Текст книги "Неотправленные письма"

Глава 2. Помощь близких

В самом начале гуманитарную помощь привозили в коробках и ящиках, и Надежде Витальевне приходилось самой её фасовать. Теперь все продукты были упакованы в красивые картонные коробки, а те, в свою очередь, погружены в полиэтиленовые пакеты с символами V или Z, попадались и О. Каждый пакет был подписан – Надежда Витальевна сама составила списки сельчан и передала их кураторам из Донецка.

Привёз гуманитарную помощь Петрович – пожилой мужчина лет семидесяти, но до сих пор крепкий, как он сам о себе говорил – справный. Петровича называли иногда Фигаро[12]12
  Фигаро – комедийный персонаж, герой пьес французского драматурга П. Бомарше.


[Закрыть] – его газик ездил по всему югу Донецкой Народной Республики, развозя грузы, не раз и не два побывал под обстрелами ВСУ, но, как говорится, пронесло – только тент над кабиной в нескольких местах посекли осколки, а так ничего.

Петрович, как всегда, помогал Надежде разгружать машину.

– Что у нас сегодня? – интересовалась Надежда Витальевна.

– Как в прошлый раз, – отвечал Петрович. – Мука, сахар, рис, гречка, бутылка растительного масла, консервы. Сгущёнка вареная. Чай. Захаровна, кстати, спрашивала, у тебя на участке курящих много?

– Полторы калеки, – ответила Надежда расхожим выражением и покраснела – Гришка, который смолил больше всех, действительно был калекой. – А что?

– Там решили передать со следующей партией папиросы, – ответил Петрович, указывая пальцем на потолок. – Отзвонись Захаровне, сколько пайков брать.

Они внесли пакеты в помещение, и Петрович увидел разложенные на столе письма и конверты:

– Это что это? – удивился он.

– Письма солдатские, – пожала плечами Надежда.

– Для музея, что ли? – уточнил Петрович.

– Да нет, – пояснила Надежда Витальевна. – Укровояки нашу почтовую машину накрыли из минометов, почту сюда привезли. По тюку осколок прошёлся, часть писем перемешалась, сортирую, вот.

– А с ребятами что? – спросил Петрович. – Ну, с фельдъегерями в смысле.

– Ранены оба, но не сильно, – ответила Надежда. – Володя мой с ними возится.

– Слыхал я, укроп к контрнаступлению готовится, – сказал Петрович, когда они с Надеждой отправились за следующими пакетами. – Озверели они там совсем.

Надежда коротко кивнула. Обсуждать эту тему совсем не хотелось. Сердце болело за Витальку.

– А я, как развезусь, к сестре Катьке рвану. – Петрович захватывал по четыре плотных пакета зараз, у Надежды сил хватало только на два.

– Куда? – спросила Надежда. – В Донецк, в Горловку?

– В Мариуполь, – ответил Петрович. – Мы-то горловские сами, а Машка моя еще в восьмидесятых за моряка вышла, в Мариуполе они и осели. В перестройку всю семью кормила – работы не было, а ее муж крутился, почитай, на двадцать человек родственников.

Они занесли пакеты, Петрович остановился, вытирая пот со лба:

– Можно перекур? Жарко сегодня, что-то я запарился.

– Вы где курить собрались, здесь, что ли? – подозрительно покосилась на него Надежда.

– Зачем же здесь, раз на улице такая теплынь? – ухмыльнулся Петрович. – Под навесиком у тебя перекурю и продолжим.

– Ну курите уж, что делать, – пожала плечами Надежда. – Может, вам по два пакета брать, раз тяжело?

– Да не тяжесть проблема, – приосанился Петрович. – Руки-то у меня еще дюжие, а ноги уж не те. Будь я помоложе – сам в ополчение бы подался, а так что – тюки развожу. А помолодей я лет на тридцать… ух и скрутил бы я эту пакость укропную в баранкин рог! Я в молодости крепкий был…

– Вы и сейчас еще ничего, – приободрила его Надежда Витальевна. Они вышли на крыльцо, над которым был выведен жестяной навес.

– Ничего, – проворчал Петрович, подкуривая, – ни повоевать, ни полюбить… у меня, правда, два зятя в ополчении. Сыновей нам с Наташей моей Бог не дал, двух доченек только. А у сестры моей, кстати, сына укропы в мобилизацию загребли, а он, не будь дурак, ночью к нашим через нейтралку ушел, воюет теперь под Краматорском.

«Чёртова война», – подумала Надежда Витальевна, – «она занимает все наши мысли. На какую тему не заговори – все сводится к ней»…

– У них в Мариуполе котельную запустили, – продолжал Петрович. – Воду дали, и горячую тоже. Да что-то с кранами приключилось, пока воды не было. Думаю, засорилось там все, трубы-то старые. Возьму новый смеситель, прикупил в Донецке, да поставлю, заодно трубы почищу, сколько смогу. Подводка там старая, вот я себе пластик поставил, нормально работает.

– А у нас дома водонагреватель, – сказала Надежда, глядя, как Петрович докуривает. – И насос погружной в колодце. Муж его каждый год по два раза чистит, колодец заиливается, а если ил в нагреватель попадет – конец. В пятнадцатом году без фильтров жили, так нагреватель даже не включали – в тазиках грели, как при царе Горохе.

– У Маши в Мариуполе воды с пятнадцатого не было, – Петрович докурил, огляделся и бросил окурок в пустое ведро у крыльца, служившее урной и постоянно пустовавшее. – Ни горячей, ни холодной. Наши тогда едва Мариуполь не отбили, помнишь?

Надежда кивнула.

– Ну вот, а укроп, отступая, котельную им и рванул, – Петрович выдал непечатное выражение и смутился, как школьник, – прости, вырвалось. Вот гниды, они всегда так делают. Дома обносят подчистую, даже розетки из стен с мясом выкорчёвывают, и смесители те же, про унитазы вообще молчу.

Они отправились к машине и нагрузились пакетами:

– Машка с зимы в подвале жила, – продолжил Петрович, – и как только не застудилась? Укроп их в подвал согнал, а сами по квартирам расположились. Маша говорит, в квартире после них как ураган прошёл, хотя боёв у них в квартале и не было – драпанули герои в направлении «Азовстали»[13]13
  «Азовсталь» – металлургический комбинат в г. Мариуполе.


[Закрыть], только пятки сверкали.

Они занесли пакеты, поставили на пол.

– А в детском саду во дворе в песочницах минометы поставили, – продолжил Петрович. – Там и так был детсад – одно название, а тут еще и минометы. Чёрт его знает, чем они там думали…

– Та ясно чем, – в дверях появилась Саша Семина, крепкая женщина средних лет. В посёлке её звали Семенóвич – за сходство фамилий и внушительный бюст. – Наши бы по минометам долбанули, а те бы стали вонять, что детский садик разнесли. Они везде так делают. Вы, дядь Миша, сейчас про какой посёлок?

– Про город, – ответил Петрович. – В Мариуполь завтра собираюсь, к сестре.

– Вам, кстати, помочь? – спросила Саша у Надежды. Та кивнула:

– От помощи не откажемся.

Они втроём вышли к машине.

– Как уже хочется, чтобы всё закончилось! – сказала Саша, подхватывая пакеты. – Неймётся им всё. Май на исходе, давно пора сеять, а у нас все нивы бурьяном заросли. Слава богу, Андрейку моего на побывку на два дня отпустили, на майские. Хоть картоху посадили.

Надежда и Петрович молчали. Андрейка, Андрей Семин – муж Саши, до войны был поселковым электриком, а сейчас служил сапёром. Надежда Витальевна помнила, как он приезжал на побывку – во время «отдыха» Андрей сумел наладить поселковый трансформатор, который всё время коротило. И так свет дают по графику, а тут еще и не знаешь, будет трансформатор работать или нет. Но Андрей – вот у парня руки золотые! – всё исправил, с тех пор перебоев не было, да и свет стали давать постоянно. Даже уцелевшие поселковые фонари в количестве три штуки по ночам исправно горели. Поначалу хотели их отключить, чтобы «село не подсвечивать», – раньше, когда фронт был ближе, в посёлке блюли светомаскировку, но потом решили оставить – нацисты уже далеко, никакой пушкой не дотянутся, а со светом как-то веселее.

– Мне так жалко было, – продолжала Саша. – Ему бы отдохнуть, а тут картошку копай. Но а если не посадить – как зиму перебедовать? Спасибо, есть гуманитарная помощь, хоть не одной картошкой давимся.

– Сгущёнку передали, – сказала Надежда Витальевна. Петрович кивнул.

Саша обрадовалась:

– Вот мой Андрюшка-младший обрадуется! Он сладкое дюже любит, а где тут сладкого набрать? Как ездит кто в Донецк или райцентр, просим привезти, конечно, но народ у нас, в основном, на месте сидит. Дядь Миша, не знаете, когда у нас лавку откроют?

– Пока не слышал, – ответил Петрович. Саша тяжко вздохнула:

– По соседним сёлам хоть автолавка ездит. Хлеб свежий привозит. Чёртовы укропы, жизни с ними нет.

Тем временем подошла Галя Озерова – жена ополченца Димы. Надежда Витальевна, Петрович и Саша как раз подходили к машине.

– Я помогу? – поздоровавшись, спросила Галя.

– Лишние руки не помешают, – согласилась Надежда Витальевна. Худенькая Галочка подхватила два пакета и понесла.

– Как твой Дима-то? – спросила её Саша.

– С утра у Павловны, – ответила Галя, – перекрывает сарай и навес поправляет. Без дела не сидит, хотя еле белый свет видит. Но врачи говорят, может, и восстановится зрение, а там, глядишь, отвезём его в Ростов в клинику. А от твоего Андрюшки что слыхать?

– Звонил третьего дня, – ответила Саша. – Где-то между Изюмом и Северодонецком лесополосу разминирует. Надежда Витальевна, а от Виталика вашего новостей ещё нет?

Надежда печально покачала головой. В комнате, куда они занесли пакеты, Галя тоже заметила письма на столе:

– Кому это вы столько написали?

– Это армейских почтовиков нацисты обстреляли, – опередил Надежду Петрович. – Герои, им только с почтарями воевать, тьфу…

– Не плюйте, здесь прибрано, – проворчала Надежда.

– Ребята живы? – спросила Саша.

– Живы, в госпиталь отвезли, – не дав вставить слова Петровичу, сказала Надежда. – Владимир Григорьевич говорит – жить будут.

– Слава богу, – тихо сказала Галя. – У меня за всех сердце болит – и кого убивают, и кого ранят…

Они как раз вышли на крыльцо. Солнышко ярко светило, в небе не было ни облачка. В тёплом летнем воздухе слышался аромат цветущей бузины.

– Димка иногда кричит по ночам, – сказала Галя. – Всё ту атаку переживает, когда его контузило. У него тогда двое друзей полегло. Одного на его глазах миной порвало. Так-то он не особо рассказывает, а я не расспрашиваю. Во-первых, вижу, что больно, а во-вторых – сам ночью расскажет.

– Мой тоже ночью раз кричал, – кивнула Саша. – Он, правда, переночевал только две ночи всего. И тоже ничего не рассказывает. «Нормально всё, – говорит, – моё дело саперское, мины снимать, проволоку резать»…

Она вздохнула:

– «Мины снимать». Знаю я это. Растяжки[14]14
  Растяжка – мина-ловушка.


[Закрыть] убирать, которые нацики ставят где нельзя. Крылатки лопатой отбрасывать, которые взрываются от каждого чиха. Каждую минутку со смертью под руку. Как подумаю об этом – прямо чувствую, как седею. Как это все кончится, надо в Донецк съездить, краску для волос купить, а то приедет муж, а жена – седая…

– Он тебя и седой любить будет, – ободрила её Галя. – И мы их любим любыми, какими бы ни вернулись…

* * *

– Петрович, а что это вы за музей упоминали? – спросила Надежда, когда они заносили последние пакеты. Тем временем к почте стал подтягиваться посёлковый люд – весть о гуманитарной помощи доносится быстро, да и многие просто видели машину, подъехавшую к почте.

– Музей? – не понял Петрович. – Какой ещё такой музей?

– Ну, вы, как письма увидели, сразу спросили, не для музея ли они, – пояснила Надежда Витальевна.

– Чего? – не понял сперва Петрович, но потом вспомнил: – А, это. Ну, я у внука в школе был, и у них там краеведческий музей есть, про Великую Отечественную войну на Донбассе. Там у них витрины, в витринах каски, осколки, гильзы, медали – одна, «За отвагу», пулей пополам разорванная. Еще там даже есть ржавый насквозь «шмайсер»[15]15
  «Шмайсер», МР-40 – модель немецкого пистолет-пулемета времен Великой Отечественной войны.


[Закрыть], ППШ[16]16
  ППШ – пистолет-пулемет Шпагина, модель советского пистолет-пулемета времен Великой Отечественной войны.


[Закрыть] охолощенный и даже миномёт-лопатка. Такие у наших солдат в начале войны были, вроде нынешних подствольников[17]17
  Подствольник – гранатомет, крепящийся под стволом автомата.


[Закрыть], только плюс саперная лопатка. Так вот, там в витринах еще письма, фотографии пожелтевшие, наградные листы…

Стоял я там, смотрел на лицо танкиста на фотке (рядом еще его обгорелое письмо висело – нашли всё это поисковики наши в одной из балок, рядом с остатками танкетки) и думал: а ведь эти ребята, танкисты, они, как наши сегодняшние ополченцы, били фашистов. Хорошо били гадов! И не думали, наверно, что фото и письма их в музее окажутся. Что школьники их читать будут и думать над тем, что прочитали.

Музею этому лет пятьдесят, почитай; его в семидесятых открыли ещё. Значит, на письмах этих как раз и росли ребята, что сейчас нациков бьют. Значит, хороший музей, правильный – потому что справное выросло поколение. Дедов-прадедов не посрамили.

– Да, – согласилась Надежда Витальевна, – все мы на этом росли. Все фильмы про войну смотрели: «В бой идут одни „старики“», «Они сражались за Родину». Но как так получилось, Петрович, что те, – Надежда Витальевна махнула рукой в сторону, откуда, сейчас едва слышно, доносился гул канонады, – одни с нами фильмы смотрели, книги читали, фильмы смотрели, в музеи ходили… а выросли нацистами?

– Оболванили их, – сказал Петрович. – Там же даже офицеры в основном из тех, кто при Горбачеве в школу ходил. Им лили в уши дрянь всякую – сначала про то, что УССР[18]18
  УССР – Украинская Советская Социалистическая Республика.


[Закрыть] всю страну кормит, потом – про вторую Францию, золото гетмана Полуботка[19]19
  Гетман Полуботок – военный и политический деятель Войска Запорожского, черниговский полковник, помещик, «один из первых богачей Малороссии».


[Закрыть], потом – про батьку Бандеру, оккупацию, про то, что укры древний народ…

Они вышли на крыльцо. Петрович похлопал себя по брюкам, достал пачку каких-то сигарет:

– Ничего, если я закурю? Сейчас перекурю и в обратную ходку.

– Курите, кто ж вам запретит? – пожала плечами Надежда.

– Это я к тому говорю, – сказал Петрович, закуривая, – что, может, будь у нас побольше таких музеев, как у внука в школе, может, и не рехнулась бы целая нация до того, чтобы своих же убивать? Мне вот кажется, что фильмы там или игры про войну, вроде той, что у меня младший внук играется, танки там покупает и немчуру бьет, – это, конечно, хорошо; но солдатские письма – их, когда читаешь, совсем по-другому на войну смотришь. Про фильм можно сказать: выдумка, фантазия! Не могло быть такого! А тут солдат пишет про то, что видит. Про ручеёк, из травы выбивающийся; про кашу в котелке – такой вкусной каши на гражданке в ресторане не найдёшь, даром, что она порохом пропахла; про крохотную фотографию любимой, бережно хранимую в кармашке… про вражеские обстрелы и сожженные дома, про убитых товарищей и скулящих пленных, про родной дом и чужой край, про горечь потерь и радость победы…

– Ну вы, Михаил Петрович, выдали! – с восхищением сказала Надежда. – Вы книги писать не пробовали?

– Пробовал, – смущённо признался Петрович. – Тридцать лет назад написал, про войну как раз. Сам не воевал, хотелось выпендриться. В редакции завернули, сказали, много пафоса не по делу, ну и матчасть хромает. А вот папка мой, Петр Евграфович, царство ему небесное, – он сам воевал, войну на Одере закончил, – так он хвалил. Сказал, правда, что ни на грош не похоже на то, что было, но всё равно похвалил, даже прослезился, говорит, когда у меня главного героя, лейтенанта, убили.

Сейчас-то я и сам понимаю, что ерунда получилась. Война – она другая. Её ни в какую книжку не запихнёшь. Но всё равно – писать о войне надо, и кино снимать, и игры для детей делать. Ну и музеи, с солдатскими письмами и ржавыми гильзами.

Петрович выбросил окурок в ведро и продолжил:

– И знаешь, Надежда, что я подумал? Закончится и эта война. Мы, конечно, победим, потому что мы родную землю защищаем, свою веру, свой язык, свою историю. Да… Так вот, война закончится – и надо, чтобы о ней тоже и книги писали, и фильмы снимали, и игры делали, и музеи чтобы были – с солдатскими письмами. Чтобы с детства дети всё это видели, чтобы помнили. Учитель мой говорил когда-то: запомните, дети, – когда мы прошлую войну забудем – начнётся следующая. Он сам воевал, знал, что говорит.

Вот я и подумал – может, ты эти письма для музея собираешь? Я по всему Донбассу езжу, и Донецк, и Луганск. Могу ещё привезти.

– Письма должны доходить до адресата, – задумчиво сказала Надежда Витальевна. – Но идею вы правильную подали. Надо подумать об этом.

– Еще бы, правильную! – улыбнулся Петрович. – Память должна быть непрерывной. Наши дети правильными выросли – их дети тоже должны расти правильными. Конечно, не дай бог новой войны, но, если вдруг настанет, – чтобы они, как отцы их, как деды и прадеды, не сомневались, вставая на защиту родного края.

– Эх, Петрович, – покачала головой Надежда Витальевна, – нам бы эту войну закончить, а вы уже следующую предсказываете… идёмте, я вам обходной лист подпишу, а потом пойду своим пайки раздавать. Видишь, ждёт уже народ.

– Ой, Надежда, – спохватился Петрович, – я и забыл совсем. У вас же тут, при клубе, есть какая-то библиотека?

– Ну, есть какая-то, – кивнула Надежда Витальевна. – Так, правда, смех, а не библиотека…

– Тут вместе с гуманитарной помощью для нее детские книжки передали. – Петрович открыл дверь кабины, достал оттуда сначала обходной лист с ручкой, прикрепленный к дощечке, чтобы удобнее писать было, а потом – небольшой пакет с буквой О. – Два десятка всего, зато все новые. Примешь?

– Конечно, приму, – заулыбалась Надежда Витальевна. – Катя говорит, к ней пара ребятишек приходит, один третьеклассник, Филипповых сын младшенький, а вторая – девочка-дошкольница, племянница Черкашиной. Сиротка, у нее родители в Донецке погибли, её сюда и отправили, к тётке. Катя говорит – оба читать любят, Черкашина так вообще в книгах утопает. Причём берут книги взрослые, из детского всё, что было, перечитали уже.

– Вот и отдай Екатерине. – Петрович протянул Надежде картонную коробку, перетянутую бечевой, которую он взял с переднего сиденья. – Иди уж, люди правда ждут, а я поеду, пожалуй.

– Счастливого пути! – пожелала Надежда. Петрович забрался в кабину. Не дожидаясь пока машина уедет, Надежда Витальевна с пакетом и коробкой под мышкой отправилась на почту – надо было раздать гуманитарную помощь односельчанам.

Глава 3. Письмо учителя

Немного задержавшись на пороге, чтобы проводить взглядом уезжающую машину, Надежда вернулась на почту. По пути ей показалось, что канонада на западе усилилась. Решив не обращать на это внимание, Надежда позвала терпеливо ожидавших односельчан, которые стали по одному заходить в здание почты. Надежде не надо было сверяться со списками, чтобы знать, кому выдавать, но она все-таки отмечала каждую выдачу в особом журнале.

Некоторые брали по два или три пакета – чтобы занести особо немощным и пожилым соседям. Увы, в Русском Доле было более двух десятков пенсионеров, чьи родные либо уехали подальше, либо, наоборот, отправились в ополчение. Но односельчане не бросали таких на произвол судьбы – помогали, чем могли, в частности носили гуманитарную помощь тем, кто сам едва мог ходить по двору.

Надежда Витальевна уже знала, например, что Оля Суровцова, худенькая, похожая на старшеклассницу вдова лейтенанта милиции Игоря Суровцова, берет сразу четыре пакета, для себя и двоих своих парней – погодков, для свекрови Ирины Титовны, а еще два – для четы Березиных и Эсфири Романенко, своих соседей. Муж Эсфири Петровны погиб на шахте еще в одиннадцатом, и у нестарой еще женщины отнялись ноги. Детей у Эсфири не было, и ей помогали односельчане – и Оля, и Тоня Гранина, и Лариса Ковальчик. А Максим и Лидия Березины просто доживали свой век, отказавшись переехать к детям в Донецк. Как оказалось, правильно, что не перебрались, – во время одного из обстрелов, под Новый год в семнадцатом, многоэтажка младших детей Березиных рухнула от попадания реактивного снаряда чешской версии нашего «Града», похоронив под собой всю семью Виктора Березина. Старший сын Антон, артиллерист ДНР, поклялся найти и уничтожить батарею, погубившую близких, и обещание сдержал – его «Пион»[20]20
  «Пион» – дальнобойная самоходная гаубица.


[Закрыть], некогда списанный и ожидавший разделки, но с началом нападения Украины на Донбасс бережно восстановленный донецкими мастерами, накрыл батарею украинского майора-убийцы Субботы, уничтожив машины и весь их экипаж.

Антон Березин был когда-то одноклассником Надежды. В школе успевал средне, чтобы не сказать – плохо. Был школьным хулиганом – заводилой. Рано пригубил спиртное.

Потом Антон отслужил в армии – где-то на Камчатке, в береговой артиллерии. Вернулся из армии – окончил транспортный техникум, работал на линии Москва – Одесса. Пару раз впадал в запои, потом женился и очень долго держал себя в руках, но в конце нулевых опять начал пить. Жена от него ушла, детей у них не было. А в четырнадцатом Антон ушел в ополченцы одним из первых. Пить бросил, даже не курит. И на деле доказал, что артиллерист он, что называется, от Бога. Вот и дали ему списанный «Пион», а он довел пушечку до ума. САУ[21]21
  САУ – самоходная артиллерийская установка.


[Закрыть] «Пион» – она ведь по дальности стрельбы и с реактивной артиллерией потягаться может…

– О чём задумались, Наденька? – еще один колхозный ветеран, дед Лукин, опираясь сухонькой рукой на трость, стоял в дверях, переминаясь с ноги на ногу. Дмитрий Васильевич когда-то был школьным учителем и вел кружок «Умелые руки» в соседнем посёлке, но потом вышел на пенсию, по возрасту, хотя, скорее, по здоровью – на одном глазу у него была катаракта, зрение стремительно ухудшалось, а украинские врачи заломили за операцию такую цену, что Дмитрий Васильевич даже расплакался.

Владимир Григорьевич, узнав о проблеме односельчанина, решил ему помочь и нашел в России офтальмологическую клинику, где Дмитрия Васильевича согласились прооперировать. Теперь он уговаривал Лукина поехать туда на обследование, но Дмитрий Васильевич пока на это не решался.

– Да так, – отмахнулась Надежда, взяв один из пакетов, предназначенный Лукину. – Вы, Дмитрий Васильевич, как, на операцию еще не решились?

– Все раздумываю пока, – смутился Лукин.

– Да что тут думать? – пожала плечами Надежда. – Делать надо! Катаракта – она ведь прогрессирует. Вот удалят вам ее – и будете видеть, как прежде.

– Знаешь, Надя, – сказал Дмитрий Васильевич, – я больше всего тоскую по работе. По деткам своим. По кружку. Когда ты показываешь то, что умеешь делать, а они смотрят с таким любопытством. А как у них загораются глаза, когда у них самих что-то получается!

– Вот и вернетесь в школу, – продолжала агитировать Надежда Витальевна. – Учителя сейчас Донбассу очень нужны. И кружок свой восстановите.

К лицу Дмитрия Васильевича прилила краска. Должно быть, ему стало стыдно за свой страх. На словах он это тут же подтвердил:

– Я вот тебя послушал, Надя, и прямо стыдно стало. А ведь и вправду, чего на печи сидеть? Я нужен детям, сил у меня хватает, если бы не катаракта.

– Я Володе передам, – пообещала Надежда, а потом, неожиданно даже для себя, добавила: – А я вот думаю, что нам в школе нужен краеведческий музей. Ко мне попало несколько распечатанных солдатских писем. Я их, конечно, отправлю адресатам, но…

– Солдатские письма много говорят о войне, – задумчиво кивнул Дмитрий Васильевич. – В книгах, в кино, даже в кадрах кинохроники война… немного не настоящая, что ли. А когда читаешь военные письма, начинаешь проникаться чувствами писавшего. Понимаешь, что он чувствовал, что переживал. Понимаешь, что для него война не была приятной прогулкой. Что война – это страшно…

– Вот я и думаю про экспозицию, – кивнула Надежда. – Но, во-первых, письма надо всё-таки доставить тем, для кого они написаны, а во-вторых… морально ли такие вещи на витрину выкладывать? Письма всё-таки личная корреспонденция…

– По всему Союзу[22]22
  Союз, СССР – Союз Советских Социалистических Республик.


[Закрыть] солдатские письма в музеях лежат, – возразил ей Лукин. – Да и не только солдатские. А что касается первого вопроса – оригиналы можно отправить по адресу, но снять для музея копии. Слава богу, сейчас техника шагнула далеко вперед.

Дмитрий Васильевич встал со стула, на который присел, и взял выданный ему пакет:

– Кстати, о технике. У меня такая радость! Заходил ко мне собрат по несчастью, Дима Галочкин. У меня с шестнадцатого телевизор не показывал, антенна упала, помнишь, когда стреляли? Взрывной волной сорвало. Я с тех пор его и не смотрел. Всё равно плохо вижу, да и смотреть нечего было, наших каналов еще не было, а от укропских меня тошнит. К тому же все равно я плохо вижу из-за этой катаракты…

– Ну и что вы раньше не обратились? – всплеснула руками Надежда. – Как же жить без телевизора? А сейчас по нему много интересного – и местное телевидение, и Россия…

– Вот-вот, – согласился Лукин. – Дима на крышу слазил, антенну перекрепил и настроил мне всё. Теперь у меня и Первый канал есть, и ОРТ, и НТВ.

– Рада за вас, – улыбнулась Надежда Витальевна. – Но как же вы его смотрите?

– А никак, – застенчиво улыбнулся Дмитрий Васильевич, – слушаю, как радиоточку. Новости слушаю, люблю концерты всякие – на Девятое мая, например, или когда детки поют. Парад опять-таки слушал, диктор про технику рассказывал, а я увидеть ее не могу, но представляю…

Дмитрий Васильевич вздохнул:

– Ты, Наденька, конечно, права. Надо соглашаться на операцию. Скажи Володе, чтобы зашел ко мне, как будет у него время. Поговорим предметно.

– Обязательно скажу, – обрадовалась Надежда. – Он зайдёт, как только сможет.

– Ну, тогда бывай здорова, – улыбнулся Лукин.

– И вы не хворайте, – кивнула Надежда. – Хотелось бы, чтобы вы в школу вернулись. У вас же оба моих учились, а Виталька и в кружок ваш ходил.

– Как он? – поинтересовался Дмитрий Васильевич. – Пишет что?

– Ничего не пишет, – ответила Надежда. – Я уже и волнуюсь, хотя муж говорит, что с ним всё в порядке. Он по своим каналам узнает как-то.

– Ну, тогда и не переживай понапрасну, – сказал Дмитрий Васильевич. – А что не пишет, не беда. Война ведь не санаторий, порой бывает не до писем.

– Да он и вообще писать не особо любит, – согласилась Надежда. – Помните, какой он молчун? Клещами слова не вытянешь.

– Помню, – вздохнул Лукин. – Ну что же, пойду я.

– Счастливо, – пожелала Надежда. – Кто там следующий, пусть заходит.

– Да уже никого нет, – сказал Дмитрий Васильевич. – Я последний в очереди был, подошёл поздно.

Когда Дмитрий Васильевич ушёл, Надежда пробежалась по журналу. Помощь пока не получили шесть семей, и, действительно, у Надежды оставалось как раз семь пакетов, включая её собственный. Особенно Надежду Витальевну беспокоило отсутствие ее подруги Кати, завклубом. Во-первых, надо было отдать ей книги, переданные с гуманитарной помощью. А во-вторых, чего это она запаздывает? Не случилось ли чего? Не захворала бы…

Надежда выглянула в окошко – народу во дворе действительно не было. Потом вернулась к столу, и машинально взяла одно из сложенных на нем писем. Это письмо было написано хорошим, можно сказать, каллиграфическим почерком – очевидно, человек, его писавший, привык писать от руки. Надежда Витальевна начала читать:

«Здравствуйте, дорогие мои ребята! Я был очень удивлён и обрадован вашим письмом. Прошёл уже год, как я передал ваш класс Евгении Маратовне, и, честно говоря, думал, что вы уже про меня забыли. Хотя я часто вас вспоминаю – шутка ли, вы первый класс, у которого я был классным руководителем!

Знаете, я ведь долго не решался на классное руководство, и только когда Наталия Сергеевна ушла в РОНО[23]23
  РОНО – районный отдел народного образования.


[Закрыть], взял на себя, как я тогда думал, дополнительную нагрузку. Сразу скажу – вы никогда за эти четыре года не были для меня нагрузкой, и мне не тяжело было вас вести, несмотря на отдельные эксцессы и шалости. Надеюсь, Евгения Маратовна вами тоже довольна. Прошу вас отнестись к ней так же, как вы относились ко мне. Она, конечно, педагог со стажем, но, прежде всего, женщина, а женщин надо беречь и защищать, а не нервировать их, как некоторые умеют. Особенно это касается Серёжи Радченко – надеюсь, Сергей, ты взялся за голову и больше не хулиганишь. Вы все уже взрослые, вам по четырнадцать, а кое-кому уже пятнадцать. Самое время начинать брать на себя ответственность.

Вы очень меня порадовали тем, что средний балл вашего класса второй по школе (надеюсь, не с конца; шутка, конечно, я знаю, что вы молодцы). И всё равно, есть куда работать. Ваша цель – занять первое место по школе! Надеюсь, за год вы ее достигните.

В этом деле, как я и говорил, важна взаимопомощь. Хорошо, когда вы подтягиваете друг друга в свободное время. Но не стоит ради этого подсказывать друг другу на уроках или давать списывать. Я прямо представляю, как при этих моих словах покраснели Настенька и Снежана. Ребята, не подводите друг друга. Школа – это не просто место, где вам дают знания, кажущиеся вам ненужными. Школа – это колодец, наполненный чистой водой, а впереди у вас – огромный жизненный путь, и вода из этого колодца всегда пригодится».

В двери осторожно постучали.

– Войдите, – сказала Надежда. На пороге появился Гена Нечаев, щуплый двенадцатилетний паренек, сын Вити и Инны Нечаевых. Витя был в ополчении, после контузии в танке пока работал в тылу, на ремонтной базе, и часто ездил в отпуск. Инна работала санитаркой в госпитале Владимира Григорьевича.

– Здрасьти, Надежда Витальевна, – поздоровался Гена. – Мама сказала, чтобы я забрал гуманитарную помощь.

– Вот, держи. – Надежда протянула пареньку пакет. – Как там твои?

– Спасибо, – кивнул Гена. – Мои вроде ничего. Папка говорит, что в конце лета свозит нас в Донецк. Надеется, что к середине лета фронт отодвинут и в городе станет безопасно.

Гена осторожно присел на краюшек стула:

– Папка просится обратно на фронт, – сказал он. – Вы только маме не говорите, это секрет. А в штабе говорят, что «у них мехводов[24]24
  Мехвод – механик-водитель.


[Закрыть] пока хватает». Мол, в тылу папка нужнее, техника нет-нет да и ломается, хотя наши и ожидали большего от ПТРК[25]25
  ПТРК (ПТУРС) – противотанковый ракетный комплекс.


[Закрыть] и гранатометов нацистов. «Джавеллин»[26]26
  «Джавеллин» – американский ПТРК.


[Закрыть], оказывается, против наших танков бессилен, иногда и БМП ему не по зубам. Папка обещал привезти мне гранатомёт. Настоящий, но… – Гена смешно наморщил лоб, – дегуманизированный, вот.

– Гуманизированный, – улыбнулась Надежда.

– А что это значит? – спросил Гена.

– Без заряда, – пояснила Надежда. – Выстрелить из него уже нельзя.

– Все равно круто! – ответил неунывающий Генка. – У меня будет свой гранатомёт! Все мальчишки обзавидуются!

– Ты только в школу его не носи, – невольно улыбнулась Надежда Витальевна. – Переполох будет…

Оружие на Донбассе давно стало главным видом игрушек. Дети игрались тем, что посылала война – гильзами, осколками… очень часто такие игры были совсем небезопасны – во-первых, хватало неразорвавшихся боеприпасов, попадались боевые гранаты, патроны. А знаменитые мины-крылатки, которые щедро рассеивали по городам Донбасса кассетные боеприпасы нацистов! Сколько от них детей погибло!

Во-вторых, нацисты любили делать мины-ловушки, специально нацеленные на детское любопытство. Изверги, не люди. Здесь, вдалеке от фронта, такое уже не встречалось, но ближе к Горловке или Донецку – сплошь и рядом. Да и оружия, конечно, не боевого, а поломанного или охолощённого, хватало. Мальчики любят играть в войну, даже если сыты этой войной по горло. Взрослые, зная эту склонность, иногда дарили детям настоящее, но не боеспособное оружие, хотя власти преследовали такую практику. Случались инциденты, ведь, как говорится, раз в год, и палка стреляет…