит «нуна». Однако, ответ ее прозвучал скорее в духе затеянной мною лекции.

– А-а, – помотала она головой, – нано! В смысле, объясняй.

Мне оставалось только, подавив вздох, за оставшиеся тридцать секунд относительной безопасности попытаться хотя бы тезисно изложить основные пункты грядущего благополучия.

– Точнейшая диагностика без неприятных побочных эффектов. Доступ к любым внутренним органам без предварительного вскрытия. Операции без скальпеля. Прочистка и восстановление эластичности капилляров. Сращивание поврежденных синапсов. Прицельный артобстрел раковых клеток.

Неожиданно увлекшись, я готов был перечислить еще по меньшей мере десяток пунктов, но Ната перебила меня вопросом:

– Ой, а это что?

– Сердце, – честно ответил я.

– Такое огромное?

– Да нет, самое обычное. Двенадцать сантиметров в длину, восемь в поперечнике, весит двести сорок грамм – сообщил я среднестатистические параметры, характерные для лучшей половины человечества, хотя мне самому представленный на экране орган показался значительно крупнее среднего. Что ж, значит, стоит признать, что в выборе моей лучшей половины мне крупно повезло. – Мы просто видим его как бы с точки зрения Наноши. Ну, ты представь, каким громадным кажется какому-нибудь таракану обычный холодильник. Четырехкамерный.

– А… чье это сердце? – спросила Наташа, зачарованно глядя на частое сокращение сердечной мышцы.

И вот тут мне пришлось соврать. Правда, от волнения – довольно многословно.

– Ничье… Виртуальное. Я… отрабатываю кое-какие математические модели… В теории.

– А… И все равно мне как-то не по себе. На!

И Ната протянула мне вожделенный приборчик.

Крайне вовремя! Еще бы пару секунд… Господи, да мое собственное сердце билось в этот момент, наверное, в учетверенном темпе.

«Ныряй!» – мысленно скомандовал я Наноше и подтвердил команду молниеносной четырехкнопочной комбинацией.

«Так, теперь влево».

«Уф-ф, перелет! Надо самую чуточку сдать назад. Та-ак…»

«И камнем вниз!»

Все.

В смысле – ура!

Я привел в действие активатор, вытер лоб рукавом и с интересом посмотрел на свои пальцы. После нечеловеческого напряжения последних минут они упорно не желали разгибаться.

– А почему картинка больше не движется? – спросила Ната, выглядывая из-за моего плеча, так что я через рубашку чувствовал доверчивое прикосновение ее щеки.

– Потому, что Наноша стоит на месте.

– Он нашел то, что искал?

– Надеюсь, – буркнул я.

– Ох, а у меня от этих картинок прямо сердце… Как будто иголочкой… – призналась Ната, вызвав у меня приступ остаточного волнения с легкой примесью стыда. Хоть я и отлично знал, что сердце тут ни при чем.

Не сердце. Всего лишь вилочковая железа, она же тимус, правда, расположенная все в той же области передней средостении.

– А, кстати, что он искал? – спросила Ната, заставив меня задуматься.

Мне так не хотелось говорить ей правду! С другой стороны, говорить неправду почему-то хотелось еще меньше.

Но солнце светило как будто для нас двоих, и птицы где-то в вышине выводили свои трели словно в последний раз, а Ната стояла так близко и была такой теплой, что я… в общем, нашел способ уклониться от ответа.

– Смотри, какой цветок!

Ромашка была все та же и, к слову сказать, совершенно не выглядела пострадавшей, а вот реплика прозвучала уже в моем исполнении. И вообще, весь обратный путь я не уставал указывать Нате на цветы, бабочек, каких-то глазастых перламутровых жучков, словом, на все элементы прекрасного, каким уж оно мне представляется. В душе я завидовал Наташе. Ведь ей, с ее искусственно обостренным восприятием, все окружающее видится и ощущается гораздо полнее и ярче, чем простому смертному вроде меня. И белоснежные лепестки под дуновением ветра, и потревоженная красота выпорхнувшей из-под ног бабочки, и наливное яблоко припозднившегося светила, и не в очередь показавшаяся из-за горизонта луна, которая сегодня и впрямь чудо как хороша!

А уж каким привлекательным и остроумным, должно быть, кажусь ей этим вечером я! Еще бы, ведь активатор работает на полную мощность!

– Замечательный цветок, – согласилась Ната, наклонившись, чтобы вдохнуть восхитительный запах, о котором я, в меру своих убогих способностей, мог только догадываться. – Да и ты сегодня какой-то… не знаю… непривычный.

– Это хорошо? – игриво осведомился я.

– Надеюсь… То есть, хорошо, конечно, вот только глаза у тебя как-то очень уж хитро поблескивают.

– Ничего не хитро, – возразил я и немедленно придал своему лицу карикатурно бесхитростное выражение.

Наташа прыснула, но не отступила.

– Хитро-хитро. Они у тебя просто хитрющие, как у кота! Это все из-за духов, да?

– Каких еще духов? – В своих потугах изобразить воплощенную бесхитростность я, наверное, напоминал уже скорее жертву болезни Дауна. Утреннее видение, в котором Наташа выбегает из спальни разъяренной валькирией и обвиняюще тычет мне в лицо фальшивым флакончиком, на миг мелькнуло перед глазами и медленно растворилось в напоенных летними ароматами сумерках.

– Тех самых. Признавайся, что ты туда подмешал!

– Воду из-под крана, э-э, горячего, – не моргнув глазом, ответил я.

– Не ври! И не забивай мне больше голову своими микроскопическими роботами.

– Наноскопическими, – поправил я.

– Все равно. Никаких наноботов не существует! И атомных микроскопов, ха-ха! Понял, ты, эталон метра восемьдесят три? А вы в своем НИИ занимаетесь совсем другими вещами.

– Какими же? – не на шутку заинтересовался я.

– Приворотное зелье варите! – выпалила она. – На ядерных электроплитках с реактивной вытяжкой. Только называете их еще заумнее. Наведете болотной тины с купоросом, добавите лягушачьих лапок, а чтобы все было по науке, бросите сверху щепотку этих… на «Р»… их еще голый мужик по телику рекламировал.

– Феромонов? – осторожно предположил я, отлично помня, как ее «город в Италии, сто процентов на Д» оказался в итоге Мадридом.

– Вот-вот!

– Ната, – вздохнул я, – все это чушь. Беспочвенные слухи, как раз для доверчивых читателей желтой прессы и покупателей «Магазина на диване». Не существует человеческих феромонов! Мы же не насекомые и не животные. Ради того, на что им хватает специфического запаха, мы вынуждены покупать модные костюмы и машины, а вы – по три часа в день проводить в спортзале, солярии и парикмахерской.

И добавил, как я это часто делаю в последнее время, про себя: «Зато в наших организмах присутствуют кое-какие железы, которые вырабатывают очень своеобразный секрет. Секретный такой секрет, о действии которого не подозревают философы и поэты, почти догадываются гомеопаты и доподлинно знают такие, как я, генералы невидимого фронта, не боящиеся подвергать эксперименту все на свете. Даже самое дорогое».

– Ну, не феромоны, так что-нибудь еще, – упорствовала Ната, ни капли не убежденная. – Только, господин чернокнижник, боюсь, я вас немного разочарую, – заявила она. – Никаких духов я не нюхала.

– Как это? – остановился я.

– А так! Я, знаешь ли, не для того по три часа в день провожу в спортзале, солярии и парикмахерской, чтобы спутать настоящий фирменный парфюм с дешевой подделкой. Зачем их нюхать, если и на глазок видно, что внутри – никакие не духи. Так что, уж поверь мне, флакончик я распечатала о-очень осторожно и несла все время на вытянутых руках. Стало быть, никакое приворотное зелье на меня не подействовало. Вот! – победно закончила она и, не дожидаясь меня, пошла прямо по лунной дорожке.

А я простоял столбом еще некоторое время, пока голову мою не посетила успокоительная мысль. «Ну да, как же! А чье же сердце тогда мы наблюдали на экране? При том, что мощности приемника хватает только на тридцать метров прямой видимости? Так что не надо…» – подумал я и двинулся вслед за черной фигуркой, отчетливо выделяющейся на фоне неспешно штурмующей небесный свод луны, которая, как я уже говорил, была сегодня чудо как хороша!