Текст книги "Маленькое ВСЁ"

Сгустками страха, вредными и уродливыми.

Радующимися темноте и праху своих черно-белых мыслей.

Радующимися, когда всё для себя и вопреки ВСЕМУ.

Я убийца тишины, но мне печально и стыдно.

Простите, я ухожу.

ИКИЧНАВУДО

Восход.

Огромные мохнатые тополя следили за детьми, как старшие братья. Некоторым они про многое молчали, а кто-то сам разговаривал настолько широко, что разобрать, о чём молчат тополя, было не то чтобы невозможно, а просто неинтересно.

А потом тополя срубили, и детей начал воспитывать компьютер. Но какое такое может быть воспитание от бездушной железяки? Поэтому дети тоже стали становиться какими-то механическими и предсказуемыми. Иной раз и не отличишь, кто перед тобой – компьютер или ребёнок. По крайней мере, я давно не встречал детей, в которых жили бы тополя и свежий солнечный воздух.

Заборы стали выше и твёрже, двери в квартирах теперь закрывают на замок или даже на два, а настоящих бабушек, всепоглощающе сидящих на своих деревянных постах, ужасно малое количество – две-три на город, а всё остальное бабушками называть не рекомендую. Так, самоучки. Ничего более. Бабушки не появляются в городах, где от безделья срубают последние деревья, где с безумной эстетичностью косят неугодную и некрасивую траву, а кусты превращаются в квадраты. Нет, не вырастут здесь правильные бабушки.

Исход.

Говорят, что мечта – это когда что-то зовешь, и оно постепенно приходит, как пазл, который несмышлёный ребёнок разбросал по комнате.

Первый летний день. Утро.

Он проснулся от настырного, словно муха, солнца. По крайней мере, оно смогло его найти даже во сне, чтобы вытащить за шкирку, как непослушного котёнка, и ткнуть мордочкой в реальность, типа: "Знай своё место и не расширяйся раньше времени. Дорасти сначала до моих солнечных лет и гадь тогда, где хочешь, а пока будешь гадить в специальных для этого местах и убирать ты будешь не только за собой, но и за другими, в порядке дежурства, конешно. Вообщем, смотри и запоминай. Смотри и запоминай. Смотри и поминай. Най-най", – повторял он спросонья, не совсем понимая, кто он сейчас и где.

"Тьфу ты, че только не приснится", – сказал он про себя и крепко зевнул, потягиваясь всем телом в разные стороны. Встав, первым делом он подошёл к окну и понимающим взглядом посмотрел на очень древнее воронье гнездо. Мама-ворона кормила воронят, дети что-то строили в песочнице, и где-то должны были быть одуванчики. Да, где-то должны одуванчики быть. Но под окном было пусто, и в соседнем дворе тоже. Картина вышла неполная. Он первый раз ругнулся матом и, чтобы наконец-то полностью насытиться, пошёл в другую комнату, к другому окну, выходившему на заднюю сторону дома, всю поросшую небольшим лесочком, цветами и травой. По крайней мере, ещё вчера тут было волшебно. Но теперь… Но теперь и здесь трава и так им любимые цветы были полностью уничтожены. Повсюду стоял мёртвый и прилипающе-вопящий запах свежеубитой травы с его домашними, родными одуванчиками, которые каждую весну делали его утро правильным, счастливым и как бы удавшимся. Он ещё больше ругнулся и почему-то более не захотел оставаться дома, решив, не завтракая, тут же отправиться на прогулку.

Когда он уже открыл входную дверь, краем глаза он увидел нечто сильно и взывающе блестящее на кухне. Что-то незаметно скользнуло в мыслях, и он остановился. "А что?" – подумал он. "Уже и так край". Взяв свой рюкзак, он положил это на самое дно и вышел на прогулку. Пятиэтажные дома мирно и понимающе смотрели ему вслед, ему, не до конца осознающему, что сегодня пошло не так.

Но, перейдя дорогу, что-то внутри постепенно стало приходить в себя. Нетронутые, целые, дикие государства одуванчиков неспешно росли вдоль проезжей части, улыбаясь и переговариваясь со всеми понимающими их. Он тоже облегчённо вздохнул и улыбнулся в ответ, уже думая возвращаться домой и сделать себе наконец-то стаканчик зелёного утреннего чая. Но… откуда идёт этот странный звук, вызывающий отвращение, стирающий улыбку с его, солнцем нарисованного сегодня, лица? Снедаемый непонятным любопытством, он всё же домой не пошёл, а завернул за поворот.

Худой, угрюмо одетый во всё чёрное мужик с сигаретой во рту и баночкой пива, поставленной сверху на кучку никого не тронувших, нагло убитых им одуванчиков, мирно выполнял свою работу равномерными движениями: справа-налево – замах, вниз – и вот падают целые деревни и города травы. Вот деревня Осока – замах. Село Ромашка – замах. Город Василек. Человек, любящий одуванчики, застыл, как время перед смертью. Мысли простреливали целые дыры в его доброте. "Они же не смогли тебе дать сдачи", – процедил он через зубы и тут же понял, для чего оно блестело на кухне и почему отправилось с ним на прогулку. Медленно, весь горя от безмолвной жажды мести, он подошел совсем близко к ничего не подозревающему, просто выполняющему свою работу человеку и, скинув рюкзак, достал солнце.

ЗАСТУКАЛ

Он, проходящий мимо меня,

двигающийся, как он хочет,

живущий где-то там, отдельно от меня.

Ты играл со мной в прятки.

Но сейчас ты неосторожен, проходя мимо меня.

Думая, что я не буду искать тебя, если ты позволил себе быть рядом.

Я считываю твои движения, ищу твой ритм, незаметно для себя самого нахожу его внутри нашего мира.

И мне снова одиноко и нерадостно: ведь вас так много, проходящих мимо, словно вы все разучились играть со мной в прятки.

СМОЖЕШЬ ЛИ

Ты слушаешь музыку, когда с утра идёшь на работу, и продолжаешь слушать, возвращаясь поздно вечером домой. Ты смотришь фильмы по выходным или когда есть на то силы и время. Ты читаешь слова и создаёшь необъяснимый нож, предназначенный прежде всего для поиска правильной и постоянно ускользающей жертвы в потоке сплошного необтёсанного мира. Когда-нибудь этот нож должен будет пощадить твоего единственного и такого одинокого хозяина на веки веков, и ты наконец-то сможешь любить. Может быть, не здесь, может быть, не там, может быть, не как человек, но всё-таки сам.

Ты разбросан повсюду: беспорядочно валяешься в самом центре ещё ненаступившей весны; во взгляде мёртвой однодневной бабочки, похмельно сметаемой утренним равнодушным дворником; в лицах муравьёв, поспешно строящих свой Вавилон посреди случайного островка земли на проезжей части; в чудовищно верующих растениях, не знающих сомнений и препятствий в своём детском крестовом походе сквозь ночь асфальта в родную и сияющую даль победы; в птице, залетевшей в закрытый цех фабрики, надеющейся, что окна и стены – это так несерьёзно и не существенно для воспитанника высшей школы свободы; в неутомимо просыпающихся таинствах повседневности, спасённых мудрой памятью тех, кто прыгнул в солнце и исчез, оставляя за собой лишь шёпот одолженных у вечности непроизносимых здесь слов.

И когда тебе придётся снова собраться – внезапно и незаметно, – поможешь ли ему?

ЯКОРЬ

Я якорь! Я заброшен сюда, чтобы познать тяжесть этого подводного мира. Якорь с мечтой, что где-то там, наверху, ОН – храбрый, похожий на клинок меча капитан корабля – всё-таки вытащит меня, ржавеющего всеми печалями мира, тёмного, и тут же, внезапно и безотлагательно, мы возьмём курс на "Остров сокровищ". "Да будет Солнце!" – взвою я и перестану быть якорем, удерживающим мой родной, сверкающий корабль. Я стану капитаном, всем существом похожим на клинок меча, отражающим Солнце!.. Но память глубины и того, что я был якорем, будут отражаться в моих глазах, смотрящих проникновенно туда, в воду, в тайну тёмную, куда ни один свет не знает дороги.

ОСТОРОЖНЕЕ, ОНИ ТОЖЕ ЖИВУТ..

Волосы развевались на ветру.

И если кто и бросал мимолётный чистый взгляд (без подключения к этому процессу ни ножей, ни гильотин, ни простых ножниц), то только он и видел эти полчища снов, сметаемых ветром туда – в дали дальние.

Хорошо только, что те, которые были необычайно сильны против правил природы, оставались всё там же, в волосах ребёнка, и сияли на солнце, отражая далёкий свет звёзд (ведь они же сны – и пришли они, отнюдь, не из светлых мест!).

Неуклюжие взрослые гладили ребёнка по волосам, а маленький человечек в волосах постигал методы борьбы против тех, кто пытался нарушить гармонию, разрушая крепкое его жильё, забирая слабых с собой – на произвол или свободу.

И волосы теряли блеск далёких миров.

Жёлтые, как улыбка всех солнц, – чернели и больше не радовали никого, кто задыхался среди каменной пустыни холодного расчёта.

ЭТО НЕ ПРО ОДУВАНЧИК

За то, что его жизнь не так важна кому-то.

Сорванный красивый одуванчик.

Сколько жизней солнечных положено

За победу?

Букеты, улыбки, горизонты…

Вечер.

На асфальте – одинокий бутончик одуванчика.

Его топчут ноги, уходящие домой.

Даже чистый ребёнок, открытый для всей пыли житейской, его не заметил.

Он тоже спешил домой, и в его маленькой голове сейчас совсем не было места для такой нечаянной случайности.

Да, люди будут сидеть дома, пить чай. Ведь это так здорово – сидеть вместе и пить чай, смотря в окно, в темноту…

Туда, где скоро подует ночной ветер и снова безымянный солдат отдаст свои химические элементы в общий кавардак взаимозависимых вещей.

А память о чём-то важном уйдёт так же, как и настоящее. Так же, как и одуванчик.

КУСОЧКИ ЧЕГО-ТО..

…

Я опять иду один. Я иду медленно, расслабленно. Я должен исчезнуть во всём, чтобы всё исчезло во мне. Я иду растворяться. Если солнце позволит, я забуду свет. Если позволит лето, я забуду зелёную радость. Если позволит даль, я спрячусь и буду сам по себе. Укради куски моей печали, ветер. Я дом без дверей – открытый для озорных сквозняков и мудрых врагов. Вынь из меня все цвета, трава, молчаливая земная трава. Обглодай мои кости, голодная, холодная земля. Сточи мои грани, любовь. Забудь моё имя и смой за мной все тяжёлые следы, волшебный надёжный дождь, и пусть всё снова скажет: "Ом".

…Я посмотрел вокруг и подумал: для чего мне эти берёзы, это бескрайнее, похожее на нашу печаль, поле? Для чего мне идти вперёд, выискивая то, что похоже на мою любовь, ситуации, взгляды, видения? Дети среди снега играют, возятся, улыбаются, радуются. Они не в будущем и не в прошлом. Они солнышки взаймы, поцелованные Богом при рождении.

…Всё происходит один лишь раз и исчезает навсегда. Музыкальную запись можно послушать сколько угодно раз, но будет ли она такой же? Она будет такой же в той же степени, в какой и ты сам остался тем же, но той, какой она была в момент записи, она уже никогда не будет. Она умерла, умерла как только они решили её вытащить оттуда.

…

Музыка здесь не выживает. Здесь её убивают, выслеживают, ловят оттуда и мучают временем и собою. У мёртвых музыка мертва. Мы пришли к смерти. Музыка на записи – это фотография. Ты можешь в любой момент взять, открыть фотоальбом и посмотреть, посмотреть этот скелет, этот слепок, след, но прыгнуть туда, в неподвижность, в исчезновение только если ты сам исчез, остановился, а это смерть. Мы снова пришли к смерти. Музыка – это смерть. Достать её может только мёртвый, и в этот самый момент соприкосновения двух миров происходит большой взрыв, рождение нового, возникновение жизни. Но жизнь подражает смерти, потому что произошла оттуда, из ничего, а значит и тут мы приходим туда же. Значит, чтобы была музыка, нужно остановиться и никуда не приходить, не уходить и не подражать смерти.

…

…Ты виновен, звучало внутри, но не с последней уверенностью. Все виноватые должны сомневаться и искать схему узла, сплетённого миром уникально для тебя одного. Все знают, в чём ты виноват, все знают закон и его стражей, поэтому всегда не забывай, что не нужно смотреть в их глаза и, конечно же, не нужно говорить всё как есть до конца, как на духу. Твоё дело пишется беспрерывно, независимо от того, кто перед тобой: друг, враг – все могут играть роль в твоей судьбе, независимо от их понимания твоего процесса. А они, они пусть говорят много и до конца. Ты должен составить его образ – того, кто не виновен. Они все знают, какой он, сами того не понимая, подражают его правильности и комфортности существования.

…

…Мачеха украла ребёнка. Собаки, которые в больнице охраняли вход на лестницу, – целая толпа собак. Все пробуют пройти, ни у кого не выходит. Потом какая-то патовая ситуация, и толпа лавиной устремляется вверх по лестнице посмотреть на воссоединение. А сначала ребёнок сбежал от мачехи, вырвался во двор, и много собак отовсюду ринулось его охранять.

…

…Для чего нужна война? Для чего важна война? Разве мужчин не останавливают детские слёзы? А когда они вблизи, может, каждому солдату дать посмотреть, как умирает ребёнок от осколочного ранения? Сколько надежды, веры, вопросов в его исчезающих глазах? А если негодяи убивают ребёнка прямо на глазах матери? Война – это когда кто-то захотел чего-то большего, но просто так не возьмёшь… Поэтому мужья, сыновья, девушки и даже дети посылаются на передовую и умирают, а важные люди остаются в живых. И снова в бой обычный народ без будущего. Каждый солдат, не забывай, как блестит рано утром трава от росы, как кричат дети во дворе за окном, как улыбаются старики. Если забыл, значит, ты уже не человек, и твоя участь – убивать и быть убитым. А если помнишь, весь мир внутри тебя скажет "нет", и ты сможешь сказать "стоп" богатому дяде, потерявшему человечность.

…

Если каждый сделает выбор в пользу будущего, то оно запоёт и удивит наших счастливых детей. Мы братья. Ненавидеть легко, попробуй найти брата во всяком живом существе.

ПРИШЛА

Она пришла!

Зашевелились спящие волосы на белокурых детских головах.

Пришлось выбегать на улицу,

Бросать компьютеры, дискорды…

И, будучи современными и слепыми, слышать где-то далеко внутри разноцветные солнечные голоса, дающие пинка под зад ленивым мурашкам и прочим радостям.

Да! Вот она!

Дарующая улыбки серым гражданам.

Да-да!

"Впереди ещё много интересного!"

"Впереди вся твоя судьба решится!"

Да-да! Шепчи-шепчи им, красивая! Обманывай тех, кто привык, что им всё должно быть на блюдечке с каёмочкой. Пусть потом снова хоронят тебя, обманутые твоей правдой, словно самими собой!

Ах! Да раскройте немощные свои окна и двери!

Ну послушайте же, толстокожие! Она поёт такие песни, что даже самые зажравшиеся, толстые и равнодушные коты вылезают из своей молчаливой кожи вон, чтобы голосить во все стороны, пока она ласкает их горячими, живыми руками.

Ну, снимите же маски и улыбнитесь друг другу! Почему ваши дети-зеркала остывают на вашем зловонном ветру, и от них начинает пахнуть отнюдь не мёдом с молоком? Дети! Пора разбивать свои зеркала и уходить за горизонт, туда, где скоро будет танцевать ОНА, та, которая слижет все ваши чудовищные маски своим шершавым материнским языком. И вы снова будете ДЕТЬМИ!

А когда настанет черёд снова уходить – пойдут слёзы-дожди, и словно больше никогда, НО…

ЧАС РАСПЛАТЫ.

Они убивали и верили, что это правильно, необходимо. Весь мир был кем-то настроен на уничтожение, отрицание и безнадёжность. Мелкие заботы навязчиво отвлекали людей от более вечных и глобальных вопросов. Небо не имело смысла, будущее уходило в туман, а убитые за всю историю человечества деревья наконец-то устроили очную ставку, и расплата пришла оттуда, откуда умные люди постоянно её ожидали.

Бумага стала править душами людей: убивать, заставлять стирать свои лица, судьбы и другие составляющие образа человеческого.

Духовность оказалась игрой, и многие игроки разбежались обратно в свои телесные дома, тюрьмы и убежища..

..а кто-то остался доигрывать, но никто уже не понимал ведущего истекающего немыми слезами.

Час расплаты!

И каждый задавал себе один и тот же вопрос: "А что я могу?"

Солнце продолжало освещать путь, дети всё так же улыбались и верили в то, что сейчас – это навсегда.

СОВСЕМ ЛИШНИЕ СНЫ

Я пишу в мусорном стиле. Это означает, что любая, даже самая незначительная мысль, образ, видение становится главной!

Например, меня хотят убить: меня хочет убить маленькая девочка, проходящая мимо; меня хочет убить вон та собака, лающая на меня, с огромными, по-своему красивыми, острыми зубами; меня хочет убить солнце, трава.

Звуки, поневоле стремящиеся ко мне в уши, превращаются в пилы, топоры и пули.

Я отдельный, я прохожий здесь, я лишний и неугодный. Я – кислотный дождь, радиоактивное облако, ложная поганка.

И вот меня убили.

Весь мир и все его составляющие сделали это быстро и незаметно: стёрли, забыли, но так и не проснулись.

А ведь я любил. Я любил эти волны и сосны, эту даль, тишину и чьё-то благодатное отсутствие. Я понимал эти иглы на елях, розах, чертополохе и кактусах. Я понимал, что это всего лишь их плохой сон, кошмар, и я хотел прийти по ту сторону сна и одним движением смахнуть весь страх и уродство этих злых глаз, клыков, шипов. Я хотел быть бабочкой, приснившейся философу в тот самый момент, когда он сам приснился бабочке.

Череда снов – и некоторые становятся реальны.

Тогда почему оттуда, сюда приходят только кошмары? Почему кому-то приснилась война, и он не успокоился и украл её оттуда? Для чего здесь нужна война? Для чего важна война?

ПИСАТЬ

В майский день, будучи 33 лет от роду, навеяло мне выйти погулять и, может быть, написать что-нибудь. По полям, по лугам, в наушниках с располагающей музыкой и телефоном в руке, чтобы писать, писать непрестанно, превращая слова, предложения в банки-консервы, которые, может быть, кто-то попробует и поймёт, что мир огромен. В детстве, имея в виду не что-то прошедшее, а просто факт времени, называемый детством, и вздыхая при этом, типа ты изменился, стал умным, взрослым и счастливым. В детстве я тоже писал какие-то зарисовки, настроения, факты: типа сходил туда-то, мне улыбнулись, я улыбнулся в ответ, и альбом с марками теперь мой. Ура! Теперь, когда моему уже боевому детству исполнилось 33 годика и становиться обрюзгшим, скучным алкоголиком я не собираюсь, теперь я пытаюсь учиться создавать огромные пространства в казалось бы не бесконечных словах-тюрьмах.

Какая при этом может быть мечта у писателя? Ну, например, чтобы книга состояла из одного слова, и это слово включало в себя всю историю мира, все картинки, в которые можно улетать и оживать, вопреки бездушной, ленивой инерции, тянущей тебя сначала ходить, потом ползать и затем совсем забыть крылья, силу и волшебство. Быть родным этому маленькому, единственному и неповторимому из мириада множеств других миров. Поэтому мы просто расслабляемся и идём вперёд по пыльной холмистой дороге, туда, в поля, в красоту, потерянную нами, дураками, ради куска хлеба и услады плоти.

Стоп, стоп. Я всегда хотел написать всего себя, словно одновременно идут 33 человека в одном-единственном, как в фильмах Рауля Руиса: взрослый в теле ребёнка или ребёнок в теле взрослого. И потом скинуть костюм и стать просто собой, и чтобы никто не говорил: вот тут ребёнок, а вот тут взрослый. Убей дитя и усни в камнях, как разбившийся птенец, не успевший опериться и отрастить крылья.

НЕ УЗНАЛ ЕЁ

Обычный двор. Мальчишки гоняют мяч. Худые, смуглые, словно ветер ежесекундно крадёт их плоть, превращая в костлявых птиц.

Но от всего от этого в них не ощущается недостаток энергии. Напротив, кажется, что чем худее и меньше – тем быстрее вырастут крылья, и ищи его потом в небесах!

Он делал это для себя, и то, что для них это выходило смертельным боком, его не очень-то и интересовало. Всё происходило ради 10 секунд окончательной свободы! В эти мгновения он становился хозяином над ними и рабом для себя.

Любил ли он их хоть немного во время этого процесса? А наслаждение чужой беспомощностью – это любовь?

Безмолвная просьба – сохранить хоть одну малюсенькую искорку в их огромных глазах – любовь?

Любовь – это жажда обладать или делиться? Прощать? Наказывать?

А может, любовь – это когда нельзя задавать вопросы, потому что все ответы будут поперёк?

Он был убийцей 58 человек. 580 секунд свободы и часы, когда в своих глазах он наконец-то становился хозяином и мог позволить себе любить их своей собственной, кровожадной, смертельной любовью. А может, он просто однажды не узнал ЕЁ, когда она проходила мимо в надежде на него? Простоволосая! Да что с неё взять? Ни кожи, ни рожи – только СВЕТ.

Слепящий, обличающий, тяжёлый, как бремя!

Нет уж – лучше налегке! За счёт других и без лишних вопросов.

Светло! Асфальт после дождя. Машины выезжают из дворов, стоят на светофорах. Открытые окна домов, ветерок, курящие головы. Белое, свежее бельё на шпагатах прямо около детской площадки – трава, самодельные ворота, шесть мальчишек. Девочки где-то в стороне шепчутся между собой. Кому-то нравится чёрненький в зелёных шортах, кому-то никто не нравится.

Над ними птицы, синее глубокое небо!

БЕЗ ОЧКОВ

Всё детство я провёл вслепую. Во-первых, я стеснялся носить очки: я надевал их только в школе, на уроках, а гулять, наслаждаться свободой, природой – всё без них. То есть представьте: абстрактный импрессионизм – постоянно, везде. Какие в этом плюсы? Я не видел лица людей, поэтому об их каких-то реакциях на меня судил исключительно по звучанию голоса, потому что, простите, но при минус 7 лицо даже на расстоянии руки невозможно разглядеть, а уж особенно понять, как он там брови нахмурил, сверкнул глазами или скривил улыбку, – невозможно это. Поэтому я жил звуками: машины, дворы, много всяких людей, и всё это звучит по-разному. Я бы даже сказал, что вообще всё звучит по-особенному.

Вот сидит водитель в машине и нажимает педаль, а машина – это продолжение водителя, и она отображает его настроения, устремления. Она издаёт звук. У каждого водителя машина звучит по-своему: кто-то резкий по жизни, газовать любит, скорость, – короче, чтобы всё быстро было. Так же и во дворах. Вот есть дети противные, и голоса у них такие, что вот всё в них слышно: что он эгоист и игрушку отберёт, и ударить может. А есть голоса неуверенные, трусливые – с такими в горы не пойдёшь и в разведку тоже.

А вот ещё, знаете что? Каждый двор тоже своё настроение имеет. Вот есть дворы, где ну прям не охота играть и быстрее бы убраться оттуда, потому что, во-первых, вот в этом подъезде злая бабка живёт – постоянно кричит на детей. Уже 3 человека напротив её окон руки сломали, в одном и том же месте. А ещё там беседка стоит, и пьяные мужики спокойно в футбол поиграть не дают: "Дай ударю, малой, дай пробью, а-ха-ха-ха! Видал, Серёг? Ещё могу!"

А играть в футбол вслепую – то ещё удовольствие, особенно на воротах. Но я наловчился реагировать на тёмное пятно, постоянно мелькающее между детьми, что, в принципе, мало пропускал голов.

А потом, лет в 16, я надел линзы и всё увидел. Боже, как же уродливы взрослые, их желания, которые как печать на их лицах! И как прекрасны дети, которые не выкаблучиваются перед кем бы то ни было, – скромные и прекрасные.

ДОВЛЕТЬ

«Ты сделаешь то, что я хочу, прямо сейчас… Если да, то мы друзья»…

Они хотели, чтобы я лазил с ними по крышам гаражей… они стояли недалеко от наших домов, считай через дорогу, там немного пройти… Вот телефонная будка, почти заброшена, но телефон работал… Я лично звонил в милицию и бросал трубку… все были довольны, плюс в мою копилку… Но почему ребёнку так важно над чем-то довлеть? «Крыши гаражей… ты сверху… нечто запрещённое… но ты преодолел, победил, попрал…!» Как кошка, сидящая на проезжей части. Умывается, думает о чём-то, созерцает… а машины всё ближе и ближе… Два мира, не созданных друг для друга… один настоящий, природный, как оно надо… а второй человеческий, комфортный, для человека придуманный самим собой… И вот два мира пытаются взаимодействовать… Голуби раздавлены, кошки где-то гниют, сшибленные, да и вообще мы мясом питаемся, а они и не очень-то могут нами полакомиться, как мы ими…

Но вот опять меня вытянуло сквозь повествование, поэтому я сам себя пинаю обратно в гаражи, точнее на…

На гаражах не было взрослых. Они туда редко лазили и то по делам насущным. Мы были там одни и делали то, что само собой шептало, чтобы мы это сделали… Например, около одного из гаражей стоял заброшенный маленький магазинчик с треугольной крышей и чердаком в ней… Естественно, увидев дыру в досках, нас само туда переместило. А чем дальше и забарикадированней от кого-то других, незнакомых нам и нашему миру, тем просторней для нашей души…

Стоп, стоп. Стоп… Опять меня понесло не туда, куда сначала собирался..

Так вот, увидев дыру в досках и заглянув внутрь, мы услышали жалобные попискивания… И вот тут два мира пытаются искать точки соприкосновения и… Дети тут же догадываются, что нужно найти сначала коробку, потом положить всех котят в неё, отнести в город… «Потому что котята стали игрушкой, вещью, с которой можно взаимодействовать как угодно»… а именно поиграть и бросить, забыть и не поморщиться, ведь не с тобой всё это происходит! Девочки, включив материнский инстинкт, взяли котят в руки и стали искать семью пушистым среди всех прохожих без разбора… Прошло два часа, и котята, с только недавно открывшимися глазками, рыщут около песочницы в поисках матери…

А дети уже давно сидят дома, радостные оттого, что день принёс им столько интересного…

На следующий день котят уже не было… Что с ними? Съели ли собаки, сшибла ли машина или мать всё-таки нашла их? Никто не знает…

Но я знаю: одному было лучше… Одного не отвлекут от мира и не заставят вывернуть голову туда, где дети забывают о котятах, с которыми играли в жизнь, но тут же забыли, купившись на собственный комфорт.

ОНИ.Он.Им.ТЫ

Они стояли и радовались этому всему… Был один из тех дней, нареченный праздником, выходным… Самый заманчивый из способов наконец-то вырваться из плена… вынужденного, необходимого, повседневного… Плена, замкнутого решениями каждого из них… Плен работать, смотреть, думать, мечтать – словно человек, катящийся туда, куда его пнуло ВСЁ ЭТО, накинувшееся на него ещё тогда в беззащитные и податливые годы детства… А детство запомнилось лишь чьей-то добротой к тебе и чем-то таким, что само по себе не принадлежало этой липкой повседневности, даже если это было злым и постыдным, главное что поперёк и вопреки… Так и теперь, все они стояли на площади, ожидая, что придёт спаситель и сделает всё сам, за них… Вытащит за шкирку, как нерадивых котят, бросившихся в воду за бабочкой. И вот начался концерт, спаситель плюхался в их животы живительным пивом, залетал в глаза и уши на всякий манер, громкий или цветастый… Пьянея, рисуя внутри себя громадные перспективы, они переставали быть тем, чем они являлись до этого дня… Вечно недовольными работниками, обиженными, обделёнными вниманием семьянинами…

«Но теперь-то всё правильно и навсегда…»

«А завтра я… тутутуту»

«Обязательно… лалалала…»

«Больше никаких унижений и отсрочек…»

Спаситель пел какую-то непонятную песню со сцены… Толпа, пропуская мимо ушей слова и смысл, улавливала лишь ритм и энергию… и у каждого всё было впереди…

…

Им нужно было оставаться одними… В городе, где каждый стремился дотронуться до них… поцарапать или ещё хуже исковеркать тонкую детскую плоть, по-черепашьи появляющуюся лишь в уединении, когда нет опасности… любопытства о том, что же там у них под панцирем? А ты? ..Зачем ты прячешь за спиной нож, улыбаясь и ожидая лучшего момента, когда я, очень сильно зачарованный твоей добротой, выползаю из своего укрытия… чтобы обнять тебя… Но ты нетерпеливо меняешь улыбку на оскал, и твой нож за спиной больше не имеет сил скрывать своё существование… Он врастает в твою руку… прорастает в сердце, в глаза…

А я готов всё сделать ради тебя, даже быть убитым тобой. Прошу, убей меня. Оставь меня умирать и мучиться рядом с моим никчёмным недоверчивым панцирем. Главное, что я БЫЛ для тебя главным хоть несколько минут. Полежи со мной рядом, я хочу видеть тебя всё время, пока не исчезну. Хочу видеть твоё желание полностью насладиться мной, использовать меня до конца. Съешь меня, умоляю. Не оставляй ничего никому другому. Я только для тебя, для тебя, для…

СМОЖЕШЬ ЛИ

Ты слушаешь музыку, когда с утра идёшь на работу, и продолжаешь слушать, возвращаясь поздно вечером домой. Ты смотришь фильмы по выходным или когда есть на то силы и время. Ты читаешь слова и создаёшь необъяснимый нож, предназначенный прежде всего для поиска правильной и постоянно ускользающей жертвы в потоке сплошного необтёсанного мира. Когда-нибудь этот нож должен будет пощадить твоего единственного и такого одинокого хозяина на веки веков, и ты наконец-то сможешь любить. Может быть, не здесь, может быть, не там, может быть, не как человек, но всё-таки сам.

Ты разбросан повсюду: беспорядочно валяешься в самом центре ещё ненаступившей весны; во взгляде мёртвой однодневной бабочки, похмельно сметаемой утренним равнодушным дворником; в лицах муравьёв, поспешно строящих свой Вавилон посреди случайного островка земли на проезжей части; в чудовищно верующих растениях, не знающих сомнений и препятствий в своём детском крестовом походе сквозь ночь асфальта в родную и сияющую даль победы; в птице, залетевшей в закрытый цех фабрики, надеющейся, что окна и стены – это так несерьёзно и не существенно для воспитанника высшей школы свободы; в неутомимо просыпающихся таинствах повседневности, спасённых мудрой памятью тех, кто прыгнул в солнце и исчез, оставляя за собой лишь шёпот одолженных у вечности непроизносимых здесь слов.

И когда тебе придётся снова собраться – внезапно и незаметно, – поможешь ли ему?

ВРЕМЯ-ВОР ИЛИ ВОР ВРЕМЕНИ.

Фотограф ворует красивые части времени.

Красивые для кого и зачем?

Старый человек, полуслепая, полу-глухая женщина сидит на диване, громко включён телевизор. На экране заметны полу-чёткие движения, полу-ясные очертания. Там всё ещё продолжается жизнь, и время также продолжается, оно бежит по венам, словно гамельнский крысолов, очаровывая своей тайной, увлекая за собой.

Мужчина лет 30 гуляет по лесу с собакой, проходит всё те же деревья, те же тропинки, те же повороты. Он гуляет здесь не первый год, но дело в том, что время, которое прячется в нём, совсем не такое, какое живёт в этих веточках, листочках и травинках. Мужчина остановился. Время – нет.

Ребёнок влюбляется в незнакомца, если тот по-настоящему искренне улыбнулся ему. Время тоже улыбается смертоносно и искренне, увлекая за собой и не оставляя шансов не влюбиться в него.

(ИЗ РАННЕГО)

(…)

Зло откликается на зло.

Но, я знаю, что его носит, только один человек на свете.

Это ребёнок.

Ребёнок, идущий впереди тебя – по длинной, огромной дороге.

Ты смотришь ему в спину и наврядли он оглянется назад,

не захочет разговаривать с тобой – смело и по правде.

..в таком положении и на этой дороге – наврядли!..

Всё уже произошло!

Очень гадко и не по-человечески