Текст книги "Галерея «Максим»"

– Повезло тебе с отцом, – задумчиво проговорила Лена, когда Макс наконец замолчал. – Если бы мне встретился в жизни такой человек… Я хотела сказать: если бы мной кто-то в детстве так занимался, насколько все было бы проще, насколько удачнее сложилась бы моя жизнь…

Провожая Лену, он боялся лишний раз взглянуть на нее. «Вот сейчас скажет: спасибо за приятный вечер, но больше мы не увидимся – или еще что-нибудь в этом роде», – с ужасом ждал Максим. Но на его счастье, Лена не сказала ничего подобного. И даже, когда они прощались у крыльца, согласилась продиктовать номер своего пейджера. Правда, предупредила:

– Знаешь, когда я говорила, что занята, то не обманывала и не кокетничала. У меня действительно очень мало свободного времени. Такие вечера, как сегодня, выпадают крайне редко.

– Но я могу надеяться, что ты хотя бы иногда будешь проводить их со мной? – спросил он, чувствуя внутреннюю дрожь.

– Попробую… Но ничего не обещаю. И давай сразу договоримся – если у меня не получается, ты не обижайся, хорошо?

– Конечно!

Он был согласен на все. Сам факт того, что она предложила ему о чем-то договориться, одним махом закинул его на седьмое небо от счастья.

Целовать Лену на прощание он, конечно, не стал. Да что там – просто дотронуться, за руку взять – и то не посмел.

После этой встречи у него было удивительное чувство – будто душу вымыли изнутри жесткой щеткой. Как-то непривычно и вроде даже некомфортно – а в то же время так хорошо и легко…

До Лены весь его опыт общения с девушками был совершенно иного рода. Рано окунувшись в веселую жизнь баров и ночных клубов, Макс и подружек себе подбирал соответственных, что называется, «без комплексов», которые стремились лишь к тому, чтобы как следует оттянуться и погулять, желательно на его счет. Знакомства с ними были легкими, необременительными и ни к чему не обязывающими. Обычно Максим расставался с ними после первого же перепиха, ну, может, встречался еще раз-другой, если девушка оказывалась ну очень уж хороша в постели. Говорить с ними о детских обидах и папиных картинах ему бы и в голову не пришло. А Лена… Лена была совершенно иной. Словно из другого мира – серьезная, задумчивая… и при этом какая-то не очень счастливая, точно что-то ее угнетало.

От одной мысли, что он может больше ее не увидеть, Максим сходил с ума. И чтобы этого не случилось, стал по нескольку раз в день слать ей сообщения на пейджер. С утра «Доброе утро!», вечером «Спокойной ночи!». И обязательно вопрос о ее планах на ближайшее время. Вдруг у нее появится, как она это называла, «окно»? Тогда он все бросит и встретится с ней.

Примерно через неделю, может, чуть больше, «окно» появилось. Лена позвонила и предложила сходить с ней на новый фильм, который она хочет посмотреть. Потом, дней через десять, они увиделись вновь. И еще. И еще…

Он водил ее в кафе, заранее выбирая места попроще, но чаще они просто гуляли по московским улочкам, благо сезон был самый подходящий – весна, потом лето, – и разговаривали. Раньше ему и в голову не приходило, что разговаривать с девушкой может быть так интересно. Он и с друзьями-то таких увлекательных бесед никогда не вел. Если только с отцом – и то давно, когда был еще подростком. Сейчас-то они с батей здорово отдалились друг от друга. Под влиянием разговоров с Леной Макс все чаще стал жалеть об этом, но изменить что-то в отношениях в семье так и не собрался.

Лена тоже все больше раскрывалась во время этих разговоров. Макс многое узнал о ней. О ее родителях, от которых она уехала почти без предупреждения и до сих пор чувствовала перед ними вину за это. О том упорстве, с которым она поступала в театральный. О трудностях, которые ей пришлось преодолеть в первые годы жизни в Москве. О ее страстной любви к будущей профессии, к своему призванию. И о ее огромном нежелании чувствовать себя кому-то хоть чем-то обязанной.

В одну из первых встреч Макс решил сделать ей приятное и подарить сотовый телефон – мол, чтобы удобнее было нам с тобой общаться. Любая другая девушка на ее месте пришла бы в восторг от такого предложения. А Лена, наоборот, только услышав об этом, решительно заявила, что не может принять такого дорогого подарка. И раз и навсегда закрыла эту тему.

В другой раз она, разговаривая о будущем, поделилась с ним своими сомнениями в том, как сложится ее дальнейшая актерская судьба. Удастся ли устроиться на работу в московский театр или попасть в кино? Максим подумал, что таким образом она просит его о помощи, и воспринял это с радостью. В мыслях он уже практически решил проблему и был несказанно счастлив.

– Слушай, ты не волнуйся! – заверил он. – Ты знаешь, что у моей матери связи в самых элитных кругах Москвы. Наверняка есть и какие-нибудь театральные деятели и киношники, которые тебе могут помочь!

Но Лена наотрез отказалась:

– Я не хотела бы никуда устраиваться по блату. Это же ужасно и противно! Если меня не примут честным путем, нечестным я не пойду. Раз не взяли – стало быть, я этого не заслуживаю. Значит, мне лучше быть хорошей секретаршей, чем плохой актрисой!

Он снова почувствовал себя идиотом. Все-таки как с ней сложно: порой кажется, что она раскрылась перед тобой и вся как на ладони. А оказывается, она совсем не о том думала и не то говорила… Хотя, он почему-то был уверен, о своих сомнениях она сказала ему одному. А значит, все не так плохо.

Общаясь с ним, Лена держалась независимо, даже отстраненно, хоть и позволяла держать себя за руку, но не более того. А на него накатил какой-то жуткий страх, он отчаянно боялся сделать что-нибудь не то и потерять ее. Максим вдруг понял, что совсем не умеет ухаживать за девушками. Все те, которые у него были до Лены, сами вешались на него, первыми обнимали, сами приближали свои напомаженные губы к его губам, раздевались без малейшего стеснения. А она встречалась с ним, словно друг, приятель, похоже, совершенно не интересуясь им как парнем. Макс был в полной растерянности. Должен ли он сделать решительный шаг? А вдруг она обидится на это и уйдет, не захочет больше его видеть?

Как-то он повел ее в маленький кавказский кабачок, где кормили потрясающе вкусными хачапури по-аджарски и сациви. Лена с радостью согласилась пойти туда и, как только на столе появились первые блюда, с аппетитом принялась за них.

– Очень вкусно, просто прелесть! – говорила она, уплетая горячую, брызжущую соком лепешку с сыром. – Вообще-то я больше всего люблю простую еду, к которой привыкла с детства. Все эти экзотические кухни, всякие новаторские идеи и выкрутасы интересны, конечно, но только поначалу. Со временем осознаешь, что это все какое-то чужое, что ли… И понимаешь, что нет ничего лучше жареной картошки с хрустящим малосольным огурцом.

Максим в глубине души не был согласен с Леной. Его с детства водили по ресторанам, в том числе и за границей, приучая разбираться в высокой кухне. Но вслух он ничего не сказал, понимая, что Лену может это обидеть. Вдруг она подумает, что таким образом он хочет подчеркнуть, что он «из хорошей семьи», а она «провинциалка»?

На самом деле Макс совсем не считал ее провинциалкой. В Лене не было ни бескультурья, ни хамства, ни стремления нагло переть напролом, которые обычно и отличали лимиту, как называл таких людей Яр. По большому счету, она была воспитаннее и интеллигентнее многих знакомых Макса, которые родились и выросли в Москве. Но при этом она была очень естественна – это при такой-то профессии! В ней вообще не чувствовалось никакой фальши, он был уверен, что и со своими подругами она общается точно так же, как с ним. Совсем простая и в то же время удивительно сложная… Как и вопрос, который Лена вдруг задала ему:

– Послушай, не обижайся, но чего ты от меня хочешь?

Максим даже остолбенел от такого. Хоть они вот уже больше месяца встречаются, и ухаживает он за ней вовсю, и с самого начала не скрывает своего интереса, а все же вопрос поставил его в тупик, так что он только и промямлил:

– Ну… так… Просто мне понравилась девушка, и я хочу узнать ее поближе, что в этом особенного?

– Да нет, – Лена пригубила вино, – все вполне естественно. Я просто общаюсь с тобой все эти дни и не могу представить нас вместе всерьез. Как-то не укладывается в голове. Я же старше тебя… И вообще, мне кажется, таким парням, как ты, нравится другой типаж.

– Не стоит мыслить стереотипами.

– Ах, скажите на милость! – рассмеялась Лена.

– Ну, раз ты у нас такая откровенная, спрошу и я, – решился Максим. – Скажи, пожалуйста, какие у меня шансы общаться с тобой как со своей девушкой, а не как с приятельницей?

Лена на мгновение задумалась, светлые глаза ее потемнели.

– Шансы есть у всех, – уклончиво ответила она.

– Ну все же…

– Ты не сказал, что хочешь от меня, как я могу тебе ответить, какие у тебя шансы это получить?

– Ну, хорошо, какие у меня шансы получить твой поцелуй?

Она вдруг усмехнулась, перегнулась через стол, придвинулась к нему максимально близко, так, что даже цепочка, висевшая у нее на шее, заползла под его футболку, и он вдруг почувствовал ее губы, немного сладкие, с привкусом вина. Максим закрыл глаза и ощутил, как закружилась голова – то ли от выпитого, то ли от нахлынувших чувств. Второй поцелуй Максим получил уже около дверей общежития. На этот раз он проявил инициативу сам, и она не была против.

Все следующее утро он раздумывал над таким странным началом отношений. Почему он чувствует себя рядом с ней маленьким мальчиком? С другими-то девчонками всегда ощущал себя уверенно. Может, она права, дело в том, что она старше? Но сам понимал – возраст тут ни при чем. Это не годы, а характер. Лена – она такая… Какая? Он сам этого не понимал. Серьезная, рассудительная, холодная, неприступная. Но тогда почему она вдруг так к нему переменилась?

Максим и не догадывался, что переменами отношения Лены к нему он был обязан Кате. Подруга Лены была очень влюбчивой особой, в ее жизни постоянно кипели шекспировские страсти: романтические знакомства, бурные романы, сумасшедшая любовь, полеты во сне и наяву, потом драматические разрывы со слезами и нежеланием жить – и затем снова очередные знакомства и влюбленности. Лена наблюдала за всем этим с некоторым недоумением, ей было не понять пылкую Катерину. А та, как опытная жертва стрел Амура, постоянно капала подруге на мозги, объясняя, что нельзя так жить – точно монахиня в монастыре. Ни любви, ни постоянного кавалера, ни даже случайных поклонников. А годы-то идут! Этак не то что внукам нечего будет рассказать – самих внуков не окажется, поскольку им не от кого будет родиться…

Сначала Лена пропускала ее слова мимо ушей. История со Стасом нанесла ей такую душевную травму, что не было никакого желания еще раз ввязываться в отношения, которые могут обернуться вот так. Но время летело, старые раны затягивались, и уже самой хотелось влюбиться, и очень даже хотелось… но что-то никак не получалось. Дело дошло до того, что на втором курсе она начала тайно вздыхать по одному из своих преподавателей, известному режиссеру и актеру. Тому уже перевалило за пятьдесят, он был счастливо женат в четвертый раз и растил маленького сына. И разумеется, Лена ни словом, ни взглядом не проявила своих чувств. О ее секрете знала только Катька, больше никто не догадывался – ни сам объект страсти, ни сокурсники. И понадобилось два года, чтобы как-то справиться с собой, преодолеть эту безнадежную, тупиковую, как говорила Катька, влюбленность.

– Ты бы переключилась на кого-то другого, – советовала подруга. – Ну посмотри, сколько парней вокруг.

Лена вроде бы и смотрела… Но одни были значительно моложе (сказались четыре года неудач при поступлении), другие уже имели семьи или хотя бы постоянных девушек, третьи не устраивали по характеру, четвертые вроде бы и нравились – но лишь как друзья, не больше… Вот если бы кто-то сам начал за ней ухаживать, тогда бы она, возможно, и ответила бы на чувство. Однако за годы учебы Лена Горохова завоевала настолько прочную репутацию «снежной королевы», что желающих приударить за ней не находилось.

И тут, как снег на голову – Максим. Сначала он Лене не очень понравился, показался просто богатеньким избалованным мальчиком-мажором, из тех, о которых поет Шевчук. Но позже она убедилась, что он не настолько примитивен, душа у него хорошая, а бравада идет лишь от неуверенности в себе. С ним было интересно поговорить, приятно провести время.

А потом… Потом она совершила ошибку, послушав все ту же Катьку, которая надула ей в уши, что в отношениях не всегда нужно любить самой, иногда даже лучше, чтобы любили тебя, а ты просто испытывала симпатию в ответ, не больше. Это и удобнее, и спокойнее. Лена вняла ее совету и вскоре действительно начала находить в таком положении вещей положительные стороны. Действительно, приятно, когда в тебя влюблены, когда говорят комплименты, смотрят горящими глазами, любуются каждым твоим движением, каждым твоим жестом. В отношении к ней Максима было что-то, что напоминало ощущение на сцене – восторг зрителя, который восхищается великолепной актерской игрой. Конечно, такое не могло не нравиться.

Настало лето, и после сессии Катя укатила на все каникулы домой в Ростов. Лена, которая позволяла себе выбраться к родителям не больше чем на пару недель, осталась в Москве, устроившись, как делала это вот уже несколько лет, в кафе официанткой. Как-то раз вечером, когда она уже собиралась спать и, лежа на кровати, дочитывала последние страницы книги, раздался стук в дверь. Лена удивилась. Кто бы это мог быть? Подавляющее большинство ее соседей на каникулы разъезжались по домам, опустевшее общежитие в это время ремонтировали, красили, белили потолки, ставили новую мебель. Встав с постели, она одернула халатик, сунула ноги в шлепанцы, подошла к двери, распахнула ее… На пороге стоял Максим. Насквозь мокрый, чуть ли не струйки с волос текли (на улице бушевала сильная гроза), и с большим букетом красных роз в руках.

– Ты? – ахнула Лена. – Как ты попал сюда? Сегодня такая церберша дежурит – неужели она тебя пропустила?

– Никто меня не пускал… Я в окно влез. Помнишь, ты мне рассказывала про пожарную лестницу, по которой у вас все лазают? Так вот, я по ней – на ваш этаж…

– Да ты с ума сошел! Мы же на четвертом этаже! И на улице такой дождь, лестница наверняка скользкая… Ты же мог упасть, разбиться…

– Может, ты сначала впустишь меня, а потом будешь ругать? – жалобно улыбнулся Макс. – А то у меня уже зуб на зуб не попадает от холода… Да, кстати, это тебе, – и сунул ей цветы.

Ну что оставалось делать Лене? Не выгонять же его? Конечно, пустила, конечно, закутала в плед, напоила чаем с медом. А потом оставила до утра. Хотела уложить на Катиной кровати, но из этого ничего не получилось. То есть можно было, конечно, упереться и настоять, но Лена не стала этого делать. То ли пожалела Макса, то ли слабоволие проявила – теперь уж что причину искать… Что было, то было, жизнь – не репетиция, по-другому не переиграешь. Ну, и началось…

С той ночи Максим жаждал встречаться с ней хоть каждый день, но Лена сдерживала его пыл. После работы она возвращалась из кафе за полночь и такая усталая, что было не до любви – поскорее бы до подушки добраться. Затем подвернулась халтура – съемки в массовке фильма. Но основная причина, что греха таить, была не в ее занятости. Когда дело дошло до постели, Лена окончательно поняла, что Макса она не любит. И, занимаясь с ним сексом, чувствовала себя обманщицей и лицемеркой. А это очень противное чувство.

Сначала Лена уговаривала себя – мол, это со временем пройдет, она привяжется. Еще немного – и Максим станет для нее самым родным, самым близким на свете человеком. Но «это» не проходило, наоборот, только усиливалось. Близким человеком Макс не стал, а близкие отношения с ним и вовсе сделались в тягость. Каждый раз она буквально заставляла себя отвечать на его объятия и поцелуи, и это было невыносимо. К концу лета она уже начала избегать встреч под любым предлогом, свела их к минимуму и начало учебного года восприняла как дар судьбы. Слава тебе господи, теперь можно ничего не придумывать и не врать, теперь она действительно будет постоянно занята. Хотя бы дипломным спектаклем, пьесой Островского «Поздняя любовь», где ей дали большую и интересную роль Людмилы. Но эта роль – роль чистой, духовно прекрасной девушки, самоотверженно любящей, готовой ради этой любви на все, – ей никак не давалась. Возможно, потому, что самой Лене, хотя она была лишь немногим моложе своей героини, ни разу не довелось испытать такой любви. И к тому же постоянно мучила совесть. Лена понимала, что поступает по отношению к Максу крайне некрасиво. Бедный парень, он ведь до сих пор думает, что у них все хорошо! Нет, надо взять себя в руки, собраться и расставить все точки над «i», решила она как-то, возвращаясь домой после очередного тягостного свидания. И как можно мягче и деликатнее объяснить Максиму, что больше встречаться они не будут. Это будет тяжелый, неприятный для обоих разговор, но он необходим. И обязательно состоится как можно скорее.

* * *

В результате он все-таки принял предложение Марины. Точнее, ее клиента, этого, как его там…

Разумеется, такое решение далось Илье нелегко. Но упрек Аллы: «Ты сидишь на моей шее!» стал последней каплей. Унизительно было чувствовать себя альфонсом… Ну, пусть не альфонсом, он ведь не платный любовник, а законный муж – пусть, какое бы слово подобрать… трутнем, вот. Все равно противно. Гораздо более противно, чем слетать в Испанию и показать какому-то толстосуму свои картины. Авось он хоть одну картину да купит – тогда не только поездка окупится с лихвой, но и можно будет безбедно жить как минимум несколько месяцев, не думая о хлебе насущном.

К его удивлению, Марина восприняла его сообщение без обычной своей иронии. Никаких подколок и язвительных замечаний. Просто обрадовалась – и все.

Когда он увидел своего директора у стойки регистрации, то был чрезвычайно удивлен – вот что делает с человеком любовь! Маринка преобразилась до невозможности: надела фисташкового цвета костюм, отлично подчеркивающий ее фигуру, покрасилась, изменила прическу – теперь у нее был не редкий пучок заколотых сзади волос, а каштановые локоны, опускающиеся чуть ниже ушей. И, что еще больше изумило Илью, на ней не было очков. Это-то при ее зрении минус три с половиной! Он был так удивлен, что вместо приветствия показал на ее глаза и спросил:

– А… где?.. Как же ты без этого?

Но внутренне Маринка ничуть не изменилась, поэтому ответила в привычной своей манере:

– Во-первых, здравствуй, Емельянов! Во-вторых, «это» называется очки. И без «этого» я прекрасно справлюсь, потому что купила линзы.

Услышав знакомые издевательские нотки, Илья пришел в себя и сделал подруге комплимент:

– Выглядишь потрясающе!

– Спасибо! – как-то равнодушно, точно по-мужски, ответила Марина.

– Это твой новый тебя надоумил стиль поменять? – поинтересовался Илья.

– Нет, я сама… Но ему тоже понравилось, – ответила она и перевела разговор на другую тему. – Документы не забыл? Доставай! Нам с тобой главное – таможню пройти с твоими картинами. Чтобы не подумали, будто мы Третьяковку ограбили и теперь драпаем с похищенным за границу.

Долетели всего за четыре с половиной часа. Илья даже не успел устать в полете, а приятный женский голос уже объявил о готовности к посадке в аэропорту Барселоны. Выйдя из самолета, Илья глотнул теплого испанского, точнее, каталонского воздуха и, жмурясь, поглядел в небо. Солнце жарило так, точно стоял не октябрь, а июль.

Через полчаса они уже были в отеле Ситгеза, старинного каталонского городка. В целях экономии Марина сняла не два отдельных номера, а один двухкомнатный, состоящий из спальни и гостиной, в которой имелся удобный раскладной диван.

– Я, как женщина и организационный центр нашего предприятия, вполне заслуживаю такого ложа, – заявила она, пробуя на мягкость роскошную кровать, украшенную чем-то вроде стилизованного балдахина. – А с тебя и диванчика хватит, правда, Емельянов?

– Конечно… – рассеянно сказал Илья. Не все ли равно, на чем спать две, ну, максимум, три ночи? Тем более что через большое, доходящее до самого пола окно гостиной открывался чудеснейший вид на море.

– Завтрашний и послезавтрашний дни мы с тобой посвятим городу, – громко вещала Марина из спальни, где переодевалась и приводила себя в порядок после дороги. – Хотя городишко маленький, но тут есть что посмотреть. Исторический центр, художественная галерея, дома-музеи нескольких живописцев… Тебе здесь понравится.

– Уже понравилось, – отвечал Илья, не отрывая взгляда от окна.

– Ну вот и чудесно. Но все развлечения потом, а дело – прежде всего. Ты готов?

– Как пионер.

– Ну тогда пошли. Стой! Куда? Картины возьми, горе ты мое…

Дом Агафонова, разумеется, оказался роскошным. Трехэтажный, расположенный на ступенчатой террасе «каскадом», как выразилась Марина, весь утопающий в цветах, с роскошным садом и большим бассейном, он был удачно повернут к солнцу таким образом, что все его веранды, и застекленные, и открытые, были одновременно и хорошо освещены и защищены от палящего зноя.

– Молодец архитектор, – не удержался от комплимента Илья.

– Смотри и учись, Емельянов, – заметила Марина, направляясь к дому. – Будешь хорошо себя вести и слушаться меня, тоже заработаешь себе на такой домик. Ну что встал? Идем, нас уже ждут.

Клиент Илье сразу не понравился. Очень не любил он таких вот толстяков, располневших не от избытка здоровья (или, наоборот, от его недостатка), а от избытка сытости, прямо говоря – зажравшихся. Но деваться было некуда, показать свою антипатию он не мог. Поэтому пришлось вежливо бродить с хозяином по комнатам и слушать его пространный монолог о том, как ему нравится этот дом. Добираться сюда почти столько же, сколько до Подмосковья по пробкам, зато климат ни в какое сравнение не идет с российским. Да что там климат! А менталитет, а сервис, а уровень жизни, а люди! Это вам не наша деревня Гадюкино… В последнее время к нему, Агафонову, часто приезжают гости, и нужно обустроить дом так, чтобы люди с самыми разными вкусами находили здесь уголок для себя. Вот ему и пришла в голову замечательная идея – развесить по всему дому картины самых разных художников, совершенно непохожих стилей и направлений. Это и его охарактеризует как человека художественно развитого, и, опять же, с произведениями искусства вид особняка будет гораздо респектабельнее. Но покупать абы что не хочется, хоть средства и позволяют. Пусть уж художники сами прилетают со своими творениями, а он, приставив полотно к стенке, поймет – уместно здесь это произведение или нет…

Емельянову и его директору он назначил встречу на девять вечера – именно в вечернее время у него собираются гости, а значит, и картины надо выбирать ближе к ночи, при соответственном освещении.

Как унизительно, как паршиво чувствовал себя Илья, когда этот лоснящийся тип с маслеными глазками доставал одну за другой его работы и, приставляя к стене, оклеенной обоями с шелкографией (по мнению художника – безвкусные и никак не сочетающиеся с интерьером), отрицательно качал головой. «Камилла» и «Осенний пейзаж» отпали сразу же. Уж неизвестно, о чем договаривалась с ним Марина, но было понятно, что брать их Агафонов не собирается. Он то так, то сяк рассматривал «Пиковую даму», вертел-крутил «Подснежник», а потом со вздохом положил туда же, куда раньше попали «Камилла» с «Пейзажем».

– Михаил Иванович, мы же с вами на те две договаривались, – возразила было Марина, но хозяин дома перебил ее:

– Да, договаривались, помню. Только на фотографиях они совсем не так выглядят. Там мне больше понравилось. А тут рассмотрел – не подходят.

Илья готов был провалиться сквозь землю. Какая нелепая ситуация! Ведь как чувствовал – не соглашался на этот визит! Хорошо, хоть Маринка сама с ним приехала. А то потом свалила бы все на него – типа, не умеет с людьми разговаривать. Он сразу же подумал и об Алле – а что он ей скажет? Ведь ехал за деньгами, а в итоге…

– Я возьму вот эту, – вдруг сказал Михаил Иванович, указывая на самое любимое произведение Ильи – то самое, с ладошкой маленького Максимки.

– Эту? Нет, нет, – возразил Илья. – Я ее просто так привез, посмотреть. Я ее не продаю!

Густые брови Михаила Ивановича удивленно поползли вверх.

– Как не продаете? А зачем брали?

– Ну так, чтобы… Чтобы вы лучше могли представить, как я работаю, – запинаясь, промямлил Илья и поежился в скрипучем кожаном кресле.

Тем временем Агафонов приставил картину к стене, повертел головой и, видимо, оставшись довольным, зачмокал губами. Он даже попросил Марину включить и выключить подсветку, маленькими софитами окаймлявшую потолок, и, оценив результат, расплылся в довольной улыбке.

– Даю десять тысяч долларов! – вдруг произнес он, окончательно приняв решение.

Маринка аж подпрыгнула на месте и пристально посмотрела на Илью. Да и было от чего прыгать – такой цены за одну картину им еще никто не предлагал. Даже владелец швейцарской арт-галереи и тот взял три его работы за сумму, приблизительно равную восьми тысячам долларов. И тогда это казалось огромными деньгами.

– Нет, – помотал головой Илья. – Извините, но эта картина не продается.

– Пятнадцать тысяч! – торговался Агафонов.

Маринка аж побледнела и продолжила так гипнотизировать Илью магнетическим взглядом, что он почувствовал, как по коже бегают мурашки.

– Хорошо, двадцать, но это мое последнее слово. Не хочешь продавать, значит, не надо. Других картин брать не буду! – сказал, как припечатал, Агафонов.

– Михаил Иванович, можно мы… поговорим немного, – вмешалась Марина и, схватив Илью за руку, вытащила его на ближайшую из чудесных веранд.

– Емельянов, ты что, заболел? Зачем тебе эта картина сдалась? Ты что, еще такую же не напишешь? Не тупи! Ты что, хочешь ни с чем домой вернуться? Такой шанс, потом жалеть будешь! – шептала она, приводя все новые и новые аргументы.

– Марин, но я не могу… – пытался объяснить он. – Это мой талисман, ты же знаешь. Самое дорогое мое воспоминание…

– Господи! Как ты меня достал! С этой твоей идиотской сентиментальностью, вечными розовыми соплями! – повысила голос Марина.

– Не кричи на меня, пожалуйста. Я все равно не могу продать эту картину. Просто не могу, понимаешь?

– Не может он! Скажите на милость! Зазря пролетать сюда за мой счет ты почему-то можешь! Ты забыл, что это я оплачивала билеты, заказывала отель, трансфер? Думаешь, мне это все даром досталось? За красивые глаза с новыми линзами?

– Я компенсирую тебе всю сумму…

– Из чего, Емельянов? Из каких доходов? Не смеши меня! Да у тебя нет ни одной копейки, не заработанной мной!

Илья помрачнел. Да что ж это такое, в самом деле! Уже вторая женщина за короткое время упрекает его в том, что он существует за ее счет. Прямо как сговорились бить по самому больному месту!..

– Ну ты подумай, Илья, – уже тихо продолжала Марина, увидев, что он замолчал. – Сколько проблем ты сможешь решить с такими деньгами!

«А может, она права? – подумалось вдруг Илье. – Что толку, что я храню это прошлое? Зачем так держусь за него? Что оно значит, если никто, кроме меня, его не ценит? Надо жить настоящим, а настоящее – это то, что я должен хорошо зарабатывать, чтобы поддерживать свою семью и вернуть этим уважение близких людей…»

Марина еще долго что-то шептала о выгодах и перспективах, но Илья и без того принял решение – на этот раз уступить. В конце концов, у него еще много картин того периода. Одной меньше, одной больше – какая разница. А талисманы – это просто сентиментальный предрассудок…

Они вернулись в комнату, и Марина торжественно объявила:

– Мы согласны. На двадцать пять тысяч.

Агафонов для виду поломался немного, но было ясно, что он рад согласию художника. Илья из вежливости улыбался, а у самого сердце стучало в бешеном ритме, будто перед какой-то бедой. Так всегда бывало, когда охватывало нехорошее предчувствие. Ох, зря, зря он уступил, зря…

Зато Маринка ни в чем не сомневалась, была беззаботна и довольна, как никогда. Сразу же после того, как они покинули дом Агафонова, она потащила Илью в ресторан, где действительно отменно кормили и подавали отличное вино.

– За тебя, Емельянов! – провозглашала она, поднимая бокал. – Ты – молодец! Я всегда знала, что ты гений, и верила в тебя! Поэтому за тебя… и за нас! Вместе мы горы свернем!

Бокалы мелодично звякнули, Илья глотнул вина и почувствовал, как по телу побежало сладостное тепло. Вот и хорошо, нужно расслабиться. Все он сделал правильно, все будет хорошо. А все предчувствия – это пустяки, ненужные сантименты и розовые сопли.

Подруга, как могла, поддерживала его – один ее вид говорил, что он прав. Улыбаясь и смеясь, она что-то рассказывала, а он, растворившись в музыке и собственных мыслях, слушал ее словно откуда-то издали…

В отель они вернулись если не пьяными, то, как бы это сказать… Тепленькими.

– Ты мне подставишь свое мужское плечо, а то я, кажется, выпила лишнего? – спрашивала его Марина. – Боюсь, не дойду до номера…

Добрались, впрочем, благополучно. Сбросив туфли, она свернулась клубочком на диване, где ему предстояло спать, и вдруг сказала, отбросив шутливость:

– И еще, Емельянов… Разговор у меня к тебе есть, серьезный.

Опустившись в кресло напротив, Илья весь напрягся – судя по тому, с каким рвением Маринка крутила кольцо на среднем пальце левой руки, она немало волновалась – значит, что-то действительно важное.

– Видишь ли… Мне неприятно тебе об этом говорить… Я долго думала, сказать или промолчать… И в конце концов решила, что все-таки должна сказать. Ведь я твой друг, и было бы просто нечестно утаивать от тебя правду…

– Марина, да говори же ты толком, – не выдержал он. – Хватит ходить вокруг да около. Что случилось?

– А случилось то, что твоя жена тебе изменяет. Да-да, Емельянов, у Аллы есть любовник. И это не сплетни, не чьи-то домыслы, а факты. Я сама, своими глазами видела, как она выходила с ним из отеля и целовалась на пороге.

Илья молчал. Решив, что он просто не верит в услышанное, Марина продолжала:

– Один из клиентов назначил мне встречу в отеле. Я приехала туда и вдруг увидела – выходит твоя Алла под ручку с…

– Я знаю, – вдруг глухо сказал Илья.

– Неужели?

– Ну… То есть не знаю, но давно догадался. Очень трудно не догадаться, когда жена приходит якобы со встречи с подружкой, а пахнет мужским одеколоном.

Марина искоса поглядела на него:

– А кто ее любовник, ты тоже знаешь?

– Нет, не знаю и знать не хочу, – твердо отвечал он. – Мне нет до этого никакого дела.

На некоторое время в комнате воцарилось молчание. А потом, прервав его, Марина спросила: