Текст книги "Русский Серафим"

Олег Селютов
Русский Cерафим

© Селютов О., 2023.

© «Геликон Плюс», макет, 2023.

«Ночь наступает под вкрадчивый хруст позвонков…»

 
Ночь наступает под вкрадчивый хруст позвонков,
Поздний прохожий, как мышь, забивается в угол,
Длинное тёмное время дешёвых звонков:
Трупы часами способны общаться друг с другом.
 
 
Солнечный день – лишь пустой архаический миф.
Сквозь перламутр проступают чернильные пятна.
Перехожу на доступный полярный тариф —
Он позволяет молчать совершенно бесплатно.
 

Сусанин

 
Иван Сусанин вёл поляков,
Висела жизнь на волоске —
Но позади остался Краков,
Не говоря уж о Москве.
 
 
Уж Польша Гитлером взята,
Уж пала польская столица,
И позади Ивана лица
Как с глазуновского холста:
 
 
Идут удмурты, вепсы, ненцы,
Татары топают, чеченцы,
Великороссы, меря, чудь,
И не волнуются ничуть.
 
 
Всё по проселочной дороге,
Всё дальше, дальше от метро.
Чернеет снег, как серебро,
Медведи возятся в берлоге.
 
 
Сквозь мрак и блеск, сквозь жар и стужу
Ведёт Сусанин свой народ,
И выпирает кость наружу
От перегрузок и частот.
 
 
Во мглу тараща страшный глаз,
Сквозь смерть, и нефть, и жидкий газ,
Который в ад течет по трубам,
Ведёт, ведёт Сусанин нас
И скалит розовые зубы.
 

Подземный Иерусалим

 
Посередине меж Белым и Чёрным морем,
На полпути из Когалыма в Крым,
Крысы сумели царство свое построить —
Столицу назвали Подземный Иерусалим.
 
 
Я там бывал проездом неоднократно:
Хорошие цены, сервис, умные лица.
Зимою тепло, летом довольно прохладно,
Темнота напрягает первые минут тридцать.
 
 
Потом привыкаешь, становишься на четвереньки,
Тебе улыбаются девочки в шубках серых,
Вскоре перестают саднить ладони, коленки,
Легко находишь дорогу в любых пещерах,
 
 
Роешься влажным носом в архейском грунте,
Длинные острые зубы точишь о камни —
Корни травы, нефтяной сладковатый студень,
Кости кротов, остатки мышечной ткани.
 
 
Время от времени с угольно-чёрного свода,
Скрипнув во тьме, деревянный спускается ящик.
Снаружи больше света и кислорода,
Но лишь под землёй всё становится настоящим.
 
 
Я там до отвала иным наедался хлебом.
Кто там побывал, никогда не вернётся прежним.
Над Градом подземным висит земляное небо —
Плотное, прочное, вселяющее надежду.
 

Веретено

 
Мы за беседой праздною скучаем,
Но пряжей слов живёт веретено.
Бывает, нить потеряна случайно —
И вот уже не вертится оно.
 
 
Всё замирает, гаснут мира краски,
И снова мы спешим заговорить,
И так всю жизнь – как будто из опаски
Порвать, испортить тоненькую нить.
 

Охота

 
Позвал я друга на охоту —
Приятно побродить с ружьём.
И рано утречком в субботу
Мы вышли к городу вдвоём.
 
 
В тени деревьев покурили,
Мешки и ружья сняли с плеч.
Не торопясь, определили,
Где будет правильней залечь.
 
 
Эх, предрассветное затишье,
Сырой травы спокойный сон.
Бей точно в цель, моё ружьишко!
Не подведи меня, патрон!
 
 
В засаде ждать пришлось недолго:
Глядим – шагает фраерок.
Негромко хлопнула двустволка,
Поднялся облачком дымок.
 
 
Из-за кустов вспорхнули птицы,
Метнулись в тающую тьму…
А фраер наземь повалился —
Полголовы снесло ему.
 
 
Часы, штиблеты поснимали,
Спустили фраера в овраг.
Пиджак и галстук брать не стали —
На что нам галстук и пиджак?
 
 
Присели, выпили по двести
И скрылись в утреннем лесу.
Дружок был счастлив – мол, невесте
Часы сегодня принесу.
 

Мёртвый Ленин

 
Мёртвый Ленин встаёт и выходит на площадь —
Он холодный, как лёд, но походка легка.
Свежий ветер весны деловито полощет
Отсыревшие полы его пиджака.
 
 
Он идёт, и опять отрастают ресницы,
И от новых зубов привкус крови во рту,
А вокруг тишина, только чёрные птицы
Поднимаются с крыш и летят в пустоту.
 
 
Мёртвый Ленин идёт, оскорбительно весел,
В каждой клетке шипит, испаряется яд,
Высыхает на солнце зелёная плесень,
Расправляются плечи и рёбра трещат,
 
 
Розовеет щека под столетней щетиной,
Всё внимательней глаз, всё уверенней шаг.
Будто в страхе, дрожат зеркала и витрины,
И с машин во дворах осыпается лак.
 
 
Выгибаются круто линялые брови,
Красный бант расцветает на впалой груди.
Он идёт, и ничто его не остановит,
И февраль за спиной, и октябрь впереди.
 

Пятна

 
Не утаю я этого, не скрою —
Люблю я руки мыть перед едой.
А как поем, ещё раз руки мою.
Нетрудно мне, пока я молодой.
 
 
И всякие другие части тела
Я в чистоте старательно держу,
И, вымывшись, во внешний мир гляжу
Из своего прохладного придела.
 
 
При этом мысль опасную ловлю,
Что мир вовне – чужой и беспредельный,
И по сравненью с ним мой вес удельный
Стремится к абсолютному нулю.
 
 
Меня не будет, не было и нет
Для всех его галактик и созвездий,
Но я хочу себе тепло и свет,
И чтоб никто не ссал в моём подъезде.
 
 
Я этот мир не в силах изменить,
Но сам я сыт, приличен и опрятен.
И заново шагаю руки мыть,
На них не замечая трупных пятен.
 

Надо петь!

 
Окружили меня злые люди толпой,
Как пришла роковая минута,
В руки дали гобой и сказали мне: пой!
Но душа не поёт почему-то.
 
 
Отчего не поёт мой больной соловей
В тесной клетке из рёбер и кожи?
Чтобы стать веселей, надо петь – значит, пей!
Пей и плюй в эти мерзкие рожи.
 
 
Визг и ненависть тлей для меня как елей.
Я живу по простому закону:
Гордый мой соловей не поёт для свиней,
Позовите-ка лучше ворону.
 
 
Не мешайте лететь моему соловью,
Стал ваш круг ему гадок и тесен.
Но тихонько спою одну песню свою
Для того, кому грустно без песен:
 
 
Надо петь – значит пей, никогда не грусти,
Мы как капельки света на Млечном пути,
Выпьем, чтобы ослабли оковы.
 
 
И тогда прозвучит херувимский хорал,
И с процентом вернёт всяк урод, что украл,
И Чапаев пешком перейдёт свой Урал —
Пей и будь совершенно здоровый!
 

Баклажан

 
Отчего под утро менее нуля,
Отчего так хмуры ровные поля,
Отчего миноры в звоне бубенцов,
Опустели норы и закат пунцов?
 
 
Знать, приходит время отложить труды,
Наравне со всеми пожинать плоды,
В общем, на неделе ты меня не тронь —
Тлеет еле-еле внутренний огонь.
 
 
Я поставлю в угол маленькую ель,
Холоднее вьюги у меня постель.
Жду под образами, не придут пока
Ангелы с глазами цвета коньяка.
 
 
Рано зажигают жёлтые огни,
Спящим не мешают камешки и пни.
В дальнюю дорогу спящий не спешит,
Дышит понемногу и во тьме лежит.
 
 
В это время года сонная пора,
Вот и я колодой лягу до утра.
Погляжу на стену, покормлю мокриц,
А потом надену тёплых рукавиц,
 
 
Проскользну украдкой, выйду в огород —
Бледную сетчатку солнце обожжёт.
Солнечное пламя разожгли не зря
Ангелы с крылами цвета янтаря.
 
 
Просыпайтесь, хватит рая ждать у врат.
Встань скорей с кровати, скиф и азиат!
Научи нас слову, иудей и грек!
Навари нам плову, молодой узбек!
 
 
Очень много разных ждёт нас перспектив.
Дай нам, небо, ясный, светлый нарратив.
Дай нам быть при деле, разъясни пути,
Укажи нам цели, стрелами пусти.
 
 
Станет по-другому всё кругом, когда
Отворятся с громом тайные врата,
И воссядут с нами, расстегнув кожан,
Ангелы с руками цвета «баклажан».
 

«Мне змея принесла на хвосте…»

 
Мне змея принесла на хвосте,
Что в июле завоют метели.
Я умею висеть в пустоте
И весьма преуспел в этом деле.
 
 
Я совсем не боюсь холодов —
Дед Мороз, приходи меня мучить —
Я к любому страданью готов,
Я любому терпенью научен,
 
 
Лишь бы ангел ходил по Руси,
Спотыкаясь у каждого дома,
Лишь бы чудился там, в небеси,
Чей-то лик, нестерпимо знакомый.
 

Берёзовый сок

 
Хотел я вкусить неземного огня,
Хотел пировать меж Рубцовым и Блоком,
Но Родина щедро поила меня
Берёзовым соком, берёзовым соком.
 
 
Хотел в небесах проломить полынью,
Мечтал, что по-своему всё перекрашу,
Но Родина кинула в миску мою
Овсяную кашу, овсяную кашу.
 
 
Навечно забытый создателем клон,
Лежу на постели, бездельник и лодырь —
Мне Родина выдала льготный талон
На сладкую одурь, на сладкую одурь.
 
 
Здесь в поле как брат мне любой колосок,
Здесь всё мне родное – канавы и травки.
В распухшее горло не лезет кусок —
Не надо добавки, не надо добавки!
 
 
Застынет однажды разинутый рот,
К принятию пищи полезной не годен,
И Родина мне чуть заметно кивнёт:
Теперь ты свободен, теперь ты свободен.
 

Подземный ангел

 
Подземный ангел постучал едва,
Как время навсегда остановилось.
В печи как порох вспыхнули дрова.
Старуха сразу наземь повалилась,
А я в ладоши хлопал, как сова.
 
 
Его дыханье – ветер перемен,
И цвет лица не кажется здоровым,
И две клешни свисают до колен,
И крылья под хитиновым покровом
Прозрачные, как полиэтилен.
 
 
И есть одна особая черта —
Мандат, чтоб вмиг сомнение отпало:
В кривой улыбке чувственного рта
Сияет, как Полярная звезда,
Сверхпрочный зуб из жёлтого металла.
 
 
Я дверь открыл, но тут же всё пропало.
Старуха крестится, молясь на образа.
Кругом темно, хоть выколи глаза,
И на кусты уже роса упала,
 
 
И на крыльце следы ноги босой,
И небо всё забрызгано росой.
 

«Не садись ко мне на стул…»

 
Не садись ко мне на стул.
Ангел крылышком махнул
И задул мою лампаду.
Ничего теперь не надо,
Страшный хлад коснулся скул.
 
 
Не ложись ко мне в кровать.
У меня больная мать
И отчёт за четверть года.
Очень важная работа,
Мне раным-рано вставать.
 
 
Не топчи мой огород,
Не кусай мой бутерброд.
Если станет мне обидно,
Ядовитая ехидна
Рядом с сердцем оживёт.
 
 
Не ходи ко мне на гроб.
Пусть поверх лежит сугроб
Хлеба белого белее,
В сто пятьсот разов теплее,
Чем твой новенький салоп.
 
 
Не тревожь меня в аду,
Не студи сковороду.
Даже если Бог, как внуку,
С небеси протянет руку,
Никуда я не пойду.
 

As below, so above

 
Я открыл ему дверь,
Любопытством влеком —
Словно раненый зверь,
Он течёт молоком.
 
 
Шёпот сахарных уст,
И пылает мой куст,
И понятно без слов —
As above, so below.
 
 
Он из солнца на треть,
А лицом как луна.
Очень больно смотреть,
И горит купинá.
 
 
Объясни же, как мне
Обрести благодать,
В бестелесном огне,
Не сгорая, пылать?
 
 
И в ответ на вопрос
Тайн сияющий страж
Надо мною занёс
Свой алмазный палаш.
 
 
Но чудесный клинок
Мне главы не отсёк,
Не нанёс мне вреда —
Я как дым, как вода,
 
 
Не горю я в огне,
Не тону я в вине,
Полон сладких отрав —
As below, so above.
 

Варенье

 
Подмети, весна, мои тропинки,
Сбрызни сад водичкой проливной,
Сонных полушарий половинки
Освежи отравленной слюной.
 
 
Распрями застывшие коренья,
Выбей из берёзоньки слезу.
Навари зелёного варенья
В голубом полуденном тазу.
 
 
Принеси искомое в лукошке,
И когда останемся одни,
Ты меня из золочёной ложки
Покорми, родная, покорми.
 

«Ты ведёшь меня, Боже…»

 
Ты ведёшь меня, Боже,
Босиком, босиком,
После бьёшь меня в рожу
Сапогом, сапогом,
Чтоб, мусоля конфету
Долгих страшных дорог
Я б ответить на это
Адекватно не мог.
 
 
Мозг скребёшь мне свирепо —
Ну и пусть, ну и пусть!
Я однажды до неба
Дотянусь, дотянусь.
Вознесу я оглоблю
На Твою каланчу
И горячей любовью
Отплачу, отплачу.
 

Маленький ангел

 
Это лето ушло преждевременно,
Было ясно и даже безветренно,
И под лунным мерцающим факелом
Подружился я с маленьким ангелом.
 
 
Он в прозрачном серебряном платьице,
Я – в плаще антрацитово-кожаном,
А луна все никак не закатится,
Обещая нам столько хорошего.
 
 
Милый ангел, мой друг разговорчивый,
Окормляй мя духовною пищею!
Мы гуляем по паркам и рощицам:
Он летит, я стучу сапожищами.
 
 
Как обступит нас царство Кощеево,
Как сгустится тоска предрассветная,
Мы присядем на мёртвое дерево
Помолчать, подымить сигаретами.
 
 
Убоятся окрестные демоны
Огоньков наших ярких, как ладана,
И в дыму, голубом по-осеннему,
Я признаюсь во всём, что загадано,
 
 
Что шипит, как железо в окалине,
Что велит мне Подземная Троица…
Не осудит меня ангел маленький,
И сердечко на том успокоится.
 

«Как пекарь достать позабыл калачи…»

 
Как пекарь достать позабыл калачи,
Как кровь затворить позабыли врачи,
Как кот по весне позабыл про покой,
Как кто-то забыл про кого-то другой —
 
 
Так я позабуду Твои имена,
Предавшися блуду, упившись вина.
При сотнях народа разрушу Твой храм,
У смертного входа Тебе не воздам.
 
 
Но после могилы приду, помирюсь,
И снова на вилы Твои наколюсь.
 

Прощание

 
У смущённой берёзы,
Ни смеясь, ни скорбя,
Я на полном серьёзе
Обнимаю тебя.
 
 
На вершине заката
Я вопьюся, как клоп,
В твой глазок синеватый,
В низковатый твой лоб.
 
 
И отпряну, конечно,
Плеч оправлю ватин —
Ты иди, друг сердечный,
Я останусь один
 
 
Лить на головы сирым
Драгоценную суть…
Ну, иди себе с миром.
Ничего не забудь.
 

Русский Серафим

 
Не хочу я бога инородских гетто.
Не растопит Ктулху льда сибирских зим.
Кришна слишком синий – неприятно это…
В общем, мне милее Русский Серафим.
 
 
Он с шестью крылами, окружён орлами,
Источает пламя пара острых глаз.
Но порой, как равный, бродит между нами,
Праведным даруя правильный экстаз.
 
 
Если станет худо, кликну серафима,
До земли до самой сотворю поклон:
– Дай мне тоже, Фима! И даёт мне Фима
То, что дать не в силах Пётр и Мирон.
 
 
А наступит время – выйду ночью звёздной,
Голые подошвы обожжёт роса,
И, шестью крылами упираясь в воздух,
Он меня поднимет прямо в небеса.
 
 
И пожмёт плечами, и оставит грезить
На одной из тихих облачных полян.
Стану неподвластен демонам и бе2сям,
Весь бескомпромиссным светом осиян.
 
 
Перьями заросший, марафета чище,
Пронизав кометой высь Святой Руси,
Сам явлюсь однажды страждущим и нищим,
И отдам что хочешь – только попроси.
 

Тургенев

 
Остались от козлика рожки да ножки,
Остались от козлика кожа да кости,
Да книга Тургенева в мягкой обложке,
Да холмик земли на зверином погосте.
 
 
Но дух его ходит теперь, где захочет,
Царапают небо рога-коромысло.
Иные поляны копытами топчет,
Иным интуициям внемлет и смыслам.
 
 
А будет готов – остановится время,
Откроется козлику высшая школа,
И выйдет к нему наивысший Тургенев,
И темя прожжёт наивысшим глаголом.
 

Ильич

 
Под утро вдруг ударил гром,
Качнулся дом.
Меня Ильич поцеловал,
Пока я спал.
 
 
Река молочная текла
Там, наверху,
И подпирали ангелá
Спиной стреху.
 
 
Над косяками мёртвых рыб
Завыла выпь.
Ильич поправил капюшон,
Встал и ушёл.
 
 
И я искать Его с тех пор
Приговорён,
Его глаза глядят в упор
Со всех икон.
 
 
Но нету Ильича нигде —
В земле, в воде,
И поперёк небесных врат
Не Он распят,
 
 
И в блюдце льётся молоко
Не для Него,
И в Мавзолее возлежит
Другой мужик.
 

Крот

 
Разевая рот, над пучиной вод,
Чернобурый крот соловьём поёт.
На трухлявом пне, при большой луне
Песню о весне, песню обо мне.
 
 
Ай да умный крот, ай да голова!
Дай скорей блокнот, запишу слова!
А когда умру, окажусь в раю,
Господу спою песенку твою.
 
 
Зверь ответил: нет, это ни к чему.
Передай привет Богу твоему,
И скажи Ему – как погаснет день
Пусть приходит Сам под трухлявый пень!
 
 
– Хорошо, дружок, так и передам.
Часто сходит Бог к людям и кротам,
Словно солнца свет, сходит Он во тьму.
Почему бы нет, передам Ему.
 

Пастушок

 
Звенела речка звонко
Под диким бережком.
Я был тогда козлёнком,
А ты – моим дружком,
Весёлым пастушком.
 
 
А ты был пастушонком,
Но сделали тушёнку
Из стада твоего
Как раз под Рождество.
 
 
Тебя в шинель одели
Вороньего крыла,
Погнали сквозь метели —
И пуля в самом деле
Одна тебя нашла.
 
 
Опять у речки малой
Ты оказался вдруг,
Там не было Вальхаллы,
Но был зелёный луг.
 
 
И встретились мы снова —
Звенела, как подкова,
Бежала прочь река.
И чёрная корова
Дала нам молока.
 

Сезам

 
Как восстанет солнечный круг,
Я возьму летающий плуг.
Распашу, посею сезам,
Чтоб не пустовать небесам.
 
 
Как придёт пора, остригу
Я серпом ущербной луны
Мой сезам, пестом истолку,
Испеку на масле блины.
 
 
Первый блин покушаю сам,
Отнесу второй пацанам.
Ядом третий блин окроплю,
Как я это делать люблю,
 
 
Творожок на нём проращу
И тебя, дружок, угощу.
 

«Год за годом, день за днём…»

 
Год за годом, день за днём,
Земляным живу червём.
 
 
День за днём, из года в год,
Свой точу в земле проход.
 
 
И на небо не гляжу,
И с кротом одним дружу.
 
 
Злым снедаемы огнём,
Мы резвимся с ним вдвоём,
 
 
Под землёй на полвершка —
Два уродливых дружка.
 

Никуда

 
Мимо радуг в полях,
Мимо горных вершин,
Я свой жизненный шлях
Проложил, проложил.
 
 
И хоть не был я слеп
Иль в себя погружён,
Я не сеял там хлеб,
Я туда не взошёл.
 
 
Мне сияли сквозь мрак
Города, города —
Но я шёл кое-как
И пришёл в никуда.
 
 
Но поклясться готов
На седой бороде,
Что мне рады зато
В никуде, в никуде.
 

«Высоко в горах Алтая…»

 
Высоко в горах Алтая,
В облаках и ледниках,
Книга есть одна святая,
Вся на мёртвых языках.
 
 
В этой Книге говорится,
Что воссяду я в столице
На большой чугунный трон
И придут мне поклониться
Четырёх князья сторон.
 
 
А подземный не придёт —
Он немного подождёт.
 

Иные Имена

 
Посмотри: бетонные гробы,
А правей немного и повыше
Из отверстой солнечной трубы
Вытекает розовая жижа.
 
 
И когда закончится она,
Ночь наступит, страшных звезд полна,
И остынет огненное море,
И в подземной потайной конторе
Нам дадут Иные Имена.
 

Псалом

 
За моим угощаясь столом,
Вы мне подло могилу копали
И шептали кромешный псалом
В оба уха срамными губами.
 
 
Я теперь оказался вовне,
С высей солнечных в гноище сброшен,
И наказано настрого мне
Никогда не мечтать о хорошем.
 
 
Только я всё ж нарушу запрет
И о чём-то таком возмечтаю,
Что, впитав очистительный свет,
Воспарю к голубиному раю
 
 
Прямо в этом, физическом теле —
Не того вы, конечно, хотели!
 

Гиперборея

 
Тятька мне повесил коловрат
На худую синенькую шею,
И отвёл меня в Гиперборею,
И поставил у секретных врат.
 
 
Закурил, присев на старый ящик,
Объяснил подробно, что почём,
И велел Перуновым мечом
Тыкать без разбору всех входящих.
 
 
Но прошло с тех пор сто тысяч лет,
А входящих не было и нет,
И при тусклом заполярном свете
Голубые мёртвые медведи
Мне читают из Незримых Вед,
 
 
Осыпают чёрным янтарём,
Называют Гипервратарём.
 

Доктор точных наук

 
Там, где холод и мгла,
Целиком из стекла
Возвышается улей.
 
 
А внутри, как паук,
Доктор точных наук
На вертящемся стуле.
 
 
Он сидит за столом
И алмазным сверлом
Сверлит маленький атом.
 
 
Мышь в вольере пищит,
И проводка трещит
Богохульным разрядом.
 
 
– Отвечай на вопрос,
Как посмел ты свой нос
Сунуть в Божью работу?
 
 
Ты зачем, расскажи,
Создаешь миражи
и пытаешь природу?
 
 
На меня сквозь очки
Он таращит зрачки
И хохочет утробно.
 
 
И встаёт лиходей,
И сто тысяч чертей
Бьются в тёмные окна.
 
 
Призывает всех слуг
Доктор точных наук
И даёт указанье —
 
 
Взять меня, придушить
И на стол уложить
В вивисекторском зале.
 
 
И бегут все ко мне,
Как в горячечном сне,
Вторя чёртову лаю,
 
 
Но дрожащей рукой
Крест заветный я свой
Поскорей вынимаю.
 
 
И небесный хорал
Льется в тёмный фиал
Ледяных преисподен,
 
 
И в сиянье лучей
Над макушкой моей
Вьется ангел Господень.
 

«Ничего я больше не хочу…»

 
Ничего я больше не хочу,
Ничего я больше не желаю,
Кроме как по тонкому лучу
Пробираться к слюдяному раю.
 
 
Посмеявшись над своей судьбой,
Не отбыв положенного срока,
В чистых балансировать потоках
Над пустыней бледно-голубой.
 
 
Ну а если сторож скажет «нет»
И не отворит мне райских створок,
Я приму такой его ответ
И присяду рядом на пригорок
 
 
Зарастать заоблачной травой,
Словно столб какой-то верстовой.
 

Археоптерикс

 
Я ведал, что нужно, и делал, как надо,
Я шёл, пусть дорога бывала крута,
И вышел в районе Эдемского сада —
Но кто-то закрыл предо мной ворота.
 
 
Послушны движенью суровой десницы
Захлопнулись створы, металлом звеня.
Всё стихло кругом, только райские птицы
С высокой ограды глядят на меня.
 
 
Глядят исподлобья, недвижны и строги,
И каждое око, как пламень, горит,
И сильные их архаичные ноги
Кривыми когтями вцепились в гранит.
 
 
Ушел я, но робкой надеждой надеюсь,
Что в час мой последний, как сделаюсь тих,
Такой вот влетит ко мне археоптерикс
И выклюет жемчуг из глазок моих.
 

«Я спросил у свободного ветра…»

Я спросил у свободного ветра…

К. Бальмонт

 
Я спросил у свободного ветра —
Для чего мне духовные недра,
Отчего так тоскует душа?
И ответил мне ветер электро —
Механическим звоном в ушах,
 
 
Что душа-де тоскует о горнем
Мире – там её тонкие корни.
Солнце вечное светит над ним,
Там играет на мятой валторне
Сизокрылый седой серафим.
 
 
Под деревьями райского сада
Тонким кружевом тени дрожат,
И ложится меж ними душа —
Ничего-то ей больше не надо.
 

«В день Усекновения главы…»

 
В день Усекновения главы
Центр белокаменной Москвы
Окружат бетонные надолбы,
По обоим берегам Невы
Соберутся радостные толпы,
 
 
Где-то за Уралом мужичок
В лучшую нарядится рубаху.
И мясник, что избран палачом,
Бесконечной властью облечён,
Трижды обойдёт по кругу плаху.
 
 
Заскорузлым ногтем ковырнёт
Кромку топора, расправит плечи.
Заворчит, расступится народ,
И, дрожа, взойдёт на эшафот,
Человек по прозвищу Предтеча.
 
 
Всё готово, и палач готов.
Лик Предтечи вылеплен из воска.
Голова, разбрызгивая кровь,
Полетит на струганые доски.
 
 
Разойдутся люди по домам
Обсуждать, что видели сегодня,
И облепит ветви бахрома,
И наступит долгая зима
С Рождеством и ёлкой новогодней.
 

«Всё готово в Иерусалиме…»

 
Всё готово в Иерусалиме.
Звёзды гаснут, скоро рассветёт.
Сложены охапками большими
Пальмовые ветви у ворот.
 
 
Всё случится, что должно случиться,
Наперёд расписана судьба —
Пальмы в пыль, под грязные копытца
Бросит недалёкая толпа.
 
 
Римские усилены наряды.
Скрип сандалий и железный звон —
Я слыхал на рынке, что Десятый
К городу подходит легион.
 
 
Выкатится солнечное блюдце,
Полыхнёт над стенами заря.
Скоро, скоро люди соберутся
Доброго приветствовать Царя,
 
 
И предстанет Он перед народом.
Но пока что улица пуста —
Лишь грохочет вдалеке подвода
С деревом для царского креста.
 

Пасха

 
Где-то между борделем и хлевом,
Попирая небесный закон,
Пузырится неправедным гневом
Беспонтовый их Синедрион.
 
 
Не печалься теперь понапрасну —
Лягут в прах Иудея и Рим,
И свою эксклюзивную Пасху
Мы в положенный час сотворим.
 

«За решётку, за ограду…»

 
За решётку, за ограду,
Точно в срок, в урочный час,
Штыковой взмахнув лопатой,
С глаз долой убрали нас.
 
 
И берёзовой метлой,
Что зазеленела в мае,
Ветер небо подметает
Где-то там, над головой.
 
 
Держат курс в другие страны
Облака, как корабли,
Над пластом сырой земли
И над крышкой деревянной.