Текст книги "Учитель"

Глава 11

В 1928 году меня перевели в уездный отдел народного образования. Стал я ездить по селам в районе, проверять, как идет выполнение программы обучения, какое состояние школ, какая нужна помощь.

Времена те были неспокойные. Начиналась коллективизация. Желающих идти в колхозы было мало. Кого-то уговорами, кого-то угрозами, кого-то посулами в колхозы загнали. Каждый надеялся, что кто-то за него сделает тяжелую работу, что сообща и урожай будет лучше и больше, и скот будет продуктивнее. Да только за своей-то коровой приглядывалось внимательнее, а чужие коровы так и остались чужими.

Опять же крестьянин остался без своей земли, вся она пошла в колхозную собственность. Да вы и сами все это знаете. Появились обиженные. Стали мужички выкапывать из земли винтовочки, оставшиеся от империалистической и от гражданской войны, стали обрезать стволы у них и начали по вечерам да в глухих местах постреливать начальников да партийных уполномоченных. И я для них был такой же уполномоченный.

Однажды ехали мы из села в село через лесок немалый. Возчиком был мужичок один знакомый, возил меня неоднократно, говорливый, ну что тебе радио. Обо всем расскажет, да все с шутками и прибаутками, а иные шуточки такие, что услышь кто, что о нем этот балагур говорит, так обиделся бы до его самого смертного часа. Было бы образования у мужичка побольше, то его природной сметки да способностей хватило бы для руководства не только уездом, но и всей губернией.

Ехали мы, он говорил, я слушал и усмехался и вдруг выстрел из чащобы. Мужичок мой замертво и свалился. Выхватил я свой револьвер с дарственной надписью Особого отдела армии и бросился в ту сторону, откуда стреляли. Если бы нападавших было несколько человек, то и выстрелили бы несколько раз. А так стрелял один. Пока он перезаряжает обрез, я успею добежать до деревьев, а в промежуток между стволами стрелять трудно из любого оружия. Слышу, впереди метрах в пятнадцати, кто-то через кусты ломится. Я туда. Бегу, все-таки молодость да тренированность многого стоит. Куртка на мне кожаная, удобная, движений не стесняет. Почти догоняю стрелявшего. Он повернулся, сходу выстрелил, промахнулся и тут я на него навалился. И опять на знакомца попал. Мужик из того села, откуда я ехал и откуда возчик мой.

– Ты что это, сволочь делаешь? – спрашиваю его. – Что я тебе сделал, чтобы стрелять в меня?

– Все вы, уполномоченные, только и приезжаете, чтобы крестьянина ограбить, да всех в колхоз согнать, чтобы все там было общее, и чтобы бабу мою другие мужики пользовали, кому она по разнарядке на ночь отписана будет, – начал обычную песню мужик.

– Кто же тебе такую ерунду сказал? – спросил я.

– Дак те, кто пограмотнее меня будет, кто в городах бывал, на съездах разных был, деятелей разных слушал, – говорил налетчик.

– Ты мне скажи, бабу твою кто-нибудь тронул без твоего спроса? – спросил я.

– Нет, – потупился мужик.

– А, возможно, кто-то к ней и будет ходить, когда ты в тюрьму сядешь за то, что возницу моего убил, – пообещал я.

– Как убил? – вскинулся бандит.

– А вот так и убил, – подтвердил я.

– Дак я же в тебя стрелял, – оправдывался мужик.

– А попал в него. А в меня зачем стрелял? – снова спрашиваю его.

– Сказал же, что стрелял в уполномоченного, – стоял на своем мужик.

– Пошли к дороге, повезу тебя в ОГПУ за убийство, – сказал я.

Пошли к дороге. Ни лошади с повозкой, ни возницы. Пошли дальше по дороге. Километра через три на опушке леса увидели лошадь и возницу, сидящего у дороги с цигаркой.

Задержанный мной мужичок подошел к вознице да как вдарит его по уху:

– Ты что, сучий потрох, делаешь? Да из-за тебя меня чуть в кутузку не отправили, сказали, что я тебя убил.

– А я и думал, что меня убили, – оправдывался возница. – Упал в сено и с жизнью совсем прощаюсь. Смотрю, а уполномоченного-то нигде нет. Ну, я и поехал сюда, все равно кто-нибудь да леса-то и выйдет.

Действительно, мужику было все равно, кто выйдет из леса, то ли я, то ли тот, кто стрелял. По идее, для него никто не враг. Он человек подневольный, что начальство скажет, то и делает.

– Все, садитесь и поехали, нам до темна нужно доехать. А ты, – сказал я нападавшему, – помни: дернешься – пристрелю.

Поехали. Мужиков посадил рядом. Так легче отбиться, если вдруг оба набросятся, мужики – два сапога пара.

Минут через десять возница повернулся ко мне и спросил:

– А что, товарищ, может, отпустим его? Пусть к семье идет. Все ведь обошлось.

– Как обошлось? Да ведь он чуть тебя не пристрелил? – удивился я.

– Да это случайно получилось, обрез он не успел пристрелять как следоват, потому и промахнулся, – заступался за бандита возчик.

– Ты чего, контра, говоришь? Если бы он обрез пристрелял, то в меня бы попал обязательно, – рассердился я.

– Ну, что вы, ваше благородие, он просто пугнуть хотел. А он ведь мне кумом приходится. Ну, как я кума в милицию привезу? Мне ведь мужики прохода не дадут. Давайте, отпустим его, а ваше благородие? – канючил возница.

– Конечно, мы его сейчас отпустим, он пойдет гоголем ходить, а потом вы по деревням растрёкаете, что уполномоченный с контрами в сговоре, – усмехнулся я.

– Да ни в жисть, гражданин уполномоченный. Как в могиле все сохраним, – стал божиться налетчик.

– В могиле. Смотрите, хоть одно слово где пролетит, обоих в могилу уложу, и никто не узнает, где эта могила. Поняли меня? – грозно спросил я. – Запомните, вы оба мне сейчас по гроб жизни обязаны и будете делать все, что я вам скажу, иначе…

– Все сделаем. Мы ж должники ваши. Спасибо вам, – мужичонка спрыгнул с телеги и засеменил к лесу.

Его обрез я положил в портфель. Вообще-то штука посильнее нагана будет.

Глава 12

В ноябре 1929 года получил письмо от учителя:

«Здравствуй. Скучаю. Встретимся 5 января на вокзале в 10 часов».

В принципе, написано все понятно. Кто прочитает – записка от девушки. Мне назначена встреча 5 января 1930 года на вокзале железнодорожной станции Екатеринбург в десять часов дня. Партнер меня знает. Не нужно никаких паролей и опознавательных знаков. Что-то случилось, раз учитель едет из-за границы в СССР.

5 января в девять часов я уже был на вокзале. Посидел в зале ожидания, изучил расписание, посмотрел на цены в станционном буфете, заглянул в ресторан.

Все было тихо и обыденно. Ближе к десяти часам я вышел на перрон поближе к часам над центральным входом. Практически в десять часов появился гражданин в темном драповом пальто с черным каракулевым воротником, в заячьей шапке-ушанке и белых бурках с коричневой кожаной оторочкой. Ни дать, ни взять – заготовитель от какой-нибудь организации. Мы прошлись навстречу друг другу. Наблюдения за ним я не заметил, так же, вероятно, и за мной не было никакого наблюдения. Через несколько минут мы с ним встретились у входа в ресторан.

В ресторане было человек пятнадцать посетителей, поэтому мы не были белым пятном в столь ранний час. Заказ был достаточно скромный, ни к чему привлекать к себе внимание шикарным столом. Я коротко рассказал учителю, чем я занимался в последнее время.

– Это хорошо, – сказал учитель, – за исключением того, что мы с тобой остались одни. Практически всех учителей и учеников арестовали и ликвидировали. Я знаю, что резидентурам ОГПУ за границей поставлена задача на поиск тебя и меня. У них есть наши приметы, но они относятся к 1918 году. А с того времени мы немного изменились.

Наша с тобой задача – дезорганизовать поисковые мероприятия. С этой целью ты должен дать информацию в ведомство тов. Ст. Вот московский адрес. Хозяин адреса знает, куда нужно нести письмо. Раньше он получал достаточно много писем, сейчас поток писем иссяк.

Ты должен отправить письмо о реакции населения на массовую коллективизацию и раскулачивание. Государство рубит сук под собой. Возможно, что тов. Ст. просто не знает истинного положения вещей. Письмо нужно отправлять из другой области, лучше с железнодорожной станции. Примерно такое же письмо будет направлено из-за границы. И мы их поставим в тупик, а, может, заставим активизировать наши поиски.

С болью в сердце я смотрю на то, что делается в нашей с тобой России. Такое ощущение, что все это сделали тутанхамоны, замурованные в кремлевской стене.

Дух разрушения правит страной. Строя одно, уничтожается во много раз больше. Наиболее активная часть населения уничтожается потому, что она показывает, насколько убоги и ограничены ставленники новой власти.

В Японии у власти милитаристы, которые уже захватили большую часть Китая и строят планы по захвату Монголии и российского Дальнего Востока.

В Германии приобретает популярность национал-социалистическая рабочая партия в Германии. Я познакомился с программным трудом лидера этой партии, некоего Гитлера. Германия должна оправиться от поражения в прошлой войне и расширить свой «лебенсраум». Одним словом, «Дранг нах остен». В Россию.

Многие истинные патриоты России поставлены в двойственное положение: не хочется помогать растлителям России и не помогать ей, значит помогать врагам. Будут они помогать России и будут пожираемы правителями России. Мне об этом легче судить, потому что меня защищает закон той страны, где я живу и по поручению которой приехал договариваться о работе иностранных инженеров на уральских предприятиях.

Кремлевские эмиссары заманивают выехавшую интеллигенцию вернуться обратно в Россию, где ее просто уничтожат. Кто же допустит, чтобы понюхавшие воздуха свободы писатели, художники, композиторы, ученые не привнесли эти веяния в Россию? А это прямой подрыв основ марксизма в России, первом государстве рабочих и крестьян, что постоянно вдалбливается в головы западным обывателям, совершенно не понимая того, что тем самым они принижают значение России в мире.

Репрессии пока проводятся тайно в виде перевоспитания чуждых элементов в трудовых лагерях. Расстрелы ведутся в тайных местах, там же трупы и хоронятся без всякого учета, чтобы избежать неминуемой кары за эти преступления. Скоро репрессии выйдут из подполья и будут проводиться открыто с использованием газет, радио и мнения общественности. А мы с тобой знаем, что такое мнение общественности.

Февральская революция свершилась так называемой общественностью. А действительная общественность боролась с властью коммунистов в Кронштадте и в Тамбовской губернии. Общественность общественности рознь. Сейчас общественность может быть только проправительственной, потому что иная будет уничтожена пулеметами, посмей она только выйти на улицу.

Если наступят времена, когда нельзя будет стрелять по своему народу, то общественность будет намного опаснее этой общественности, потому что она, руководимая и подстрекаемая недовольной элитой, тихим сапом и провокацией на применение силы будет свергать правительства и режимы.

Запад до этой дури не дошел. Когда речь идет о национальной безопасности, то всех демократов так бьют дубиной по голове, что об этом помнят не только они, но и их потомки. Должна быть грань демократии и непротивление демократии равносильно государственному терроризму.

Тебе не избежать призыва в органы безопасности. Возраст у тебя подходящий, опыт работы есть, да и должность в прежние времена была немаленькой. Так что ты вероятный кандидат в органы.

Как бы их не именовали, но самих чекистов скоро будут уничтожать, потому что они слишком много знают и часто стали задумываться, а кто же это нами руководит и отдает приказания по уничтожению своего населения.

Бывшие секретные сотрудники, агенты, вырастая по должности, начинают гробить своих руководителей. Особенно те, кто находится на партийной работе. Поэтому нехватка чекистов будет ощущаться постоянно.

После смерти Ф. Э. Д. нет достойной личности, которая могла бы что-то сказать наверху.

Если придется работать в органах, то постарайся спасти больше хороших и честных людей. Посмотри, кто на них доносит. Создай из доносчиков контрреволюционную группу по компрометации честных членов партии и разоблачи ее. И по службе будет продвижение, и потом, когда будут судить тех, кто судил, окажется, что ты, как мог, противодействовал репрессиям и беззаконию в стране.

Это первое. Второе. В случае возможного ареста ты не должен как баран идти на заклание. Отстреливайся, застрелись, но покажи этим сволочам, что ты невиновен, а невиновность должна защищаться.

– Но ведь тогда мне придется стрелять по своим товарищам, – возразил я.

– Каким товарищам? – возвысил голос учитель. – Он уже не твой товарищ, если идет арестовывать тебя как агента парагвайской разведки. Он такой же преступник, как и те, кто послал его с ордером на арест. Человек должен иметь право защиты от преступников, даже от тех, кого переодели в форму государственных служащих, выполняющих преступные приказы.

– Но противодействие правоохранительным органам есть косвенное или даже прямое признание вины, – возразил я.

– Какой вины? – зашептал учитель. – Советская власть арестовывает всех налево и направо, отправляя в следственный изолятор дожидаться суда. И люди сидят там годами, теряя здоровье или умирая, так и не дождавшись суда или оправдания. И так будет всегда, если люди не будут протестовать. Всегда держи при себе оружие. Создай канал переправки сообщений за границу или канал ухода за границу. И от родины-матери нужно уметь защищаться, потому что родина-мать стала такой стервой, что на ней клейма ставить негде. Ты не задумывался над тем, почему новая власть сначала лишила всех граждан права владения оружием? Потому что новое государство ничем не отличается от того, которое оно уничтожило: право ношения оружия признавалось только за дворянами, которое имело честь, и должно его было защищать ее вместе с честью государя. Посмотри, кто сейчас дворяне в России? Люди с оружием. То-то. Пусть дерьмо, но наган на поясе висит.

– Я слушаю вас и у меня мурашки по спине бегают, хотя во многом согласен с вашими словами, – признался я.

– Ничего, мурашки побегают-побегают, а потом привыкнешь к ним, – более спокойно заговорил мой наставник. – Так и живут люди с мурашками. Человек в первый раз попадает в тюрьму почти ни за что, для воспитания. И становится навсегда человеком тюрьмы, потому что принял ее как свою жизнь. Так и ты свои мурашки принимай как свою жизнь. Когда родина-мать будет тебя защищать всегда и во всем, тогда у тебя и мурашек не будет и даже мыслей таких не возникнет, о чем мы сейчас говорим. Сейчас 1930 год. Если через сто лет Россия будет защищать каждого своего гражданина, то я смогу сказать, что я все-таки жил не напрасно, борясь с российской нечистью.

– Нет, учитель, я не совсем согласен с тем, что сказали вы, – возразил я. – Не может быть какой-то избранной любви к родине.

– Ну, вот сейчас поговорим о причинно-следственной связи и о переходе количества в качество, – съязвил наставник. – Иди и напиши заявление, что ты являешься последним учителем в России. Тебе мало пули от твоей девушки? Тебя вывернут наизнанку, чтобы узнать, где я, и расстреляют как лицо неизвестное, и не назвавшее себя, хотя ты ничего плохого для нее не сделал. Почему она не стала разбираться, почему она не прикрыла тебя крылом? Ты лучше сиди и слушай, что тебе твой учитель говорит, и не обижайся на его грубые слова. Тебе уже тридцать лет, и ты все еще с юношеским энтузиазмом воспринимаешь все, что пишут в газетах. Давно пора иметь собственное мнение по всем вопросам.

В случае чего будешь уходить через Дальний Восток. Как сотрудник Китайско-Восточной железной дороги. Здесь записаны условия связи. Запомни все данные и сейчас мы сожжем случайный листочек бумаги в пепельнице. А я тебя потом найду. Мы и из-за границы сможем помочь именно родине, а не тем, кто в качестве самых лучших ее сынов уничтожает наших братьев. Ты хоть что-то понял из того, что я тебе наговорил?

– Нужно еще осмыслить все сказанное, – признался я.

– Осмысливай, только не наведи на себя чекистов письмами тов. Ст, – сказал учитель. – Ну, прощай.

– Почему же именно прощай, а не до свидания? – спросил я.

– Времена сейчас такие, что нужно прощаться навсегда, если даже ты входишь только купить пачку папирос, – сказал мой товарищ.

Глава 13

Я ехал домой в пригородном поезде и думал над словами учителя. Он был прав и неправ. Мы не враги родине. Мы защищаем ее. Кроме нас есть еще орава всевозможных защитников, которая защищает партию и свое место при ней. Это опричнина.

Плохо, когда опричнина становится повсеместной и, если ты не опричник, то ты ничего не добьешься, будь ты хоть Иисусом Христом. Тебя так же отведут на Голгофу, соберут толпу и скажут: кого вы хотите помиловать, вот этого блаженного, который зовет вас к жизни по совести и закону Божьему, или вот этого забулдыгу, который пропил все, что у него было, и который за глоток вина не пожалеет родную мать, но он такой же как вы… И кого народ выберет? Без слов, забулдыгу.

Толпа может носить тебя на руках и тут же может бросить тебя в грязь и затоптать ногами. И, самое главное, народ слушает того, у кого власть, хлеб, деньги, жилье. Одиночки, как правило, погибают в безвестности.

Читал я древнюю легенду о людях и драконах. Драконы – это не злые существа, истребляющие людей, а вполне разумные существа, живущие с человеком и охраняющие человечество. У каждого дракона есть свой всадник. Когда погибает всадник, то погибает и дракон. Но когда погибает дракон, всадник не погибает. Так и мы с учителем.

Первоначально мы должны были действовать, как всадник с драконом, но жизнь, вернее необходимость выживания, разделила нас. Он дракон. Я всадник. Если что-то случится со мной, то и учитель проживет недолго, как человек старый. Если что-то случится с ним, то я буду жить долго, если осторожно выполню работу, порученную им.

Вагон был полупустой. Холодный и в меру грязный. Ко мне подсел пожилой господин из бывших, в поношенном драповом пальто с маленьким воротником из черного каракуля и в такой же каракулевой шапке «пирожком»

– Извините, молодой человек. Я вас не стесню? – спросил он. – Вагон, понимаете ли, холодный, а нахождение рядом человека как бы согревает.

– Да, да, присаживайтесь, пожалуйста, рядом, – сказал я. – Закурить не хотите?

– Ну, что вы? – запротестовал мой попутчик. – Всегда был противником курения в поездах. Поезд – это место совместного пребывания людей по необходимости переезда с одного места в другое. Этакой, знаете ли, Ноев ковчег. Собираются каждой твари по паре и едут в те места, куда проложены дороги. А если приезжают в то место, где все дороги кончаются, то они начинают строить новые, веря, что строят дорогу к своему счастью.

– Да вы прямо философ, – улыбнулся я.

– А вы угадали, – обрадовался он. – Бывший профессор философии Казанского императорского университета. Сейчас учитель истории в одной из школ Энского уезда.

– Да мы с вами коллеги, – сказал я. – Я тоже учитель истории. Только сейчас вот перевели в районо, по-старому – в уездный отдел образования. Моя фамилия С.

– Фамилию вашу слышал, – сказал профессор. – Про вас многое говорят. Может и я зря к вам подсел. Вы уж извините, пойду я сяду на свое место.

– Ну, что же вы? – сказал я с недоумением. – Чем я вас мог обидеть? Я действительно искренне рад встрече со своим коллегой. Что же про меня такое нехорошее говорят?

– Да нет, ничего плохого не говорят, – сказал мой коллега. – Говорят, что вы человек перспективный, далеко пойдете и скоро с учительской работы перейдете работать по старой специальности в органы. Поэтому давайте прервем наше знакомство в самом начале, когда будете меня допрашивать, вам же легче будет, когда перед вами человек незнакомый.

– Почему вы сразу перекрестили меня в плохого человека, Александр Иванович? – спросил я.

– Вот видите, я вам не представлялся, а вы уже и имя мое знаете, – сказал попутчик, как бы подтверждая сказанное им. – Вторая натура, знаете ли, всегда сильнее той, которой человек прикрывается в повседневной жизни. Я не слишком мудрено вам говорю?

– Все очень понятно, – объяснил я. – Просто мне в губобразе говорили, что в одном из уездов есть учитель истории из бывших профессоров университета. Милейший человек. Фамилию вашу и имя с отчеством назвали, а я и запомнил.

– Ну, если так, то и вы простите меня, старика, а то я сразу и разговорился с незнакомым человеком, – сказал Александр Иванович. – А по нынешним временам это дело самоубийственное. Вот посмотрел на вас издали и представились вы мне Мессией.

– Ну, вы меня рассмешили, Александр Иванович, только не обижайтесь ради Бога, – засмеялся я.

– Вот видите, и вы Бога помянули. А вы в Бога верите? – спросил профессор.

– Во всяком случае, на сегодняшний день научных доказательств его существования не доказано, – улыбнулся я.

– Я не про науку спрашиваю, а в душе, что вы чувствуете? – спросил мой собеседник.

– Трудный вопрос, – признался я. – В душе я вообще чувствую ответственность за весь мир, за всех людей.

– Как же я прав! Так может чувствовать только апостол после благословения, – обрадовался профессор. – Вас только что благословил Креститель.

Да, тот разговор, что произошел в ресторане, вполне можно назвать обрядом крещения или новообращения. И учитель мой, еврей, соплеменник Иоанна Крестителя. Как все просто сходится. Не хватает мне заниматься чудесами, чтобы все в меня поверили.

– Ну, уважаемый Александр Иванович, вы продолжаете меня удивлять, – улыбнулся я. – Нам в институте историю религии читали по складам и то я помню, что Крестителю довелось крестить Иисуса Христа. Вы считаете меня Христом?

– Нет, Вы не Христос, вы апостол, им избранный, чтобы нести добро по земле и решить, когда на землю должен прийти Армагеддон, – серьезно сказал мой коллега.

– Александр Иванович, извините меня, любезнейший, но вы несете полную чепуху, – я не мог говорить без улыбки. – Может у вас какие-то неприятности дома или на службе не все так хорошо, как хотелось бы?

– Извините, что я испугал вас, но скоро вы увидите нечто странное к чему вам нужно быть готовым, – сказал милейший Александр Иванович. – Не противьтесь тому, что вам предстоит. Вы дважды отречетесь от своего учителя, а, в конце концов, поднимете на него руку во имя того, чтобы больше людей остались живы через его смерть. Не старайтесь понять, что я вам сказал, действуйте так, как велит вам ваш внутренний судия. До свидания, мне уже выходить.

Александр Иванович встал и шаркающей походкой пошел к выходу. Было в нем что-то беспомощное и жалкое, но так бывает всегда, когда умный человек пытается просветить ничего не знающую толпу, требующую хлеба и зрелищ. Любой ум будет растоптан этой толпой, даже не заметившей, что это был сам Бог.

Я верил и не верил тому, что только что услышал. Как-то все переплеталось то с Библией, то с древними легендами, то с сегодняшней жизнью. Как это сказал Александр Иванович? Пусть ведет вас внутренний судия. Кто этот судья? Может, это маньяк, одержимой страстью к наложению наказаний и за любую незначительную провинность отправляющий на эшафот?