Текст книги "Порог"

– Здесь, здесь она, – настаивала та. – Господин де Шолиак назначил ей встречу…

Имя доктора почти убаюкало бдительность Фернана, как вдруг он увидел за ухом женщины огромный багровый чумной бубон.

Молодой человек взвизгнул и стал нешуточно вырываться:

– Да оставьте вы меня!

– Мне нужно найти свою дочь, – повысила голос незнакомка и вдруг закашлялась. – Она пришла сюда еще днем…

– Пустите меня! – завопил Фернан, отворачивая от нее свою маску и беспорядочно молотя по воздуху руками.

Со своим клювом он напоминал сошедшую с ума птицу. Рукава его задрались, рубаха сбилась, а женщина, словно обезумев, цеплялась за него и царапалась, как дикая кошка:

– Где она? Почему вы прячете ее от меня? Она неисцелима?! Скажите мне правду!

– Жан-Жа-ак! – кричал не на шутку перепуганный Пико, забыв и про свой вожделенный кошелек, и про остальные лакомые предметы.

– Вон! – коротко рявкнул подскочивший сзади Бизанкур.

Загудело пламя факела, которым он, не церемонясь, ткнул женщине в лицо. Она, шипя, отшатнулась и упала навзничь, продолжая тянуться к Фернану и выкрикивая какие-то ругательства. Тот, тоже упав на землю, голосил как резаный и пытался ползком покинуть это место как можно скорее.

– Она меня оцарапала! – в панике визжал он.

– Быстро отсюда! – рыкнул Жан-Жак и пинками погнал приятеля обратно во дворец, но стражники, охранявшие папские покои, не пустили их, ввиду отчаянных воплей Пико. Характер их мог вызвать во дворце нешуточную панику.

Бизанкур коротко ударил приятеля в физиономию. Раздался смачный шлепок, и из разбитого носа Фернана закапала кровь. Он испуганно замолчал.

– Заткнись, а то нас вышвырнут в два счета, – прошипел Жан-Жак, срывая с себя перчатку и отбрасывая ее в огонь костра, которых вокруг было предостаточно. – С другого крыла зайдем, где твоих диких криков не слышали… Или я тебя свяжу и рот заткну!

Он подгонял своего непутевого дружка окриками, не желая лишний раз до него дотрагиваться, и втолкнул в одну из келий на первом этаже:

– А теперь ты тут посидишь, и тихо, понял?

Пол там был каменным, на нем лежала небольшая охапка соломы.

– Бросаешь меня?! – заорал было тот, но Жан-Жак новым пинком отшвырнул его к небольшой узкой кровати.

– Я собираюсь тебя спасти! Но, если услышу хотя бы звук отсюда, вернусь и убью тебя собственными руками. Я не шучу!

Видимо, тон Бизанкура был достаточно угрожающим, потому что Фернан рухнул на пол, спрятал лицо в тюфяке, бывшем на кровати, и беззвучно заплакал.

Жан-Жак поспешно покинул келью, замкнув ее ключом, который висел рядом на гвоздике, вколоченном в дверной косяк – это были кельи для тех, кто хотел молиться в полном уединении, и запирались они как снаружи, так и изнутри. Потом, потерев пальцами стену, он нарисовал на двери косой крест, после чего поспешил в покои папы, и на этот раз стражники безмолвно пропустили его.

В покоях Климента Шестого было невероятно жарко, потому что, несмотря на царящую снаружи духоту, угли на двух жаровнях были раскалены добела. Меж ними, обливаясь пóтом, сидел сам папа римский, на коленях которого примостился большой серый кот. Еще несколько котов, разомлев от тепла, лежали рядом. Распоряжения Ги де Шолиака выполнялись неукоснительно. Уже давненько он понял, что разносчики чумы – это блохи и крысы, и рекомендовал нещадно истреблять грызунов различными методами, в том числе и при помощи домашних кошек. Папе принесли во дворец нескольких, зарекомендовавших себя отличными охотниками, и Климент практически не расставался с ними. Сам доктор находился здесь же.

Климент вопросительно взглянул на Бизанкура, а тот, вместо того чтобы, как обычно, подойти за благословением, склонился в поклоне у дверей:

– Ваше святейшество, благоволите дать мне вымыться и переодеться, а одежду мою сжечь. Мэтр де Шолиак, кажется, одна из зараженных поранила Фернана. Я запер его от греха и пометил дверь крестом…

– Грех на всех нас, – вздохнул Климент, впрочем, довольно спокойно.

Ги де Шолиак выглядел куда больше обеспокоенным.

– Я приду взглянуть на него, когда ты приведешь себя в порядок, – сказал он Бизанкуру.

– Дитя мое, ты все правильно сделал, – кивнул ему папа. – Брат Винченцо, помоги отроку.

Тот, ни слова не говоря, проводил Жан-Жака в небольшую комнату с бадьей, где бессменно дежурили несколько монахов, меняя воду и периодически поднося горячую. Молодой человек спешно вымылся и переоделся в ту одежду, что висела рядом с жаровнями.

Когда они добрались до кельи, где был заперт Фернан, оттуда не доносилось ни звука. Бизанкур подумал было, что, неровен час, тот сбежал, но переоценил его возможности. Подавленный, Пико стоял на коленях и лихорадочно молился. Встретил вошедших затравленным взглядом и опустил его долу. Не проронил ни звука даже тогда, когда де Шолиак подверг его осмотру и, опустив плечи, покорно поворачивался. На руках и животе у Фернана алело несколько параллельных царапин – в тех местах, где женщина вцепилась в него ногтями. Царапины были багровыми и слегка припухли.

– Мне конец? – подавленно спросил Пико.

Видимо, за небольшое время, что он провел взаперти, его паника ушла, уступив место полной обреченности. Юноша был сильно напуган.

Жан-Жак поставил возле кровати кувшин с вином и поднос с овощами и холодной телятиной, положил рядом перемену одежды:

– Придется тебе пока поужинать здесь. Не стоит так отчаиваться. Никто тебя не бросает. Переоденься, а одежду твою мы сожжем…

Красный кошелек упал на пол, когда Пико переодевался, и все трое сделали вид, что ничего не видели, только Фернан густо покраснел, напоминая цветом бока кошелька.

Ги де Шолиак не скрывал своей озабоченности, обрабатывая царапины принесенным травяным настоем:

– Вам не следует какое-то время покидать эту комнату, Фернан. Будем надеяться, что все обойдется…

Но, увы, не обошлось.

Когда Жан-Жак наутро вошел к Пико, он увидел его ужин нетронутым. Парня трясла крупная дрожь, словно он замерзал, а лоб его тем не менее покрывала испарина.

– Я заболел… заболел… – повторял он, затравленно глядя куда-то в пространство.

Бизанкур оценивающе смотрел на него из дверей. Он знал, что у заразившегося чумой шансов практически не было, хотя сам де Шолиак буквально недавно переболел ею, порезавшись во время операции, которую делал больному, вскрывая его бубон. Но это де Шолиак…

Вернувшись к себе после посещения Фернана, Бизанкур вторично развернул свиток, который принес с «ночного похода» за подношениями. Когда он прочел текст внимательнее, кровь ударила ему в голову, а сердце часто-часто застучало. Он долго сидел, уронив свою находку на колени и стараясь отдышаться; руки его тряслись.

В свитке было такое, что у Бизанкура не зря зашлось дыхание. Этого просто не могло быть – такая удача! Манускрипт был не чем иным, как ритуалом по вызову демона лени и праздности, Бельфегора… Жан-Жак не колебался ни мгновения, когда приносил этот свиток на одобрение папе. Папу он не решился беспокоить ночью, а утром, после литургии, нанес ему визит и с почтительным поклоном протянул найденный манускрипт, внимательно следя за выражением лица его святейшества. И увидел в его зрачках знакомые язычки пламени.

– Ваша святейшество, мне кажется, это совершенно необычайная находка. Что мне делать с нею?

Его святейшество, внимательно изучив свиток, с усмешкой протянул его обратно:

– Делать то, что там и написано… Добро пожаловать в ад, мой мальчик. Пора. Не бойся ничего, все будет тебе на благо. Я мог бы сказать, что благословляю тебя на этот шаг, но… наверное, это слишком, не правда ли?

И оба понимающе рассмеялись.

И теперь Бизанкур холодно и изучающе смотрел на Фернана:

– Скажи мне, ты хочешь жить?

– Хочу! – страстно выкрикнул тот, сотрясаемый лихорадкой, зубы его выбивали дробь.

– А чего ты хочешь больше – жить или спасти душу?

Вопрос был не лишен коварства. Фернан думал не больше секунды.

– Да чёрта ли мне в этой душе, если я сдохну?! – отчаянно крикнул он.

– Слышали бы тебя инквизиторы, – расхохотался Жан-Жак. – Ладно, да будет так. Я приду завтра. И ты будешь делать все, что я скажу. Будешь?

– Буду, – прохрипел Фернан.

Получив негласное разрешение от самого папы римского, Жан-Жак прислушался к себе и нашел, что его ничуть не пугают и не смущают условия, описанные в этом немыслимом документе, за который святая инквизиция отправила бы на костер любого. Любого, но не Жан-Жака. Рок его был совершенно иным, и, пока длилась его история, никто не смог бы сказать, чем и как она окончится.

Поистине, неисповедимы пути Господни. Судьба Жан-Жака де Бизанкура была предопределена еще до его рождения – до зачатия! – и не случайно этот свиток попал именно в его руки в знойную летнюю ночь 1348 года, через неделю после его девятнадцатилетия. Обряд вызова демона Бельфегора собственной персоной… Это было уже почище, чем призывать огонь в собственных зрачках.

Подумать только, для обряда требовалась кровь некрещеного младенца, с которого надо было заживо содрать кожу! Да расскажи он кому… Разве такие вещи рассказывают?

Под маской чумного доктора войти можно было в любой дом, препятствия чинить не стал бы никто. Под страхом смерти врачи и священники не посещали больше домов ни для отпевания, ни для крещения. Улицы опустели.

Но одна фигура, лицо которой защищала маска с огромным клювом, все же проскользнула в дверь богатого и пышного особняка. Никто не заметил, что первенец, несколько дней оглашавший дом требовательными и голодными криками, вдруг умолк. Да и к исчезновению самого источника этих криков никто не проявил должного интереса – болезнь изменила всех за считаные дни.

Не будем испытывать нервы читателей дальнейшими подробностями, скажем только, что рука Бизанкура, окропившего наспех сделанный алтарь кровью невинного и некрещеного ребенка, не дрогнула. Также тверда она была, когда чертила пентаграмму на полу кельи, зажигала свечи по ее углам. Чудовищное беззаконие, творившееся под сводами папского дворца, совершаемое с попустительства его святейшества, свершилось. Осталось прочитать сам текст. И тихий монотонный голос Жан-Жака вознесся к сводам:

– Пэр Адонаи Элохейну, Адонаи Ешова, Адонаи Собош, Ха-Маком, Мэтратон Он Агла Адонаи Мэшон, вербут пушоникум, мистериум Саламандер, сонвэнтус сулхорум, антра гноморум, демония коэли Гад Алмоусун Гибор, Ишоя, Евам Зарианатмик, вени, вени, вениас, Бельфегор!

Заколебалось пламя свечей по углам пентаграммы, затрепетали тени на стенах, пронесся шепот ветра в тишине кельи, вскрикнул Фернан Пико, чьих сил хватило только на этот предсмертный птичий клекот, и тело его, покрытое стремительно размножившимися за три дня алыми язвами, вытянулось на узкой монашеской постели совершенно неподвижно.

– Обманул… – прохрипел Фернан, и глаза его закатились.

Но глаза Жан-Жака де Бизанкура, внимательно наблюдающие за всем, что происходило, увидели, как пробежала по стене тонкая трещина, как содрогнулась эта стена, а уши уловили глухой, словно за многие мили, удар. Еще один… и еще… пока наконец огромный молот не появился в разломе с той стороны и в комнате через образовавшийся проход не появилось косматое чудище с хоботом, выглядывающим из зарослей чудовищной бороды.

– Бельфегор, – прошептал Жан-Жак.

Странно, но он совершенно не был напуган. Вероятно, что-то внутри него помнило, с какой бережностью демоны, приходящие к нему в ночь его рождения, прикасались к нему…

Монстр с молотом внезапно раскололся пополам, словно кокосовый орех, и Бизанкур увидел, что отвратительная внешность была лишь оболочкой для совсем другого существа – идеально сложенной темнокудрой женщины. Она быстро облизнула полные губы язычком и хрипловато рассмеялась:

– Ты шокирован, мой юный девственник? Полно, тебе не к лицу. Фрустрация – удел таких, как этот твой приятель, что валяется здесь в столь плачевном виде. Мы с тобой не такие, правда?

Юноша даже не понял, что она сказала, – в его словаре просто не было подобных слов, – он, не отрываясь, смотрел на ее грудь. А потом и думать стало некогда. Демоница приблизилась к нему и без лишних прелюдий преподала ему несколько уроков любви, искусной и изощренной, – прямо в окружении всех атрибутов, сопутствующих обряду, включая и несчастное убиенное дитя.

– Ведь это у тебя впервые, правда? – заметила она, вставая и потягиваясь.

Тот кивнул, едва в силах отдышаться.

– Этот твой дар – некрещеный малютка – был особенно лакомым, – подмигнула она. – И поэтому я тоже угостила тебя вкусненьким.

Затем прошлась по каменному полу кельи безупречными ступнями:

– Запомни навсегда, дружочек, – сказала она, в то время как он, ошеломленный происходящим, в сладкой истоме лежал на соломенном тюфяке. – Не стоит стесняться своих желаний. Их нужно просто удовлетворять. Смотри, как это делается.

И она, танцуя, подошла к распростертому на смертном ложе Фернану Пико.

– Он же болен! – в ужасе воскликнул Жан-Жак. – Более того, он уже мертв!

– Да-а?! – притворно удивилась демоница и хрипло рассмеялась: – А вот мы сейчас проверим…

Она без стеснения провела рукой вдоль паха скончавшегося юноши, и Бизанкур, к немалому изумлению и страху своему, увидел, что плоть того восстала. Далее демоница сдернула с Фернана одежду, обнажив покрытое ранками и язвами тело, и под ее руками оно вдруг начало на глазах очищаться и светлеть. После и вовсе началась вакханалия, которую можно было бы назвать и труположеством, если бы Фернан под неистовыми скачками на нем Бельфегора в женском облике не застонал и не пошевелился. Уже через несколько секунд стоны его приобрели совсем другой характер.

– Эй, – смеясь, позвала демоница Бизанкура. – Иди сюда, малыш. Втроем мы славно позабавимся! И не думайте, что монахам таких лакомых кусков не перепадает… Да только разве ж они расскажут! А впрочем, отчего же втроем?! Лилит, сестра моя!

«Лилит», – вспыхнули в памяти Жан-Жака воспоминания о тех минутах жизни, которые не помнит практически никто из смертных, когда ему было несколько часов от роду, и о тех, которые предшествовали его зачатию.

– Какие милашки, – низким и чувственным голосом произнесла она. – И какие свеженькие…

И после действа, перед которым опустят очи стыдливые и которому будут рукоплескать бесстыжие, все четверо решили перекусить и с жадностью набросились на то, что припас Жан-Жак.

– Не обманул, – с восторгом повторял Пико, алчно удовлетворяя аппетит.

– Что так скудно друга-то кормишь, – устыдила демоница, дунула на поднос, и там немедленно появились печеная курица, краюха свежего хлеба, сладкий лук и множество других яств. – Подкрепляй силы, Фернан, они тебе понадобятся… Пойдем-ка, Жан-Жак, пошепчемся, покуда Лилит обучит его некоторым премилым чудачествам.

И демон, вновь приняв облик мохнатого чудища с вытаращенными глазами и хоботом, поманил его к двери и уселся прямо на солому.

– Я не знал, что вам и это под силу, – прошептал тот, показывая глазами на воскресшего приятеля, с которым в данную минуту Лилит вытворяла такое, что стыдно было бы даже произнести. Его стоны оглашали каменные стены кельи, и они отнюдь не были звуками страдания и боли.

– Что ты имеешь в виду? – поднял брови демон. – Плотские утехи с извращеньями? Какая безделица.

– Да нет же! Оживление мертвецов.

– А ты полагаешь, он жив? – одними губами холодно спросил Бельфегор, и Бизанкур вздрогнул. – То, что он лихо шевелится и попискивает, ничего не значит. Даже то, что он домик скоро купит, будучи просто движущейся падалью, и то не имеет значения. И, как говорится, подними челюсть с пола.

Жан-Жак машинально поискал глазами на полу, но Бельфегор хмыкнул и махнул рукой:

– Забудь, про челюсть это была шутка… Тебе нужен помощник, а вот такое ходячее двуногое как раз то, что нужно. Тупой, исполнительный… мертвый. И не заразный.

Оба посмотрели на Фернана. Фернан, закончив с Лилит, сосредоточенно поглощал курицу, вцепившись в птицу обеими руками. Жир капал ему на грудь. Но Лилит с ним еще не закончила. Она слизывала с него этот жир, покуда жажда его желудка вновь не перешла в жажду чресел.

– Оголодал, кадаврик, – заметил демон. – Да, мертвецы много жрут, он еще поперек себя шире станет. И начнет… хм… любить все, что шевелится. А внешность его мы сейчас слегка поправим.

В мгновение ока тощий Фернан приобрел двойной подбородок, поросший редкой рыжей бороденкой, трясущиеся жирочком бока и живот.

– О! Поросеночек! – засмеялась Лилит, щекоча его, на что Фернан разразился довольными звуками, весьма напоминавшими похрюкивание.

– Ну вот, – удовлетворенно заметил Бельфегор. – Был Фернан Пико, стал Филипп Вико. Он даже разницы не ощутит. – Филипп Вико, – эхом пробурчал новоявленный Филипп с набитым ртом, снова принявшись за еду.

– Вот-вот, – одобрительно сказал демон и понизил голос, обращаясь к Жан-Жаку: – Когда он надоест тебе, просто скажешь ему: «Прах к праху, рассыпься». А через парочку веков он тебе точно надоест, если не раньше… Ему обо всем этом знать не обязательно. Пусть думает, что выздоровел. Он будет тебе отличным слугой да к тому же не станет задавать ненужных вопросов. И ты тоже не задавай, а слушай, что тебе отныне надлежит делать. Пребывать в лени и роскоши.

– И все? – недоумевая, после паузы спросил Жан-Жак.

– А что тебе еще? – усмехнулся демон праздности.

Он протянул руку и достал из воздуха свиток – Бизанкур узнал манускрипт, в котором содержался обряд вызова Бельфегора. Только теперь текст в нем стал иным – это был договор. Жан-Жак наскоро пробежал его взглядом… Сколько?!

– Шестьсот шестьдесят шесть лет жизни? Мне?! – прошептал он, не веря. – Просто чтобы проводить их в богатстве и безделье?!

– Не на каторге же, – заметил Бельфегор. – Жить в праздности тоже, знаешь ли, надо уметь… Ты должен сохранять силу и привлекательность, значит, тебе стоит выбрать и привлекательный возраст, чтобы остановиться на нем и не стариться. Скажем… Лет двадцать семь.

– Великолепно! – вырвалось у Бизанкура.

– Быть сему, – кивнул демон праздности. – Как только тебе исполнится двадцать семь, ты перестанешь стареть. Ну и… И, разумеется, нужно делиться тем, что ты умеешь. Повторяю, мне очень по вкусу пришелся твой подарок, кровь некрещеного малютки. Помнишь ли, мой мальчик, как сам сосал кровь из моей груди, а?.. Да уж где там, ты ведь был нескольких часов от роду. Но сосал с удовольствием. Я тебе потом напомню и даже покажу. И рука твоя не дрогнула, когда ты… Продолжать?

Жан-Жак прислушался к себе. Нет, совершенно никаких угрызений совести. Словно убить младенца было для него тем же, что свернуть голову цыпленку, хотя и на это не каждый решится. Перед его глазами вдруг встало видение: нежный женский рот, чьи зубки хищно перекусывают цыплячью шейку и жадно перемалывают тонкие косточки.

– Да-да, это была твоя мать, – серьезно кивнул демон. – Ей тоже понравилось, помнится. Ей вообще нравились такие штучки. Поэтому дело, как говорится, семейное. Ну и… Чем больше таких младенчиков, тем твоей девочке будет слаще.

Демон подмигнул.

– А подписывать нужно кровью? – на всякий случай спросил Жан-Жак.

– Меня так и подмывает пошутить на эту тему, – без улыбки ответил Бельфегор. – Но кто же таким шутит. Конечно, дорогой мой. Не пожалей для меня капельки. Я стану твоим покровителем, и поверь, житься тебе будет с куда большим размахом и приятностью, чем при нашем добром папе. Хотя он, безусловно, неплох.

Он легко уколол палец юноши неизвестно откуда взявшимся сверкающим лезвием кинжала – узким и длинным, – и Жан-Жак вывел внизу свитка свою алую подпись. – Узнаешь? Этот кинжал – подарок тебе от Асмодея, демона науки и войны, и эта безделица будет находиться при тебе неотлучно, – кивнул ему Бельфегор. – Ты потом вспомнишь, как хорош он был, когда явился тебе впервые во всем блеске. Именно он направлял твою руку на занятиях различными видами единоборств, и разными видами оружия ты ловко владеешь только благодаря ему – не забывай об этом! Да и точными науками ты овладевал с такой легкостью неспроста… Мы заботимся о тебе и будем заботиться впредь.

Жан-Жак всмотрелся в кинжал. Он особо не задумывался, откуда тот у него, полагая, что он так и прибыл с ним из отчего дома вместе с вещами, собранными ему домашними.

А меж тем демон лени приложил к свитку и свой палец. Тотчас вспыхнуло пламя, и узкой змейкою побежали по листу витиеватые письмена, оставляя за собой прожженную причудливую вязь.

– Смотри, как красиво, – заметил демон. – Этот свиток будет храниться у тебя. Надеюсь, ты будешь оберегать его… просто как музейную ценность. И вот еще что.

Он подбросил на ладони туго набитый кожаный коричневый кошель:

– Трать, и он всегда будет полон для тебя. Там и та монета, которую оставил для тебя Маммона… Понятно, не помнишь… но она пригодится тебе еще. Даже если ты случайно купишь на нее что-нибудь, она вернется к тебе с прибытком… Чем больше ты потратишь, тем больше останется. С течением времени кошель может видоизмениться, так же, как и сама валюта, – мало ли что люди придумают. Но стесненным в средствах ты не будешь никогда.

– Чудеса, – прошептал Бизанкур.

– Не без этого, – скромно подтвердил демон. – Так вот, повторяю, тебе не составит особого труда делать то, что ты делаешь, почаще и с размахом. Понял, мой мальчик? Примерно так же, как упиваются флагелланты своей ересью самоистязания. Но это не особенно вкусно, просто насыщает. А невинная кровь – это десерт… Твоей задачей будет убедить своих последователей, что упиваться детской кровью куда более дерзко, смело, отчаянно и под силу только вольному и свободному человеку, не такому, как все. Избранному. И таких под твоим началом должно быть много. На долгие, долгие годы, которые Темный Князь дарует тебе. Впрочем, ты же понимаешь, что сойдут не только дети. Старики, женщины, мужчины… Любых сословий и возрастов. И чем большими мучениями будет сопровождаться их уход, тем слаще будет нам это. И назавтра вы с вашим другом, который сейчас докушивает курочку и доласкивает сладчайшую из дев, должны будете покинуть гостеприимный двор его святейшества.

Жан-Жак задумался.

– Ты думаешь, что скажет на это твой добрый покровитель, его святейшество папа, не правда ли? – усмехнулся Бельфегор. – Да ничего особенного. Мы не станем его очень уж беспокоить. У него слишком много своих дел перед смертью. Ему ведь осталось всего ничего. Но и не так уж мало. Он был великолепен, и потомки будут долго спорить над тем, кем же он был на самом деле – покровителем искусств, жуиром, «грешником среди грешников», намного опередившим время свободомыслием и искусной дипломатией. Великолепный политик, хитрый демагог, талантливый финансист, который не трепетал перед сильными мира сего, напротив, это они склонялись и смирялись перед ним.

– Почему в прошедшем времени, ведь он жив… – начал было Жан-Жак, но демон прервал его:

– Потому что его дела, по крайней мере, касающиеся тебя, закончены. Ты получил неплохое образование, знаешь и умеешь много более своих сверстников – папа тобой доволен. А стало быть, довольны и все мы. Теперь приходит твое время, и… самое главное, не ограничивай себя… Ну разве что в еде. Не бери пример с этого кадавра.

Филипп Вико, доев курицу, рыгнул, глаза его осоловело моргнули. «Не обманул», – прошептал он в который раз.

Демон щелкнул пальцами, и на подносе тотчас же возникло жаркое из кролика, украшенное нежными печеными каштанами, молодым картофелем и свежей зеленью:

– Вот ведь, не напасешься на него, проглота, еды… А вот тебе следует и подкрепиться уже, Жан-Жак-Альбин де Бизанкур, ты-то еще ничего не ел.

И Жан-Жак последовал совету и насыщался, покуда умелые пальцы Лилит нежно разминали мышцы его шеи.

– И учись уже брать от жизни все, что она предлагает… а что не предлагает, бери сам, – после того как тот поел, сказал Бельфегор. – Чего бы ты, к примеру, сейчас хотел?

Жан-Жак немного подумал и покраснел, косясь на Лилит. – Браво-браво, – кивнул одобрительно демон. – Лилит, сестра моя, долго ты забавлялась жирненьким поросенком Фернаном, теперь порадуй этого соблазнительного проходимца, Бизанкура.

– О да-а-а… – прошептала она, опаляя его своим дыханием, в котором запах корицы смешивался с запахом имбиря. – Ты и в самом деле красив нечестиво… И теперь непременно на шелковых простынях, а?.. Гори она, эта солома.

И солома и в самом деле вспыхнула на каменном полу, не оставив после себя и следа, а посреди кельи тотчас возникла огромная кровать с нежнейшим бельем.

– За дело, юноши, до рассвета еще далеко, – раскинулись на нем обольстительные твари.

* * *

– До заката еще далеко – за дело, юноша, – эхом из прошлого раздалось над самым ухом Бизанкура. – Куда ты там унесся? Возвращайся-ка, успеешь повитать в облаках. Нам еще много чего узнавать и запоминать. То есть не нам, а тебе…

Жан-Жак потряс головой, возвращаясь в двадцать первый век и в который раз поражаясь тому, что, сколь бы длинной и насыщенной событиями ни была у него жизнь, но расстаться с ней он не готов совершенно. Поэтому он сделает все, чтобы длить и длить ее.

– Ты не потерял еще нити разговора? – осведомился Бельфегор.

– Семеро детей в разных точках земного шара, семь христианских добродетелей, – порадовал его ответом Жан-Жак.

Демон кивнул:

– Молодец… Так вот, это не просто детки, раз им предначертано стать апостолами нового Мессии, – продолжал демон. – Нормальная тема, да?.. Нам тоже не нравится. И твоя задача – не допустить этого. Истребить их всех, а значит, и все добродетели. И тогда ты, дорогой мой… Здесь полагается барабанная дробь.

Бельфегор шутил, но лоб красотки, в чье тело он рядился, все так же прорезала вертикальная морщина между бровей.

– И тогда ты получишь в награду вечную – подчеркиваю, ВЕЧНУЮ – жизнь и место подле правой руки Сатаны… Что, дух занесся? Вижу, да…

Белла прошлась по ковру, нервно зарываясь в мягкий ворс босыми пальцами ног. Пышные ее кудри метались языками темного пламени. Жан-Жак сглотнул, боясь проронить хотя бы звук или вздох.

– Как ты догадываешься, это будет не особо легко, – сурово произнес демон. – На кону Большая игра. Игра, которая насчитывает тысячелетия. Свирепая война светлых и темных сил. Это здесь все на первый взгляд спокойно, а видел бы ты, что творится по ту сторону… Примерно то же, что здесь во времена самых жестоких сражений. Угадай, кто должен победить в этой войне? Пра-авильно. Тот, по чью правую руку ты целишься занять место. Целишься же? Пра-авильно. Старайся. И помни – в первую очередь ты стараешься для себя. Как истинный эгоист, который хочет удобно жить, сладко есть, уютно спать и делать все остальное. Только делать это не жалких шестьсот шестьдесят шесть лет, а вечно. Понимаешь? Вечно. Сладкий приз, не правда ли? А вот если в живых останется хотя бы один из этих детишек… Ты провалишь свою миссию и пошатнешь чашу весов в сторону света, а что будет с тобой самим, мне неловко даже выговорить. Адский котел покажется тебе раем, поверь старому доброму дядюшке Бельфегору.

Струйки пота, которые вновь поползли по спине Жан-Жака, были на этот раз ледяными.

– Так, теперь лирику в сторону, – решительно объявила Белла, присаживаясь на постель и приглашающе похлопав ладонью рядом с собой. – Чтобы грохнуть ребеночка, нужно подобраться к его родителям – либо отцу, либо матери… Нет, ты не понял. Не убить их, не все так просто. Что ж ты наивный такой, у тебя на лице все написано. Слушай и запоминай. Тебе нужно любым способом уболтать кого-то из родителей отдать тебе три минуты жизни их ребенка. Три. Гребаных. Минуты.

Возникла пауза, во время которой Жан-Жак судорожно пытался сообразить, как три минуты жизни ребенка могут изменить ход всемирной истории.

Белла тихонько рассмеялась:

– Нет, право слово, забавно наблюдать за тобой… Не обижайся. Все просто. Эти три минуты будут в жизни ребенка решающими. Например, случайно в ванне притопнет гаденыш. Столько времени без воздуха ему не продержаться, дети ведь не фокусники. Ну или на веточке какой он повиснет. Веточка хрясь, ребенок всмятку. Мало ли на свете ситуаций, когда минуты решают все? Мы этим обменом минутками на жизнь отличнейшим образом пользуемся, и всегда на ура. Ведутся практически все. Что такое три минуты? Да тьфу. Вот так они и думают – подумаешь, три минуты. Иногда и одной хватает. Зазеваешься так, хрясь – и тебя машина сбила. Как недавно вот одного в Москве, возле ресторанчика «Джуманджи»…

Белла расхохоталась:

– Этого мы на благородстве взяли. Чувак был уверен, что делает доброе дело – друга спасает. А благими намерениями, знаешь ли, вымощена дорожка в ад. Не с теми чувачок договаривался… Ну да ладно, это к нашему делу не относится… Так вот. Главное, не тушуйся. Включай смекалку, удача у тебя будет, а денег на твоей карточке и так в избытке.

Жан-Жак почувствовал необыкновенное облегчение. Действительно, все было просто. Нет, конечно, такие ситуации тоже нужно придумать и подготовить, но это уже что-то. Не перспектива сдохнуть в течение года и не тот омут неведения, которые ужасали его еще несколько минут назад. Теперь перед ним стояла вполне конкретная задача. А любую задачу можно решить, если постараться. В его арсенале было поднакоплено достаточно трюков для этого. И на кону теперь была его собственная жизнь. Тут не просто стараться будешь, а из кожи вон лезть…

– Разумеется, мамашам ни в коем случае нельзя говорить, что эти три минуты станут последними в жизни их малюток. Это ты и без меня бы сообразил, правда? И еще, хорошенько запомни. Охранную печать снимает коротенькое простое заклинание, которое матери либо отцу надлежит произнести. «Отдай малое, получишь большее». Весьма двусмысленно, не находишь? Отдадут три минуты не своей жизни, получат большие неприятности впоследствии. Но на первый взгляд весьма соблазнительная формулировка. Человеку всегда хочется получить больше, чем он отдает. А бесплатный сыр, мой милый, только в мышеловке. Вот в эти мышеловки ты их всех и поймаешь.

Белла вновь прошлась по комнате и остановилась прямо перед Бизанкуром – роскошная, манящая, властная. Демон Бельфегор.

– Ну, что ж, – подытожил демон в женском обличье, внимательно наблюдая за подопечным. – Ты все понял, я вижу. Времени тебе на это ровно год. Согласись, неплохо для такой задачи, малыш. Но я уверен, ты справишься. Возможно, и раньше. Как стараться будешь. Самое главное – у тебя наша поддержка и твоя нечеловеческая удача. Повторюсь, ты даже не представляешь, сколько сил было брошено на то, чтобы эти младенцы появились именно в тех семьях, в которых они появились. Родители, воспитывая будущих апостолов, по идее, должны невероятные усилия прикладывать. Во-первых, они, конечно, не знают, что судьба их детей – стать апостолами. Во-вторых, мы постарались, чтобы родительские качества были не на высоте. Мы вычислили родителей до того, как у них появились дети, и как могли мягко направляли их действия, чтобы противоположный лагерь не заподозрил ничего – ну уж извините, на войне как на войне. Кто-то оказался более податливым, кто-то менее. Проторили все дорожки, подготовили почву – тебе остается почетная обязанность снять сливки. И помни о своей дьявольской удаче! Потому что если у тебя не получится…