Текст книги "Волком выть"

6

Только сутки томился дед Митя в засаде. Ни сильнейший ветер с порывами, ни зануда-гнойничек дождь не прогнали охотника из доброй скворечни. Все перипетии он вынес с необычайной для его лет терпеливостью. На другие сутки заснул: старость сморила. Приснилось, будто бабка Фима, переживая за любимого муженька (то и дело икал он и корил старуху за это – деньги же заробит), навестила надысь супружника, снабдила его свежими продуктами, которые уж заканчивались, и последними деревенскими новостями. Среди них выделялась главная новинка. Соседка, мол, рассказала ей, что в газете районной опять объявление пропечатано. Писаница эта гласит: кто, мол, обнаружит волосатое чудовище – премия – машина в личное пользование. Хорошо, что пёс днём встретил и привёл старуху к его схрону. Самой ни в жизнь не найти. В полудрёме разбудил его треск валежника и поскуливавший Бука. Приказав умной собаке молчать, дед приготовился к встрече и стал ждать – с сердечком, выскакивающим из груди, и с глазами, чуть ли не вылезавшими из орбит, – и ждал чуда. Небесное светило едва-едва маленьким краешком выглядывало из-за горизонта. Накрапывал нудный дождёк. На голую поляну перед болотом из самой чащуры леса, на чищу, вышел ОН, огромадный, как с темну показалось – под два человеческих роста. С длиннющими космами и посверкивающими глазами. У деда, повидавшего всякого на своём долгом веку, волосы на черепе встали дыбком, а руки, как у алика, задрожали, но лишь на чупидышное время. Как перед «тигром», он быстро унял дрожь в коленях и пальце на правом спусковом крючке. Курки взвёл автоматически. Чудилось, у Букетки пропал лай, и он только открывал и закрывал клыкастые челюсти. Митяй не расслышал выстрелов. Первого. Второго. Обе пулищи попали в голову страшилища. Страшно взревев, исполин рухнул оземь рядом с избушкой на курьих ножках. Не сразу хватило смелости деду спуститься на родную землю с верхотуры. А когда, справившись со страхом, Митяй приблизился к телу, как божий день просветлел его рассудок.

Неслыханных размеров медведь был сражён свинцовыми прутками наповал. Даже мёртвый – с оскаленной пастью и остекленевшими глазами – был он неизъяснимо красив. Выше лопатки чернела рана, кишевшая от опарышей, которую он не доставал языком. Это был раненный браконьерами медведь-стервятник, за которого давно охотсоюз и «ГОССТРАХ» соседней Владимирской области сулил приличную премию. Всё было кончено.

7

…Вся деревня Медведьево высыпала встречать деда Митяя. Тушищу побеждённого медведя везли мужики на хлыкающей телеге, запряжённой пегим мерином Дружком, с бельмом вместо правого глаза. Йети перестал пугать округу. Больше всех удаче в охоте была рада бабушка Фима. А посудина самогона наконец-то опустела.

– Фимушка, а в Касимов-то позвонили? Али забыли?

– Сообчили, сообчили, Митяюшка. Таперича выручка наша!

Промолчал дед Митя. Плакал так, что нижняя челюсть тряслась. Смахнул слёзы и залез на голбец, а с него – на лежанку русской печи…

Прибывшие утром в сельцо корреспондент и фотограф с местной брехалки разбудили сладко дрыхнувшую в своей постельке бабушку Фиму.

– Дед, дед, подымайся – деньги приехали. Проворонишь барыш-то.

Ни ответу, ни привету – тишь да гладь да Божья благодать. Почувствовав плохое, бабуська отдёрнула печную занавеску…

1991–2012

Волком выть
Рассказ

Каурая лошадка Галёрка трусила по едва видимому санному следу, подрагивая ушами и фыркая, везла не седоков – охотников. Её светло-рыжая окраска кроющих волос с посветлением на конце морды, вокруг глаз, под грудью и животом и потемнение на ногах – осеребрились. В блёстках невесомого инея были также до этого красно-рыжие чёлка, грива и хвост лошади. Хорошая маскировка! В лёгких санках с металлическими лентами-подрезами на полозьях, резной спинкой и с ивовым белого прута постельником, добротно сработанным местным плетуханом для бригадира по прозвищу Зашитво, жившего в Савино, где всех аборигенов звали «азюками», нас двое. Я прихватил сегодня с собой бобыля Никитку Волкова – крепенького мужичка лет шестидесяти, надутого и чопорного, со словно подпаленной бородкой и морщавистым лбом, видным из-под солдатского треуха с лёгкой синцой ворсом, с вдавлением от кокарды. Головной убор ему явно мал, и одно ухо, как у собаки, трепыхается и бьёт шнурком с железкой по бронзовой щеке, а второе заправлено за отворот. «Зипунок» (кто-то подарил укороченную дембельскую шинель с оторванным воротником и без пуговиц этому горе-охотнику, любящему выпить на халяву) его подпоясан сыромятным ремешком, сзади за который засунут топорик. Засаленные стёганые штаны цвета хаки заправлены в седые высокие валенцы с небольшими загибами на голенищах и дерматиновыми заплатами на изгибах. В правом валенце торчит нож, но мне – я обладаю боковым зрением – видна лишь наборная, из разноцветного плексигласа, красивая рукоять. В глазах дедка – то ли усмешка, то ли хитринка, сразу и не поймёшь! Взгляд какой-то волчий. Разговаривает с тобой, а смотрит в сторону. Руки спрятаны в меховые, с белой овчинной опушкой-оторочкой рукавицы. Указательный палец на правой рукавичке в свободном плавании и, как на военной, прошит белым капроном отдельно – видать, уверенной ещё дедовской рукой. Но ружьё он давно пропил.

…Деревня Волково, откуда Никита, носит таковое название потому, что вплоть до конца сороковых годов двадцатого века поодаль от неё находилось некое урочище Волчье. На краю отгибка урочища, от которого мало чего осталось – несколько кривоногих берёзок да жидкие кустари, притулились рубленые домики, подкосившихся от времени. Они с оплывшими стёклами в гнилых рамах и крыты шифером прямо по дранке. Выселки в народе имеют название Вшивая Горка. Да и в основной части деревни – лишь несколько хат из красного кирпича и под железом. Сараюшки сплошь крыты соломой и так низки, как будто специально в помощь жадному и глупому волку. Остальные – из трухлявого дерева. Ткни пальцем – проткнёшь! Появилось здешнее поселение давно, ещё до царя Гороха. По тогдашним законам – коли человек самовольно построил дом, самостоятельно выбрал место для его постройки, сложил в доме печь и затопил её, то домушко автоматически считался законным. Жили в деревеньке, которая даже и сельцом прозывалась прежде, так как в ней работала мечеть, но снесло служительницу культа беспощадное время, а все татары на заработки в столицу перебрались: крайне бедно во все времена здесь людишки жили. Потомки когда-то давно благоденствующего здесь племени мещеряков, имевшего даже свой язык и, говорят, свою письменность, будучи колонизированы Россией, оскудели до такой степени, что напрочь забыли свою культуру, но при этом плохо постигли и русскую цивилизацию. Народ этот, пусть небольшой, в прошлом своём довольно самостоятельнейший, стал умещаться в пределах единственного селения. Промышляли чем Бог пошлёт, как говорится, в том числе и охотой, но какой!..

Естественная граница урочища, природная межа – овраг, заросший реденьким березняком и непролазными кустарями краснотальной вербы и ивы. Вдали за болотистой поймой с веретями и заливными лугами – серебристая Ока, за которой прямо бесконечный сосновый бор, тёмный и угрюмый под белёсым покрывалом, издревле славившийся обилием волков, тем более зимой, когда естественная преграда скована льдом и хищникам перебраться из бора к Волкову особого труда не стоило. Охотиться на волков собирались со всей округи люди – побогаче да познатнее. Будь у мещеряка ружьё – промыслил бы он ценную волчью шкуру да снёс бы на торжище, но жизнь оставляла лишь один потенциал для выживания – выть! Выражаясь по-охотницки – быть подвывальщиком: подманивать волка, а то и целую стаю на ружейный выстрел, а то и ближе к себе, дабы дать охотнику сделать добрый «пистолетный» выстрел, как говорится, наверняка, из засады. Среди подвывальщиков при царе были и знаменитые. Вот, например, прадед Никиты Волкова, уставившегося в одну точку в колхозных, поскрипывающих на кочкарнике санках и пускающего пар изо рта деда, отчего и посеребрил, как Галёрка волосню на шкуре, Никита Никитич свои усы и бородёнку. «Возможно, этот последний из местных подвывальщиков и есть потомок тех знаменитых мещеряков», – думал я, понукая кобылку.

…Дорога кажется бесконечной, и мне, то и дело дергающему вожжами и криками «но!» подгоняющему неторопкую лошадку, вспомнился вдруг рассказ этого осерженного на жизнь бирюка о своём предке. Как-то по пьянке в сельмаге местным товаркам прошлёпанный самим Никитою, он, рассказ, быстро распространился по всей округе. В общем, научи дурака на собак брехать, как говорится. Вот он во всех деталях.

Поговаривали старые люди, что купцы из Касимова старались не приезжать на тройках с погремками к Никите Волкову – а это имя и фамилия передавались из поколения в поколение – без штофа водки. Нет, это не «пол-литра» – можно представить себе бутыль в одну десятую ведра! И без «синенькой» (царской купюры в пять рублей с подписью Шитова и других) мужичок к себе и на ружейный выстрел никого не подпускал. Потому, видать, что после охоты с Никитой каждый из купчиков гарантированно вёз домой три-четыре волчьих шкуры. Так вот однажды охотнички явились в Волково зимой после сильного недорода. Крестьянин Никита – гол, как турецкий святой, голодовал сам, пухли с голода и его дети – мал мала меньше. (Останется в живых лишь один. Его свезут в приют в город. В родной дом он всё же вернётся.) Жена, Трындычиха, – смельчашка, до этого на волков с мужем ходившая, – имела уже недуг. Время от времени лаяла, как собака. А ещё имела привычку собирать по куриным гнёздам тухлые яйца-подклады и тут же их съедала. Кур в хозяйстве давно уже волки всех передавили, не говоря о другой, более крупной животине. Диких копытных в наших лесах тогда почти не было – баре перевели косуль, лосей. Необходимость добывать корм для своего голодного выводка делала и волков предприимчивыми, более смелыми и хитрыми, нежели в баснях старика Крылова. Неожиданно подвернувшейся охоте мужик был рад – как полуутопленник брошенной ему соломинке. Негоцианты (а среди них были и узкоглазые) устроили небольшой той (праздник). Даже пару шкаликов не тяпнул с гостями Никита, а сразу же подвязал красные из вяза выходные лапти, за дырявую онучу сунул остро отточенный нож и молча шагнул в ночь. Купчишки, достав ружья, потянулись тягунком за ним.

Мороз не крепчал, а скорее, смилостивившись к люду, отдавал свои права. Торговцы плелись, стараясь попасть след в след (но у них это мало получалось), в отдалении, позади Никиты, который терпеливо шёл к лишь одному ему знакомому местечку. Все косолапившие от зелёного змия участники охоты знали: там, в урочище, вблизи Волково, он будет выть в темь неба, может, час, может, и два, пока под самый рассвет не затрещат хохотом кустари и не зыркнут из тьмы совсем рядом пылающие волчьи глаза. Вой его был непередаваемым. Со многими разновидностями и оттенками, какой-то прямо художественный! Возможно, мужик действительно был не от мира сего и мог выть так, что его слышали и понимали не только люди, но и серые хищники!

И когда Никита издал вой, все охотники переполошились и невольно остопорились. Потому что подобного никогда и слыхом не слыхивали. Все нотки какие-то отчаянные хриплые, дикие. Кто-то из молодых коммерсантов сдуру или от принятого на грудь горячительного (пьяных в ломотину не было) вдруг решил, что это настоящий волк, и трахнул на голос из ружьишка. Вой исчез. Сквозь начинающуюся снежную замятуху купцы ринулись вперёд наперегонки по рыхлому молодому снежку и увидели, что перед ними действительно лежит матёрый серый, пристреленный наповал. А самого подвывальщика и след простыл – ищи-свищи! Пять минут спустя поднялась такая завируха-метель, что давай Бог ноги! И не до опытного проводника стало…

…Завывала позёмка. Стало смеркаться. Никогда я не предполагал, что мне придётся стрелять волка из засидки. В соседей Поповке случилось несчастье – матёрый волчара, вырвав вымя у козы, унёс убоину из бабкиного сарая, проделав лаз в соломенной крыше. Ох и слёз было – в фартук не уместятся. К Главе администрации поселения ходила Марфа жаловаться. Но Василиса Кузьминична лишь руками развела. А спустя неделю из монастырского загона пропал сразу десяток овец. Нашли их неподалёку. Туши доедала пара овчарок. Хозяев собак отыскали и оштрафовали на приличную сумму в тридцать тысяч рублей каждого за загубленную животину. Тут уж Кузьминична постаралась заработать очки для предстоящих выборов. Мужички обратились к егерям помочь восстановить справедливость. Но «флажки» не удались. Егеря не нашли следов. И вот мы с Никитой Волковым, которого мне предложили в пару, и подрядились помочь обиженным владельцам собак за ящик водки на двоих. Я не пью, но зарплату не платят уже полгода – сторожу имущество обанкротившегося предприятия. Водка же – у нас та же «валюта», которую можно быстро реализовать. Утром следующего дня я вышел на окраину деревни и встретился с колхозным конюхом Степанычем. Он пообещал мне запрячь Галёрку, пока Зашитво слиняет в город, и санки, разъездные бригадирские, тоже будут свободными. А ещё подсказал: бабы, мол, в магазине шептались, что волки почти каждую ночь приходят в овраг, в который овчарки с монастырского подсобного хозяйства выбрасывают тушки мёртвых ягнят – экология, мать её. Конюх посоветовал появиться там во втором часу ночи, когда взойдёт луна, и выбрать местечко, чтобы видно было, как волки по льду Оки со стороны бора входят в устье оврага. И Никитку Волкова тоже присоветовал прихватить в напарники: «Волки чуют следы человека, поэтому он тебя и в салаш подвезёт и лошадь отгонит подале, и повоет, коли не придуть». Сказав, дедок снял треух и, почесав лысину на затылке, нахлобучил головной убор глубже на взбороздённый лоб…

Поповка на другой, также обрывистой стороне Оки супротив, как тут говорят, Волкова. Недалече, так как простым глазом хорошо видно купол часовни, крытый нержавейкой. Но из-за дымившихся полыней ехать пришлось далеко в объезд. Погодка совсем не климатила. Вот и выехали с дедом завидно. Ружья в постельник я загрузил два. Новое помповое «ИЖ» с пистолетной рукояткой, которое выкупил на работе. Кассира, когда в банк за зарплатой ездили с ним, охраняли. И уже пожалел о скороспешности покупки. Для охоты ружьецо совсем не годилось. Разве волка или ворон с грачами, которые теперь вне закона, шугнуть. Ненадёжное из-за того, что постоянно из-за заводского брака летят бойки. Приспособился точить их сам на школьном маленьком токарном станке, который в конце восьмидесятых за пару пузырей привёз мне Зашитво на своей рессорной бричке. Колхоз-то, сохранённый ушлой председательницей, существует и поныне под прежним названием: «им. Ленина». А вот половину земель некогда хозяйства-миллионера монастырь женский, что в Поповке, оттяпал. Закаливал мне боёчки колхозный кузнец Иван Кузьмич в колхозной кузне. Пробовал по-всякому. Нагревал в горне до определённого цвета выточенные мной заготовки, прихватывал по одному губками щипцов и в бадью с водой кунал. Лопались после первого выстрела. Синикалью присыпал – тоже летели пополам. Мужики-охотники посоветовали толкнуться на сетевязальную фабрику в Касимов. Там катушки по очень крепким осям бегают. Вот из них надо точить. Вынесли под одеждой через проходную за бутылку знакомые рабочие. Резали их чуть ли не алмазными резцами в мастерской местного карьера. Всё без толку. И вот двоюродный брат жены на местном номерном заводе сделал мне пару по заводской технологии. Иногда долго ходит такой боёк, а иногда сразу лопается. Толку нет. Поэтому взял ещё отцовское «ИЖ-57» (шестнадцатого калибра) с горизонтальным расположением стволов. Надёжное, проверенное оружие.

Шалаш мы с дедом сделали ещё вчера. Сходили к урочищу на широких лыжах. Благо омёт полусгнившей соломы был в поле неподалёку от обрыва. За ночь метелица зализала наши следы подчистую. Когда Галёрка подошла к припорошенному снежком убежищу, было уже темно и выглянула предательница луна. Прямо из саней я, застегнув на поясе патронташ и прихватив ружья, выпрыгнул из саней в своё убежище. Взглянув на светящейся от фосфора циферблат старых надёжных часов «Маяк», которые, говорят, при испытаниях об стенку кидали, я засёк время. Было слегка за полночь, и дед, отогнав лошадь, за час должен возвернуться на лыжах, как мы договорились, и повыть чуть впереди в овраге, нарочито сделав приличный круг. Просунув стволы ружей в примитивную бойницу, я стал ждать. Дабы не замёрзнуть, надел я на себя чёрные новые стёганки, в валенки – мягкие, домашней валки – вставил ещё свои рыбацкие стельки с подогревом. Под фуфайкой у меня был чёрный вязаный шерстяной свитер под горло, про малахай и перчатки-самовязки из козьего пуха, до стрельбы всунутые в рукавицы, я уже и не говорю. Патроны загодя перезарядил картечью. Где-то там внизу дохлые барашки. Час длился долго, но в соломе я чувствовал себя уютно. Дрёма пленила объятьями…

…Я иду на работу весной в коротких резиновых сапогах и в пятнистом камуфляже. Неожиданно на меня кидается наша овчарка и сразу впивается зубами в икру выше сапога. Я отбиваюсь, не понимая, в чём дело, и уже осип от крика. И уже волком вою и стону. Рабочие отбивают меня у собаки и везут на стареньком «рафике» к хирургу в Касимов зашивать вырванный клок на голени правой ноги. Выяснилось, что тот, кто топил щенков, тоже был в камуфляже. Вой собаки напоследок поднял мои волосы в дыбы…

Вой будит меня. Сперва слышу фырканье и звонкий лай. Затем рычание, клацанье зубами, от которого у меня бегут по спине мурашки. Но всё это сменяет визг, скуление. Потом опять взлаивание. После этого раздалось что-то мне близко знакомое. Да, так выла овчарка на работе мне вслед по утопленным в лесном, вырытом бульдозером в глине пруду, по берегам которого в ту весну пробивались острые ростки ландышей. Она звала своих детей. Вот и сейчас звуки эти напоминали мне «ау» перекликающихся в лесу женщин. Но они как бы перекувыркнулись: «у-у-у-у-а-а». И здесь продолжительность их была небольшая всего пять-восемь секунд, не более. «Ну, даёт, дед», – думаю я и беру сразу два ствола наизготовку и всматриваюсь во тьму до боли в глазах. Сладкий запах падали шибает в нос. Ветер сменил направление? Да нет, вой по-прежнему идёт в строну спящей под снегом и льдом реки.

…Матёрый опять шёл на дело. От козы и пары овец, что он успел притащить волчатам, остались рожки да ножки. Волчица его пропала. Скорее всего, её отравили какой-то гадостью браконьеры. Матёрому надо было чем-то кормить волчат. Единственная на всю округу овчарня километрах в пятнадцати от бора, где было их логово. Ему нравилось после гибели волчицы приносить еду малышам и издавать для волчат длительный сложный вой, какой-то нежный, с успокаивающими интонациями. Что-то подобное он услышал вдруг на той стороне Оки. Прислушался и перешёл на рысь. А вдруг это его половинка жива и просит о помощи? Притормозив на несколько секунд, волчара ответил подвывале на свой лад, словно зубками клацнул. Скорость набрана быстро. Монастырская баранина была жирной, хватило всем. И с разгона в прыжке летит на вой в овраг. Падает на что-то мягкое, податливое. По инстинкту зубы впиваются в нечто. И вдруг следуют резкие удары по ушам, и челюсти разжимаются. В левый бок что-то впивается. Матёрый рвёт снег лапами и уходит, оставляя кровь…

…Вой сменяется шумом внутри оврага. Стреляю картечью прямо в овраг из обоих ружей по очереди. Боёк, как ни странно, выдерживает, и спускаюсь вниз посмотреть. Темь – глаз коли. Посему возвращаюсь за кобылой. Иначе трофей не достать. А Никитка, как ни кричал деда, не откликается…

Галёрке приходится тяжело. Я везу на рассвете Матёрого с оскаленной пастью, застывшего, но тяжёлого в санках на подстилке. Мужики ждут на околице. Одного сразу посылают за водкой: «Да чтоб не палёная была!» «Хорош!» – щупают, разглядывают мужики, бабы, ребятишки – вся деревня на улицу высыпала. И вдруг раздаётся: «А где ж Никита?» Отвечаю, что, кроме воя, во тьме его не видел. Внутри буерака, откуда я едва вытащил на верёвке, привязанной за сани, Матёрого, Никиты не было. Следы затянуло. Снег к утру повалил хлопьями. От этого и за Галёркой ходил долго. Она стояла внутри конюшни, с пустыми стойлами, запряжённой и читала газету. Ринулись на Вшивую Горку. Дом Никиты был на незамкнутом замке. Его, замок, только и поцеловали…

Так же, как и деда когда-то, Никиту Никитовича так и никогда не нашли. Даже водолазов вызывали к полыньям. Вода иногда зовёт людей. Кинологи с собаками из полиции были. Искали долго и напрасно. По восемь маленьких стаканчиков под каждое блюдо за помин души так никто и не выпил и не запел на поминках. Овчарки обнаружили лишь волчье логово…

Волков извели-таки. Ни осталось ни одного. Впрочем, одного волчонка увёз милиционер. Но иногда из леса, особенно в морозную ночь, раздаётся душераздирающий вой.

– Это наш Никитка шалит, – говорят местные жители и снимают шапки…

2014