Текст книги "Пост-Москва"

Он стоял посреди комнаты перед ней, сжавшейся в постели и судорожно натягивающей на себя одеяло, чтобы защититься от воображаемого незнакомца, проникнувшего к ней в квартиру, чтобы обокрасть ее или изнасиловать, а, скорее, чтобы то и другое вместе – надругаться, а потом ограбить и убить. В растерянности и полной дезориентации Иван сделал пару шагов к ней и протянул к ней руки, почти машинально, как сомнамбула, в тщетной надежде ее защитить и успокоить, вернуть ей память и, как он стал подсознательно уже думать, вернуть «его Дашу».

– Я люблю тебя, успокойся, – тихо сказал он. Он хотел еще добавить, что это же он, Иван, что она сама позвала его к себе, что она называла его любимым и родным, но она вдруг, не сводя с него своих серых глаз, откинула одеяло и оказалась прямо перед ним во всей красоте молодого обнаженного тела, сухопарого и тренированного, но по-женски сексуально неотразимого.

– Да, – сказала она. – Да! Иди сюда, выеби меня.

Как будто в глубине предутреннего сна, он сделал еще шаг, а она уже расстегивала ему джинсы и стаскивала их вниз, ему на колени, губами жадно присасываясь к его плоти, пока он не возбудился настолько, что не смог контролировать себя и не кончил ей в рот. Даша подержала во рту его хуй еще немного, потом отстранилась от него, облизала губы и спросила:

– Ты доволен.

– Да, милая, – прохрипел он.

В это время в дверь позвонили.

– Я открою? – почему-то спросила Даша у него.

– Конечно, открой, – ответил он.

Она метнулась к двери, даже не одевшись. Щелкнули замки, кто-то вошел в прихожую, грохоча ботинками.

Иван еле успел натянуть джинсы, как в дверях появились полицейские в бронежилетах и с автоматами. Позади них выглядывала голая Даша.

– Этот человек меня изнасиловал! – взвизгнула она. – Он хотел меня ограбить и убить!

2

ФИДЕЛЬ:

До позиции нашего отряда мы добрались без приключений. Ну, почти без приключений, если не считать словесной перепалки с заградотрядом гоп-готов. Но это были просто дети, так что мы и переругивались с ними без особого куража.

Я давно уже ездил по городу на такие расстояния, и эта поездка заставила меня по-новому посмотреть на то, чем он стал за последнее время.

Разруха жилых кварталов на окраинах – и безумная роскошь новых дворцов нуворишей, нищета дворовой шпаны, возведенная в шик и моду, – и вопиющая безвкусица хозяев жизни, окруженных толпами охранников и телохранителей. Белозубые улыбки незаслуженно богатых – и взгляды исподлобья неправосудно обобранных. Это был мой город. Это была моя реальность. Это было мое поле битвы, поле стыда и позора, поле ежедневного проигрыша и вечной надежды на победу и воздаяние.

Я сидел среди боевых товарищей, мы пили кукурузный самогон, травили анекдоты, шутливо переругивались – все было, как обычно, но что-то не давало мне покоя, какое-то неясное ощущение неподлинности бытия, как будто я был не на своем месте, и все мы и каждый из нас был не на своем месте. Или не в своем времени. Или и то и другое вместе.

Вот напротив меня сидит Резиновый Утенок. Редко так бывает, чтобы ник, прозвище абсолютно не подходил к внешности человека. Утенок весил за сто килограммов. Сто килограммов медвежьего мяса, сплошь покрытых тату. Глядя на его бритый череп и цепкий взгляд глубоко посаженных глаз ни за что не догадаешься, что перед тобой не примитивный «бык» из какой-нибудь местной банды, а студент-отличник с биологического факультета столичного университета. И, к тому же, добрейшей души человек. Правда, его доброта не распространяется на противника, естественно, без всякого намека на садизм. Просто не становитесь у него на пути. Лично я предпочел бы биться с ротой гастов в одиночку, но только не иметь Утенка противником, даже целым взводом.

И тем не менее, я ловлю себя на мысли, что Утенок никогда не рассказывал о своей учебе, хотя мне откуда-то известно, что он учится в университете. Никогда не шла речь о том, что ему надо сдать зачет или экзамен. Никто из нас не видел у него ни учебников, ни конспектов, ни зачетки. Утенок всегда был при отряде, появляясь будто ниоткуда в нужный момент, и так же неожиданно растворяясь среди развалин в минуты затишья.

Сейчас Утенок вместо привычного серфинга в Сети листает книжку с моей рожей на обложке. Изредка он хмыкает и поглядывает в мою сторону. Это какое-то недоразумение, считаю я, и оно имеет простое и логичное объяснение. Что-то вроде – перепутали фотографии в издательстве, даже банальный розыгрыш. И тем не менее оставалось нечто неясное, и оно все сильнее меня тревожило.

Вокруг меня старые соратники по борьбе – Ведьмочка, прекрасно владеющая всеми видами холодного и не очень оружия, Эдвард Руки-Ножницы, которого мы за глаза зовем «эстонцем» за непрошибаемое спокойствие профессионального снайпера, хотя в той, другой – штатской – жизни он работает педиатром; амбал Брэд Питт, способный за один присест уговорить килограмм водки, а потом в полной выкладке совершить марш-бросок вокруг Садового кольца за добавкой, если потребуется, а я не помню, чтобы добавка когда-нибудь не потребовалась бы; Кадаффи, сухопарый поживший по виду бурно и с огоньком мужчина с полуседой небритостью, переходящей в бородку, но так и не перешедшей до конца, о котором мы не знали ровным счетом ничего, кроме того, что он волшебник взрывчатки и повелитель самодельных бомб.

Я сижу среди бойцов своего собственного отряда и пытаюсь не морочить самому себе голову какими-то смутными ощущениями и неясными подозрениями, но взгляд мой опускается, и я словно впервые вижу свои руки, в пороховой копоти и всепроникающей пыли, но почему-то с хорошо обработанными ногтями – кто и когда делал мне маникюр? Я разглядываю свои берцы и не могу вспомнить, при каких обстоятельствах я их приобрел. Ладно скроенная полевая форма с нашивкой на груди моего имени – «Фидель», почему она практически чистая, если я ее никогда не стирал?

Я отгоняю все эти бредовые мысли, наверняка дает о себе знать усталость и напряжение долгого и трудного дня, как вдруг у меня вырывается вопрос, так что вначале я даже не могу понять, вслух я его произнес или подумал про себя, но по внезапно повисшей тишине догадываюсь, что не просто вслух, но громко и отчетливо. Настолько громко и отчетливо, что мой вопрос услышали все:

– Ребята, вы когда последний раз срали вообще?

3

Иван сидел в камере полицейского участка. Здесь было три глухих стены, покрашенных зеленой комковатой краской, а вместо четвертой была решетка от пола до потолка. Мебели не было никакой, если не называть мебелью дощатый помост в виде подиума на, примерно, треть площади камеры. На этом помосте можно было сидеть, а можно было и спать, подложив ладонь под голову. Спать на досках – это было так по-конфуциански, что Иван даже попытался подремать, но, естественно, не смог. События вчерашнего вечера и нынешнего утра не давали ему ни покоя, ни избавления от ощущения безграничного абсурда. Он просто не мог быть здесь! И не потому, что он не чувствовал за собой никакой вины – он не такой уж наивный мальчик, чтобы не знать, что по законам Москва-Сити виновен любой и каждый всегда и везде, – нет, вину он чувствовал ежедневно и повсеместно, но просто потому, что обвинение в проникновении в жилище, нападении и изнасиловании, особо изощренным способом и многократно, любимой девушки, которую он готов носить на руках, сдувать пылинки и возводить на пьедестал – и что бы там еще делали влюбленные по уши дурачки? – это обвинение было полной бессмыслицей.

Бессмысленным ему виделось и поведение Даши. Ее тоже привезли в отделение, хотя, естественно, и отдельно от него – он ехал в автозаке в наручниках. Полицейские вели себя с ним жестко, но достаточно корректно, как видно, обвинение его в изнасиловании их не слишком-то впечатлило, но и мешкать с выполнением их указаний они не давали.

Когда его вели в камеру для задержанных, в открытой двери одного из кабинетов – комнаты для допросов? – он увидел мельком Дашу. Она сидела за столом и что-то писала. Спутанные волосы лезли ей на лоб, но она будто не замечала этого. Взгляд ее был рассеян и будто обращен в себя, как показалось Ивану. Ивану показалось, что Дашу гложет глубоко запрятанное внутри беспокойство, но, естественно, он мог ошибаться.

Он сидел в камере уже пару часов в полном одиночестве, мимо проходили сотрудники полиции в бронежилетах и с автоматами, секретарши или кто-то по виду типичные секретарши. Никто не обращал на него никакого внимания. Это было понятно Ивану – вряд ли дровосек станет разглядывать каждое полено. Но тут вдруг к решетке его камеры торопливым шагом подошел офицер полиции, судя по погонам довольно важная здесь шишка, и как-то неуверенно сказал ему:

– Вам тут звонят…

И протянул Ивану телефон сквозь решетку. В замешательстве Иван вскочил со своего деревянного насеста, взял трубку и поднес к уху.

Из динамика раздалось мелодичное пощелкивание, какое бывает, когда сотовый телефон лежит возле колонок с активным усилителем в то время, когда ищет сеть. Пощелкивание сменилось звуком древнего модема при его подключении к оператору. Потом опять щелчки. А потом раздались короткие гудки отбоя.

Иван машинально протянул телефон офицеру и только тогда заметил, что во взгляде полицейского застыл неподдельный страх.

4

Геринг сидел в своем кабинете, все стены которого были уставлены книжными полками, за огромным письменным столом со столешницей полированного красного дерева. Стол был усеян стопками бумаг – рукописи, документы строжайшей секретности, распечатки сетературы. Весь этот художественный беспорядок только выглядел случайным нагромождением листков и стопок, на самом деле его создавал и поддерживал специалист по дизайну интерьеров, а реальную работу, как и время для развлечения, Геринг, естественно, проводил за ноутбуком. Однако любой, кто переступал порог его кабинета, тут же убеждался в невероятной занятости и работоспособности его хозяина. «Люди должны видеть зримые, материальные доказательства работы», – считал он. – «Эти ублюдки… Это быдло не может оценить красоту и изящество творчества истинного Мастера, творящего красоту и гармонию из хаоса и говна. Им подавай вырытые ямы и сложенные рядами кирпичи, иначе они будут считать тебя бездельником и лодырем». Вот эти бумаги, разложенные на столе специально обученным человеком, и были его кирпичами и ямами для тупых туземцев.

Он порылся в Сети, поковырялся в почте, заглянул на пару-тройку сайтов – ничего интересного не было, обычная рутина и балабольство. Наскоро просмотрев новостные ролики, он решил, что в три четверти Папу показывать уже не стоит, даже компьютерная графика и 3-Ди обработка картинки не может скрыть по-черепашьи отвисших брылей.

Геринг задумался над давнишним вопросом, не пора ли уже отходить от образа мачо и крутого перца для Папы, образа, требующего для своего поддержания слишком много ресурсов, денег и времени. Логичнее всего было бы плавно перейти от тематики «хуя с бугра» – задиристого заводилы гопнической шпаны фабрично-заводских окраин – к теме «мудрого старца», этакого Наставника эльфов и кронфов. Что-то такое в духе Хо Ши Мина или даже – рисовать, так с размахом и перспективой – Махатмы Ганди. Геринг представил себе Папу в белом сари, или в чем там рассекал Махатма, и содрогнулся, а когда он подумал, что придется нацепить старику очки с круглыми линзами в проволочной оправе, его сотряс приступ неконтролируемой истерики.

Нет, Папе надо было бы претендовать на роль Марлона Брандо из «Крестного отца», но тут подвела фактура – ссохшийся плюгавенький старикашка походил на дона Карлеоне не больше, чем мопс на бультерьера. Тут даже ошейник с шипами не поможет.

И тут Геринга осенила очередная блестящая, парадоксальная, непредсказуемо гениальная идея. Ну, как это бывало всегда, когда он включал свои, по его мнению, блестящие мозги. Впрочем, мозги у него на самом деле были гениальными, с этим фактом никто никогда не спорил. Он достал свой карманный имитатор реальности и набрал на экране нужные параметры. Потом включил воспроизведение.

И оказался посреди радиоактивной пустыни, где не было ничего живого кроме него и какого-то черного кота метрах в десяти. Кот зашипел и тенью скрылся среди развалин. А сверху, будто порочный снег, сыпался радиоактивный пепел.

5

ФИДЕЛЬ:

Я спросил своих бойцов, громко и отчетливо, будто хотел удержать в голове ясную и отчетливую мысль:

– Ребята, вы когда последний раз срали вообще?

Повисло всеобщее молчание. Потом, будто пробираясь через болотную топь, Утенок неуверенно переспросил:

– Фидель, ты о чем?

– Я о том, – продолжал я. – Что никто из нас не помнит, когда в последний раз мы жили нормальной жизнью. Срали, ходили на лекции в универ, видели свою семью. Это же странно, не правда ли?

– Ну, мы на войне… – начал Утенок, но его перебил Эдвард-Руки-Ножницы:

– Фидель прав. Я лично не помню, когда мне пришлось… Опорожняться.

– А я не помню, когда у меня были месячные! – неожиданно заявила Ведьмочка. – Нет, вы не подумайте…

– А что тут думать? – удивился Брэд. – Вот эти штуки – они не могут быть настоящими!

Он показал на плазменные пистолеты-пулеметы, которыми мы сегодня с Утенком разобрались с таксерами. И добавил:

– Камрады, мы влипли в какую-то хуйню.

Утенок неожиданно рассмеялся.

– Вся эта хуйня описана вот в этой книжке! – сказал он. И показал на томик, который нам дал Сергей Сергеич. – Это называется… Так, где же это? Это называется «возвращение первичной неопределенности». Проще говоря, Дни Творения могут вернуться, и тогда память работает вхолостую, не в силах отличить реальные факты от вымысла. А это означает, что вымысел становится реальностью, а реальность, которую мы принимаем в виде фактов, может то исчезать, то появляться.

– Да ну, нахуй! – воскликнул обычно молчаливый Кадаффи. – Реальность – вот это!

Он указал на площадь перед нашей позицией, потом как-то странно переменился в лице и почти прошептал:

– Фидель, глянь-ка…

Я посмотрел на площадь через импровизированную амбразуру. А там ничего не было. До самого горизонта простиралась ровная, как стол, пустыня, а сверху на ее гладкую, будто выжженную адским огнем, поверхность падал серый пепел.

– Ты это видишь? – спросил Кадаффи.

Да, я это видел. И еще я видел черного кота, сидящего напротив метрах в двадцати. А потом все внезапно исчезло, и из-за привычных развалин показались редкие цепи гастов, тупо бредущих в очередную бессмысленную атаку. Но кот продолжал сидеть на том же самом месте.

– Кис-кис-кис, – позвал его я. – Иди сюда, здесь сейчас будет жарко.

Кот мяукнул и в три-четыре прыжка оказался рядом со мной.

– Работаем, господа, – сказал я, впрочем, в этом не было необходимости – все уже давно заняли свои места. С оружием в руках мы все и каждый из нас преграждали гастам путь к счастью. Во имя Милосердного и Всемилостивейшего.

6

Иван сидел в камере и от нечего делать разглядывал стены. «Умираю, но не сдаюсь» он увидеть и не надеялся, потому что обитателями сего обезьянника были не суровые партизаны, а обычные бомжи, алкоголики и, иногда, залетные бляди. Но пара строк вдруг привлекла его внимание. На стене было написано печатными буквами гелиевой ручкой: «Ночной сам знает дорогу. Не мешай ему». Кто мог написать это и с какой целью? Или это одно из тех совпадений и нелепиц, которые преследовали его в последнее время? Он не знал.

Зато он точно знал, что не насиловал Дашу – это было немыслимо и не обсуждалось, но ему приходилось сидеть в реальной тюремной камере за то, что он не мог бы сделать в принципе. И тут эта надпись – «Ночной». И страх офицера полиции. И Даша, строчащая заявление на него, кого она пригласила к себе домой сама, которому клялась в любви до гроба.

Что-то происходило вокруг него, что-то, связанное с его безобидной игрушкой – его Ночным Котом, сделанным им в свободное время едва ли не на коленке. Впрочем, сам он знал цену своему котику – это действительно был прорыв и в дизайне псевдоморфов, и в софте, и, он был уверен в этом, в техническом исполнении его проекта. Но главное все-таки – это дизайн. Вот как было в истории военной техники, когда едва ли не самоучка вдруг открывает простой и эффективный способ вылепить из хорошо всем известных идей и деталей нечто потрясающее, вроде Т-34 или автомата Калашникова. А все остальные только разводят руками и чешут в недоумении репу, как это только не пришло им в голову самим, ведь все тут очевидно, просто и понятно. Тот же Т-34: подвеска Кристи, известна сто как лет в обед, наклонная броня – известна, дизель от бомбардировщика, пушка – перепев все той же классической трехдюймовки. Но нужен гений конструктора, чтобы сказать: «Брони будет больше, но мощности движка хватит, если мы откажемся от колесного хода». И хватило и брони, и мощи, чтобы тридцатьчетверки перестали бояться не только грязи, но противотанковых штатных средств вермахта.

Интуитивно он понимал, что сделал примерно то же самое с дизайном псевдоморфов – ввел блок принятия рискованных решений и дополнил его глазными супер-сенсорами от никона. Без риска нет агрессии, без агрессии нет победы. Он так думал, потому что сам практически никогда не рисковал в своей жизни, и считал это своим самым крупным недостатком. А толку-то… Все равно рано или поздно наступает момент, когда ты сидишь за решеткой и читаешь загадочные надписи на стене, густо покрашенной масляной краской зеленого цвета во много слоев.

Его размышления прервал сержант полиции, открывший дверь, сваренную из уголка и толстых железных прутьев:

– На выход, – сказал он, оценивающе посмотрев на Ивана сверху вниз.

Иван почувствовал себя примерно, как в рентгеновском кабинете, но интуиция подсказала ему, что ничего говорить в этой ситуации не надо, поэтому он просто встал и пошел вслед за полицейским по коридору отделения полиции.

Это был хороший знак, что сержант шел впереди, будто потеряв к Ивану всякий интерес. Во всяком случае, Иван старался думать именно так, в позитивном направлении. В Москв-Сити позитивное направление мыслей всячески приветствовалось и поощрялось. Здесь старались умирать с улыбкой, в хорошем расположении духа.

7

ФИДЕЛЬ:

– Даю вводные, – говорю я ребятам. – Эдвард работает по глав-гастам, остальные как обычно, кроме…

Я на секунду задумался, а потом и сам удивился, почему эта мысль никогда не приходила мне в голову раньше:

– Кроме того, что нам надо взять языка. Поэтому отсекаем одного, а лучше двух на всякий случай, и геймеры быстренько тащат его сюда. Только живого!

Гасты сегодня были необычно активны. Они перли на наши позиции, как заведенные, без своей обычной заторможенности. Мы, конечно, справлялись с этой говно-пехотой – кинжальный огонь максимов буквально косил их, как хороший комбайн спелую рожь, но вся эта новая движуха мне сильно не нравилась. И мне не нравилось направление моих мыслей в этот вечер. Что-то неуловимо недосказанное витало в воздухе. Я видел своих ребят, они выкладывались по полной, как заведенные меняя рожки с патронами у своих автоматов, но где-то над всем этим, над грохотом боя («боже, какой штамп», – вдруг подумал я почему-то) и клубами порохового дыма и пыли, над всем этим было нечто ненастоящее, будто скользкая и липкая медуза в морской волне, делающая прибой, и море, и радость от заката бессмысленными и неприятными.

И вдруг меня осенила идея – ослепительно прекрасная в своей простоте и ясности. Я сказал:

– Прекратить огонь!

Потом добавил:

– Ребята, перестаньте уже в них палить.

Как ни странно, огонь прекратился. Я встал и с оружием в руках вышел на площадь, пробираясь среди куч кирпичей и покореженных бетонных плит. Я стоял перед позицией своего отряда, а толпы гастов бежали прямо на меня. Когда до них оставалось метров тридцать, я поднял руку и заорал:

– Стоять!

Не сразу, но они остановились. И я начал им говорить:

– Братья и сестры! – сказал я громко и отчетливо. – Того места, куда вы стремитесь, больше нет. Это место осталось в прошлом, куда уходят все люди, и вы в том числе. Я – ваш повелитель и бог – говорю вам: «Ждите!» Я укажу вам дорогу и путь, когда придет свое время. А сейчас мне нужен один из вас, самый умный, самый мудрый и самый достойный. Пусть он подойдет ко мне.

Внезапно из толпы выбежал один гаст с перекошенным лицом и бросился ко мне. Я вскинул плазменный автомат и спалил его до кучки пепла. Толпа гастов отступила на шаг, но потом из ее гущи, подталкивая в спину, выпихнули одного, взгляд которого не казался таким уж бессмысленным.

– Иди сюда, – сказал я ему. – Ты будешь моим пророком.

8

Ивана привели в комнату для допросов и оставили там одного. Он сидел на стуле и пытался собраться с мыслями. Наверняка вот-вот придет следователь, или кто он там – дознаватель, оперативник? – и будет загонять его в ловушку хитро поставленными вопросами, на первый взгляд вполне безобидными, на которые любой нормальный человек не может не ответить правдиво и искренне, чтобы в конце допроса торжествующе сказать: «Ну вот вы и попались, батенька! Вы же сами сказали, что…» А что он может им сказать? Он может сказать только правду, что Даша сама его позвала, что у них был секс почти до утра, а потом ее словно подменили, или, еще того хуже, словно бес в нее вселился.

Иван раздумывал уже, не сошла ли Даша с ума, вроде бы самое логичное объяснение, но несмотря даже на отсутствие у него всякого опыта общения с шизофрениками и другими психбольными, а он имел самые смутные представления, какие там еще бывают психические заболевания, Даша менее всего напоминала ему тех сумасшедших, которых он видел в кино, или о которых он читал в книжках. Естественно, он не мог поручиться за то, что у Даши нет какого-нибудь редкого заболевания, из-за которого у нее случаются такие вот провалы в памяти. В этих вопросах он был некомпетентен, и ему было грустно от одной мысли о том, что его возлюбленная, возможно, неизлечимо больна, и он ее потеряет, не успев еще толком ее обрести.

Иван усмехнулся про себя, поймав себя на мысли, что до сих пор считает Дашу возлюбленной, хотя вполне вероятно, что она в этот самый момент в соседней комнате уже подписывает протокол с обвинениями в его адрес в гнусном и мерзком преступлении, и эти ее обвинения упекут его на долгие годы в тюрьму, за решетку.

В комнату вошел человек и сел за письменный стол напротив Ивана. На вид ему было едва за тридцать и выглядел он так, что сразу понимаешь, что у него все в порядке в жизни. Может, он и был немного полноват, но это не казалось в отношении его внешности недостатком. Блондин, кровь с молоком. По сравнению с ним Иван почувствовал себя смертельно уставшим и немытым бродягой, ночующим под мостом.

Следователь поковырялся в компе, что-то там почитал, потом побарабанил по клавиатуре и, наконец, поднял голову и посмотрел на Ивана:

– Добрый день, меня зовут Тинин Андрей Григорьевич, я следователь по особо важным делам. Извините, тут у нас запарка, надо сдавать квартальный отчет.

И он снова углубился в свои особо важные дела. Иван ничего ему не ответил, решив, что чем меньше он будет себя проявлять, тем ему будет лучше – потом, на суде. Или даже в тюрьме, куда он попадет неминуемо, в чем он уже и не сомневался.

Еще минут через десять-пятнадцать следователь распечатал на принтере несколько листов, внимательно просмотрел их, положил на стол перед собой и потом обратился к Ивану:

– Еще раз извините, Иван… э… – он заглянул в листок. – Федорович. Для начала я хотел бы задать вам несколько формальных вопросов, для протокола.

Он спросил Ивана, как его зовут, место и дату рождения, и прочие анкетные данные, которые ему, конечно же, были прекрасно известны по тем базам данных, что имелись в распоряжении правоохранительных органов. Но такова процедура, решил Иван, тут ничего не поделаешь.

Потом следователь зачитал по бумажке его права и обязанности и дал потом эту бумагу на подпись. Иван расписался, удивившись про себя, что эта бумага была протоколом допроса свидетеля. Как бы подтверждая его мысли, следователь сказал:

– Мне надо допросить вас в качестве свидетеля, Иван Федорович. По сути дела, это пустая формальность, но закон есть закон. Однако сначала я хотел бы поговорить с вами без протокола, если вы не возражаете.

Иван не возражал. Он вообще не был уверен, что имеет какое-либо право возражать в этой комнате. Следователь задал несколько ничего не значащих вопроса, как-то рассеянно выслушал ответы, а потом спросил, глядя Ивану в глаза:

– Вот тут, в протоколе осмотра места происшествия, упоминается некий, как это называется правильно… Ну, такие игрушки, почти как живые?

– Псевдоморф.

– Да-да, псевдоморф в виде кота или кошки.

– Это кот, – сказал Иван, с грустью вспомнив свое любимое детище. – Я зову его Ночной Кот.

– Это ваш… Псевдоморф?

– Да, мой.

– Вы его купили где-то?

– Нет, я его сам сконструировал. Я ведь специалист по био-кибернетике.

– А вот тут, в протоколе, у вас профессия указана другая – «техник-ремонтник биокомпьютерных систем».

– Это одно и то же. Я обслуживаю и ремонтирую серийные псевдоморфы, а в свободное время конструирую экспериментальные модели. Для себя.

– То есть, это что-то вроде хобби?

– Да, но не совсем. Я считаю, что занимаюсь исследованиями в области био-кибернетики.

Иван никак не мог понять смысла этого разговора. При чем тут его Ночной Кот? Наверное, следователь хочет усыпить его бдительность, решил он. Это казалось ему глупым и бессмысленным занятием. Он не собирался увиливать и что-то там скрывать. Да и что тут скроешь? Не в его натуре было хитрить и скрывать правду, он это знал очень хорошо, потому что многажды эта его черта делала его уязвимым. Когда другие получали от своего хитроумия реальную выгоду, он только беспомощно разводил руками, а язык его, будто сам по себе, будто некий псевдоморф, запрограммированный на правду, выдавал всему свету, что он на самом деле думает об этом хитровыебанном свете.

– А разве такими исследованиями занимаются не целые институты и лаборатории? Я всегда думал, что это дорогостоящее занятие, – едва ли не искренне удивился следователь. Во всяком случае, он вполне мог удивиться в другой ситуации, не связанной с непосредственным отправлением правосудия и его служебных обязанностей. И первой его обязанностью, горько подумал Иван, было во что бы то ни стало посадить за решетку невиновного техника-ремонтника.

– В какой-то мере это так. Большие корпорации тратят огромные средства на разработку, скажем так, элементной базы. Плюс много средств отнимает биотехнология. Но в нашей сфере есть одна лазейка, куда может пролезть и кустарь-одиночка, вроде меня. Это общий дизайн конечного изделия. Собственно, именно то, ради чего псевдоморфов и производят, да и покупают.

– То есть, если я правильно понял вас, вы берете готовые детали и материалы и конструируете что-нибудь. Например, кота?

– Да, совершенно верно. До сих пор, кстати, никто не смог создать ни одного хотя бы отчасти правдоподобного и работоспособного котика. Собак на рынке полно, а котов нет.

Следователь кивнул, как бы в знак согласия или даже поощрения:

– Ну, хорошо. Вы разработали эту модель и назвали ее…

– Ночной Кот.

– Ночной Кот. А почему Ночной, потому что он черный?

– Да нет. Просто так получилось. Коты любят гулять по ночам.

– По крышам?

– И по крышам тоже. У вас есть кот?

– У меня нет. У моих родителей есть. Еще один вопрос. Подумайте, прежде чем ответить.

Иван напрягся. Что-то в тоне следователя заставило его насторожиться:

– Да, я слушаю.

– А куда этот ваш Ночной Кот мог исчезнуть из опечатанной и запертой квартиры, а?

9

ФИДЕЛЬ:

Я вернулся на позицию, гаст плелся за мной следом. Остальная толпа переминалась на площади, будто чего-то ждала.

– А с этими что делать? – спросил меня Эдвард-Руки-Ножницы, показав снайперской винтовкой в сторону сброда, недавно атаковавшего нас с азартом висельников и решимостью самоубийц.

– Да что хотите, то и делайте, – беспечно ответил я. – Это, в принципе, уже похуй.

Ребята недоуменно переглянулись. Наверняка подумали, засранцы, что у меня поехала крыша.

– Но они там стоят, – то ли с удивлением, то ли с простой констатацией факта сказала Ведьмочка.

– Угу, – сказал я. – Стоят. Скоро опять сюда побегут, так что лучше уберите их от греха. Огонь!

Снова заработали пулеметы. Через пару минут все стихло. От толпы осталась груда тел, похожих больше на кучи тряпья, чем на свалку мертвецов. Впрочем, я не хотел бы повторяться, даже в таком колоритном образе, ну, да ладно, сойдет и так.

Я достал фляжку с лучшим солодовым виски, которое мы только смогли найти в окрестностях, сделал хороший глоток, а потом пустил ее по кругу.

– Ну, давайте допросим нашего языка, – сказал я весело. Мне действительно было весело.

Гаст с почти смышлеными глазами сидел на куче разбитых бесконечными перестрелками кирпичей, куда он рухнул, когда ребята открыли шквальный огонь по его сородичам.

Ребята расселись вокруг, кто на что – на импровизированные лежанки, кресла из холла бывшей гостиницы, матрасы от диван-кроватей. Я нашел себе место на простой деревянной табуретке, чтобы не слишком расслабляться. Ну, и с той мыслью, выработанной в ходе командования этой бандой головорезов, чтобы физически возвышаться над остальными, прежде всего над нашим пленным.

– Ты, – спросил я его. – Ты кто такой?

Он недоуменно уставился на меня и что-то промычал.

– Спрашиваю тебя еще раз, – спокойно говорю я. – Кто ты такой?

– Давай я его немножко почикаю, – подала голос Ведьмочка. – Заговорит, как миленький.

– Да не нужно, дорогая, – говорю я как можно душевнее и с чувством. – Лучше приласкай меня сегодня вечерком.

– С удовольствием, папочка, – с видом невинной девочки хлопает ресницами Ведьмочка.

– Эх, не искушай меня без нужды, – продолжаю я нашу игру во флирт. – Я ведь могу не выстоять…

– Именно на это я и надеюсь! – отвечает она.

Но игры играми, а дело надо доделать. И я снова обращаюсь к этому пугалу:

– Кто. Ты. Такой?

Внезапно сквозь бормотание гаст произносит громко и отчетливо:

– Бу-бу-бу… Я буду быть человек! – и опять. – Бу-бу-бу…

И повторяет снова, также громко и отчетливо:

– Я буду быть человек!

10

Геринг вошел в это неприметное здание с наглухо затонированными окнами. Замок щелкнул и дверь приоткрылась, как только он к ней подошел торопливым шагом от своего лимузина. Лицо у него было озабоченным, голову переполняли неприятные мысли, а на сердце точно кошки скребли.

Идя по пустым коридорам, поднимаясь по лестницам, снова по коридорам, он нигде не встречает ни одного человека, впрочем, как и обычно. Дорога ему хорошо знакома, он явно спешит, едва не переходя на бег, пока, наконец, не подходит к одной из дверей, естественно, без всякой таблички, и даже никакого номера или опознавательного символа на ней нет. Учреждение, расположенное в этом здании, настолько серьезно, что у него нет даже названия, а сотрудники этого учреждения не имеют никаких должностей: между собой они зовутся по рангу «младший», «сотрудник», «старший» и «Главный». Вот в кабинет Главного Геринг и попадает, в очередной раз удивляясь его старомодной монументальности и неброской роскоши.