Текст книги "Полет «Грача»"

Олег Шовкуненко
Полет «Грача»

Смерть подобралась совсем близко. Наслав свирепый свинцовый дождь, она предупреждала меня: «я здесь, я пришла за тобой». Пусть так. Я уже ничего не мог поделать. Я лежал недвижимо, практически не отличаясь от мертвеца. Парашют полностью так и не раскрылся. Ударом меня размазало по земле словно медузу. Был человек, а стал бесформенной аморфной массой, с перемолотыми костями и разорванными сухожилиями. Огнем горит все тело. Сама мысль о том, чтобы пошевелиться внушает панический ужас. Скорей бы уж попали, и конец! Говорят, из БУРа дырка получается здоровенная. Только одна пуля, и прощай товарищ лейтенант.

Я уж было совсем приготовился к встрече со Всевышним, как вдруг почувствовал, что земная жизнь вцепилась в меня остервенелой цепкой хваткой. И не только вцепилась, а заклинает надрывным мальчишеским голосом: «Потерпи, браток. Мы тебя вытащим. Вот увидишь, что вытащим». Так и есть, десант подоспел. Я поддерживал их с воздуха, и они не остались в долгу.

Плывущим взглядом пытаюсь разглядеть своих спасителей. Двое. Не вижу их лиц, только лоскутья выгоревшего запыленного ХБ. Они ползут с обеих сторон и чуток впереди, волоча меня за обрезанные стропы.

Все происходящее виделось блеклым, затертым в прокате кинофильмом. А я зритель. Сижу в зале и на развитие сюжета повлиять не могу, как бы ни хотел. Да и сам-то сюжет едва доходит до затуманенного сознания. Единственное, что ощущается явственно и реально это боль. Господи, но почему же так больно! Наверняка нет страданий ужаснее этих… Вдруг что-то резко ударило в живот и я понял, что сильно ошибался, существуют муки и пострашнее. Меня словно проткнули толстым раскаленным вертелом… проткнули, а затем стали потрошить и освежевывать. Это было выше человеческих сил, и я заорал во всю глотку.

Душераздирающий вопль оказался лишь плодом моего воображения. Не было у меня сил на такое геройство. На самом деле я лишь отрывисто застонал. Но они услышали.

– Рома, в него попали! Дырка в брюхе. Броник насквозь прошило.

– Я заткну, а то кровью истечет.

Тень заслоняет солнце, кто-то рвет на мне бронежилет. Нет, пацаны, не останавливайтесь! Духи только этого и ждут! Я еще жив, я выдержу! Мой шепот заглушает резкий хлопок. Этот отвратный чавкающий звук. Его я хорошо знаю, его знают все, кто побывал на войне. Это самый страшный звук в мире – звук, рвущейся живой плоти. На меня обрушивается тяжесть. Нет, это не тяжесть паралича, это совсем другое, это тяжесть мертвого тела. Русский парень по имени Рома обнял меня в своем последнем судорожном объятии. На секунду почудилось, что он что-то шепчет… шепчет или плачет. Но это не слова и не слезы, это клокочет кровь. Фонтанируя из смертельной раны, она горячим гейзером хлещет прямо в мое лицо. Хочу отвернуться, но не могу. Тело одеревенело и напрочь отказывается повиноваться. Чтобы не захлебнуться, глотаю густую солоноватую влагу. Ужас мой безграничен. Сейчас я уподобился мерзкому вурдалаку, взахлеб лакающему чужую жизнь. Остановиться невозможно. Крови становится все больше и больше. Я захлебываюсь, я уже не могу дышать, я тону в багровом тягучем океане…

Бр-р-р! Я так резво затряс головой, что вполне мог свернуть себе шею. Опять этот сон, проклятущий сон! Уж более двадцати лет минуло, а он с дьявольским упорством все продолжает возвращать меня на то горное плато, невдалеке от Хоста. И не блекнет, зараза! Даже наоборот. Видения все ярче и отчетливее. Ну, а сегодня вообще… один к одному как в жизни. Ох, не к добру это!

Я потер ладонями опухшую физиономию, пытаясь таким способом избавиться от следов преступления. Какого преступления? Когда находишься на боевом дежурстве, спать вроде как не полагается. Да и мужики будут язвить. Стареет, мол, Куцый. Задрых прямо в раздевалке.

Чтобы окончательно одолеть сонливость, решаю вдохнуть свежего воздуха. Внутри, конечно, прохладней, работает кондиционер, однако порыв пьянящего, напоенного ароматами горных трав ветра, тонизирует не хуже настойки элеотерокока.

Ступив за порог старой аэродромной халупы, я тут же натолкнулся на двух закадычных друзей-товарищей: Николая Доценко, за глаза именуемого Доц, и Женьку Петрунько, широко известного в узких аэродромных кругах как просто Петрик. Два старлея сидели в новенькой, лишь пару дней как оборудованной курилке и за обе щеки уплетали фруктовый компот из НАТОвскоих сухпайков.

– Доброе утро, товарищ подполковник, – Колька Доценко хитро улыбнулся и первый поднялся мне навстречу.

– Вечер уже скоро, почти три по полудню, – я сделал вид, что не понял едкую шуточку и жестом разрешил обоим пилотам сидеть.

Судя по всему, у Доценко было хорошее настроение. Отчего молодого одессита так и подмывало ляпнуть что-нибудь колкое. Естественно ни со зла, а так… обычное иглоукалывание для разжижения застоявшейся от безделья крови. Ну, ничего, мне тоже палец в рот не клади, оттяпаю по самый локоть. А персонально для Колюньки и тема подходящая имеется – употребление внутрь совершенно не предназначенного для этой цели лосьона после бритья. Для него это будет «приятная» неожиданность. Могу на что угодно поспорить, что Доц и не подозревает о существовании свидетеля данного постыдного факта.

Я уже готовился нанести противнику ответный удар, как вдруг взгляд случайно скользнул поверх голов двух желторотых ассов и дотянулся до авиастоянки.

– А этот откуда взялся? – я ткнул пальцем в штатовский «Геркулес». Еще час назад транспортника не было и в помине, а сейчас он вовсю разгружался рядом с нашими «Грачами».

Глядя на самолеты, почему-то подумалось: как метко и остроумно именуют конструкторы свои творения. В американском тяжеловесе действительно было что-то от героев древнего эпоса. А наши «Су-25» со своими короткими тупыми носами и широко растопыренными крыльями и впрямь напоминали стайку суетливых грачей, кружащуюся над свежей, парующей пашней.

– Америкозы приволокли свое барахло, – Петрик отвлек меня от созерцания рукотворных птиц. Он навесом, как заправский баскетболист отправил пустую банку в стоящую неподалеку урну и добавил. – Кстати, они и нашу почту захватили. Видать через Киев перли.

– Мне от почты ни тепло, ни холодно, – я лениво зевнул. – Писать мне уже некому, разве что ЖЭК, РЭС или Горгаз черкнут шифровку с цифрами в три столбца.

– Вам, товарищ подполковник, писать уже некому, а мне еще некому. – Петрик состроил несчастную рожу.

– Ах ты, сирота казанская! Что, родная мать уже не в счет? – Я легонько, по отцовски, съездил его по уху. – Адрес то сообщил? Она перед отлетом просила за тобой приглядывать.

– Виктор Петрович, ну шо вы меня позорите? – Петрик боязливо огляделся по сторонам. – Того и гляди грузиночки из обслуги заметят. Засмеют. Они тут мужское достоинство знаете как почитают! А вы меня, ну прямо как пацана…

– Тебя спрашивают, матери написал? – Я навис над отпрыском моего старого боевого друга как грозовая туча, готовая вот-вот полыхнуть молнией.

– А я… Я ей регулярно звоню, – нашелся старлей.

– Откуда?

– С мобильника, – Петрик начал шерудить в карманах летного комбинезона, как будто и впрямь собирался продемонстрировать список исходящих звонков на своем телефоне.

– Ври больше, – я хмуро покачал головой. – Мобильники здесь больше не ловят. Местные абреки уже две недели как разворовали ретранслятор.

– Спалился, как есть спалился! – Доц громко заржал.

– А ты чего такой веселый? – я переключился на Николая. – Нам что зарплату подняли?

– Есть повод. Светка моя письмо прислала. Тесть с барского плеча свой «Мерс» подарил. Защитнику свободы и демократии от растроганного украинского политика.

– Или на тебе боже, шо мени не гоже, – Петрик не упустил случай отомстить приятелю. – Вы лучше спросите, какого года этот подарочек?

– Ну, двухтысячного. А шо? – Доценко изобразил искреннее непонимание.

– А сейчас, между прочем, уже 2009-й. Улавливаешь суть проблемы? Девять лет! Моторесурс на исходе, а ремонт… Да там каждая гайка по сто баксов! Так что со своей зарплатой можешь смело попрощаться.

– Зато «Мерседес»!

Дети еще, в голове ветер, пороха не нюхали. Я с улыбкой поглядывал, как мои подопечные с пеной у рта спорят о достоинствах и недостатках германской колымаги. А вообще-то автомобили это одна из любимых тем наших сотоварищей. Ну, скажите на милость, о чем еще говорить во время бесконечных часов праздного ожидания? О тачках и о бабах. Правда о бабах разговоров все меньше и меньше. Народ здесь подобрался по большей части женатый, солидный… что летчики, что заботливые няни-механики.

Кстати, а куда этот самый народ подевался? Я огляделся по сторонам. В раздевалке – никого, в комнате отдыха у телевизора – пусто, в курилке – только вот эти два разгильдяя.

– Э, пацаны, а что так тихо кругом? Куда запропали наши доблестные миротворцы?

– Наверху, в центре управления. – Петрик задрал голову и взглядом указал на старую кирпичную башню, нависшую над нами как растрескавшийся горный утес.

– А что там, медом намазано?

– У соседей опять пальба. Наши сидят и слушают их переговоры. – Петрик встал на ноги и стал пригребать свою кучерявую шевелюру.

– А вам, значит, не интересно?

– А чего зря время терять? Вечером за ужином и так все узнаем. – Петрик закрылся ладонью от солнца и покосился в сторону столовой. Физиономия у него при этом была точь в точь как у лиса, наблюдающего за курятником. – Сходить что ли? Есть там одна красотка, Лейла зовут. А… отпустите, дядя Витя?

Что еще за фамильярность на службе! Услышав «дядя Витя», я уже собирался взорваться, но меня отвлек другой не менее кроткий голосок:

– И меня за компанию. – Доценко резво соскочил с лавочки. – Делать все равно нехрен.

– Стоп, орлы! – Я грозно посмотрел на двух приятелей. – А если тревога?

– Да мы в Грузии уже месяц. Вы за это время хоть одну тревогу видели? Нет? Вот то-то и оно! – Петрик невинно улыбнулся. – А, кроме того, если сирена завоет, мы же не в самоволке. До кухни всего метров двести. Уже через пару минут будем в самолетах.

– Ладно, проваливайте. Но только учтите, я вас не видел, и этого разговора у нас не было.

Подымаясь по крутой лестнице башни управления полетами, я ругал себя за проявленную слабость. Хотя с другой стороны, мы не на войне и за спинами у нас совсем не родные города и села. Так что единственный смысл нынешнего грузинского вояжа – это вечно зеленые американские баксы.

Подумав о деньгах, я горько усмехнулся. Теперь все в нашей жизни решают одни только бабки. Хочешь, чтобы в больнице тебя не залечили до смерти – плати. Хочешь, чтобы упавший на голову кирпич суд признал халатностью строительной компании, а не твоей собственной шалостью – плати. Хочешь, чтобы в контрольной работе дважды два равнялось десяти – заплати, и будь уверен, законы математики сделают для тебя исключение. Как это не парадоксально, но даже для того, чтобы попасть на войну, следует сперва кое-кому всучить солидную стопку из портретов все тех же американских президентов. Среди нашего нынешнего контингента, добрая половина проковыляла именно такой унизительной дорожкой. В шутку мы их называем туристы. Купили мол тур в жаркие страны. Петрику тут подфартило, пошел прицепом вслед за мной. А вот Доценко – стопроцентный турист. Однако, что у одного, что у второго, башки на плечах видать нет. Вот засекут их в отлучке… А впрочем если пацаны готовы рискнуть сказочными по украинским меркам зарплатами, то, пусть рискуют. Не маленькие, в самом-то деле.

Чем выше я поднимался по лестнице, тем яснее слышались скрежет, визг и грохот. Радиостанцию завели на громкую связь, и раскаты боя, обильно сдобренные завываниями эфира, теперь гремели на весь центр управления. Серьезная канитель творится там у них, за границей! Это я понял сразу после оглушительного взрыва. На гранату вроде не похоже, скорее минометная мина.

Не один я оказался таким грамотным. Все офицеры, которые набились в центр управления, походили на призраков из потустороннего мира – молчаливые, мрачные, угрюмые, придавленные тяжестью собственного бессилия. Оно и понятно. Это вам ни спектакль, ни какая-нибудь радиопостановка, это настоящий жестокий бой. В нем каждый выстрел, каждый взрыв обрывает чью-то реальную человеческую жизнь.

– Что там у них? – я подсел к дежурному по аэродрому майору Семену Дьякову.

– Полчаса как началось, – Дьяков сидел, вжав голову в плечи. Говорил он очень тихо, нервно заглатывая окончания. – Какая-то крупная банда взяла в оборот российскую пограничную заставу. Может чеченцы, может грузины, те, что из радикалов, может еще кто. На контакт не шли, ультиматумов не выдвигали. Набросились как голодные волки и рвут погранцов на куски.

– Ну и дела! – от удивления мои брови поползли вверх. – Бандиты эти… они чокнутые что ли? Их же мигом накроют.

– Не тот случай, – майор отрицательно покачал головой. – Просчитали все, гады. Застава новая, маленькая, место дислокации – глуше некуда. Так что, если погранцы сами на помощь не позовут, об атаке никто и не узнает.

В этот момент в динамиках так грохнуло, что в башне управления задребезжали стекла.

– Из миномета поливают, как глухонемые. Вот шакалы! – голос начальника взлета майора Гиви Инашеридзе прозвучал как эхо от взрыва.

– Сеня, как думаешь, скоро подмога к пацанам подойдет? – я толкнул Дьякова в плечо.

– Вообще не подойдет, – майор быстро зыркнул на меня и тут же опустил глаза, словно был в чем-то виноват.

– Как не подойдет?!

Я вскрикнул так громко, что все взгляды мигом обратились в мою сторону. Ох, ну и взгляды! Мои коллеги явно знали что-то, что не знал я. Что-то чудовищное, жестокое, неизбежное и непоправимое.

– Ну, вы чего молчите? Языки что ли попроглатывали? – я начал выходить из себя.

– Пограничников никто не слышит, – связист капитан Косенко наконец прервал молчание. – Их основную радиостанцию накрыли первым же залпом.

– А это что? – Я ткнул пальцем в динамик, из которого, не переставая, неслись автоматные очереди.

– Да это, товарищ подполковник, древняя как мир «стопятка»! На равнине добивает до шести километров, а в горах… – Косенко кисло скривился, – а в горах она вообще ни к черту.

– Но мы же почти в сотне и ловим?

– Ловим на аэродромную антенну, в зоне прямой видимости, с до предела выкрученными усилителями.

Связист решительно не желал углубляться в технические тонкости. Больше того он как можно скорее постарался закрыть данную тему, для чего неопределенно заметил:

– Да много есть всякой всячины, с которой нам тут подфартило.

Знаю я этот фарт! Натолкнувшись на мой испытывающий взгляд, Косенко поспешил отвернуться. Капитан всегда прячет глаза и уходит от расспросов. Точно так же, как и оба прапорщика, прибывшие вместе с ним. Таинственные личности. Ни с кем не общаются, а только изо всех сил делают вид, что двадцать четыре часа в сутки усердно качают связь. Но народ не проведешь. Народ здесь бывалый, грамотный и глазастый. Радиоэлектронный шпионаж от обычной связи отличить смогут, тем более, когда намеки на этот деликатный промысел то и дело проскальзывают то тут, то там. Вот, к примеру, антенна наша, после того как эта троица в ней покопалась, творит настоящие чудеса. Мне кажется она теперь не только «стопятку»… она теперь мысли самого радиста вмиг срисует. Да и не только радиста, а и всех вокруг. Вот только от моих мыслей электронику наверняка заклинит. Не веселые у меня сейчас мысли, тяжелые и горькие.

Собственное бессилие казалось невыносимым. Я чувствовал себя подлой скотиной, сволочью и предателем, убийцей детей. Погранцы – это ведь срочники, мальчишки, которых только-только отрвали от мамкиной сиськи. А против них кто? Наемники, матерые волки со всего света. Им резать славянские глотки в настоящий кайф.

– Мы не можем просто так сидеть и ничего не делать! – как ужаленный я вскочил на ноги.

– А что ты предлагаешь? Это другая страна, чужая война. – Голос командира авиагруппы подполковника Черного резал слух как отточенная сталь.

– Мы должны… мы должны… – я бешено соображал, – мы должны хотя бы сообщить командованию. Пускай свяжутся с русскими.

– Думаешь, ты один такой умный, а все остальные так… только прикидываются? – Черный раздраженно хмыкнул. – Как только словили передачу, так сразу же и доложили.

– Кому? – Мы с Черным были в одинаковых званиях и в годах почти ровесники, поэтому он не воспринял мой вопрос как наглость и нарушение субординации.

– Генералу Патерсену. Он здесь начальник, командир, царь и бог.

– Американцы! – я скривился от досады.

– Да, американцы, – Черный раздраженно поглядел мне в глаза. – А что ты хотел, чтобы я из-за очередной пальбы на границе звонил в Киев?

– Но американцы и пальцем не пошевелят…

– Тихо! – Косенко, колдовавший у радиостанции, поднял вверх руку. – Кажется, опять пришел в себя.

Кроме скрежета эфира и многоголосой какофонии выстрелов вроде ничего не было слышно.

– Кто пришел в себя? – я нашел глазами Дьякова, моего верного гида в запутанном лабиринте событий.

– Связист с заставы, – Семен почти шептал. Навострив уши, он сам впитывал каждый звук. – Ты думаешь, откуда нам известно про бой? Радист сперва передавал как очумелый, а затем его подстрелили. Серьезно видать зацепило. Но парень оказался смекалистый. Поджал чем-то тангенту. Вот рация и молотит без устали на передачу. Сам-то он едва живой, сознание постоянно теряет. Когда придет в себя, лепечет бог весть что в эфир, когда вырубается, только одну пальбу и слыхать.

Я на секунду представил себе кромешный ад боя и фигурку солдата, скорчившегося на полу насквозь простреливаемого дома. Вот он лежит среди битых кирпичей в липкой красной луже и как самую огромную ценность прижимает к себе старенькую потертую «стопятку». От потери крови у парня темно в глазах, на душе смертный ужас и мрак. Что должен говорить этот мальчик, находясь на самом краю жизни? Звать маму… любимую девушку?

– Черныш лапу поранил. Хотел перевязать, а он не дается…

Тихий шепот прозвучал на фоне хрипа и визга радиопомех. Услышав его, у меня потемнело в глазах. Это тот самый голос! Я не мог забыть его! Это он уже много лет твердит в моих снах одно и тоже: «Потрепи, браток. Мы тебя вытащим». Но не может быть! Десантник Рома погиб. Принял пулю, предназначенную мне, и навечно остался лежать среди бездушных угрюмых камней южного Афганистана. Но этот голос…

– Мама, не уходи, не бросай меня… ты не узнала меня… это я, твой Артем.

Ну, это уже слишком! Это выше моих сил! Я встал и пошел. В ушах колокольный звон, сердце выпрыгивает из груди, глаза застилает холодная испарина. Я плохо соображал и плохо контролировал себя. Единственное, что доходило до взбудораженного мозга, так это нарастающий ритм шагов – все быстрее и быстрее. Сперва я шкандыбал на заплетающихся ногах, затем трусил мелкой рысцой, а вскоре уже мчался как контуженый спринтер. Падал, поднимался и снова бежал. Ноги сами несли меня неведомо куда.

Хотя нет, вру… Я знал куда бегу и понимал для чего. Что касается всех прочих мыслишек, перепугано мечущихся в клокочущем сером веществе, то их я заткнул подальше, куда-то аж под самый мозжичек. Они не должны всплыть, не должны путаться и шаркаться среди инстинктов воина, вышедшего на тропу войны, не должны расшатывать и разжижать волю. Иначе можно дрогнуть, скурвиться, струсить и сдаться. Своя шкура ведь всегда дороже…

Вот она гниль! Когда это было, чтобы свое личное меленькое подлое благополучие мы ставили выше жизней наших братьев? Никогда! Сам погибай, а товарища выручай – старый лозунг из далекого пионерского детства. Наивно, банально… Но только не для гвардии подполковника Виктора Куцего!

Как пантера я прыгнул на лестницу, приставленную к борту моего «Су-25». Колебаний больше нет! Я очистился от них, словно от ереси и скверни. В душе остался лишь страх. Нет, не за себя. За них – за пацанов с российской заставы. А вдруг не успею? Погранцы полягут все до одного. Мстить за погибших – дело бесспорно благородное, вот только этим самым погибшим твое благородство уже глубоко до задницы!

Оказавшись в кабине, я оттолкнул лестницу. Грохот ее падения стал гонгом. Первый раунд. Адреналин тут же звезданул в голову и придушил страх и неуверенность. На их месте начали вырисовываться две другие мрачные и угрюмые тени – гнев и неутолимое, неистребимое желание мстить. За незнакомого умирающего радиста. За десантника Рому. За смерть тысяч молодых парней, которых в кровавую кашу перемололи глупые несуразные войны и войнушки. За судьбы моих братьев по оружию, униженных, раздавленных, выброшенных на обочину жизни. За весь тот бардак и хаос, терзающий одну шестую часть суши, которую когда-то мы гордо именовали Родиной.

Высоту я набрал резко, заставляя своего «конька-горбунка» мчаться прямо на солнце. Девяносто километров – это пустяк для боевого самолета. До границы я доберусь меньше чем за десять минут.

Радио лишь попробовало пискнуть: «Семерка, срочно на связь…», и я его тут же вырубил. Так спокойней. И для меня, никто не каркает под руку, и для тех, кто остался на аэродроме. Нет связи, ну что ж тут поделаешь?

Совершив крутой разворот, лег на курс. Хотя бороздить грузинское небо нам доводилось нечасто, однако, даже этих редких полетов мне хватило, чтобы запомнить местность. На карту взглянул лишь один раз, да и то только для того, чтобы точно определить место положение российской заставы, а вся остальная ориентация – только на глаз. Может для кого-то горы все одинаковые, а для меня каждая из них имеет свое собственное лицо. Вон та, слева по курсу, похожа на сгорбившегося старика, за ней купол циркового шатра, а путь мой лежит к самому краю горизонта, туда, где вздымается крутая шея горячего арабского скакуна.

Все-таки люблю я горы! Родился и вырос среди ровных как стол таврийских степей, а в душе оказался истинным горцем. Меня-то и в Грузию взяли легко, даже не смотря на возраст. В штабе округа так и сказали: «Летите, Виктор Петрович, мало у кого есть ваш опыт боевых действий в горных районах». Да уж, эти горы… чарующие и завораживающие в мирное время, предательские и смертоносные когда на их склонах бушует война.

Поддавшись искушению взглянуть вниз, я наклонил самолет. Под крылом горные луга, покрытые лесом склоны, серебристый блеск речушек и родников. Красота! Первозданная природа, как будто в мире и не существует всесокрушающей и все низвергающей силы, именуемой человечеством. А впрочем, нет! Вон это самое человечество бредет по узкой горной тропе. Караван – десяток груженых лошадей, а сзади два джипа. Стоп, неужели?! Какая знакомая картина! Видывал я такие караваны. Чтобы ближе разглядеть, бросаю машину в крутое пике. Всего на полусотне метров выравниваюсь и прохожу по самым головам мирных торговцев. Мирных? Заметив пулемет на крыше одного из «Нисанов» и автоматы в руках у погонщиков, я понял, что сильно ошибся. Так и есть, здесь торгуют смертью. В мешках наверняка дурь, и прут они ее… А куда же они ее прут? Куда ведет эта тропа? Неожиданная догадка сбила дыхание, словно хорошенький удар под дых. Граница! Караван идет к российской границе! Курс параллелен моему. Выходит, и пункт назначения у нас один и тот же – объятая пламенем пограничная застава.

Вот оно! Все понятно! Все сходится! Во всей этой заварухе нет ни грамма политики. Просто кому-то смерть как захотелось ощастливить российских потребителей тонной высококачественной восточной наркоты. Сделка в миллионы долларов! Что по сравнению с ней жизни полусотни мальчишек, грудью вставших на заветной золотоносной тропе?

Успевший было утихнуть гнев, вновь взорвался с силой ядерного заряда. Криминал! И здесь грязный, наглый и развязанный криминал, оборзевший от чувства собственного превосходства над законом, как земным, так и небесным. Ненавижу! Карать! Жечь каленым железом! Не колеблясь ни секунды, я переложил ручку управления. Потерпите чуток, пацаны, задержусь всего на пару минут…

Заложив крутой вираж, «Грач» помчался на второй круг. У меня двести пятьдесят осколочных снарядов в пушке, на подвеске блоки с неуправляемыми ракетами и четыре пятисоткилограммовые бомбы. Кто-то решил, что вооружение дежурного звена должна быть именно таким. В общем-то, угадал. Набор для битвы в горах подходящий, и, значит, найдется чем «порадовать» моих неизвестных «друзей».

От пушки и НУРсов пришлось отказаться. Они понадобятся на заставе. А вот бомбы… бомбы – это как раз то, что нужно! Богатый опыт Афганской войны мигом подсказал план действий. Хищно осклабившись, я подкорректировал курс, так, чтобы выйти на караван сбоку, перпендикулярно к пастушьему автобану.

Очевидно, бандиты смекнули, что кружащий в небе штурмовик не испытывает к ним нежных чувств. Как тараканы они кинулись в рассыпную. Кто катился вниз по крутому каменистому склону, кто скинул мешки и припустил вскачь по тропе. Один джип попытался развернуться, да так и застрял, надежно закупорив пути отступления.

Пустая суета. С хладнокровием удава, сжимающего горло кролика, я взял на прицел скалу, расположенную метров на двадцать выше тропы. Сброс! Самолет слегка качнулся, освобождаясь от двух полутонных толстух, которые голодными акулами помчались по волнам небесного океана.

Промахнуться невозможно. Я никогда не промахиваюсь! Бомбы впечатались точно в намеченное для них место. Тонна взрывчатки это не шутка! Тонна взрывчатки может снести целый квартал, ну или скалу размером с квартал. И я не просчитался. Не знаю, сколько уж там тысяч тон пароды ухнуло вниз, но добрых полкилометра тропы вмиг перестало существовать. А впрочем нет, где то там, глубоко под землей, она по-прежнему извивалась и по ней по-прежнему шел караван с наркотиками. Только вот и бандиты, и лошадки, и дорогие японские внедорожники теперь стали плоскими и скользкими. Они мигом переселились в другой мир. Лучший или худший не знаю, но уж точно не наш. Ну, что ж пускай теперь там они попробуют найти себе таких же плоских клиентов.

Расправившись с наркоторговцами, я не испытал радости или удовлетворения. Даже наоборот, в душу заползло свербящее гаденькое чувство вины и сожаления. Все-таки убить человека – не высморкаться. Это на войне привыкаешь к смерти. Как поется в песне: «То ли мы, а то ли нас». И это «то ли» повторяется каждый божий день. Но сейчас не война. Уже много лет как не война. И стрелял я, последние лет так пятнадцать, по большей части по мишеням. Рвал в куски бочки и старые грузовики. А тут все-таки живые люди… Может, я ошибся, может, должен был поступить как-то иначе?

Раскис, тряпка! Я в сердцах двинул себя по шлему. Кого пожалел?! Мразей, подонков без чести и совести. За медную монету они перегрызут глотку каждому, в том числе и тебе. Так что молодец, Виктор Петрович! Подкрепление к бандитам у заставы теперь уж точно не придет.

Мысль о погибающих пограничниках подействовала как хлыст на скаковую лошадь. Разогнав самолет до девяти сотен, я помчался в сторону одинокого дымка, подымающегося у подножья извилистого горного хребта. Это не лесной пожар и не костры пастухов. Это… Я точно знал, что это такое!

Мой «Грач» облизывал каждую кочку. Высота сто метров. Выше подниматься нельзя, исчезнет эффект внезапности. Бандиты забьются во все щели, потом, попробуй, выкури их оттуда.

Заставу или вернее то, что ранее именовалось заставой, я увидел издалека. С грузинской стороны ее не закрывали ни горы, ни лес. Несколько разрушенных дымящихся бараков, покореженная наблюдательная вышка, черные подпалены выжженного кустарника и травы. Оазис смерти в море нетронутой первозданной природы. Кстати, что касается природы… Склоны вокруг заставы зеленели густой сосновой порослью. Погранцы вырубили ее по периметру вдоль проволочного заграждения, однако, метров через тридцать деревья вновь смыкались сплошной изумрудной стеной. Ошибка! Опасная ошибка! Как можно было оставить закрытые для наблюдения участки в непосредственной близости от расположения части?! Это ведь первоклассный плацдарм для штурма! Противник имеет возможность скрытно подобраться к объекту буквально на бросок гранаты.

Так и есть! Я даже не удивился, когда среди хвойных ветвей сверкнули вспышки выстрелов. Как не дико, но я был рад этому смертоносному салюту! Значит, успел! Бой продолжается! Пацаны еще живы! И кто знает, может, радист Артем все-таки увидит свою мать.

От накативших мучительных воспоминаний я взвыл как от пытки. Рука сама собой выжала ручку управления, заставляя штурмовик опустить свою тупую хищную морду. Соснячок, из которого палили по заставе, мигом прыгнул в прицел, и я, не колеблясь ни секунды, дал залп.

Небо под крыльями взорвалось морем огня, когда кассеты выплюнули два десятка затаившихся в них ракет. Ревущие молнии ударили точно в цель. Через мгновение гектар леса, нависающего над заставой, превратился в добросовестно перепаханное колхозное поле. Не думаю, чтобы там кто-нибудь выжил.

Готово, одну сторону вроде как вычистили, – сказал я себе. Самое время заняться другими.

Низко промчавшись над пожарищем, я взял ручку на себя. Скользя вдоль вздымающегося к небу крутого склона, самолет взвился в вертикальную свечу. Левый разворот под облаками и снова крутое пике. Не люблю я такие качели, но что поделать. Уйти на круг – непростительное легкомыслие. Кружить – значит безалаберно тратить драгоценное время. Я страшно боялся, что уцелевшие контрабандисты опомнятся и немедленно кинутся в атаку. Даже если и не прорвут оборону, то залягут так близко от позиций пограничников, что я не смогу стрелять. Риск накрыть своих будет слишком велик.

Спешно выбирая новую цель, я падал вдоль склона горы. Вон тот чахлый подлесок к востоку от заставы идеальное место для позиции миномета. Система наведения уже держала рощицу на прицеле, когда в переднем правом секторе вдруг вспыхнула маленькая огненно-рыжая звездочка. Оттолкнувшись от земли, она с бешенной скоростью взвилась в небо, прямехонько мне на перерез. Сердце екнуло. Дьявольщина, зенитная ракета! Выпустили в бок с дистанции всего в шестьсот, в лучшем случае семьсот метров. Маневрировать и отстреливать инфракрасные ловушки уже поздно. Остается лишь одно… Рука нащупала рычаг катапульты.

Что жить хочешь, уважаемый Виктор Петрович? В этом ты не оригинален. Пацаны внизу тоже хотят! И ты был их единственной надеждой. Словно обжегшись, я одернул руку. Ты зачем сюда прилетел? Помогать, выручать? Так помогай и выручай, черт тебя подери!

Сцепив зубы, я развернул самолет навстречу ракете. Рискованно, но шанс есть. Один крохотный шанс!

Как в замедленном кино я наблюдал за приближающейся огненной точкой, вслед за которой тянулся белый дымный шлейф. Ракета подныривала под меня, словно норовила ударить «Грача» в брюхо. Э, подруга… что это ты надумала? Двигатели я тебе не дам! Лучше попробуй вот это! Рывком я бросил самолет вниз, подставляя под удар пилотскую кабину.