Текст книги "Закон Дарвина"

Через двадцать секунд горели все машины. Кто-то стонал и охал, кто-то звал на помощь. Вдоль аллеи ползал, собирая кишками пыль, воющий гранатометчик.

Во дворе начали появляться люди. Мальчишеский голос прокричал:

– Дядь Игорь! Тут один в люк заполз! Вон он!

– Иду, Сашок, иду, – отзвался неспешно мужской.

К гранатометчику подошел молодой парень со штыковой лопатой. Примерился.

– А!!! – оборвался последний вопль.

Хрустнули позвонки. Отложив лопату, парень присел и начал потрошить разгрузку обезглавленного, отпихивая ногой скользящие петли кишок…

…Когда через два часа бронеколонна из ближайшего гарнизона, двигавшаяся со всеми предосторожностями, вошла во двор – дома стояли пустые. Настежь были открыты квартиры, подвалы, гаражи. И – никого. Ни души.

Жители ушли.

Разные люди. Республика Тюркских Народов

По широкой улице шла влюбленная парочка. Светловолосый парень и рыжая девушка – судя по всему, им было очень весело.

И правда, медного цвета волосы, собранные в бесхитростный легкомысленный хвост, уже несколько секунд весело трепыхались от задорного смеха хозяйки – парень рассказал очень смешной анекдот.

– Вита-а-алик, ну хватит! – Она перескочила через небольшую ямку, и ее легкое платьице трепыхнулось, показывая миру светлые, почти молочно-белые колени.

– А что такого? – парень не преминул пройтись глазами по продолжавшейся долю секунды картине.

Девушка это заметила, но ничего не сказала, лишь улыбка еще больше обнажила ровные белые зубы.

– Да ничего! Просто такие пошлые анекдоты дамам не рассказывают!

– Пф-ф! Ира, можно подумать, будто ты обиделась! Или обиделась? Ну-ка, признавайся…. – Виталий резко защекотал девушку, и по улице прокатилась еще одна мелодичная волна смеха.

Дальше продолжалось обычное веселое щебетанье, которым наверняка увлекался каждый влюбленный, провожающий девушку домой.

Все это было прервано американским патрулем из Гражданской обороны, состоящим из трех азербайджанцев, прибывших в новообразованную РТН.

– Пиридъявите дакументи! – пропыхтел самый толстый, с нашивками сержанта, по коричневому его лицу катились крупные градины пота, лоб маслянисто блестел.

На пехотной «М16», которую он держал на изготовку, предохранитель был уже снят, у второго, очень костлявого (что было видно даже через плотную форму) азербайджанца, в руке был «Ругер». Третий тоже был с «М16».

– А мы чем-то провинились? – Парень все еще улыбался. Как, впрочем, и его подруга.

Второй азербайджанец плотоядно прошелся глазами по точеной фигурке девушки и что-то гортанно сказал. Толстый ухмыльнулся и ответил ему на таком же языке, после чего снова повторил, уже более настойчиво:

– Пиридъявити дакументи!!

– Слушайте, успокойтесь, – улыбка сползла с лица девушки. – Нет у нас документов, мы с праздника идем.

– Нет дакументи? – дебиловато переспросил толстяк.

– Да нету, говорим же – с вечеринки идем! А что случилось? – Виталик насторожился, в серых глазах сверкнул металл.

– Если дакументи нет – нада идьти в участка! – После тирады толстяка двое других уверенно закивали.

– А зачем?

– Нада идьти в участка!! – потрясая «Ругером», заорал второй патрульный.

Парень было напрягся, однако девушка мягко положила руку ему на плечо:

– Успокойся, что ты так? Ну пройдем, отчитаемся, потом проводишь меня домой… все в порядке.

Она ошибалась.

Когда столь странная группа прошла пару кварталов, азербайджанец, державший в руке «Ругер», снял перчатку и, тихонько подойдя к девушке, запустил руку ей под юбку, до боли сжав ягодицу.

– Нэ бойса…. – Он противно сглотнул слюну и не менее противно задышал Ире в ухо.

Та почти автоматически развернулась и со всего размаху залепила ему звонкую пощечину.

– Ах ти ж сюка! – «Оскорбленный» джигит не преминул ответить тем же. Правда не пощечиной, а кулаком. В висок.

Девушка потеряла сознание и упала на грязный асфальт.

Виталик не стал тратить время на разговоры. Сыграло свою роль то, что он профессионально занимался рукопашным боем.

Сваливший девушку получил мощнейший удар, расплющивший ему кадык, – все по негласному закону любого боевого искусства: «Если бьешь – то бей так, чтобы после тебя не ударил никто!»

Толстяк с «М16» отделался гораздо легче – в состав формы Гражданской обороны входил жесткий щиток, защищающий промежность, – именно поэтому сильный удар ногой уполовинился, всего лишь свалив противника на землю.

Третий оказался самым шустрым – видимо, уделял время тренировкам. Он даже успел вскинуть винтовку и нажать на курок… Но ветры в Казахстане обычно пыльные. Винтовку попросту заклинило, и в следующий момент пятка Виталика пристыковалась к подбородку столь быстрого солдата.

Толстяк начал было подниматься, однако парень со всего размаху двинул ему по голове. Двинул настолько сильно, что свернул «джигиту» шею.

После этого он подхватил на руки девушку и быстро пошел домой, совершенно легкомысленно забыв про третьего противника. Впрочем, это роли не сыграло – падая наземь, тот сильно ударился затылком, заработал сильнейшую гематому и умер, не приходя в сознание…

…Этот случай был лишь одним из многих – в Казахстане отнюдь не все были рады свержению «кровавого тирана» Назарбаева. Казахские роды не слишком-то жаловали валом хлынувших в Казахстан кавказцев и азербайджанцев. Ибо первые грабили кого попало, а вторые отличались изрядной любвеобильностью как к девушкам, так и к юношам.

Казахи еще не совсем потеряли связь с корнями и старинными обычаями, поэтому первому же бойлаверу, пытавшемуся раздеть мальчика-казаха, отрубили семенные железы, после чего прижгли рану каленым железом, основательно повредив мочеточник. Естественно, кузнеца-любителя, проводившего столь «неполиткорректное» наказание, приговорили к «лечению от вспышек ярости». То бишь к испытанию на нем синтетических наркотиков.

Американские аналитики разработали множество прогнозов – однако ни один из них не сбылся. Ведь кто мог предположить, что 58 % казахского населения вернутся к аульной системе? Кое-кто по старинке, на лошадях, кое-кто на машинах…. Заново начали образовываться Старший, Средний и Младший жузы, поговаривали даже о том, что недалеко то время, когда проведут Великий курултай и выберут на нем нового казахского хана.

Американцы не видели в этом ничего такого, что могло бы им помешать, даже наоборот – хан, он такая личность, что на его место можно продвинуть и кого-нибудь из лояльных делу демократии людей. А там пусть эти варвары-казахи играют в возрождение своих золотых времен.

Особую роль в политике оккупантов играло то, что в Гражданскую оборону очень легко брали приезжих, представителей нацменьшинств – азербайджанцев, кавказцев, киргизов… много кого. С одной стороны, это помогало держать под контролем большую часть населения. С другой стороны, хваленые американские аналитики не учли менталитета приезжих народностей – те гребли только для себя и под себя. К примеру, лишь через полтора месяца американское командование додумалось не ставить приезжих на должности, связанные с доставкой амуниции, продовольствия и медикаментов. Причина проста и обыденна – за внушительный шкаф или за пару ягнят для шашлыка улыбчивый водила-грузин делал небольшой крюк с основного рейса. И отдавал убедительному клиенту пару ящиков с консервами или штук 5 пистолетов. Ходили слухи, что кто-то купил таким образом несколько коробок с бонами!..

…Как это ни странно, грозный и могучий Китай был обезврежен гораздо быстрее, чем «отсталая и нищая» Россия. Уже через три дня после бомбежки Казахстана в Поднебесной земле началась эпидемия того, что позже назовут «Желтой Чумой». Всего за месяц от гигантского по количеству народа осталось всего 5 миллионов человек. Из них 3,5 миллиона были пережившими страшный вирус, особенность коего заключилась в стерилизации переболевших им. Ну а пока этого не случилось, США, как всемирный полицейский, были просто обязаны ввести в Китай миротворческие гарнизоны и отряды Красного Креста. Чтобы помочь умирающему народу….

Но американские аналитики не учли самого главного – так называемого закона белой вороны и запретного плода.

«Если 100 % населения делают то, что разрешено, то 1 % обязательно будет делать то, что делать запрещено».

1% – это мало. Однако этот один процент имеет неприятную для оккупантов особенность стремительно превращаться в два, а то и в три! И далее, по возрастающей.

Город Рассказово. Российская Федерация

Кто сеял зло – себя не утешай.

Неотвратим твой страшный урожай.

Алишер Навои

Первый «свободный урок» через три дня после того, как 8-й «А» узнал, что у них будет новая классная руководительница. Вероника Андреевна ушла на пенсию.

– Ха, ушла, – буркнул Мишка Изветько, первый отморозок в параллели. – «Ушли», сразу сказали бы.

– Вечно ты сморозишь, – отозвалась Наташка, самая красивая девчонка в классе. – Она еще в прошлом году говорила, что сил больше с нами нет, уйдет.

Класс вяло заспорил. Сашку спор не интересовал совершенно. Он сидел за своей партой и думал про щенка, которого кормил по утрам вот уже почти месяц…

…Новая классная никому не понравилась. У нее, во-первых, были неприятно-развязные манеры, и она сразу же заявила, что ее можно называть Лида и на «ты». Слов нет, «тыкнуть» учителю считалось в школе геройством. Но делалось это по-тихому, шепотком. И Сашка, например, сам не ожидал, что официальное разрешение – вроде бы сбывшаяся мечта каждого ученика! – окажется таким… неприятным, что ли? Иного слова он подобрать не мог. Во-вторых, классная выглядела нелепо и походила манерой поведения на моделей с подиума. Смотреть на них там было интересно, а в школе это показалось диким.

И вообще… Что «вообще», никто толком сформулировать не мог, но после уроков Мишка сказал:

– Да ну нах. Вообще на училку не похожа. Больная какая-то.

Так «Лида» обзавелась официальным прозвищем – Больная.

Что такое «свободный урок», ученики поняли не сразу, хотя Больная с горящими глазами долго вещала, что «в это время они будут совершенно свободны и должны максимально раскрепоститься, ничем себя не сдерживать и ни в чем не ограничивать!». Когда прозвенел звонок и классная демонстративно вышла вон, махнув рукой и сообщив на ходу «keep smile!» (а в замке снаружи щелкнул ключ), ученики минут пять просто сидели и молча пялились кто куда. В полной тишине…

…Когда через сорок пять минут Больная вошла в класс, там царила почти такая же тишина. Все сидели на своих местах, кроме двух парней из команды Мишки, которые играли на доске (в тысячный раз) в крестики-нолики. Кто-то спал, кто-то читал, кто-то готовился к урокам, кто-то болтал. Большинство просто тупо мучили мобильники.

Чем осталась недовольна Больная, ребята сперва даже не поняли. Но она и впрямь была недовольна, только что слюной не брызгала, выкрикивая какие-то полупонятные даже Сашке (одному из самых начитанных в классе!) слова, типа «трансгендерная нивелиризация», «половая сублимация», «субдуховное раскрепощение» и «толерантность осознания окружающего». У большинства же ребят и девчонок глаза стали стеклянными, а после уроков Мишка снова веско заявил:

– Больная, бля буду.

На следующий день вместо урока обществознания «ашкам» показали фильм о таком же учебном дне в какой-то американской школе. То, что творилось на экране, походило на сумасшедший дом, люди так вести себя просто не могли, пусть и невзрослые. Даже в вечерних компаниях, вдрызг упившихся пивом, Сашка такого не видел. Почти все девчонки уткнулись в парты, из пацанов кто-то, правда, гыгыкал, но Сашка заметил, что Мишка хоть и смотрит, но смотрит хмуро и тяжело. Самому Сашке смотреть на экран было просто противно, и он стал думать о посторонних вещах.

Однако уже назавтра в школу не пришли Олег Парухин, Инга Оверкова и Арслан Алиев. Олег и Инга куда-то уехали вместе с семьями, а Арслана Сашка встретил вечером во дворе. Чеченский мальчишка – кстати, на удивление миролюбивый и отзывчивый парень, хоть и не слишком умный, – сидя на качелях рядом с Сашкой, сказал:

– Я отцу все выложил. Он сказал – больше туда ходить не будешь. Это, сказал, не русская школа и не школа вообще, где таким вещам учат, и это не учитель, раз такой человек. Ты тоже своим скажи, э, Сань?

Сашка предпочел умолчать об увиденном. У него с родителями были не те отношения – они просто старались жить, не огорчая и не замечая друг друга без нужды. Это у Алиевых семья сто человек и все старшего слушаются. Хотя нет, у Парухиных, хоть они и русские, было почти так же…

…Следующий «свободный урок» стал в принципе повторением первого. Правда, минут через десять после его начала один из адъютантов Мишки, Димка Данилов, по прозвищу Долбо…б, достал сигарету и решил закурить. Но Мишка веско и тихо сказал:

– А ну убрал на хер.

– Ты че, Миш? – захлопал глазами Димка. – Больная же сказала…

– Бля, ты че, тоже больной? – спросил Мишка и поднес к носу Димки крепкий, покрытый шрамиками кулак. Тот мгновенно понял, что к чему, а Мишка буркнул классу: – Это… девки… в натуре, за мат извините…

…Мишка не пришел в школу на следующий день. Ребята из его компании были какие-то пришибленные… а через два дня Димка повесился в школьной подсобке.

– Он Больной рассказал, что на уроке было, – мрачно просветил Сашку самый близкий друг Мишки, Артюха (Славка Артюхов). – И, бля, сидим вечером, Миху ждем… в песочнице… бля, «Скорая». И жик, жик, жик… Миху, сеструху его младшую, родаков. На носилках, прям одного за другим.

– Заболели, что ли? – ошарашенно спросил Сашка. Артюха криво усмехнулся:

– Угу, бля. Заболели… Наивный ты, Сань, как из «Дома-2»… – Потом вздохнул и сказал: – Сваливать надо.

И больше ничего не добавил. Но через два дня в школу уже не ходило полкласса…

…На четвертом «свободном уроке» Сашка подрался.

Он и сам не понял, что произошло. Просто услышал шепот, возню, шорох. Обернулся и увидел, как Хряк (так звали Хрякова-младшего, сына шишки из мэрии, при новой власти даже слегка подраспухшей) лезет к Наташке. Та была красная и сопротивлялась, но молча – и бессмысленно, конечно: Хряк весил вдвое больше. Кругом все то ли не замечали… то ли замечали, но…

Сашке вдруг почудилось, что он стоит на какой-то плотинке. Тоненькой такой. И она дрожит и гнется под напором даже не воды – какого-то потока из мусора и дерьма. Вот сейчас лопнет – и… И остальные тоже ждут – лопнет или нет? Если лопнет – то…

Потом он увидел глаза Наташки. Они были полны слезами и беспомощностью…

…Больная начала орать на Сашку, едва Хряков-старший увез сыночка (похожего на отбивную мордой – Сашка сам не ожидал, что может так кого-то избить). Но мальчишка, улучив перерыв в воплях про «некупированную агрессию», «тоталитаристическое поведение» и «тестостеронный дисбаланс», дерзко и ясно возразил:

– Но вы же сами объявили – себя не сдерживать и ни в чем не ограничивать. Мне захотелось его избить – и я его избил.

Больная задохнулась. Мальчишка с восторгом понял, что теперь он знает, как выглядят глаза зависшего компьютера, пытающегося решить дилемму типа «можешь ли ты придумать задачу, которую сам решить не сможешь?»

Потом Сашка сморозил глупость. Будь он старше, он бы никогда так не поступил. Но ему было всего четырнадцать лет, и он испытывал неожиданно сладостное и не совсем понятное самому чувство победы над чем-то… чем-то… чем-то…

– Нечего ему было девчонку лапать, – сказал Сашка.

Сбой в программе закончился.

– Иди, – сухо проронила Больная. А Сашка испугался.

Он никогда раньше не видел взрослых, которые ненавидят детей. Не кричат, не орут, не бьют – именно ненавидят. Но в тот момент, глядя в ожившие глаза «Лиды», – понял: она ненавидит его, Сашку. Ненавидит и, кажется, боится…

И снова Сашка совершил ошибку. Он не смог поверить в эту ненависть…

…И снова – потом Сашка часто думал, от каких мелочей все зависит. Он всего лишь свернул за мусорные ящики. В полуквартале от своего подъезда. Свернул, чтобы посмотреть, как поживает его знакомый щенок – тот подрос, стал веселым и часто там кормился.

Щенка там не было.

Там был Мишка.

– Я тебя ждал, – сказал Мишка, поднимая глаза на Сашку. – Знал, что ты тут ходишь… Зайди сюда, быстро, не стой.

Мишка был в жутком виде. В помятой одежде, глаза синим обведены, на скулах резкий румянец. Руки Мишки – он их сцепил на высоко поднятых коленях, сидел на какой-то банке – тряслись.

– Ми-и-и-иш? – Сашка ошарашенно зашел за ящики. – Ты… чего тут?

– Сбежал, – коротко сказал Мишка. – Думал, смогу… соскочить… Ни х…я, через час обратно поползу, ломать уже начинает… Ноги сами несут, чего угодно сделаешь, чтобы вкололи. Сань, ты не перебивай, у меня времени нету… Домой не ходи. Там тебя ждут. Предков твоих уже увезли.

– Куда? – прошептал Сашка, садясь на корточки и приваливаясь к ящику.

– Туда, – Мишка весь задрожал. – Бля, пипец… Не ходи, Сань. Только не ходи, а то будешь как я.

– Миш, чего творится-то?! – Санька приоткрыл рот, пытаясь понять сказанные ему слова.

– Оккупация, бля, – Мишка прикрыл глаза. – Натурная. Как в киношке. Только умней. Ты, Сань, беги, – он снова распахнул глаза. – Сань, ты беги. Знаешь, есть такая улица – Коммунаров. За ней пустыри. Попробуй туда. Я сам хотел, да сеструху думал сперва забрать… а теперь ее нету, а мне уже не спрыгнуть…

– А где… она? – Сашка сглотнул, вспомнив пятилетнюю сестру Мишки.

– Где… – Мишка прижмурился, опять передернулся и трясся, уже не переставая. – Ну, это… – Он вдруг хихикнул: – Наверное, уже в разных людях. По кускам. Они бы и меня так же, но я ж курю с пяти лет, вот на мне разное и испытывают…

Сашка подумал было, что Мишка сошел с ума. И уже почти встал, чтобы уйти. Даже убежать…

…И увидел шевеление занавески – в окне своей комнаты. Тихое и плавное.

Почему-то именно тогда он поверил. Во все и сразу.

– Мишка… – От ужаса он с трудом удержал позыв внизу живота. Мишка открыл глаза:

– Сань, – произнес он чисто и спокойно, – Сань, не попадись им. И это. Ты отомсти. Если сможешь. Сань, пожалуйста.

– Миш, пошли со мной. – Сашка вцепился в локоть Мишки. Но тот освободился и покачал головой:

– Не… меня уже это… зовут. – Он встал. – Коммунаров улица. А там пустыри. И не попадись.

Он пошел, качаясь, мимо ящиков и – дальше по улице. Не оглядываясь…

Ярослав Найменов. Республика Тюркских Народов

Вообще-то я хорошо переношу жару, как-никак с детства в Казахстане поджариваюсь. Однако спустя полтора часа тяжелой работы мне стало нехорошо. Начало мутить, и в глазах пошли круги.

И это притом, что работа оказалась еще не самой тяжелой, не такая, как была у парней с двадцати и до тридцати пяти лет. А уж что говорить о тех, кому за сорок….

Работа одна – постройка заграждений вокруг главной площади, а ныне плаца для пробежки и зарядки амеров. Лица возрастом от шестнадцати до двадцати рыли ямы под фундамент для забора, наполняли землей мешки, таскали цемент. Те, что от двадцати одного и до тридцати пяти, устанавливали здоровенные каменные блоки, бывшие одновременно фундаментом и забором, после чего со стороны плаца эти блоки обкладывались мешками с песком. Как я уже говорил, самая тяжелая работа досталась тем, кому было от тридцати шести и до сорока пяти лет, они устанавливали здоровенные вышки и делали некое подобие маленьких бункеров для пулеметных точек.

В первый день, когда парни моего возраста работали над фундаментом, к куче голых по пояс, потных тел подошли два прилизанных офицера в песочного цвета военной форме.

– I look at them, and I’m surprised, – начал говорить первый. – These children grow up in a disgusting climate, eat disgusting food, they did not have anything that is in our children! But look – every second of them above the majority of our soldiers! They take up a load that can not afford some of our soldiers! They already look like men and not like children![4]4
  Я смотрю на них и удивляюсь. Эти дети росли в отвратительном климате, ели отвратительную пищу, они не имели ничего, что есть у наших детей! Однако взгляните – каждый второй из них выше большинства наших солдат! Они поднимают такой груз, который не под силу некоторым из наших. Они уже выглядят как мужчины, а не как дети! (англ.)


[Закрыть]

Второй слегка потер лысеющий лоб, и тихо ответил:

– You answered your own question yourself. Junk climate, unsuitable food, unsuitable conditions – it all helps to be strong. And then be strong for our children?[5]5
  Вы ответили на свой вопрос сами. Негодный климат, негодная пища, негодные условия – все это помогает быть сильным. А для чего быть сильными нашим детям? (англ.)


[Закрыть]

После этого они ушли. Когда я попросил одного парня, говорящего по-английски, перевести это, он слегка помялся.

– Ну, я не много понял…. Первый вроде говорил, что мы похожи на мужчин, а не на детей. Второй ответил, что это все из-за плохих условий…. Не знаю я!

Непонятно, а жаль. Что мы, звери в зоопарке, чтоб на нас всякие чудики любовались?

Было трудно – с восьми утра и до восьми вечера, всего лишь два перерыва. Один – 5 минут. Второй 15 – обед. Кормили хоть и невкусно, но сытно, по банке консервов на брата. Хорошо, что хлеба и дешевой сладкой водички, напоминавшей по вкусу сок, было сколько угодно.

Как я уже упоминал, условия были плохие, уже в первый день работы четыре человека упали в отключку, с солнечным ударом. И троих порезали гопники, которых появилось немалое количество. Именно поэтому в один прекрасный час, отойдя от основной массы работающих, я размахнулся и кинул себе на стопу декоративный кирпич, которым в изобилии была вымощена главная площадь. Как итог – трещина в кости, распухшая, как поп на Пасху, нога и освобождение от работы. Причем даже не из-за травмы, а из-за того, что я всем там мешал.

Конечно, мама разохалась, и будь ее воля, я бы лежмя лежал в кровати и пил горячий чай. Однако, несмотря на всю боль, ногу всего лишь перебинтовали и парили в растворе марганцовки два раза в день. Во время одной такой припарки, пялясь в «зомбоящик», я увидел недавно запущенную в оборот социальную рекламу. Честно говоря, я весьма удивился ей. Сделана она была примитивно и топорно. Кто бы мог подумать, что на выделенные деньги никто не наймет профессиональную команду?..

Первые кадры – идиллия. Ясное солнце, птички поют, светло, играет казахская музыка. В светлой комнате (по-видимому, кухня) казахская семья (папа, мама, дочка, малыш примерно трех лет в детском стульчике) собирается обедать. На стене множество красивых картин. В центре – картина с полем, юртой и стариком со старухой в национальных костюмах.

Садятся – дебильно лыбящаяся казашка-мама подает отцу семейства нечто исходящее паром и, по-видимому, шибко вкусное. Тут стук в дверь – музыка прерывается. Все еще продолжая глупо улыбаться, отец семейства открывает дверь (даже не спросив, кто там, я фигею) и получает прикладом в морду – сцена падения, из носа хлыщет кровь, глаза закатываются.

Музыка меняется на тревожную, с элементами тяжелых ритмов, во весь рост показывается вбежавший – здоровенный бородатый амбал. (По-видимому, его мамаша согрешила с медведем. Причем медведь при этом вырывался и завывал.) Амбал кровожадно улыбается. На нем зеленый «лесной» камуфляж с черно-золото-белым имперским флагом на груди. Амбал подбегает к столу – крупным планом упавшая на пол тарелка и плачущий ребенок.

Кадр меняется – показывается отряд Гражданской обороны, все поголовно негры и кавказцы. Серьезно.

Музыка меняется на марш, внушающий уверенность. Один из отряда (негр) браво выбивает дверь ногой и кувырком вкатывается в комнату. Затемнение….

Кадр снова меняется – из дома выводят связанного амбала, который орет что-то, брызгая слюной. Внезапно откуда-то сбоку подбегает мать-казашка и со всей силы дает амбалу пощечину. Тот слегка сникает. Затемнение.

Вид сидящего перед решетчатым окном пресловутого бандита, который бьет кулаком в подоконник и опять что-то орет. Камера концентрируется на виде из окна – за ним парад Гражданской обороны, ярко выделяется чеканящий шаг отец семейства. Теперь он офицер-знаменосец. Над ним гордо реет американский флаг.

Завершается все басистым голосом, в лучших американских традициях: «Он стал сильным. Ты можешь стать таким же. Вступай в Гражданскую оборону!»

Может, я какой-то недоразвитый или с умом у меня что-то не то, но на меня эта реклама не произвела никакого впечатления. Разве что нога зачесалась – но это уже от марганцовки.

К сожалению, выздоровел я быстро, а до конца работ оставалась еще неделя. К тому же обстановочка вне «зоны А» слегка накалилась. Появилось множество переселенцев. В основном цыгане. Если в нормальных районах все было почти спокойно, то во дворе какой-нибудь многоэтажки вполне имелся риск наткнуться на банду новых «хозяев земли». Участились случаи изнасилований и ограблений. Рискуя, я стал носить с собой небольшой, но очень острый нож. Такой коротенький, советский, им еще рыбу режут.

Один раз, 23 июня, мне пришлось идти в центр города мимо мечети – есть у нас в Сарани одна. Большая такая, купола блестят золотом, все по Корану – полумесяц смотрит на восток, дверь на север.

Шел я не один – нас было несколько. Я, Сашка Парухин, Мишка Козлов и Ринат Гутнасуллин. Со всеми я был знаком не только по работе у амеров, но и по секции греко-римской борьбы. Ринат, к примеру, чемпион Сарани. Сашка Парухин – тот третье место занял. Мишка – пятое. Я в соревнованиях не участвовал вообще, ушел из секции рано.

Проходя мимо мечети, Ринат слегка склонил голову и пробормотал несколько слов.

– Реник, ты чего? – гыгыкнул Мишка.

– Да ничего. Я всегда так делаю.

Саня слегка затормозил шаг:

– А зачем?

Я предпочел словам вопросительное «М-м-м?».

Ринат усмехнулся и достал из-за пазухи кулончик – с полумесяцем и звездой.

– Да праздник сегодня. В мечети сейчас молитву читают – скоро выйдут на улицу.

– Бля… интересно было бы посмотреть… – вякнул Мишка.

Саня – тот флегматик. Молчун, слова цедит в час по чайной ложке. И осторожный. Вот и сейчас:

– Миха, ты чего, с дуба рухнул? Это же мечеть, а ты православный. – Из-под майки-сеточки у Мишки ясно виднелся золотой крестик.

У меня тоже был такой, только серебряный. Но я его не носил. Не люблю я христианство… насмотрелся, когда в детстве побывал в православном лагере. Хоть мне и было всего четыре года, однако особенно ясно запомнился суп с мухами и повариха с крестом, пьющая водку в обнимку с каким-то проповедником.

Сашка продолжал:

– Ты же православный. Тебя прям в этой мечети отмудохают – если не убьют. Туда можно только Ренику.

Тут в разговор влез я:

– Не, войти-то туда можно, однако надо на входе крикнуть: «Нет бога, кроме Аллаха, и Мохаммед пророк его!» На арабском языке.

– Ух ты! Ринат, ты знаешь перевод? – у Мишки загорелись глаза.

– Знаю, – Реник загадочно ухмыльнулся. – Но говорить не советую. Это будет означать, что ты отрекаешься от христианства и вступаешь в ислам. Кроме того, вы не правы. Смотреть вполне можно. В конце концов, в «Книге» сказано, что каждый мусульманин должен уважать третьего пророка Ису и мать его Мариам. Ну, Иисуса и Марию, в смысле. Так что….

Саня прервал его, скорчив ехидную рожу:

– Да чушь все это. Мало ли что в Коране сказано.

– Фу ты, бля! Тогда ну эту мечеть нах! – подытожил Мишка.

И правда. Мы уже собирались уходить, когда из мечети потянулся народ. Много. Человек так 20–25. Последним вышел мулла – он вел за собой толстенного барана на веревочке. За поясом у муллы был небольшой нож.

Двое парней оперативно связали барану ноги, после чего уложили его на спину. Тот противно заблеял.

– Слышь, Реник, а что счас делать будут? – спросил Миха.

– Мулла прочтет молитву, потом барана зарежут. Пацаны, нам на работу спешить пора!

– Да что ты так! Погоди, посмотрим немного и пойдем.

– Я не против… – Ринат слегка замялся – А вы?

Саня вопросительно взглянул на меня. Дескать, куда большинство, туда и я. И пожал плечами:

– Да что такого, давай поглядим немного.

Тем временем мулла взял с услужливо протянутых рук Коран, возложил его перед бараном и, простерев над животным (которое жалобно блеяло) руки, начал орать молитву. Вот именно что ОРАТЬ. Хрипло, визгливо, бросая капельки слюны… Честно говоря, у меня резало уши.

Закончилось наконец – достав из-за пояса нож, мулла слегка примерился и раскатисто полоснул по горлу барана. Блеянье сменилось бульканьем – ноги животного мелко затряслись. Проведя пальцем по прыскающему кровью горлу, мулла лизнул палец.

– Буэ-э…. – Я обернулся и увидел Сашку, который блевал в кусты.

Мишка был бледен как мел, Ринату было все равно – он такое видел не раз. Мне же… учуяв запах крови, мои ноздри расширились, а рот наполнился тягучей противной слюной. Я сплюнул.

– Ну что, пошли?

Ринат угукнул. Саня мелко закивал. Миха ничего не ответил, однако был согласен.

Широко шагая, мы пошли мимо толпы. Реник затеял разговор. Чтобы напряжение развеять:

– Санек, ты чего сблеванул-то? Я, к примеру, пил кровь. Баранью. Когда болел – а в больницу родичи везти не хотели. И ничего, живой!

– Пошел ты на х…й, – хмуро бросил тот.

С этого и началось – Сашка произнес это не слишком-то и громко, однако заветное слово донеслось до ушей стоящих ближе всех к нам парней. И началось.

Что-то гортанно закричав, один из них бросился к нам и размашисто саданул Санька в скулу.

О том, как дерется Саша, надо рассказать подробнее – он, несмотря на то что русский, родился в ауле.

И машется исключительно по-деревенски – то бишь смачно, со вкусом, очень сильно, но слишком медленно.

Однако сейчас он успел – его кулак кувалдой ударил напавшего по уху. Тот хрюкнул и птичкой полетел на асфальт.

И понеслась.

К нам ринулась вся толпа! Сначала мы пытались бежать, однако не удалось.

Нет, не будет рассказа о том, как мы поднатужились в стиле «Эх-х раз-зудись плечо да размахнись рука!» и уделали всю толпу. Нас быстро свалили и начали топтать ногами. И перед тем как потерять сознание, я кошкой вцепился в здоровенную, воняющую салом тушу и ткнул ее ножом. Прям в пупок. Нож был маленький – и ушел в брюхо весь целиком. А дальше я ничего не помню.

Никто из нас не погиб, хотя досталось нам изрядно. По счастливой случайности нас заметил патруль, состоящий из американцев. Надо отдать должное – беспорядков в отведенной зоне они не любят, а потому толпу быстро отогнали, и на земле осталось лежать пятеро. Мы – и тот толстый мужик. Оказывается, мой нож распорол ему толстую кишку и ему в брюхо вывалилось все этой самой кишки содержимое. Само собой, с летальным исходом.

Сашка получил сотрясение мозга. Ренику выбили пять зубов. Мишке отбили почки. Мне сломали руку и нос.

После долго искали того, кто прикончил толстяка. Однако людей было так много, что амеры не смогли найти убийцу. Решили, что кто-то из своих ошибся….

В итоге нас четверых «приговорили» к работам для лиц 35–40 лет. За нарушение «Права о религиозных традициях и обычаях» – мы якобы специально нарушили обряд мусульман. Если смотреть в будущее, то легко отделались лишь я, Санек и Ринат. Михе, во время установки здоровенной вышки, упала на левую руку железная балка. Итог – три размозженных пальца пришлось ампутировать.

Мусульманам ничего не было. Ибо все были приезжими. Суки.