Текст книги "Мириам"

Глава 2. Находка

В дверь ко мне постучали только около десяти утра, когда я уже все глаза просмотрел в ожидании Бородина. На пороге стояла вчерашняя девушка в строгом костюме, объявившая мне, что внизу меня ждет машина. Я отдал ей ключ от номера и, прихватив свой небольшой саквояж, спустился.

У входа в гостиницу стоял давешний автомобиль, за рулем которого гордо восседал мой молодой друг Арсеньев. На заднем сиденье пестрела рубашка Бородина.

– Доброе утро, Василий Николаевич! – приветливо воскликнул Арсеньев и тут же протянул мне руку. – Как спалось?

– Доброе утро, Паш, – ответил я, садясь рядом с ним. – Здесь великолепный воздух и какая-то совершенно невероятная тишина. Я прекрасно выспался.

После рукопожатия с Бородиным мы тронулись в путь.

На мой вопрос о том, почему за мной заехали так поздно, Паша сказал, что вся остальная группа выехала на 3 часа раньше, чтобы подготовить все к моему приезду.

За дорогой я не следил, поскольку – как и говорил выше – она меня выматывала, и я старался переключаться на что-то увлекательное, заставляющее забыть, какие мучения я терплю. Дорога изобиловала ухабами, и нас трясло так, что про ноутбук я решил забыть и принялся рассматривать нашего импровизированного водителя. Казалось, Арсеньев был чему-то безумно рад: он беспрестанно напевал, крутил ручки автомагнитолы в поиске новых радиостанций, курил, похлопывал себя по колену, подмигивал Бородину в зеркало заднего обзора – все говорило о его отменном настроении.

В нашем джипе усиленно работал кондиционер, а на улице стояла жуткая жара, и я уже предвкушал, что нам предстоит испытать на раскопках.

– Не волнуйтесь, Василий Николаевич, – предвидя мой вопрос, прокашлял Бородин, – в вагончиках есть кондиционеры.

– Да-да, – подхватил Паша, – у нас там все условия для плодотворного труда! Вагончики мы у строительной фирмы по дешевке приобрели. Думаю, Вы будете довольны, – и на этот раз Арсеньев подмигнул мне.

Дорога петляла, над ней клубилась пыль, небо было почти чернильным из-за жары. То тут, то там на глаза попадались чахлые деревца – города давно остались позади. Я и сам не заметил, как уснул под мерное посвистывание Арсеньева. На месте мы были ровно через два часа после того, как выехали.

Я плохо соображал спросонья. Поэтому совершенно машинально схватил свой саквояж и побрел вслед за Арсеньевым к одному из вагончиков, чтобы переодеться. Я даже не утрудил себя тем, чтобы банально оглядеться.

В вагончике действительно царила приятная прохлада, и было немного темновато, поскольку свет мог проникать внутрь лишь через два небольших окошка – не пыльных и не затянутых паутиной, как это часто бывает в помещениях, где проживают исключительно мужчины. Везде чувствовалась женская рука: на электрической плитке (а источником электричества, по всей видимости, служил небольшой генератор, дружелюбно тарахтевший где-то неподалеку) стояла белая эмалированная кастрюлька, в которой что-то ароматно и аппетитно булькало. Пол был чисто выметен, у каждой из четырех кроватей лежал потрепанный коврик. В полевых условиях царил уют домашнего очага – девушки постарались ровно настолько, насколько это в принципе было возможно в условиях недостатка воды.

– Ну, вот мы и дома! – радостно сообщил Арсеньев и плюхнул свой рюкзак на кровать, стоявшую прямо у выхода и застеленную ярко-красным покрывалом в белую клетку.

– Я буду спать с вами? – спросил я у Паши и огляделся, пытаясь вычислить, какая из кроватей не занята.

– Да, вот Ваше место, – указал мне на кровать у окна внезапно вошедший Бородин. – Думаю, так будет удобнее нам всем, – и он начал расстегивать свою пеструю рубашку, давая понять, что пора приступать к работе. Солнце было в самом зените.

Я открыл саквояж и быстро переоделся в серую футболку и шорты защитного цвета – свою обычную форму одежды, предназначенную как раз для работы на жаре. На пороге снова возник улыбающийся Арсеньев:

– Вы готовы? Пойдемте, я познакомлю Вас с ребятами, они уже давно начали, даже воду успели привезти, – и он бодро зашагал по направлению к группе людей, стоявших неподалеку. Но путь нам преградил Бородин.

– Павел Олегович, Вы бы шли посмотрели, Володя, кажется, по неосмотрительности вчерашнюю пещеру засыпал.

Арсеньев охнул, схватился руками за голову и со словами:

– Ну я же говорил: досками надо укреплять! А он!.. Глина, глина… Ну я ему устрою! – побежал к ребятам.

– Что-то случилось? – обеспокоенно спросил я.

– Пустяки. Кажется, небольшой обвал. У Крестовского еще мало опыта, его взяли исключительно по рекомендации Арсеньева. Но парень он хороший, очень способный. Василий Николаевич, пройдемте я познакомлю Вас с Новиковым, – и Бородин, подхватив меня под руку, резво завернул за угол нашего вагончика, где в тени сидел какой-то мужчина, что-то сверяя по таблице иероглифов.

Мужчина, кажется, не заметил нашего появления. Он был невысокого роста и довольно щуплого телосложения. В его потрясающе черные волосы – я никогда прежде не встречал до такой степени чистого оттенка – начала закрадываться седина, чуть треугольные мефистофелевские брови были нахмурены, лоб наморщен – мужчина напряженно вчитывался в ксерокопию какого-то документа и не желал замечать ничего, происходящего вокруг.

– Михаил Алексеевич! – громко произнес Бородин. Мужчина вздрогнул и уронил листки, которые он держал, на песок. – Разрешите представить Вам Василия Николаевича Строева, нашего коллегу из славного города на Неве, старшего научного сотрудника, кандидата наук и просто выдающегося археолога, который поможет нам в нашей работе.

– Ну, Вы уж прямо меня захвалили, – смущенно пробормотал я, протягивая руку Новикову. Он схватил мою ладонь своей маленькой аккуратной рукой и порывисто пожал ее. В юности этот Новиков, должно быть, был очень красив, правда, его карим глазам недоставало какого-то внутреннего огня.

– Новиков Михаил Алексеевич, – отчеканил он, глядя куда-то в сторону.

– А не тот ли Вы Новиков?.. – вдруг осенило меня. Помнится, еще в институте при анализе особенностей письменности древних народов особое внимание наши преподаватели уделяли работам некоего М. А. Новикова, кандидата наук, а ныне профессора Московского НИИ Археологии и по совместительству декана факультета древних языков Московского Лингвистического Университета. Именно благодаря его открытиям были расшифрованы многие шедевры древней письменности, в частности и те из них, в которых говорилось об Элайе. В свои сорок пять он вызывал уважение и восхищение всего ученого мира. И вполне вероятно, что этот один из самых выдающихся ученых современности стоял сейчас передо мной, слегка сутулясь, с потухшим взглядом и наверняка думал, как бы поскорее от нас отвязаться и вернуться к анализу иероглифов.

– Он самый, – усмехнулся Бородин и панибратски похлопал Новикова по плечу. Тот осторожно, но с явным негодованием снял его руку с плеча, нагнулся и стал подбирать рассыпавшиеся листки.

– Михаил Алексеевич, – продолжил Бородин, – давайте ознакомим Василия Николаевича с нашей находкой. Ведь, по всей видимости, именно ей Вы сейчас занимаетесь?

Новиков посмотрел на нас искоса и, отрезав: «Пойдемте», – зашагал к нашему вагончику.

– Вот, видите, Василий Николаевич, какая приятная компания у нас подобралась, а в том вагончике, – указал он на соседний, – живут наши замечательные девушки.

Михаил Алексеевич значительно нас опередил, и когда мы только начали подниматься по ступенькам, внутри вдруг раздался страшный грохот. Вслед за этим низкий женский голос спокойно произнес:

– Михаил Алексеевич, ну неужели нельзя аккуратнее! Никогда не смотрите под ноги.

– Простите, Екатерина Сергеевна, – чуть слышно пробормотал Новиков, когда мы уже были на пороге.

Вероятно, по своей неуклюжести, обычно свойственной гениальным людям, Михаил Алексеевич случайно задел ногой небольшой комод со всевозможной утварью: на полу валялась алюминиевая посуда, очки, перчатки, мотки веревки, гвозди и прочий хлам, столь необходимый в любом хозяйстве. А возле уже поставленного комода вертелась молодая женщина и укладывала по полкам все, что из него выпало. Новиков попытался было ей помочь, но она только отмахнулась.

На вид женщине было около тридцати. Из-под аккуратно завязанного беленького платочка выбивались пепельно-серые пряди, уже кое-где тронутые сединой. У Екатерины Сергеевны был слишком крупный нос, на лбу ее длинного узкого лица уже проделали путь мелкие морщинки. Она показалась мне очень несимпатичной, а я всегда был ценителем женской красоты, и на мою бывшую жену засматривались абсолютно все мужчины. Жаль только, что она так и не смогла смириться с тем, что ее муж постоянно мотается в какие-то экспедиции, а разделить со мной эту участь Люда не захотела. К тому времени, о котором я веду речь, моя бывшая жена ушла к моему бывшему лучшему другу, и я не мог вспоминать их обоих без грусти.

Наша некрасивая коллега именно своей невзрачной внешностью вызвала в моей памяти столько радостных и печальных эпизодов, что я присел на кровать и потер виски, дабы привести мысли в порядок.

– Познакомьтесь, Василий, – Бородин внезапно перестал звать меня по отчеству, – загадка нашей группы – Катя Серова. Надеюсь, уж вам-то удастся найти общий язык с нашей молчуньей, – и Бородин громко захохотал. Для агента ФСБ он был слишком шумным.

Екатерина поднялась, убрала со лба волосы, поправила платок и протянула мне свою крупную шершавую ладонь. Я осторожно пожал ее и пробурчал что-то насчет того, что мне чрезвычайно приятно это знакомство. Что уж тут поделать – некрасивых женщин я не любил, ибо всегда полагал, да и продолжаю полагать, что в мире и так достаточно уродства, представленного сильным полом. И дамы – для сохранения баланса – должны быть неиссякаемым источником красоты и грации даже в полевых условиях и без косметики. А угрюмый вид Екатерины лишь вызвал во мне волну раздражения, и я очень обрадовался, когда она, наконец, прибравшись, покинула наш вагончик.

– Ребята уже обедают, – Бородин ткнул пальцем в сторону плитки, кастрюльки на которой уже не было, – нам бы тоже не мешало подкрепиться. Михаил Алексеевич, давайте скорее введем Василия в курс дела и пойдем поедим.

Новиков достал с полки старый коричневый чемодан, открыл его и вынул небольшую деревянную шкатулку, запертую на ключ. Ключ висел на шее у Михаила Алексеевича, и последнему потребовалось не меньше минуты, чтобы замок, наконец, поддался и содержимое шкатулки было извлечено наружу.

Это был небольшой свиток темно-коричневого цвета, по всей видимости, очень древний, но при этом прекрасно сохранившийся. Он был завернут в прозрачный пакет, и Новиков велел всем надеть перчатки, прежде чем прикасаться к подобной старине.

Резиновых перчаток в комоде был целый сверток, и через несколько минут мы уже с восхищением созерцали необыкновенную находку. Свиток был испещрен мелким текстом, не похожим ни на иероглифы, ни на кириллицу с латиницей. В предвкушении предстоящей работы по расшифровке текста у меня даже засосало под ложечкой. Давно я не был в столь интересной экспедиции.

– Что-то уже удалось прочесть? – посмотрел я на Новикова. Тот только плечами пожал и недружелюбно хмыкнул. Вероятно, ему не давала покоя профессиональная ревность.

– Ну, полноте, Михаил Алексеевич, не скромничайте, – прогремел Бородин. – Вы же, кажется, смогли найти какие-то аналогии. Василий прислан Вам в помощь. С его интуицией и любовью ко всему невероятному он прекрасно дополнит Ваш опыт и методичность. Очень надеюсь, что вы сработаетесь…

– Один вопрос можно? – тут же встрял я. – Из чего был сделан вывод о том, что данный свиток принадлежит цивилизации элаинов?

– Ну, Вы же не будете отрицать тот факт, – ехидно заметил Новиков, глядя мне прямо в глаза, – что все характеристики письменности Элайи и информационных носителей, которые давались во многих источниках, мы можем узреть и в этом свитке. Он был найден месяц назад. Анализ материала, из которого он изготовлен, а также чернил показал, что создан он был никак не меньше пятнадцати тысяч лет до нашей эры. И поскольку это было одной из первых наших находок, то, я подозреваю, что этот свиток…

– … раскроет тайну гибели Элайи! – торжественно заключил я, радостно потирая ладони.

– Верно, – едва слышно добавил Новиков. – Также было найдено еще несколько предметов, не характерных для других древних цивилизаций, но, судя по имеющейся у нас информации, используемых в быту элаинами.

– Вот, собственно, поэтому нам и пришлось разделиться на три группы: кто-то занимается расшифровкой свитка, кто-то работает непосредственно на раскопках, а кто-то анализирует и описывает найденные предметы.

– А чем же заняты Вы? – язвительно заметил Новиков.

– Да, я понимаю, – уже совсем серьезно протянул Бородин, – Вам кажется, что я лишь мешаю и торможу весь процесс. Но без разрешения ФСБ эти раскопки и вовсе не проводились бы. Поэтому Вам придется терпеть мое присутствие до конца.

– Об одном Вас попрошу, – я тут же встал на сторону Михаила Алексеевича, – Вы не станете крутиться вокруг нас, пока мы заняты расшифровкой.

Вновь возникшая улыбка сошла с лица Бородина в один миг.

– Или этот манускрипт будете расшифровывать Вы сами! Всем ФСБ! Таково мое условие и, надеюсь, Михаил Алексеевич меня поддержит.

Новиков с готовностью кивнул: неприязнь к Бородину пересилила профессиональную ревность.

– Ну, что же поделаешь… желание великих ученых – закон! Мне придется подчиниться. Но все-таки, пойдемте же обедать. Надо познакомить Василия с остальными ребятами, – и Бородин аккуратно подтолкнул меня к выходу. – Михаил Алексеевич, Вы идете?

– Идите без меня! – отозвался Новиков. – Я уже сегодня плотно позавтракал в гостинице и поработаю пока, подожду Василия Николаевича.

Солнце уже припекало вовсю. Неподалеку в тени нескольких деревьев сидели мои новые коллеги, оживленно болтали и хлебали суп – вероятно, тот самый, что булькал у нас на плите.

Бородин – сама доброжелательность и навязчивость – громко произнес, подходя к группе молодых археологов:

– Ребята, познакомьтесь с Василием Николаевичем Строевым. Он прислан из Петербурга в помощь нашему Михаилу Алексеевичу и теперь будет работать вместе с нами. Прошу любить и жаловать.

На меня одновременно устремились семь пар любопытных глаз. Уже хорошо знакомый мне Арсеньев поднялся и с улыбкой принялся представлять остальных шестерых.

– Это Володя Крестовский, мой бывший однокурсник и друг.

С земли поднялся сидевший рядом с Арсеньевым молодой человек – вероятно, виновник утреннего завала и протянул мне испачканную в песке руку, бросив Павлу:

– Что, друг тоже бывший?

– Володь, ну я прошу тебя, не придирайся к словам, я просто неудачно выразился.

Крестовский оказался очень симпатичным брюнетом невысокого роста с выразительными зелеными глазами и мелкими ровными белоснежными зубами, которые он с удовольствием всем демонстрировал, непрерывно улыбаясь, когда на него обращали внимание.

– Василий Николаевич, ему можно доверять, как самому себе, уж Вы мне поверьте. Второго такого на всем белом свете нет, – и Крестовский снова смущенно заулыбался: столь щедрая похвала, несомненно, была ему приятна.

– А это Виктор Степанович Кротов, наш полевой врач и самый что ни на есть необходимый человек. Суровый и беспощадный, как норд-ост. От него не спрячется ни одна царапина! – и ребята громко зааплодировали подошедшему ко мне полному мужчине лет сорока. Он протянул мне свою пухлую руку и тут же заметил:

– У Вас с печенью все в порядке? Глазные белки совсем желтые, – он тут же ткнул мне в лицо карманное зеркальце.

– Виктор Степанович! Ну, я Вас умоляю, угомонитесь! – со смехом возопил Арсеньев. – У Вас будет еще время проверить здоровье нашего друга.

– Ну, а это наша грубая мужская сила – Рома Валлиев, – продолжил Паша. – За такого, как он, я просто душу дьяволу продам! Да Вы только посмотрите!

Рядом со мной очутился настоящий гигант. Такого я еще не видел. Лицо молодого парня, рост которого сделал бы честь любому баскетболисту, было настолько наивным и добродушным и уж никак не вязалось с его габаритами. Он протянул мне свою огромную ладонь и откуда-то свысока прогремело:

– Большая честь для меня познакомиться с самим Строевым. Я много о Вас слышал.

– Надеюсь, только хорошее? – робко заметил я, пытаясь освободить свою ладонь из железных клещей Валлиева.

– Ну-ну, не скромничайте, Василий Николаевич, – похлопал меня по плечу Бородин, – Вы у нас здесь после Новикова самая знаменательная личность!

Роман наконец-таки отпустил мою руку и с видом глубочайшего почтения встал рядом.

– Ну, и остались наши прекрасные женщины, – с удовольствием произнес Арсеньев. – Это Алиса Суринт. Непонятно, что она делает здесь, на грешной земле, среди нас – археологов-дикарей. Это же ей-богу небожительница!

С земли поднялась, отряхивая шорты, и вправду необыкновенная красавица. Очень высокая, стройная, с кожей золотистого оттенка и огромными серо-голубыми глазами. Светло-русые волосы выбивались из-под белой панамки и ниспадали на узкие женственные плечи.

– Алиса, – прозвенел ее прекрасный нежный голос.

Пожать предложенную мне руку с аккуратными ноготочками, такую восхитительно гладкую на ощупь, показалось мне дурным тоном, почти кощунством, и я, сам от себя того не ожидая, прикоснулся к ней губами. Руку Алиса не отняла и лишь очаровательно улыбнулась мне в ответ, обнажив крошечную щербинку между передними зубами, придававшую ее личику какое-то детское обаяние.

– Эй, эй, Строев, полегче! – со смехом воскликнул Бородин. – За такие проделки неровен час нарваться на грубость от нашего великана! Он давно у нас на Алису глаз положил, верно, Рома?

Гигант покраснел, как маленький ребенок, и удалился на свое место возле дерева, а девушка весело рассмеялась. По всему видно, чувства Валлиева не вызывали в ней никакого отклика.

– Ну, а это наша Варенька Дементьева, – вновь возобновил знакомство Арсеньев. – Ну, просто ангел-хранитель наших раскопок! – и ко мне резво подошла небольшого роста девчушка в синей клетчатой рубашке, мешковато висевшей на ее худеньких плечиках, и с густой копной роскошных темно-каштановых волос. Она поправила очки, протянула мне свою крошечную ручку и деловито произнесла:

– Варвара Кирилловна.

– Очень приятно, Варвара Кирилловна, – со смехом произнес я.

– Варя знает все и обо всем. С возможными вопросами сразу подходите к ней. Справочное бюро ну просто отдыхает! – с восторгом заключил Арсеньев. – Ну и наконец…

Он, вероятно, намеревался представить мне Екатерину Серову, но я опередил его:

– А с Екатериной Сергеевной мы уже имели удовольствие познакомиться. – Катя даже не повернулась в мою сторону, сосредоточенно продолжая хлебать суп.

– Ах, даже так?.. Ну, вот и славно. А теперь прошу к столу!

Глава 3. У костра

Проглотив невероятно вкусный рыбный суп, я вернулся в свой вагончик, где ждал меня Новиков. Он молча протянул мне вторую фотокопию манускрипта и вновь погрузился в изучение таблицы каких-то знаков. Я сразу понял, что сотрудничества как такового не получится, но не собирался смиряться с угрюмой натурой Новикова.

– Бородин говорил о каких-то аналогиях, которые вы обнаружили. Может, поясните?

– Василий Николаевич, – раздраженно отрезал Михаил Алексеевич, – я тружусь над этой рукописью уже около месяца, а под громким словом «аналогии» Бородин, вероятно, имел в виду мои слова о том, что текст – если Вы заметили – представляет собой не рисунки-пиктограммы и даже не иероглифы. Он состоит из таких же букв, как кириллица или латиница, и, если обратить внимание, то алфавит элаинов чем-то похож на обе эти буквенные системы.

Я присел на кровать и стал внимательно изучать текст. У него совершенно очевидно прослеживалось название, но написано оно было не по центру строки, как это принято в европейской культуре, а у левого края. Из чего я сделал закономерный вывод, что текст следует читать все же слева направо. Все слова были четко разделены пробелами, и даже при поверхностном изучении в глаза бросался тот факт, что слово, упоминавшееся в названии, встречалось в рукописи практически в каждом предложении. Да-да, это были обычные предложения, начинавшиеся с заглавной буквы, в конце которых стояла точка, из чего логично следовало, что современная письменность многое позаимствовала у элаинов.

Повторное беглое изучение текста выявило второе по частоте употребления слово. Я выписал их оба в тетрадь и принялся внимательно рассматривать. Оба они были написаны с заглавной буквы, что позволило мне сделать вполне закономерное предположение – слова являлись либо именами, либо названиями. Выглядели они следующим образом:

1. M/М I/И R/Р I/И A/А M/М 2. E/Э L/Л A/А Y/Й A/Я

Затем я выписал еще 4 слова, тоже предположительно названия, решив сперва поработать в более привычной среде:

3. F/Ф O/О R/Р E/Е A/А L/Л 4. S/С T/Т I/И R/Р G/Г I/И A/Я

5. D/Д E/Е M/М N/Н O/О S/С 6. K/К O/О L/Л L/Л I/И N/Н

Второе и четвертое слово я расшифровал моментально: создавалось такое впечатление, словно элаинский алфавит включал в себя одновременно кириллицу и латиницу. Благодаря такому смелому и, может быть, даже чуть поспешному выводу, все шесть слов были разгаданы буквально за несколько минут и записаны как латиницей, так и кириллицей:

Мириам/Miriam

Элайя/Elaya

Фореал/Foreal

Стиргия/Stirgia

Демнос/Demnos

Коллин/Kollin

Теперь я знал шестнадцать букв элаинского алфавита. Я выписал их в столбик и с восторгом отметил, насколько они были универсальны. Почему же западная – европейская – и славянская культуры не пожелали взять готовый алфавит? Зачем они изуродовали и упростили столь красивые буквы, разделив каждую из них напополам? Или их заставила сделать это некая плебейская гордыня вкупе с нежеланием признавать величие какой бы то ни было иной цивилизации? Возможно, Элайю и погубила зависть менее развитых, но куда более амбициозных и жестоких культур? Я надеялся найти в тексте документа хоть какой-то намек на причины гибели столь могущественной державы…

– Михаил Алексеевич, – снова решил атаковать я Новикова, – мне удалось расшифровать несколько названий. Быть может, мы все-таки начнем работать вместе? Так будет гораздо эффективнее, к тому же Вы поделитесь со мной своими открытиями, – и я присел к нему. Новиков лишь кивнул.

– Как Вы полагаете, – продолжил я, – что это за Мириам? Столица Элайи или…

– Или ее принцесса! – заключил Новиков и гордо улыбнулся. – Василий Николаевич. Обратите внимание на слово «P/П R/Р I/И N/Н C/Ц E/Е S/С S/С I/И N/Н», которое в нескольких первых предложениях следует сразу за именем «Мириам». Ничего не напоминает?

– Ну да, «принцесса», постпозиция, – охотно согласился я. – В таком случае, Демнос – никто иной, как «P/П R/Р I/И N/Н C/Ц».

– Верно, наследный принц Стиргии, если уж быть совсем точным, ибо перед словосочетанием «Демнос принц» мы часто встречаем название этой страны с окончанием «-s». Ах, это же находка! Мы же все корни нашей письменности здесь отыщем.

Порыв Михаила Алексеевича угас довольно быстро, и я понял, что он позволит мне только сверять результаты, работать над расшифровкой я буду один.

Нераздраконенными – как любил выражаться Синицын – остались лишь два имени (а, может быть, названия!) – Фореал и Коллин. Фореал дался мне фактически сразу, так как часто употреблявшееся в постпозиции слово «K/К I/И N/Н C/Ц A/А R/Р G/Г» рождало в голове ассоциации с королем – «king» и нашим царем-батюшкой. Итак, Фореал был царем Элайи, возможно даже последним. От волнения у меня похолодели руки, а сердце отчаянно забилось. На улице смеркалось. Было слышно приветливое потрескивание костра, Но я твердо решил не покидать вагончик, пока не разберусь с последним персонажем нашей летописи, хоть Бородин уже и звал нас несколько раз идти пить чай.

Судя по знакомому нам и довольно убогому контексту, Коллин был элаином, а не стиргийцем. В постпозиции по отношению к данному имени – или названию! – я не встретил ни одного слова, которое на тот момент могло быть мною расшифровано. Зато когда оно упоминалось в тексте первый раз, то следовало после запятой сразу за вызывающим вполне конкретные ассоциации словом «S/С L/Л A/А V/В E/Е N/Н O/О S/С». Славянин? А, может, все-таки раб? Ведь откуда элаинам стало известно это появившееся многим позднее, уже после гибели великой державы название многочисленных народов, заселявших самый большой на планете континент? А не может ли статься, что именно элаины дали нам это имя? Я подчеркнул слово «славенос», решив пока считать, что Коллин был одновременно и рабом, и славянином, т.к. у элаинов не было никаких оснований выбирать западный термин.

Дальше дело застопорилось: на дворе был вечер, у костра слышался мерный гул голосов, Новиков уже собирался укладываться… Я решил назавтра взяться за работу уже с полной отдачей, расшифровывая слово за словом, благо догадки о том, что в элаинском языке и прячутся корни всех остальных европейских и славянских, весьма успокаивали мою совесть. Хотя и смущал тот факт, что Новиков – с его знаниями и опытом – уже месяц бился над текстом, который, как мне тогда казалось, запросто можно раздраконить за неделю. Я решил поговорить с ним об этом на следующее же утро, спрятал свои наброски под матрас и вышел к костру. К тому моменту большая часть группы уже разбрелась по вагончикам: на выходе я столкнулся с зевающим Бородиным:

– Василий Николаевич, а Вы спать не ложитесь? – устало спросил он.

– Нет, я, пожалуй, выпью чаю и познакомлюсь с коллегами поближе.

– А, ну тогда спокойной ночи, – и он махнул рукой.

У костра сидели четверо. Когда я подошел, Арсеньев встал, попрощался с остальными и тоже зашагал по направлению к вагончику, подмигнув мне напоследок.

Я опустился на бревно рядом с Володей Крестовским, Катя протянула мне алюминиевую кружку с обжигающе горячим чаем и горсть монпансье – невиданную роскошь для полевых условий.

– Шеф – страшный сладкоежка, поэтому чего-чего, а конфет у нас всегда навалом! – Варя улыбнулась и поправила очки.

Я отправил в рот несколько леденцов и стал задумчиво смотреть на пламя. В это время Крестовский затянул: «Милая моя, солнышко лесное…» и взгляд его зеленых глаз окатил миниатюрную Варю какой-то невероятной нежностью. Я довольно хмыкнул: в экспедиции развивалось как минимум два романа – за подобным всегда было интересно наблюдать, хотя я твердо придерживался мнения, что такие отношения недолговечны.

Посудите сами: довольно длительная оторванность от окружающего мира, а, следовательно, отсутствие выбора; в какой-то степени экстремальные условия, а, значит, благодатная почва для зарождения по сути необоснованной симпатии. Ну вот что нравилось Роману в Алисе? Глупый вопрос, разумеется, внешность, ведь общаться с ней он стеснялся – это было очевидно, поэтому как человека узнать ее не мог. Безусловно, оценивать женщин исключительно по личным качествам было не по мне: мы мужчины, нам эстетику подавай… Но и жить-то всю жизнь потом не с красивым личиком и стройной фигуркой. Этот неутешительный вывод заставил сделать меня жизненный опыт: божественной красоты Людмила не интересовалась ничем, кроме модной одежды и вкусной еды. И я твердо знал, что друг мой не протянет с ней больше положенного для влюбленности срока. Хотя если бы она сама не оставила меня, вполне возможно, что я до сих пор бы пребывал в счастливой уверенности, что семейная жизнь у меня в полном ажуре…

А Крестовский? Разве он Варю любил? Если только можно было назвать этим словом его, видимо, слабое пока чувство. Нет. Он любил ее копну волос, ее взрослость и деловитость. Любил ее осведомленность. Тут бы я и погрузился в раздумья на тему того, что такое любовь и как ее отличить от увлечения и влюбленности – но услышал в диалоге Володи с Варей нечто интересное:

– А сегодня тебе снилось что-нибудь подобное? – спросил он, подгоняемый любопытством.

Я навострил слух и, отхлебнув еще один глоток остывающего крепкого чаю, посмотрел на Варю в ожидании ответа:

– Очень смутно… Все сны как в тумане. Снился какой-то молодой воин – высокий, прекрасный и сероглазый. И одежда у него такая необычная: я бы не смогла отнести его ни к одному известному мне народу…

– Однозначно атлант! – с улыбкой заключил Крестовский.

– Возможно… – мечтательно и задумчиво произнесла Варя. – И он так смотрел на меня. Словно прощался… А потом все как обычно: пещера, лабиринт…

– …удар гонга, занавес! – топнул Володя и чуть не подавился монпансье. – Как Вы полагаете, Василий Николаевич, такие сны могут объясняться одной лишь обстановкой раскопок?

– Что за сны? – я по привычке сделал вид, будто ничего не слышал.

– Да вот Варваре периодически снятся какие-то люди в странных одеждах…

– …сны в целом бессюжетны, объединяет их лишь конец. Что бы мне ни снилось, в конце я всегда вижу пещеру, в ней лабиринт, после этого слышится удар гонга и все, темнота…

– Ну фильмов, возможно, насмотрелись, про Элайю, небось, постоянно думаете, находки анализируете, представляете, как могли бы выглядеть ее жители. Вот во сне Ваш мозг и продолжает над этим размышлять. Надо уметь отключаться от работы, иначе сгорите быстро, – почему-то весьма пессимистично заключил я.

– Ну а гонг, пещера? – встрял Крестовский. Я развел руками:

– Может, Вам лучше на этот счет Фрейда почитать? Закажите в гостинице. Думаю, привезут. Вполне возможно, что даже на русском или английском. Ну и успокоительное попейте на травках.

– Попробую, пожалуй, – с готовностью согласилась Варя, выплеснула в костер остатки чая и поднялась, чтобы идти спать. Крестовский тут же вознамерился ее проводить, «дабы не стала она легкой добычей хищников». И еще несколько минут маячили у девичьего вагончика два темных силуэта. Тот, что повыше, робко нагнулся к тому, что пониже, но последний ловко увернулся и юркнул в вагончик. Володе сегодня явно не везло.

У костра остались только Катя да я. Она молчала. Даже не пила чай, а в глазах, пристально смотревших на огонь, засела какая-то первобытная тоска. Мне даже на секунду показалось, что на щеке ее блеснула слеза.

– Поздно уже, почему спать не ложитесь? – неловко спросил я, дабы поддержать беседу.

– А я очень люблю ночь, – буркнула Серова. – Тишина, покой, никто не мельтешит перед глазами. В конце концов, можно спокойно подумать.

– Думать Вы собрались явно не об Элайе! – решил поддеть ее я.

– О, нет конечно же, – в темноте ночи ее низкий голос производил практически устрашающее впечатление. – Подобные глупости меня не интересуют. Жизнь сегодня куда важнее жизни вчера.

– Ого! Что ж Вы тогда делаете в этой экспедиции? Меня вообще иногда удивляет то, насколько неопытный и непрофессиональный народ собрался на раскопках века! Ну кроме, разумеется, Новикова…