Текст книги "Пост-Москва"

Это была война, ненужная ни одной из сторон. Я достаточно мелкая сошка в городе, но за мной стоят наши отряды самообороны Периметра, и таксисты не могли не знать, что вся информация об инциденте передана он-лайн в Сеть в режиме реального времени, поскольку он-лайновые видеорегистраторы входили в стандартный набор снаряжения любого мало-мальски обученного и подготовленного бойца. Да и штатские широко пользовались этими девайсами. Ассирийские таксеры, покрошив в ходе борьбы существования на конкурентном рынке таксистских услуг кланы памирцев, абхазцев и наркоторговцев-нигерийцев, вдруг, в одночасье, сдулись, подставив себя под удар, который им уже не перенести.

Зачем? Почему? Кто убедил их так неотвратимо?

Пока я ломал себе голову над этим вопросом, мы с Утенком бодрым шагом дошли до нужного дома. Это была панельная пятиэтажка времен водородного противостояния с самими Штатами. На словах противостояние с мировой супер-державой продолжалось и сегодня, но почему-то инаугурации нашего исполняющего обязанности президента проходят в актовом зале Госдепа. Это никого не удивляет, поскольку всякий раз объявляется очередная "перезагрузка" международно-клановых отношений. В общем какое-то мутное объяснение они нам дают, хотя могли бы и просто покласть хуй, как во все остальное время исполнения их мифических обязанностей.

Мы вошли в подъезд и поднялись пешком – лифта там не было – на третий этаж. Лестница была завалена мусором и воняло так, как на помойке. Обычное дело для схлопывающихся в черную дыру районов. Дверь в нужную нам квартиру ничем не выделялась из других в доме – точно так же расписана арабской вязью и призывами к джихаду на суржике русского.

Я позвонил, и дверь открылась так быстро, что мы невольно заняли позицию "внезапного нападения в многоэтажном доме" – я контролировал дверной проем, Утенок подходы к нам с тыла. На пороге стоял старик с безумно ясными и кристально чистыми голубыми глазами.

– Что вы так долго добирались? – проворчал он. – Поисковый запрос о себе я засек еще два часа назад. И ассирийцы не оправдание!

Глава вторая

1

Геринг, он же Вячеслав Курков, он же Ахмет Будаев, он же великий и ужасный Хелл, и еще тысячи ников, имен, прозвищ, псевдонимов и погонял, сел в бронированный мерседес S-класса с удлиненным на метр кузовом.

– К Папе, – бросил он водителю. – И скажи им, чтобы выключили мигалки.

Эскорт бронемотоциклистов перестал сверкать огнями и заметно сомкнул журавлиный клин вокруг. Никто не хотел неприятностей на работе.

Геринг сказал в пространство:

– Телефон. Контакт "Папа".

Громкая связь включилась и послышались длинные гудки. Потом на линии щелкнуло и раздалось "алло". Женский голос известной биатлонистки. Личный секретарь Папы.

– Маринчик, мне нужно с ним поговорить, – проворковал Геринг, он же великий и ужасный Хелл. Одновременно он включил карманный имитатор реальности. И оказался на берегу лагуны где-то в безмерных просторах Тихого океана. Мелкие волны неспешно ложились на ослепительно белый песок. Тени пальм напоминали рентгеновские снимки ребер. В руке у него появился запотевший хайболл с дайкири. Нежная тринадцатилетняя мулатка расстегивала его брюки с вожделением и страстью первобытной сучки в период первой течки. Ее нежные губки сомкнулись на головке его члена, и она принялась обрабатывать его, постанывая и покусывая…

– Так срочно, Слава?

– Да. Скажи ему, она на свободе.

– Она? Офелия?

– Да.

– Ок.

– О, да!

– Что?

– Я не тебе, Марин…

Связь отключилась. Мулатка получила долгожданную порцию спермы в свой малолетний ротик, высосав ее до последней капли. Дайкири был выпит, а хайболл разбит о ближайшую псевдо-реальную пальму.

"Финиковая?" – предположил Геринг. – "Надо будет изменить программу на банановую".

Эскорт въехал в ворота Спасской башни. Караул отдал честь плазменными карабинами. Ворота закрылись.

Над кремлевскими зданиями тучей кружили вороны. Эскорт броне-мотоциклистов по своей инициативе включил мигалки и прочую цветомузыку. Это была их территория. Территория тысячелетней славы и тысячелетнего позора.

2

Он долго шел по кремлевским коридорам, пока не свернул в неприметный аппендикс, ведущий в полуподвал. Стены тут не знали евроремонта и вообще никакого ремонта уже лет 70. Их только периодически мыли и подкрашивали зеленой масляной краской советского еще производства. Поэтому в некоторых местах краска образовывала наплывы, будто сталактиты в пещере. Коридор вел в полуподвальный этаж, не обозначенный ни на каких планах. Нет, планы, скорее всего, были, но доступ к ним не имел никто на свете, включая исполняющего обязанности президента. Дорогу Герингу освещали стеклянные архаичные лампы накаливания, светившими желтым неярким светом. Эти лампы висели на проводах с матерчатой изоляцией без всяких буржуазных излишеств, вроде абажуров или плафонов. За все время он никого не встретил и не услышал ни одного звука, хотя он точно знал, что в здании находятся тысячи людей. И не просто находятся, но напряженно работают, оформляя документы, подшивая потом их в папки, складывая папки по порядку в дела. Эти документы были настолько важны, что их нельзя было доверить компам. Более того, многие из них существовали в единственном экземпляре и были написаны от руки архаичными шариковыми ручками, когда-то, в далекие времена социалистическо-империалистического величия, стоившие ровно 7 копеек. Однако вышколенная дивизия делопроизводителей никак себя не проявляла, ни скрипом стульев, ни шумом передвигаемых стремянок, когда очередная папка занимала свое пронумерованное место на бесконечных полках с рядами бесконечных дел. Он шел по самому секретному и могущественному месту в РАФ. В кабинетах в этой части здания даже не было окон, хотя там и были шторы из зеленой драпировочной ткани, но если их раздвинуть и посмотреть в окно, увидишь только бетонную стену. Окна были фальшивыми и служили только, чтобы не вызывать приступов невольной клаустрофобии. Во всяком случае, Геринг именно так объяснял задумку давно уже расстрелянных безымянных архитекторов.

В самом конце коридора была малоприметная в полумраке дверь. Никакого полированного дуба или даже шпона из ценных пород дерева не было. Дверь была обита дермантином гвоздями, шляпки которых напоминали ракушки. Он открыл эту дверь и, как обычно, поразился ее массивности. Без всякого сомнения в этой двери была бронеплита, отлитая еще на Уралвагонзаводе. Пройдя через тамбур и открыв следующую дверь, он оказался в крошечной приемной, обставленной старомодной мебелью. На кушетке, где с трудом разместились бы три человека, когда-то сиживали красные маршалы и министры великой индустриальной державы, писая в штаны и трясась от ужаса, и их ужас впитался в дермантин этой кушетки навечно. За столиком из массива дуба, покрытого лаком, сидела Марина. На столике не было ничего, кроме допотопного телефона из черного эбонита и последнего номера журнала "Космополитен".

– Как ты? – спросил он девушку.

– Да заебись, – ответила она. – Подыхаю тут со скуки.

– С нашим-то папочкой? – хохотнул Геринг.

– Папочка нынче играет в паровозики, ему не до меня… – Марина закатила глазки к потолку. – Новое увлечение у нас.

Геринг полез в портфель из кожи нильского крокодила, которого он собственноручно подстрелил, во всяком случае, это могло бы быть именно так, потому что он старательно целился из эксклюзивной винтовки ручного изготовления, и достал оттуда стеклянную бутылку в виде фляжки односолодового виски двадцатилетней выдержки:

– Это чтоб не так скучно было, – улыбнулся он.

Девушка быстрым движением взяла бутылку и спрятала ее в ящик стола. Папа не любил алкоголь и терпеть не мог, когда кто-то в его окружении выпивал. Даже после официальных приемов, если они все-таки случались еще, он собирал своих помощников и советников и читал им многочасовые лекции о вреде алкоголя. Так что народ предпочитал маскировать свои возлияния под невинное увлечение минералкой или апельсиновым соком, не забывая предварительно наливать туда водку. Нудятина старика кого хочешь заставит изображать из себя алкогольную целку и сексуального трезвенника.

"Она высосет виски из горла", – подумал Геринг. – "Как только я войду к Папе, тут же и засосет. Алкоголичка, хули"".

Маленькие слабости окружающих были той благодатной почвой, на которой расцветал его гений. И самым жирным куском гумуса был сам Папа. На этом пятачке благодатного чернозема он буквально творил чудеса садоводческого искусства.

Марина нажала красную кнопку, и дверь в кабинет медленно открылась. Геринг вошел внутрь и сказал:

– Эта сучка будет ликвидирована в течении двух-трех суток.

– Офелия? – спросил Папа, не отрываясь от вождения игрушечных паровозиков. Паровозики реалистично дымили и издавали звуки сбрасываемого пара.

– Офелия, да.

– Я ничего об этом не знаю.

– Я знаю, что вы ничего об этом не знаете.

– Вот и хорошо. А теперь иди, Славик, ступай. Видишь, я занят. И скажи той прошмандовке в приемной, что я знаю о ее шашнях с Белобрысым. Как бы чего с мальчиком не случилось…

– Понял. Ничего с ним не случится, Папа.

– Ну и хорошо. Иди уже.

Геринг вышел. Окосевшая секретарша пьяно подмигнула ему. Он широко улыбнулся ей в ответ. Проще всего спросить ее саму, кто такой этот Белобрысый. Чтобы пострадало минимум народа.

3

Когда Геринг вышел, Папа по-стариковски неуклюже поднялся с пола. Паровозики замерли, семафоры погасли. Папа подошел к письменному столу, на котором кроме настольной, отлитой из латуни, лампы с зеленым абажуром и древнего проводного телефона без наборного диска ничего не было – ни листка бумаги, ни, тем более, компьютера. Папа не умел ни писать, ни пользоваться компом. Также в кабинете не было ни одной книжки в любом виде и формате.

Он снял трубку с телефона. Раздались гудки, потом что-то щелкнуло, и мужской голос спросил:

– Куда звоним?

В голосе не было ни малейших признаков ни почтения, ни даже, если быть откровенным, элементарного уважения. Зато было полно штатовского гонора и ужасающего акцента. Старик на пару секунд застыл, подавляя в себе злость и негодование, а потом сказал нейтральным тоном:

– Надо с ним поговорить.

– Вы уверены?

– Надо поговорить.

– Окей. Вам перезвонят.

В трубке щелкнуло и раздались короткие гудки отбоя.

Папа подошел к двери и нажал кнопку. Дверь открылась. Он выглянул в приемную. Там никого не было.

– Сучка опять отсасывает у Белобрысого, – проворчал он и закрыл дверь.

Паровозики загудели и поехали по рельсам, выпуская клубы дыма и пара.

4

Папа ошибся – Марина не отсасывала Белобрысому. Да никто и не мог сказать точно, кто такой этот Белобрысый, и что именно померещилось старику. Во всяком случае его секретарша точно не знала этого. Геринг убедился в этом лично, бросая пьяную в жопу Марину на диван в своем кабинете и расстегивая ширинку.

– Белобрысый? Кто это? – хохотала Марина, пока он стаскивал с нее юбку и трусы. – Белобрысый, ха-ха! Папуля ебнулся на головку!

Геринг был того же мнения о Папе, и его такое положение дел вполне устраивало.

– Дай мне выпить! – гундосила Марина. – Я хочу вискаря.

Геринг одновременно шарил по кофейному столику в поисках бутылки, стакана, чтобы налить ей очередную дозу, и пытался засунуть ей своего плохо стоящего друга. Друг выскальзывал, а выпивка лилась мимо цели. Наконец он психанул, сел на край дивана и сказал:

– Сейчас налью!

Он сосредоточился на процессе разлива, не забывая и себя, но когда он повернулся к ней, она уже мирно спала.

– Блядь, вот так захочешь кого изнасиловать, а эти сучки даже не испугаются.

Он выпил виски, закурил (что строго запрещалось!) и примостился с края. До рассвета оставалось не так много времени, а ему надо было выспаться.

5

Жизнь в пределах Бульварного кольца кипела и бурлила. Витрины бутиков ломились от товаров, цены на которые заставляли предположить, что их изготовили на Марсе, а потом срочным двухгодовым рейсом космического челнока доставили сюда, в Москва-Сити, еще горячих от космического излучения и окутанных аурой Больших Денег. Большие Деньги были новой религией, фетишем, черным метеоритом, вделанным в стену мечети в Мекке, золотым тельцом, которому поклонялись в равном степени воодушевленности как на самом верху, так и с самых социальных низов, которые не просто ниже плинтуса, но уже практически живут под асфальтом, не теряя от этого чувства всеобъемлющего позитива при одной мысли о Больших деньгах. Большие Деньги не просто тупо манили и благоухали надеждой, нет, они были воздухом, пищей и смыслом жизни населения внутри Бульварного кольца. Это они, Большие Деньги, заставляли двигаться толпы молодых людей в строгих черных костюмах по утрам на свое место в офисе, где все они приобщались к таинству делания Больших Денег, все они причащались крови и плоти Огромных Бабок, чтобы потом, ровно и строго в 18.00 отправиться назад, вниз по лестнице Иакова, в свои съемные углы за матерчатой занавеской, к своей порции доширака и плечиках, на которые любовно и старательно вешается костюм Служителя, служки или алтарника, культа Больших Денег.

По пятницам Москва-Сити преображался в мексикано-славянский карнавал фриков, гламурных блядей в сетчатых колготках в кожаных юбках, только-только прикрывающих гениталии, но оставляющие большую часть доступно соблазнительных ягодиц на публичное обозрение, лже-мотоциклистов без мотоциклов, но в олдскульных косухах, по стоимости превосходящих чуть ли не грузовик вместе с полуприцепом, отвязных чернокостюмных мальчиков с галстуками на плече, и все это в окружении пьяного быдла, не нашедшего правильную дорожку к заветной занавесочке и месту в Офисе, и потому слоняющемуся по улицам Бульварного рая Больших Бабок с пивными бутылками наперевес. Это – праздник Пятницы, великой и ужасной. Единственного времени, когда служителям карго-культа положено оторваться от экрана монитора со столбцами цифр – закалькулированной молитвой к Новому богу.

Иван, по профессии техник-ремонтник биокомпьютерных систем, пробирался сквозь толпу, запрудившую тротуары в поисках Идеального Развлечения, обязанного просто завершить пятничный разгул. Ему было не до развлечений – заказов выше крыши, а работать было некому. Его напарник ушел в запой под видом обострения какого-то там мифического заболевания желудка. Поэтому приходилось работать допоздна, забив на отдых и личную жизнь.

Впрочем, личная жизнь у него не сильна страдала по причине полного ее отсутствия. Его девушка бросила его пару лет назад, а новая как-то не появилась. Или он не там ее искал. Вернее, не искал даже, а ожидал встретить. Внутренне готов был встретить, так сказать. Да что-то все не встречал, а когда встречал, они – возможные его девушки – смотрели строго сквозь него. И еще немного в сторону. Он был для них частью того мира, который подавляющее большинство россияно-москвичей из дебрей и глубин Бульварного кольца не то, что не понимали, но даже не догадывались, что этот мир можно понимать – все эти генно-кибернетические девайсы, все эти электронно-бионические штучки, все эти органико-процессорные машины, которые он налаживал, чинил и вновь возвращал их тупым, но позитивно мыслящим владельцам. Вот и последний на сегодня вызов был к именно такому типу мажорно-просветленного пользователя. По этому адресу он шел не первый раз и, скорее всего, не в последний.

Он позвонил в видеодомофон и поднес к считывающему устройству свою иденткарту.

Дверь щелкнула замком и открылась, издав при этом одну из самых противных мелодий, которые ему когда-либо доводилось слышать. Он поднялся в лифте на нужный этаж. Лифт, естественно, псевдо-знал, куда ему нужно, так что никаких кнопок нажимать не приходилось.

Клиентка открыла ему дверь:

– Она опять не работает! За что я вам плачу деньги?

Длинноногая тонкокостная стерва, как определял ее про себя Иван. Привыкла все мерять на свои чертовы деньги. Из одежды на ней были полупрозрачные джинсики в обтяжку и такая же майка. Соски ее сисечек почти протыкали тонкую ткань.

"Мы для них не люди", – думал про себя Иван, – "Для них секс – это деньги, а деньги – секс".

– Где изделие? – спросил он ее хмуро. – Что опять случилось?

– Вон она, – девица ткнула пальцем в направлении анизотропной псевдо-разумной модели комнатной собачки. – Она перестала реагировать на меня!

Собачка, вернее, псевдоморф собачки, действительно сидел без движения. Иван включил сканер и считал данные. Все с ним было в порядке.

– Вы когда его в последний раз кормили? – спросил он эту наглую сучку.

– А что – их надо кормить? – казалось, она впала в умственный ступор.

– Да. Не так часто, как живых, но кормить их все равно надо. И подбирать за ними потом псевдокакашки, – не отказал он себе в удовольствии немного потроллить эту дуру. – Вы же не скажете, что вы такая дура, что не прочли инструкцию?

6

– Я бакалавр филологических наук, – сказала она. – А в технике действительно не разбираюсь. Не мое это…

Он почувствовал себя свиньей:

– Простите. Но они не совсем техника. Они в каком-то смысле живые.

– Мы все в каком-то смысле живые, – сказала она. – И в каком-то смысле разумные.

Потом добавила:

– Вы быстро добрались. У меня не было времени переодеться. Мне неловко перед вами в такой одежде.

Он спросил:

– Вы сказали филология. Иностранные языки?

– Нет, скорее, литературоведение. Я специализируюсь на творчестве одного писателя, начала двухтысячных. Он известен под сетевым ником Фидель.

– Никогда не слышал о таком.

– Это не удивительно. Он запрещен у нас. Было специальное постановление Общественного совета по морали и этике. Его книги внесли в список запрещенной литературы.

– Какой смысл заниматься тем, что запрещено?

– Ну, исследовать творчество они не запретили. Во всяком случае, пока. Вы не возражаете, если я переоденусь? Мне не по себе в таком виде перед…

"Интересно, перед кем?" – подумал он. – "Кто я для нее? Кем я мог бы быть для нее, если бы мы познакомились поближе? Наверное, другом-технарем, которому она звонила бы, когда фототрофный кактус на микрочипах отказывался бы зацветать".

Она, немного помолчав, добавила:

– Вы ведь не откажетесь мне в двух словах объяснить, как надо обращаться с ней?

И она движением подбородка показала на свой псевдоморф, продолжавший все так же неподвижно сидеть на полу в гибернационном состоянии.

– Ладно, – ответил он. – На сегодня я уже закончил работу.

– Вот и отлично! – улыбнулась она и вышла из комнаты.

Он вздохнул. Потом достал из своего рюкзачка с инструментами недоеденный бутерброд и положил его перед "собакой". Псевдоморф активизировался, и Ивану на миг показалось, что тот испытывает к нему благодарность. Но это была, конечно же, иллюзия.

7

Москва-Сити блистал огнями и гремел петардами. Фейерверки подрывались с таким размахом, что казалось, будто вернулась новогодняя ночь. А это был всего лишь вечер пятницы. Толпы разряженных людей слонялись по улицам, лавируя между машин, навечно застрявших в одной гигантской пробке, где большая часть машин стояла то ли на вынужденной парковке посреди улиц, то ли была просто брошена отчаявшимися владельцами, то ли сломалась посреди дороги, то ли все вместе. Пробки давно уже перестали быть транспортной проблемой, слившись в одну большую транспортную катастрофу, и дополнив все прочие катастрофы – жилищную, медицинскую, образовательную, коррупционную, политическую, инфляционную, этническую, экономическую, демографическую, и еще вечную давку в метрополитене. Если у кого, конечно, еще были деньги на метро.

Но в пятничный вечер всем было насрать на катастрофы и недоедание. Потому что надо было весельем убить в себе вечный и застарелый страх. Страх перед потерей работы, и страх перед работой. Страх одиночества, и страх многолюдства и толпы. Страх за будущее, и страх наступления неминуемого будущего. Страх зайти в веселии слишком далеко, и страх недополучить веселья.

Великая блудница, лишенная здорового страстного секса, Пост-Москва бурлила похотью, на которую вечно не хватало времени, денег и желания, кроме одного вечера в неделю, когда народом овладевало массовое безумие, и коллективный гипноз толкал в спину и нашептывал в уши одно и то же – здесь и сейчас будет весело!

Знаменитые московские небоскребы с абсурдными очертаниями, кое-как встроенные между особняками и полуразвалившимися жилыми зданиями, сверкали своими стеклами от салютов и фейерверков, которые грохотом заглушали канонаду, доносившуюся с Периметра. И это абсолютно никого не ебало.

Иван со своим рюкзачком пробирался сквозь толпу, стараясь держаться подальше от шумных кампаний. Меньше всего ему хотелось сейчас развлечений. Он старался сохранить в себе ощущение удивительной простоты и честности, ощущение, возникшее во время разговора с Дашей – так звали его последнюю клиентку. И поэтому, когда на его пути раздались крики, он машинально свернул в сторону, но обойти привычное побоище правактивистов с пидарасами было не так-то просто. Лохматые и бородатые активисты в черных одеждах схватились в рукопашную с перекачанными и переанаболенными новейшими препаратами гомосексуалистами. Кажется, на этот раз удача – или евразийский толер-бог – отвернулась от служителей культа толерантного старостианства. Или же препараты у пидарасов были по-настоящему качественными и анаболичными.

Культ старостианства в его толерантном изводе процветал. На каждом практически углу стояли или пока только строились многофункциональные церкви-центры, где по утрам проводились служения и молебствия, днем они работали в режиме торгово-развлекательного центра, а ночью тут открывался ночной клуб, или ресторан, или боулинг. Золотые луковки куполов церковно-развлекательных центров далеко не всегда выглядели органично и уместно на фоне новой архитектуры, старавшейся максимально полно использовать малейший клочок городской земли, что зачастую оборачивалось зданиями в виде перевернутой пирамиды, или наклоненных на пугающий угол небоскребов, или вообще нечто, изображающее висячие сады Семирамиды, построенные из деталей машиностроительных заводов. Естественно, купола были без всяких крестов или полумесяцев, или еще каких нетолерантных символов.

Основной заповедью старостианства было соблюдение всех старых заповедей – носи черную одежду старого кроя, не стреги ни волос твоих, ни ногтей твоих, не смейся, ибо смех есть поклонение сатане и т.д. Не соблюдавших заповедей старостиане должны были "вразумлять". Было два пути вразумления. Первый путь – личным примером. Но вразумление личным примером слишком долгий и малоэффективный процесс, поэтому чаще всего применялся второй, более быстрый и надежный, путь – через страдания. Именно поэтому молебствия и публичные кропления на улицах старостианами прохожих очень часто заканчивалось массовыми потасовками, как только что происшедшая на глазах Ивана. Правда сегодня свою толику страданий отхватили сами правоверные. Ну, и что? "Богу, может, вообще без разницы, откуда эти страдания приходят. Из какого они источника," – подумал Иван. – "А важен для него сам факт".

Когда-то он прочитал одну книгу, где была описана история, как бог поспорил с сатаной, что некий человек, верно ему служащий, выдержит все страдания и не отречется от своего бога. Иван не очень-то понимал, что означает отречься. Наверно, сказать что-то плохое в адрес своего патрона. Или, напротив, сказать что-то хорошее в адрес врага своего босса. Тем не менее, из этой книги следовало, что страдание есть доказательство верности. Ивану всегда казалось, что это очень противоречивая мысль. Но, в конце концов, он не богослов и легко может заблуждаться.

Уже поздно вечером он пришел домой, в свою маленькую квартирку без ванны и душа, но зато с настоящим старинным унитазом, работающим на воде. Квартира состояла из маленькой комнатки и крошечной кухоньки – огромное богатство для Москва-Сити. Здесь Иван годами испытывал мало кому знакомое чувство полного одиночества. По сути, это тоже огромное богатство.

Ощущение чего-то простого, ясного и честного продолжало тлеть маленьким угольком.

8

Иван возился со своим зверинцем пседоморфов. Муравьи получались лучше всего. Мухи были на втором месте. Было дело, он подолгу отрабатывал полет этих штучек, пока не добился от них высшего пилотажа на уровне собачьих боев асов второй мировой войны. Псевдо-организмы были понятны и доступны. В отличие от женщин.

Его сегодняшняя клиентка – Даша – удивила и почти шокировала его. Она была умна, образована, у ней был вкус – и она обратила на него внимание. Она его увидела, что было редкостью в наше время. Люди перестали видеть. Люди перестали слышать. Тонкая технология общения, казалось, была утрачена навсегда.

Иван мог поклясться, что между ними что-то произошло. С другой стороны, от слишком долгого одиночества ему элементарно могло снести крышу, как подростку в период гормональной перестройки организма. Все, буквально все он мог напридумывать, в ложной надежде эмоциональной и интеллектуальной близости, или душевного экстатического восторга от близости самки в период течки.

Он корпел над своим последним проектом, сидя за рабочим столом в своей квартире-лаборатории. Это был достаточно крупный проект – кот-псевдоморф. Если собаки копировались и программировались достаточно легко, то коты были трудной, практически неразрешимой задачей. Коты – парадоксальные существа. С одной стороны их все любят, а с другой – клали они на всех остальных. Поэтому программирование искусственного кота – высший пилотаж в его профессии, и, насколько ему было известно, эта задача так и не была еще никем удовлетворительно разрешена.

Рабочее название проекта было Ночной Кот. Иван не знал, почему он решил назвать его именно так. Наверно, услышал когда-то и это имя, ник или прозвище отложились в синаптических структурах его мозга. Ночной Кот, кто ты?

Специально для своего кота он заказал особые сенсоры для глаз и сейчас аккуратно и неторопливо монтировал их на место. Эти сенсоры охватывали все известные спектры, включая рентген. Иван восхищался их совершенством, предпочитая не думать, в какую сумму они ему обошлись.

Он закончил монтаж далеко за полночь. Город за окном не спал. Город вообще никогда не спал. Город развлекался, сверкал рекламными голограммами, гремел петардами. А в его жилище-лаборатории, в его маленьком алтаре кибер-бионики, было тихо и уютно. Кот сидел перед ним, готовый к полевым испытаниям.

Иван еще раз прошелся по всем системам, проверил зашифрованный канал связи, проверил навигацию и протестировал программу на ошибки. Все работало. Он немного помедлил, наслаждаясь последними штрихами процедуры проверки перед запуском, а потом включил своего Ночного Кота. На мониторе появилась картинка – взгляд на мир через новейшие никоновские супер-сенсоры.

Иван посмотрел на экран. И оказался посреди радиоактивной пустыни.

9

Геринг проснулся внезапно, будто от толчка. Марины уже не было. Он посмотрел на часы старинной японской сборки – было около девяти часов утра. Довольно рано для него, обычно он вставал часов в 11-12. Однако сегодня у него было дело, и ему надо было уже поторапливаться.

Он увидел на столике возле дивана бутылку с остатками виски, машинально взял ее в руку и сделал большой глоток. Божественный напиток заструился по его крови. В голове зашумело и золотые мысли смешались с нежными чувствами.

"Дело", – подумал он. – "Дело прежде всего. Эти дела"… И внезапно понял, что понятия не имеет ни о каком деле. Что за дело? В чем, в чем оно состоит? Он не знал. Это было странно.

"А все алкоголь", – сокрушился он. – "Надо уже завязывать с выпивкой".

Выпивка, бляди, жажда власти. Что за власть? Власть блядей и выпивки. "Еще эта сучка Марина!" Он сделал еще один глоток и по дрожанию своих пальцев осознал, что понятие не имеет ни о какой Марине. Он чувствовал легкий аромат ее духов и запах ее пизды, но не знал, ни кто она, ни куда она делась, ни где ее искать.

Он прошел в ванную, чтобы умыться и привести себя в порядок. Включил воду и стал чистить зубы. Вдруг он почувствовал на языке что-то лишнее. Он вытащил этот посторонний предмет и сполоснул его.

Оказалось, в его руке был зуб. Он поднял глаза и взглянул в зеркало. И увидел там ссохшегося старика. И тогда он завопил, но тот старик смог выдать из себя только хриплый писк.

10

Телефон старинной конструкции зазвонил, когда Папа собирался уже идти спать. Он прошаркал к нему и снял трубку. Паровозики, которые он забыл выключить, сновали у него под ногами и мешали сосредоточиться на предстоящем разговоре.

– Алло, – сказал он в трубку.

– В чем там у вас дело? – голос был недовольным.

– Мы нашли ее, – сказал он, стараясь придать голосу бодрость, которой он вовсе не ощущал. Напротив, он чувствовал себя старым и уставшим.

– Кого?

_ Офелию.

– Кто такая Офелия? – голос превратился в издевательский шепот.

Папа понял, что не знает ответа на этот вопрос.

Глава третья

1

ФИДЕЛЬ:

Сергей Сергеич, "Че", как он звался в Сети, пропустил нас с Утенком вовнутрь, а потом привел в действие сложный механизм дверного замка. Замок явно имел гидравлический привод, судя по резиновым шлангам. Толстые штыри из закаленной стали вошли в отверстия в стене. Ничего не скажешь, надежно.

Хозяин квартиры предложил нам вместо стульев какие-то ящики, явно использовавшиеся раньше в качестве тары для неких высокотехнологичных агрегатов. Ящики были изрисованы трафаретами на куче языков.

Оглядевшись, я понял, что стойки с непонятной аппаратурой скорее всего были забиты этими самыми агрегатами. Они гудели, мигали диодами и были соединены между собой кабелями, толщиной с девичью руку.

– Откуда вы знаете про таксеров? – спросил я его.

– А в новостях передавали, – живо откликнулся он. – Вот, смотрите.

Он включил плазму. И действительно, в новостях крутили сюжет о перестрелках на улицах. Потом показали пару десятков подожженных в разных концах города броне-тачек с шашечками. Диктор нес какую-то чушь о возобновлении войны за сферы влияния среди таксерских кланов.

Это было довольно странно, учитывая, что вся эта заварушка началась минут =двадцать назад. Когда они успели снять и смонтировать сюжет, длившийся минут 15?

– Я вижу, вы немного удивлены? – мягко поинтересовался хозяин.

– Ну, да.

– Вы удивитесь еще больше, если я скажу вам, что этот выпуск новостей крутят с самого утра…

– Этого не может быть.

– И тем не менее, это так.

Он достал откуда-то бутылку "Столичной" и разлил по каким-то непонятного происхождения сосудам:

– Не спрашиваю, будете ли… Ответ известен заранее!

– Это да… Но как они могут передавать новости, которые еще не произошли?