Текст книги "Не упасть бы в эту яму!"

Да и сам 36—летний комик недавно поздравил свою 41—летнюю дочь с 64—летием своей жены.

Про большинство из шоу и творческого бизнеса нынче правильно говорить не иппанутая, а творческая личность.»

Кот ужаснулся своим мрачным мыслям и подумал, что если бы он уже пообедал, то его размышления были бы другими, розовыми или голубыми, а не темными, как сейчас.

В кухню к своей миске подбежал доберман Гай.

– Здорово, варежка! – бросил он мимоходом.

– Привет, охотник без добычи. «Поесть прибежал?» – сказал он собаке, перепрыгивая поближе на стол. – Из моей не ешь.

– А то, что будет?! – сквозь чавканье ухмыльнулся пес.

– Ничего. Попугая натравлю. – перепрыгнув на мойку и ловя языком капли из капающего крана, промяукал кот.

Оба подумали о запертой в неволе птице. И что, сидит она в клетке только потому, что если ее выпустить, то она улетит. В свои жаркие страны, где будет клевать апельсины вместо пшенки и водить дружбу с попугайками женского пола.

В кухню ввалился наследник в трусах, распугав дружную компанию и тоже припал к крану с водой.

Смочив лицо рукой, он включил чайник. «Похмелье – сложно все вспомнить, но еще сложней забыть!» – подумал он, одновременно почесывая бороду и свою заднюю часть.

«Хорошо, что не в морге проснулся», – он стал наливать себе чай из скворчащего чайника.

В кухню ввалилась, сначала губы, потом остальное, вся из себя в прямом и переносном смысле его ненаглядная и со словами: «Ну ты и чучело!», уселась за стол.

– Это мои слова. Текст-то надо знать. – парировал Кен, вглядываясь в свою Барби. – Кто меня привез? Ты? —спросил он, усаживаясь на стул напротив.

– Я. А выгружал кто, плохо помню. Предки, вроде. – ответила Гага, заваривая чай. – Мама с папой. Не знаю, что им и сказать-то.

– У-у! Все просто! Пятерки с друзьями обмывали. – ухмыльнулся через бутерброд с колбасой бородач. – Я не пойду сегодня в шарагу. – сказал Кен, вытирая губы и ставя посуду в раковину.

– И не езди. Я поеду. Дашь машину? Я поеду. – обрадовалась Гага.

Кен Семенович хотел было согласиться, он часто разрешал подруге—почтисупруге водить его авто, но ему на ум, вдруг, пришли две ситуации или два анекдота, он не помнил точно, что это.

Первая. «ДПС-ник останавливает автомобиль, представляется и спрашивает у блондинки водителя: Вы уже поменяли воздух в колесах с летнего на зимний? Нет?! Ну, девушка. Как вы ездите? Создаете предпосылки для ДТП! Штраф, конечно же.»

И второй. «Парень проходит мимо авто со спущенным колесом и блондинкой за рулем. Она его останавливает и спрашивает. «Ну, вот! Ну, что мне теперь делать?»

Он остановился, помялся, глядя на очевидное, подумал и говорит: «Девушка, видите сзади, вот, труба торчит?» – И показывает на выхлопную. – «Подлезаете и дуете в нее пока спущенное колесо не накачается.»

Она обрадовалась. Вот, говорит, спасибо. Подлезла. Дует, дует. Посмотрит. Нет. Еще надо. Еще дует. Никак не получается.

Наконец подъезжает другая блондинка. Ее подруга. Наша подъехавшей рассказывает. И говорит: «Ну никак накачать не могу.», – И показывает, как она делает. Та, вторая посмотрела на нее, на авто и говорит: «А ты так и не накачаешь.» Наша: «А почему?!». А вторая продолжает: «А ты же окна не закрыла!».

Да. Вспомнив это, Кен улыбнулся, но все равно, согласился. Пусть берет машину.

– Ехай. – сказал он. – А я пошел спать. Я сегодня не человек.

И ушел в их комнату.

Она допила чай, помыла посуду и тоже удалилась из кухни.

Осталось «никого». Смешно, но точнее не скажешь. Только ветер слегка шевелил шторами, пропуская солнечные лучи от проснувшегося светила в разные темные уголки помещения.

Глава 3

– Молчать, я вас спрашиваю! Вы офицеры или где? Прекратите нарушать безобразие! Разберусь и накажу кого попало. – орал в трубку генерал Мокрухин Борис Борисович, промакивая платком лысину. Физиономия его была отчетливо красной. Со всей географической сеткой кровеносных сосудов.

– Мать-перемать. Тра-та-та. Пи-пи-пи! – орал он. (ненормативная лексика – запикано).

В конце концов, он сбросил звонок и положил телефон на стол.

– Перемать-мать. Пи – -ии!

Подытожил генерал уже просто в воздух.

Он снова вытер платком из кармана брюк пот на лбу. Тяжела жизнь в отставке. Орденов да медалей полно, только на спине нету. А ни подчиненных, ни казенного автомобиля. Ни стола дубового в своем кабинете, чтобы ка-а-ак хряпнуть по нему так, чтобы стакан подпрыгнул. Ни штабного, чтобы его распекать за всю армейскую братию и технику. Ни, тебе хотя бы, резинового танка или игрушечного КПП. Или какого-нибудь ансамбля песни и пляски. Вот раньше были времена. А сейчас – мгновения.

Генерал был генералом статических войск в отставке. Статические войска – это войска, которые, если их поставить на карту, вернее привезти на местность, они расположатся на ней, оборудуются, окопаются и отступать им никак нельзя. Никак.

Человек с животиком и лампасами. У него была круглая мордастая лысая голова. Для нее

у него была большая фуражка—аэродром, которая очень нравилась генералу. Но, просто никто со стороны не сказал ему ничего ни о корове, ни о седле, хотя все всё видели.

Генерал чего так раскочегарился с утра. Внук у него в кадетском училище на спортивном мероприятии разбил мячом стекло. Классика жанра. И гора бывшей военной мощи, вспомнив былое, через телефон пыталась таким образом отмазать внучка от неминуемого хоть и легкого, но наказания. На том конце провода ничего, конечно, не поняли, но на этом направлении, на всякий случай выставили засаду.

Борис Борисович подтянул ремень на живот, чем уменьшил его выпирающую часть. И уже было направился к зеркалу, но зараза телефон зазвонил снова.

– Равняйсь—смирно! – пробубнил генерал и снова взял трубку.

– Слушаю, генерал Мокрухин. – сказал он, пытаясь приладить смартфон к уху.

– Борис Борисыч, многие лета, все бухаете? – возвестила трубка.

Генерал опешил.

– Кто это?

– Не узнал ты меня, Боря. Уже хорошо. Богатым буду. Семен Евграфович это. Из Приморска.

– Ну, елки-палки. Отлегло. «Бухаете..». Ты в армии служил? Так не начинают телефонный разговор. Привет.

– Извини. Доложить обстановку забыл. Ты чего? Не в духе? Или поругались с Ольгой Фёдоровной? – вслух допытывался Подливайло с того конца провода, а сам про себя думал при этом, что генералу «огурцов, маринованных хочется, а голова в банку не лезет». Да. Просто так рассказывали про то, почему у генерала лицо всегда красное.

– Да, нет. Все в порядке. Чего ты звонишь? – Мокрухин спрятал раздражение в карман.

– Ладно. Да. Слушай, я вот чего звоню. Вы там не обалдели еще в своей Москве? Делите безделье на двоих.

– А вы там еще не утонули, из моря не вылазите, в своем Мухосранске. Мы тут в музеи ходим.

– Знаю, с пузырем не расстаетесь.

– Короче. – пробасил генерал. – Чего ты хочешь?

– Я хочу пригласить тебя и твою дражайшую вторую половину на одно важное для меня событие к нам. Сюда. В Мухосранск, как ты говоришь. В Приморск наш. Предлагаю оторвать задницы и лететь к нам сюда. Перестать выкладывать с помощью солдат—срочников слово «…опа». А в место этого в отпуск съездить. Отдохнете от ваших четырех стен в вашем шумном, бестолково суетящемся городе.

Борис Борисыч замолк, размышляя. Чего-то, ему не хотелось ехать никуда. Это же ближний свет…

Но смекалка, в поисках халявы махом помогла ему сообразить, что нужно согласиться, а потом уже думать. Уж, как-то пахнуло чем-то таким, которое он уже начал забывать. Рестораны. Пирушки. Официантки. Да и на подъем он по—армейски был легок.

– А что за дата? – спросил он, чтобы потянуть время для размышления. – День рожденья у прораба? Девочки в касках будут.

– Ха-ха! Нет. Борисыч, не могу я тебе сказать. Приедешь – узнаешь, что за дата.

– Не понял. Тайна Мадридского двора, что ли? Или военная? – сыронизировал генерал. – Что я Ольге-то скажу?

– Нет. Не мадридского. Но сказать не могу. Уважь. Не допытывайся. Приедете – узнаешь. Отметим, погуляем, в море покупаетесь. Кстати, привет твоей дражайшей половине. Как она там?

– Хорошо. Твоя как?

– А-а. Также. Давайте. Собирайтесь. Сейчас 9-е. А к 11-му и подъезжайте.

– Ну ты не бери так быка-то за рога-то. Мне нужно с Ольгой поговорить. Чего так? С кондачка-то.

– Знаешь? Мы вас ждем. Борис Борисыч. Комнату вам выделим. Давайте. Все. Мы вас ждем. – торопливо проговорил Подливайло и скорей бросил трубку.

Генерал тоже положил телефон и высморкался в платок.

– Ну, ядрит—твою через коромысло! – подытожил он этот эпизод.

Семен Евграфович решил-таки наказать сына и его невесту за последнюю пьянку. Особенно его впечатлила поза невесты, уснувшей за рулем кверху ногами.

Кира Михайловна сказала, что сын, конечно, уже вырос, и ему самому решать. Но ей совершенно не понятно чьи это гены гонят ее кровиночку (с бородой. Ха-ха) в магазин за спиртным. В ее родне алкоголиков, якобы, не было.

На что Семен Евграфович сказал ей, чтобы она не наводила тень на плетень и прекратила разные тут происки.

В конце концов оба сошлись на том, что виноваты близкие и далекие, общество, экономика, правительство, президент. Последнего Кира Михайловна не обвиняла. Лишь бы не было войны.

Семен Евграфович уже решительно переместился и даже открыл дверь в комнату наследника. Но, тот спал вместо учебы в институте—академии, а его Гага отсутствовала, как и авто сына на стоянке перед домом. И он решил, что наказание подождет.

Он и сам сегодня не идет на работу, и он еще вчера всех предупредил, что его не будет. Что он будет по делам в другой организации.

Потом шепотом договорился с секретаршей Анечкой и написал себе отгул.

– За прогул. – улыбнувшись подумал Семен Евграфович, слегка удивляясь. Как все легко было проделано.

Вера Ивановна Краснознаменная, мать Семена Евграфовича Подливайло, бабушка Кена Семеновича, была худой и достаточно вредной пенсионеркой со всеми вытекающими от этого пенсионными последствиями. Четкое знание всех живущих в своем подъезде. Сидение летом на лавочке. А жила она со своим мужем, а также отцом и дедом, в обычной не ремонтированной хрущебине в двушке на третьем этаже с окнами во двор. Жили мирно, хотя к ее командирскому характеру прибавилась харизма мужа, Евграфа Виленовича Подливайло. Который считал себя профессиональным партизаном и ветераном всех войн. Считал себя коммунистом, но, конечно же, не тем, которые засели в Думе и помогают продавать Россию на Запад. Почти дословно. А истинным и настоящим. Всю жизнь он проработал простым электриком в разных больших и малых организациях.

В молодости у Веры Ивановны, тогда Верочки с Евграфом Виленовичем, которого называли почему—то просто Женей, состоялся, как-то, диалог. Она сказала:

– Я пришла к тебе из сказки!

– Из какой? – уточнил он.

– Из доброй!

– Что. Выгнали?

Она посмотрела на него пристально и сказала:

– Да. Никогда. Никогда я не буду Подливайло. Я останусь навсегда Краснознаменной.

На том и порешили.

Характеру крутизны у нее добавило то, почти всю свою рабочую жизнь она проработала в воинской части в штабе в строевом отделе. Командирские навыки влились в ее натуру навсегда. Да и фамилия родителей этому способствовала.

В это утро, точнее уже, ближе к обеду она считала на бумажке какие—то свои пенсионные пересчеты, связанные с очередной индексацией. В расчете вывести на чистую воду пенсионный фонд России, президента и правительство. Дед был где-то во дворе.

Она закончила очередной расчет, выдав на-гора опять совершенно новое число, как зазвонил ее простой кнопочный сотовый телефон.

Трубка намекнула, что это сын звонит.

– Да, сынок. – ответила она.

– Привет, мамуля – возвестила трубка.

– Привет, привет. Давно, чего-то не звонил.

– Ой, мамуль все дела, да заботы. Работа, работа. Я чего звоню-то. Не пытайся выяснить, что за дату я сейчас назову. Она ничего тебе не скажет, хотя она связана со мной. Я хочу ее отметить и приглашаю вас с папой к нам 11-го августа, через несколько дней. Будут гости из Москвы. Оденьтесь хорошо. Я за вами заеду или Кен. Но, вы будте готовы. Мы вас ждем.

– Ничего не поняла. Что за дата-то? Родила я тебя в другой день. Чего ты опять нагородил? Я сейчас Кире позвоню. Что за гости? Что это за тайны такие?

– Я так и знал, что ты, как настоящий разведчик, будешь допытываться. Ты этой даты не знаешь. Кира тоже. Можешь ей не звонить. Вернее, можешь, конечно, звонить, разузнавать. Бесполезно. Кира тебе ничего не скажешь. Все. Как там дед?

– Да я все равно узнаю. Нормально дед. Во дворе где-то. Ладно. Сейчас я ей позвоню.

– Звони—звони. Ладно. Пока. Привет папе.

Трубка умолкла, и Вера Ивановна отключила свою. Она поправила накидку и подошла к окну, высматривая мужа.

Дома Семен Евграфович положил телефон на стол в гостиной и обвел помещение взглядом. Естественно, это будет не первое собрание человек 10-ти в этой комнате. Здесь отмечались дни рождения, разные другие юбилеи и праздники не раз. И просто были сабантуи и пьянки. Дети постарались. Единственный повод собрать родственников и друзей, которого не было в этой зале, Бог миловал, – это поминки. Здесь не было никогда поминок.

Семен Евграфович от этой мысли непроизвольно поежился, хотя опытный взгляд на него уловил бы какую-то, прямо-таки, дьявольскую ухмылку. Или ее след. Может, конечно, и показалось.

Он вспомнил последний свой день рождения, все поздравляли, говорили тосты и речи, даже попугай, воздвигнутый почти в самый центр праздника, пытался что-то говорить или поздравлять. Пили и ели. Нарядили их добермана Гая в собаку—поздравляку с колпаком и со свечками на голове. Все смеялись. А у него мельтешил в мозгу ослик Иа из мультфильма, который смотрел на свое отражение в воде и грустно думал: «Ну вот, еще один бессмысленный год прошел!»

Он понимал, что такими звонками и неизвестной никому датой толи юбилея, толи еще чего-то он создаст нервозную атмосферу какой-то тайны или бзика главы семьи с неизбежной потерей авторитета для себя, который он блюл, как зеницу ока. Но он решил. Да. Это тайна. И это условие. Он не должен никому ни раскрывать суть встречи, ни дать, даже, малейшего повода для чьей-либо догадки. Иначе все сорвется и все будет впустую.

Как, якобы, государственный чиновник или, точнее, ответственный работник в прогосударственной организации, можно сказать, партии, он не имел права на суеверия и мистику. Но, как просто человек, он даже (никому не говорите) маленько верит в Бога.

Кот Граф, как самый сообразительный, по его мнению, из всех животных в доме, болтаясь везде и наблюдая за всем, начал смутно подозревать, что старый хозяин (так животины называли между собой Семена Евграфовича) затевает какой-то очередной сабантуй. И замурлыкал от предвкушения.

Редко, когда столы в таких случаях убирались сразу, как все закончится или когда все вместе или по одному, или группами уходили спать.

Или оставалась одна хозяйка за огромным, большим столом, составленным из других столов и накрытых неисчислимым количеством, конечно же, уже початых или ополовиненных блюд («уж полночь близится, а Германа все нет!»). Которая тоже, как правило, уже не в состоянии была гоняться за котом, собакой, да еще, и выпущенным кем-то из гостей на свободу попугаем. Так, что вторая серия праздника—сабантуя, была уже про животных. И выглядела, конечно же, поскромнее. Да еще и безалкогольная.

Граф вспомнил, как он однажды, разлегшись в центре такого стола на пузо, расставив во все четыре стороны все свои четыре лапы, мило обнимался с копченой курицей на тарелке, нашептывая ей разные разности на ушко. А потом, уболтав ее, утащил к себе. Ой, что там было..!

У Гаги была подруга студентка—одногруппница. Они были настолько дружны, что губы у них были совершенно одинаковыми и большими. Ее звали Света Позднякова. Но Свете не давало покоя модное и необычное имя подруги. «Гага! Как романтично!» – завидовала она. И обязала Гагу, да и всех, кого-ни-поподя звать ее Наной. Гага и Нана. «Вышка! Прикольно!». Таково было их и общее женское мнение на курсе.

Согласиться можно. Эти две блондинистые современные модели, когда бывали вместе и просто прохаживались в перерыве между парами по коридору академии в дорогих кожаных костюмах производили впечатление.

Но, они составляли такую пару подруг только во время учебы, потому что Гага ездила на учебу на машине Кена, с ним или без него. Да и вообще большее время жила у своего любимого.

И вот сегодня, когда Гага приехала в «школу» и поставила авто на стоянку, они встретились в вестибюле и расцеловались. Может, конечно, через незаметные плевки. Неизвестно. Внешне такого было незаметно.

Они прошли в кафешку и взяли кофе. И Нана поспешила скорей открыть Гаге новость.

– А папаню твоего Кена заметили у одной гадалки.

– В смысле? – спросила Гага, подняв прозрачные большие очки на волосы, а заодно и приподняв брови.

– Без всякого смысла. Его видели, как он ходил к гадалке. Я не знаю, что это за гадалка. Я у нее никогда не была. Но, инфа достоверная. Я могу поручиться за этого человека, который его видел.

– Наш папаня…? Папаня Кена ходил к гадалке? Пурга! Нонсенс! Туалет! «Он и гадалки на разных планетах живут», – сказала Гага совершенно уверенная, что инфа липа. Смыть и забыть. И откусила сладкую булочку.

– Я тебе врала когда-нибудь? Ты! Ващще! Я ей вру. – запротестовала Нана. И отодвинула от подруги чашку кофе и тарелочку с булочкой.

– Врала. – сказала ей Гага. – Не знаю, что он там забыл? Я, конечно, скажу Кену. Может спросит у папы. – Слушай! Я не хочу об этом говорить. – добавила она, решив пострелять голубыми глазками по мужским мишеням.

– Давай сменим тему.

Не известно, что так напугало или насторожило Гагу, но они дисциплинированно сменили тему, чтобы не спорить и не разругаться. И наоборот, объединились, чтобы выступать в борьбе за лидерство на подиуме красоты единым длинноногим блондинистым фронтом.

Глава 4

Зам. министра труда и зарплаты, Филипп Матвеевич Пушкин, по большей части зам. министра зарплаты, чем зам. министра труда, но считает, что афишировать это не нужно. Худой, среднего роста. Похоже еврей, но доказать трудно. Въедливый и педантичный, но не очень далекий. С Подливайло они учились вместе в институте в одной группе.

В отличие от Семена Евграфовича, который, не глядя себе подмахнул отгул за прогул и мотался по своим делам, Филипп Матвеевич находился на работе. И работал он в поте лица по какой-то запредельной для его министерства теме. Каким образом она их касается, он и пытался выяснить, перелистывая страницы и перекладывая папки проекта закона между собой и туда-сюда по столу.

Название проекта звучало так: ЗАКОН РФ № (номер) от (дата) «О регламентации и установлении правил и обязанностей, и назначении ответственных в процессе полетов пчел на территории Российской Федерации». Пчел?

«Ехал Петя на машине весь размазанный по шине.» – крутился у него в голове садистский стишок из детства. Как оно там все получается в этой голове? Но такое состояние со стишком в мозгу навевала та двойственная нереальная обстановка после того, как ему принесли эти папки со словами: «Министр сейчас в отъезде и будет только через неделю. Но, я ему позвонила. И он сказал вам это отдать, чтобы вы разобрались с этим вопросом.» И он, прочитав название, ошарашенно и, немного, с возмущением стал смотреть на белый вертухай—вентилятор.

Филипп Матвеевич был очень педантичным человеком. Он не хватал звезд с неба и довольствовался малым. Работал на своей работе. Выполнял свои обязанности. Соединял, иногда, несоединимое. Натягивал, где можно натянуть. Подтирал, где можно подтереть. Стирал, где можно стереть совсем. Не верил в мистику. И свято верил, что все то, что он делает, все, чем он занимается имеет смысл. Обычный физический смысл.

И вот перед ним предмет на засыпку. Закон. Вернее, его проект из параллельного пространства. Пчелы.

Какое—то раздражение и возмущение нарастало откуда-то изнутри и отлилось во фразу, произнесенную им вслух.

– А почему не «регламентация и назначение ответственных из муравьев при строительстве муравейника. Соблюдение норм и ГОСТов». К тому же, к труду и зарплате пчелы имеют несколько отдаленное отношение. Можно сказать, никакое. Я что, сошел с ума?

Он еще возил бессмысленно ручкой по какой-то бумажке, когда у него зазвонил сотовый телефон.

Филипп Матвеевич достал трубку и ответил.

– Да.

– Филипп. Филипп. Алло! Это Подливайло Семен. Ты чего молчишь? Алло! – надрывалась трубка в ухо замминистра.

– Да. Я слушаю. Слушаю тебя, Семен. Я тут маленько был занят. Слушаю. – потихоньку приходил в настоящую реальность Филипп Пушкин, бывший одногруппник Семена Евграфовича. Того, который сейчас и надрывался на другом конце трубки.

– Я звоню тебе по делу. Слушай! У меня тут дата важная образовалась. Предлагаю приехать ко мне денька на три. Уж расстарайся. Выкрои время. Вас ждем обоих. Подарков никаких не нужно. Просто, вы сами и больше ничего. Что скажешь?

Телефон помолчал и спросил:

– Матвеич, ты там в порядке? Что-то случилось? Чего молчишь?

– Нет. Нет. Ничего не случилось. Ты, просто, оторвал меня от работы. Я сейчас на работе. Ты так говоришь, как будто мне легче легкого все бросить, уладить все вопросы с командировкой или отгулом, уговорить и собрать Матильду и доехать до вас. С бухты Барахты. Я бы тебе отказал. Что за дата-то, хоть? Титановая свадьба? А то, мы к тебе, разобьёмся в лепешку, но приедем из Москвы, а ты нас спросишь, умеем ли мы пальцем между губ булынкать.

– Нет, не титановая, хи—хи – захихикала трубка. – и не свадьба вовсе. Но, дело не менее серьезное. Приезжайте и узнаешь. Очень. Очень. Очень прошу и зову. Одиннадцатого числа у нас. Заодно и отдохнете.

Пауза.

– Матвеич, что не отвечаешь? Все! Я вас жду. – не давая отбрехаться и не поехать, заторопилась трубка и со словами «Все. Пока. Не отрываю.» – утихла.

– А-а-ах! – Пушкин бросил на бумаги телефон и встал. Он был расстроен всем с сегодняшнего утра. И поступком министра, сплавившего ему очень странный проект закона. По которому, если Пушкин начнет выяснять, отзваниваясь по другим министерствам и ведомствам рискует прослыть придурком. Шутка ли сказать, если он позвонит в приемную премьера с вопросом: «Здравствуйте, это Пушкин из министерства труда и зарплаты. Я по поводу проекта закона (ни, еще, номера, ни даты) РФ о регламентировании полета пчел и назначении ответственных, и т. д. Они спросят: Какого? Кого? И, если я повторю, что «пчел», они мягко так, вкрадчиво спросят, как с больным: «А вы звоните нам, хотите узнать, как им начислять зарплату или отпускные?». И будут веселиться еще неделю. А Филипп Матвеич прослывет на всю округу клоуном на большом довольствии.

Ситуация. И этот еще пристал.

Филип Матвеевич посчитал дни. Повозил ручкой по бумажке. Ездить они с супругой будут как раз неделю. Еще маленько повозил стержнем. И.. О, великолепно. Эврика!

«Все! Идея! Мы едем в Приморск. Очень важное событие у меня намечается. Нужно отпрашиваться и валить на недельку. Вернутся они из Приморска, как раз приедет министр. Вот и пусть сам распутывает этот маразм или ошибку: „Начисление штрафных процентов муравьям за неплатежи по ипотеке.“. Дурь какая-то.»

Он позвонил домой. Жена, Матильда Андреевна Пушкина, взяла трубку.

Она была блондинкой, можно сказать даже блонди, молодящейся особой, не очень обремененной такой штукой, как ум. Да он ей и не нужен, считала она. Итак, все возьмёт, что захочет. Еще она была слаба на передок, особенно когда подопьет. Пушкин знал об этом.

– Привет. «Как там дома дела?» – бодро спросил Филипп Матвеевичи и, не давая ответить, распорядился. – Дорогая, мы завтра утром едем в Приморск. Пожалуйста, без вопросов. Все решено. Потом все объясню. Собирайся. Я тут улаживаю дела с командировкой. А? Что? Нет-нет. Все, давай.

Он отключил телефон, заглушив тем самым поток возражений, услышав только в свою сторону: «Ты, что там? Белены объелся?». Откинулся на спинку кресла и расслабился. Наконец-то. Жизнь начала обретать новые силы и новые очертания. Солнце выходило из-за тучки.

Во дворце, в это время случилась нештатная ситуация. Ничего такого особенного, но окна в доме были открыты, и попугай Бин мог улететь. Как он вылез, как открыл дверцу в клетке было неизвестно. «И самое ужасное, – думал кот Граф, – что никто в доме об этом не знает.». Хоть замяукайся, никто тебя не поймет и это событие не станет явным. Попугай же, тем временем, полетав туда-сюда по дворцу, отыскал кота и решил на нем маленько оторваться после сидения сиднем в тесной клетке. Он просто уселся ему на хвост. Пока Граф пролеживал левый бок, подняв голову, наблюдая за попугаем и вытянув лапы, тот подошел к началу хвоста, расправил клювом кошачью шерсть и уселся на это место, тоже вытянув свои лапки в ту же сторону, что и кот. Который, видимо устал держать голову, а потому положил ее на пол. Оба не проронили ни слова. Идиллия.

Наследник выспался. Оделся, засобирался и уже хотел куда—то свинтить, но Семен Евграфович услышал его шаги и перевстретил возле двери в комнату.

– Так! Иди-ка сюда, ученичек. – поманил он сына пальцем.

– И что? – огрызнулся наследник.

– И ничего! Вообще ничего не произошло. Вообще. Утром уходим в школу, а вечером его привозят в усмерть пьяного. Ничего и не произошло. Ты не видел себя. Соседи видели. Твоя ненаглядная тебя привезла неизвестно как, потому что была не лучше тебя. Что это вообще такое? Мать, иди-ка сюда! – крикнул Семен Евграфович супруге куда—то в пустоту.

– Гага твоя, когда мы с мамой пришли вас вытаскивать из машины и затаскивать домой, руками была на педалях, а ногами на подголовнике.

– Ха-ха-ха, не знал! Батя! Не заводись. Во-первых, не в школу, а в академию. – пробурчал в ответ сын, расправляя штанины внизу. – Я, папочка, вырос, во-вторых. И могу отвечать за свои и ее поступки. Больше такого не будет. Можешь угомониться.

– Я тебе угомонюсь! Вилами на воде писано, что не будешь. Который раз уже говоришь. – он переставил стул и сел на него.

Кен промолчал, направившись к выходу.

– Ладно. Поверим. Вот, что. На 11-е число ничего с Гагой не планируйте. Соберемся здесь. Приедут из Москвы. «Чтобы вы были!» – сказал он спускающемуся по лестнице сыну.

– Понял меня? – крикнул он уже вдогонку.

– Да. – донеслось снизу.

– Шалопай! – подвел итог Семен Евграфович и пошел к себе.

Все разошлись по своим делам.

Кот с попугаем смотрели новости по телевизору в пустой зале и уже готовы были начать дискуссию. Перебрасывались фразами. Зацепили их международные новости.

У них были разные мнения прописаны на мордах. И они чуть было не сцепились в словесной баталии. Но, тут Граф скинул попугая с себя и, в раздражении пробежав по комнате, запрыгнул на подоконник открытого окна.

– Мышление у попугая, как у сантехника, – пробормотал он.

На улице по дороге проезжали машины, проходили люди. И кот, посмотрев вокруг, задумался, теоретизируя.

«Забугор, похоже, на грани грандиозного, как говорится, шухера. Деньги, в понимании, как волшебная палочка, перестают быть чем-то таким, обо что дураки лбы расшибают. И гоняются за ними, снося с пути и живое и неживое. Все больше людей на планете начинают потихоньку понимать, что деньги – это всего лишь инструмент. Да. Мощный инструмент, когда в большом количестве. Но, все равно, это инструмент.»

– Как перфоратор. – мяукнул кот, заслышав звуки строительного инструмента, перфоратора где—то в домах—тожедворцах через дорогу. И устремил туда пристальный взгляд. – Кстати, в те дома надо будет сходить. Давно не ходил. – добавил он, и лизнув свою правую лапу продолжил размышлять.

«Так вот. А почему шухера? Старперы из Форбса с дурковатыми суммами на своих счетах уже выходят из моды. Деньги, по случаю болячек и пандемий вообще начали с вертолетов разбрасывать. В некоторых странах, особенно нефтяных, вообще с рождения до гроба деньгу какую-то платят. Скандинавские страны проводят подобные эксперименты у себя. Т.е. все, потихоньку двигается к тому, что деньги станут не самым важным стимулом в жизни. Получается, что все человеки без собственного участия становятся ближе к коммунистическому обществу. Обществу без денег. А там и до Господа не далеко. Ведь коммунисты почти все в кодексе Строителя Коммунизма слизали с заповедей Христа. Заповедей Господних. И за ними человечество всколыхнулось и пошло.

Нынешняя атмосфера в мире говорит о том, что капитализм протягивает руку коммунизму. Об этом говорит и серьезное полевение населения центровой страны капиталистического мира США. Кстати, Россия и Китай прошли, так сказать «через коммунизм». Пропитались. А, вот Штаты этого даже не нюхали. И такая любопытная нация, и их подрастающее поколение просто не может не попробовать коммунизм на себе. Не могут они отставать. Не умеют.»

Коту стало весело. Он потянулся, размял спину на оконную раму и продолжил.

«Капитализм уже все продал, все купил. Все книги, сценарии уже написаны, пошли повторы и полные глупости. Все песни спеты. Все фильмы сняты.

В Штатах в фильмах кто в основном усреднённый главный герой? Дураковатый сотрудник спецслужб или полиции, который борется против коррупции, властолюбия и зомби внутри своей организации, своей страны. Спасает мир от властолюбцев. И делает это в тесном сотрудничестве с Бетменом, Железным Человеком, Женщиной—кошкой (и далее по списку издательства комиксов.).

В России усредненный главный герой – это оборотень в погонах, который одновременно борется с преступностью и является бандитом. И за наших, и за ваших. И против нас, и за нас. Который ничего не может сделать или наоборот крушит вообще все подряд от бессилия своего бесстрашия. От чудовищного выбора в классовой борьбе в посткоммунистической стране. Не гнушается якшаться с бабой Ягой.

Ученые все уже открыли. Находят уже даже ошибки во вселенской матрице. Ютьюб пестрит видео с такими роликами, да потусторонними сущностями и НЛО. Сейчас их занимает уже (британских ученых, например): «Могут ли крылья у ангелов, которых мы видим на иконах по всему миру, развить такую тягу вверх, чтобы эти ангелы могли летать.». И праздный и непраздный вопрос. Другие ученые, которые залазят в микромир, уперлись в элементарную частицу, бозон Хигса, которую назвали частицей Бога и говорят, что дальше изучить ничего нельзя. Третьи вторят им: Мозг лечат пилюлями, таблетками, порошками, микстурами, электричеством, хирургией. А Ум лечат беседами, толкованиями, разговорами, молитвами. Физическое и нефизическое. Физический мозг умрет, отвалится – Ум пойдет к Господу на «разбор полетов», Суд Божий. Т.е. ученые подошли к воротам Господа. К воротам Царствия Божьего. Но еще не постучали. Спецслужбы, наверное, уже постучали.»