Текст книги "Житейская правда войны"

Два ордена Отечественной войны

Петр Ефимович прошел со своим полком в составе 47-й армии часть Западной Украины, всю Польшу и всю Германию. Брал Берлин, брал Шпандау, правительственный германский аэродром и дошел до Эльбы. Два ордена Отечественной войны 1-й и 2-й степеней – не просто боевые награды. Это прежде всего память о той фронтовой жизни.

Из наградного листа на лейтенанта П.Е. Тодоровского, командира минометного взвода:

«т. Тодоровский в бою при прорыве обороны немцев 2.3.45 года несмотря на сильный обстрел противником вел бесперебойно точный огонь по пулеметным точкам немцев. В этом бою его взвод умелым и точным ведением огня уничтожил две пулеметные точки рассеял до взвода пехоты и подавил огонь минометной батареи противника, чем обеспечил успешное продвижение наступающих подразделений вперед.

т. Тодоровский достоин правительственной награды орденом

“ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ 2 СТЕПЕНИ”

12.03.45 г. Командир 93 стрелкового полка…»

Из наградного листа на лейтенанта П.Е. Тодоровского, командира минометного взвода 2-го стрелкового батальона:

«т. Тодоровский в наступательных боях с 19.4.45 года западнее р. Одер и при завершении окружения Берлина умело командовал своим взводом. Метким огнем своих минометов он прокладывал путь наступающей пехоте. В бою 24.4.45 года выдвинувшись вперед он метким огнем заставил замолчать более 3 огневых точек.

В бою 26.4.45 года за с. Зибург, несмотря на огонь противника, беспрерывно поддерживал наступающую пехоту способствуя успешному наступлению, в этом бою его взвод уничтожил до 20 немецких солдат.

Орден Отечественной войны II степени

В бою 27.4.45 года при очищении леса перед с. Гатов и при взятии села Гатов взвод т. Тодоровского метким и беспрерывным огнем подавил 5 огневых точек рассеял до взвода гитлеровцев, чем способствовал успешному овладению селом и выполнению поставленной задачи.

т. Тодоровский достоин правительственной награды орденом “ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ I СТЕПЕНИ”

1 мая 1945 г. Командир 93 стрелкового полка подполковник…»

И главное – там была любовь

О ранении Петр Ефимович не забудет никогда. Это метка навечно: «Ранение я получил случайно. Мы никак не могли взять какой-то хутор. Он находился на возвышенности, а немцы засели где-то наверху за амбаром. Они бабахали по нам без передышки. Наш начальник артиллерии говорит мне: “Возьми-ка свою батарею (это три миномета), отойдите вон в ту лощину и накройте-ка эти пушки беглым огнем”. Добрались мы до лощины и еще не успели установить свои минометы, как эта немецкая зениточка вдарила… Миномет вдребезги, а мне большой осколок борозду на черепе положил. Миллиметром глубже – он бы мне в голову так и вошел».

В другом бою его контузило. Точнее, в перерыве между боями. Бойцы сидели в траншее и играли в карты. Место было песчаное, и когда метрах в двух от окопа шарахнул мощный снаряд, несколько тонн песка осыпалось на ребят. Их долго откапывали, один боец даже задохнулся. А у Тодоровского от взрыва повредился слуховой нерв. Два месяца спустя ему показалось, что слух восстанавливается, но на самом деле дела шли все хуже. Пришлось надеть слуховой аппарат.

Довелось увидеть Тодоровскому и начало варшавского восстания: «Это было ужасно. Я гордился тем, что буду участвовать в освобождении города. Откуда мне, младшему лейтенанту, было тогда знать, что полякам нужна была наша помощь, пришедшая слишком поздно.

Бои на Висле были тяжелыми, расстояние между нами и немцами не превышало 80 метров, мы забрасывали их гранатами. Рядом с нами девушки-снайперы вели огонь по врагу днем и ночью. Наконец, немцы начали отступать, а наша пехота – их преследовать… В лесу мы попали в засаду: из ручных пулеметов немцы расстреливали нас почти в упор. Потери были колоссальными, я уцелел только чудом!..

С огромной радостью поляки принимали части 1-й Польской армии, сформированной на советской территории и воевавшей вместе с нами. Когда мы вошли в город Быгдощ, все улицы обстреливались немецкими пулеметами, установленными на крышах и чердаках домов. Нашим солдатам негде было даже укрыться: все окна и двери были наглухо закрыты. Зато когда вошли польские части, жители тут же открыли им свои дома…»

До мельчайших подробностей Тодоровский запомнил и последние дни войны: «Мне запомнился один бой километров за 50 от Берлина. Там немцы создали мощную линию огневых точек в скалах, неприступных, как крепость, но наша атака все-таки сломила их оборону. Мы вышли на Эльбу… Здесь немцы защищались особенно ожесточенно, пытаясь эвакуировать население и особо важные документы на территорию, которую занимали союзники…

Утром 9 мая вдруг наступила оглушительная тишина. Мы пошли на берег реки и увидели, что мост забит сгоревшими и подорванными автомобилями. Немецкие солдаты пытались вплавь добраться до противоположной стороны, занятой американцами. Никто не стрелял.

Наконец-то мы смогли сбросить сапоги и пропотевшие портянки, пройтись босиком по молодой зеленой траве. Рядом с нами на лугу мирно паслись лошади, где-то невдалеке играли на аккордеоне. А потом к нам приехал командир дивизии и объявил: война закончилась!»

«Именно в этот момент вдруг стало понятно, что такое счастье. Оно заключалось в том, что мы остались живы…»

В Германии лейтенант Тодоровский оставался до февраля 1946 года: «Наша часть там прекрасно устроилась: в казармах около аэродрома, где мы жили, практически всегда была горячая вода – роскошь, о которой мы совсем забыли. Меня назначили главой администрации маленького немецкого городка… Послевоенная жизнь понемногу налаживалась. Вскоре в нашем городке открылся первый пивной бар, где по вечерам устраивали танцы, и уставшие от войны офицеры бегали туда тайком, переодеваясь в гражданскую одежду».

Снова и снова возвращаясь к прошлому, Петр Ефимович говорит: «И главное – там была любовь. Потому что в основном все-таки воевали люди от 18 до 30 лет, всем своим существом устремляющиеся к любви, но зачастую так и не успевшие ее познать».

Комендантом маленького немецкого поселка лейтенанта Тодоровского назначили через месяц после подписания капитуляции: «Задача была поставлена такая: избрать местное руководство и совместно с ним заставить местных жителей срочно начать посевные работы и восстановление всех фермерских хозяйств, потому что назревал серьезный голод. Мне был дан взвод автоматчиков для борьбы с нашими разгулявшимися солдатиками, которые действительно воровали, грабили, врывались в дома, молодых немок насиловали… Мотив у них был один – как они с нами, так и мы с ними. Приходилось арестовывать и отправлять куда следует. Так продолжалось около месяца, а потом вышел приказ Жукова: все войска перевести в лес. Бойцы опять оказались в землянках, и в город попасть могли только офицеры по специальным увольнительным. Немцам повезло, период мародерства был очень коротким».

Что же касается любви, то была она у Петра Ефимовича и с немками: «С двумя девушками меня там связала судьба. Первый раз получилось так. Появились сведения о том, что многие семьи высокопоставленных офицеров не успели переправиться к американцам и остались по нашу сторону Эльбы. Мне дали секретное задание – выявлять их с помощью местных жителей и доставлять в очередное место. Я узнал, что в каком-то домике прячется племянница Паулюса. Ночью мы окружили этот домик, вошли и успокоились – никого там не было, только окно было распахнуто. Потом разобрались, узнали, что там живет вовсе не родственница Паулюса, а обычная девушка – Ханелора. На третью ночь мы ее поймали. Она оказалась замечательно смешной и очень симпатичной. А я жил в то время в центре этого поселка в двухэтажном доме. На первом этаже – мой взвод, а на втором – я и переводчик. И мы с ним, два дурачка молодых, решили сделать Ханелору нашей официанткой. Местная пожилая немка готовила нам еду, а Ханелора приносила наверх. Конечно, мы обязаны были сдать девушку в соответствующие органы, потому что, допросив ее, узнали, что она была зенитчицей и сбила два американских бомбардировщика, а перед приходом наших специально отдалась первому попавшемуся немецкому солдату, чтобы русские ее не изнасиловали. Вот таким ежиком была. Но мы докладывать о ней не стали. Скоро она поняла, что нас бояться не стоит, и полностью к нам расположилась. Особенно ко мне… Прожила у меня Ханелора около месяца. Но однажды ранним утром в спальню, где мы были с ней, вошел подполковник и приказал отправить девушку в распоряжение политотдела… Очень тяжело мы с ней расставались».

Второй роман начался некоторое время спустя, когда у аккордеона, на котором лейтенант учился играть, стали западать клавиши: «Кто-то мне сказал, что в городе есть музыкальный мастер. Я пришел к нему, и дверь мне открыла замечательная девушка, с таким чистым-чистым лицом. Ее отец (в результате ранения на Восточном фронте он был без ноги) оказался действительно отличным мастером, аккордеон он мне настроил. Когда я пришел за ним, то попросил девочку – не помню уже, как ее звали, – подыграть мне. Она взяла свой маленький аккордеончик, и мы заиграли вдвоем. Здорово получилось. Я стал приходить к ним в гости – музицировать… Со временем ее родители начали позволять нам оставаться в комнате наедине. Мы целовались, но больше ничего себе не позволяли – все-таки рядом находились папа и мама. Это уже была потрясающая девочка, и любовь у нас с ней была очень чистая, светлая… Но закончилось все печально. В марте 1946-го нас по тревоге подняли, и мы стали грузиться в эшелоны, чтобы ехать в Россию. Я побежал к ней прощаться, но, подбежав, увидел, что ее отца выводят наши смершевцы. А моя девочка и ее мама, рыдая, бегут за ним… Выяснилось, что он был “нехорошим” немцем. Капитан, арестовавший его, подошел ко мне и сказал: “Скажите спасибо, что вы уезжаете…” Да-а, там были настоящие трагедии. Кстати, когда наш эшелон медленно выезжал из этого немецкого городка, то на платформе под мокрым снегом стояла группа немецких женщин, которые кричали из темноты: “Коля! Сережа! Игорь! Прощайте!!!” Вот такие страсти разворачивались».

В августе 1946 года Петр Ефимович получил свой первый офицерский отпуск. Без предупреждения он отправляется в Саратов, навестить свою первую любовь Яну. Вот ее дом, а на пороге встречает капитан весь в орденах и с нашивками за ранения. Это его училищный командир взвода Добров. Его очень любили курсанты за доброту, за отсутствие солдафонщины и всепрощение. Но что он делает здесь?

Сели за стол под бутылку белой, пошел разговор… Лейтенанта Доброва тогда разжаловали в рядовые, воевал, два ранения, вернули звание. После третьего тяжелого ранения медсанбат, армейский госпиталь, две неудачные операции и госпиталь в Саратове, где было училище. Выходила Яна… и они расписались. Работает старшей сестрой, учится заочно на втором курсе медицинского. Пока говорили, появилась она.

«На пороге стоит Яна! ОНА! Та, которую я так долго искал, так долго ждал, так страстно целовал, так серьезно договаривались: если останусь жив, обязательно поженимся. И вот ОНА стоит, смотрит на меня и не верит своим глазам.

Такой красивой я ее еще никогда не видел: легкое летнее платье, глубоко декольтированное, округлые плечи, новая прическа и глаза – широко расставленные, хоть бери и разглядывай их по отдельности.

– Петя-аа! – кричит Яна и бросается на меня. Целует, целует. – Ты жив?! Какое счастье! Жив! – и снова целует в губы, щеки, глаза.

На лице Доброва растерянная усмешка: слишком эмоционально, слишком долго его жена целует лейтенанта. Яна не обращает на него внимания, ее слезы падают на лейтенантскую грудь, за воротник гимнастерки…

Глаза капитана.

Глаза лейтенанта.

Зареванные глаза Яны», – именно так десятилетия спустя опишет эту встречу из прошлого известный кинорежиссер.

У войны очень долгое эхо

Из Германии стрелковый полк, в котором служил лейтенант Тодоровский, был выведен под Кострому, в огромный воинский лагерь среди лесов. Воспоминания тех лет (1947–1949 гг.) легли в основу художественного фильма «Анкор, еще анкор!».

Рассказывает Петр Ефимович: «Картина очень не понравилась руководству страны, в первую очередь министру обороны Павлу Грачеву. Он заявил, что она позорит нашу славную армию. Но фильм основан на совершенно реальных фактах, хотя, конечно, мое воображение тоже присутствует. После первого показа в кинотеатре “Пушкинский” ко мне подошел уже немолодой полковник: “Я провел тридцать пять лет в разных военных гарнизонах, и все, что показано в вашем фильме, – чистая правда!”»

Примечательно, но факт: мальчишка из провинциального города Бобринец Кировоградской области никогда до фронта не видел кинокамеры. И только там, на передовой, рядом с ним совершенно случайно оказался кинооператор. Лейтенант подумал в тот момент: «Какая это потрясающая профессия!» И для себя решил: «Если останусь жив, обязательно освою эту профессию».

Так оно и случилось. После войны и пяти лет службы в армии, в 1949 году, Петр Ефимович поступил на операторский факультет ВГИКа, в мастерскую Б. Волчека. Учеба давалась очень тяжело. Демобилизованный фронтовик не получал никакой стипендии, а потому ему приходилось подрабатывать даже на станции грузчиком. Но институт он все же окончил в 1954-м и около десяти лет работал оператором на Одесской киностудии. Затем по воле случая стал и кинорежиссером.

Фильм «По главной улице с оркестром» также возник из собственной жизни Тодоровского. Он с детства увлекался музыкой, выступал в самодеятельности. Это и заметил его командир полка, решив, что талантливый офицер непременно должен стать композитором. Так родилось письмо директору Московской консерватории с просьбой принять лейтенанта Тодоровского на композиторский факультет. А то, что у Тодоровского не было никакого начального музыкального образования, полковник не счел важным.

«Меня война не отпускает. Она меня держит. Вот почему постоянно к ней возвращаюсь», – часто любил повторять Петр Ефимович.

Став режиссером, Тодоровский понял для себя навсегда: «…вся эта жизнь мне так пригодилась, так она мне помогла в работе над фильмами, в работе над сценариями. Каждый раз в памяти что-то всплывало, какие-то эпизоды, какие-то лица, какие-то истории.

Я воевал на первом Белорусском фронте, и мы стояли долго в Польше в обороне на левом берегу Вислы. Кухня приезжала раз в сутки ночью. И мы повзводно с переднего края шли с котелками к этой кухне и получали перловую кашу, кусок сахара, кусок хлеба. И вот ночью, проходя мимо землянки комбата, – а у него была землянка в три наката, как было в песне, – мы услышали, как там заразительно смеялась женщина и играл патефон. Нам было по 18–19 лет. И мы стали приходить к этой землянке и слушать, как смеется женщина, как играет патефон. Это на переднем крае было, – просто чудо какое-то. А потом началось наступление, комбат погиб. И больше я эту женщину не видел, но она была для нас совершенно недосягаемой, это была фронтовая королева. И представьте себе, я, будучи студентом первого курса Института кинематографии, иду зимой в Москве мимо ЦУМа, туда дальше, к фотомагазину я шел, и слышу знакомый заразительный смех, я оборачиваюсь и вижу: у будочки стоит женщина в ватных брюках, в телогрейке, замотана в платок. Она продает пирожки, а рядом на ящике сидела крохотная девочка, дочь ее, замотанная в лохмотья. Это была та самая счастливая женщина, влюбленная, любимая, о которой мы, младшие офицеры, все мечтали, в которую были влюблены, хотя никто не имел возможности к ней даже подойти и поговорить. Вот эта история, вот это столкновение двух эпизодов мне не давали покоя, пока я и не сочинил сценарий, по которому потом снял “Военно-полевой роман”».

В одном из интервью Петра Трофимовича спросили: «Но фронтовые сто граммов по случаю праздника себе позволите?» И он ответил как обычно, только немного грустно, переживая снова и снова ту проклятую войну: «С удовольствием выпил бы с однополчанами, только где их взять? В Саратовском военно-пехотном училище сдружился с Сережей Ивановым и Юрой Никитиным, мы были словно братья. Спали на нарах, укрывшись тремя шинелями. И после выпуска старались держаться друг друга, попали в одну дивизию. Юра напоролся на пулю снайпера и погиб. Сережа уцелел на фронте, но не прошел испытания мирной жизнью, спился, сгорел. Так что боевых друзей не осталось. Да и ровесников все меньше. При этом у войны очень долгое эхо. Шестьдесят лет пытался прояснить судьбу родного брата. Илью после школы призвали на срочную службу и отправили на границу. А через какое-то время началась война, и – все, следы потерялись. Искали его всей семьей – мама, папа, сестра Роза и я. Куда только не обращались, отовсюду получали ответ: в списках погибших и пропавших без вести не значится. А три года назад раздался звонок из Коломны. В трубке молодой голос: “Петр Трофимович, я руководитель поисковой группы, мы нашли место, где погиб ваш брат”. Я быстро собрался, поехал.

Действительно, под деревней Вадосье в Чудовском районе Новгородской области обнаружили массовое захоронение советских воинов. Видимо, тела после боя на скорую руку свалили в ров и слегка присыпали землей. Наверное, имена погибших так и остались бы загадкой, если бы не найденный во рву орден Красной Звезды. Поисковики направили запрос в военный архив в Подольске и выяснили, что награда принадлежала Илье Ефимовичу Тодоровскому.

Оказывается, он успел окончить артиллерийское училище в Киеве, был старшим лейтенантом. Так я обрел могилу брата. Спустя несколько десятилетий… Съездил в те места, положил надгробный камень, на котором высечено родное имя… Прав был уже упоминавшийся сегодня Юрий Левитанский, когда писал: “Я не участвую в войне, она участвует во мне”. И срока давности тут нет и быть не может».

Примечания

Автором использованы отдельные факты и эпизоды из следующих источников:

1. Завгородняя Д. Героев моего «Военно-полевого романа» я знал лично // МК от 24 апреля 2010.

2. Зайцева Т. На войне главное любовь // Семь дней, апрель – май 2005.

3. Мозговой В. Водка, ножницы, ацетон – все, что нужно, чтобы вернуть достоинство // Новая газета, 10 января 2005.

4. Смыслов О.С. Окопная правда войны. М., 2013.

5. Тодоровский П.Е. Вспоминай – не вспоминай // Киносценарии, № 1, 2003.

6. Тодоровский П.Е. Меня интересует человек. Линия жизни. Интернет.

7. ЦАМО. Ф. 33. Оп. 686196. Д. 3322. Л. 69.

8. ЦАМО. Ф. 33. Оп. 687572. Д. 1298. Д. 87.

Это случилось под Ленинградом

Силами одной дивизии с лыжным полком

В ночь на 26 ноября 1941 года 80-я стрелковая дивизия приступила к выполнению боевой задачи. Все бойцы соединения получили по одному комплекту боеприпасов (45 патронов) и продовольствия сухим пайком на трое суток, а затем вышли к берегу Ладожского озера с опозданием на целых пять часов. Вышли, совершенно не ориентируясь в обстановке, абсолютно не зная расположения позиций противника.

Оставшиеся в живых, спустя годы, расскажут, что одну их часть посадили на грузовики и высадили на льду Невы, буквально в 6–8 километрах от немецких позиций. Остальные двигались пешком около 30 километров при 30-градусном морозе и сильном ветре.

Потом по команде, как и положено, началась атака на укрепления противника. Вот только без артиллерийской поддержки, не говоря уже про авиацию. Про ту не вспоминали вообще.

Когда до немцев оставалось буквально два километра, с той стороны начался прицельный огонь. И это на открытом ледяном пространстве, где укрыться не мог никто. Началась жуткая мясорубка: кто-то погибал от пули, а кто-то просто тонул от непрочного льда. Но потери были огромными…

В ночь с 27 на 28 ноября к выполнению боевой задачи приступил 1-й Особый лыжный полк моряков Краснознаменного Балтийского флота под командованием майора Маргелова. Очевидец вспоминал: «С наступлением сумерек полк встал на лыжи и, в который уже раз, спустился на лед Ладоги. Двигаясь вдоль проложенной через озеро дороги, моряки видели провалившиеся автомашины и санные повозки. В повозках как живые стояли запряженные замерзшие лошади. На острове Зеленц устроили привал. Боясь потерять внезапность штурма, полк в середине ночи покинул остров и прибыл к намеченному рубежу атаки. Пехотных подразделений не было. Ранним утром поступил приказ снять лыжи и развернуться фронтом вдоль побережья.

Где-то слева от полка должен был располагаться Бугровский маяк. Под ногами моряков глубокий снег, через него кое-где выступали сухие стебли какой-то прибрежной травы. Перед полком простиралось гладкое заснеженное пространство. Стояла звенящая тишина. 1-й батальон располагался в центре атакующего полка. Матрос Орлов находился в нескольких метрах левее капитана Петрищева, а чуть правее его впереди шел майор Маргелов В.Ф.

Советские лыжники в боевом походе

По рядам вполголоса пролетела команда:

– Приготовиться к атаке! Гранаты – к бою!

Полк продвигался быстрым шагом, соблюдая полнейшую тишину.

Вдруг Орлов скорее увидел, чем услышал, капитана Петрищева с поднятой правой рукой, держащей автомат, и кричащего:

– За Родину! За Сталина! Вперед! УРА!

Внезапно капитан упал, сраженный автоматной очередью. В сознании Орлова промелькнула мысль: «Надо было еще ближе подойти. Рано бросились в атаку». Но лавина моряков, сбросив несвойственную им форму и оставшись в родных черных бушлатах, в тельняшках, сбросив каски и надев запрятанные бескозырки, в полный рост рванулась черной волной на позиции врага с криками:

– УРА! Полундра! За Родину! За Сталина!

Бежали. Падали. Вставали и опять падали. Ползли. Только вперед! Не было такой силы, которая остановила бы наступательный порыв “братишек”. Все вокруг стонало от разрывов. Откуда-то справа с характерным свистом пролетели и разорвались с большим интервалом позади наступающих несколько одиночных снарядов. Тут же на наступающих посыпались мины. Несмотря на шквал минометного и пулеметного огня, полк упорно продвигался вперед. Раненые оставались в строю. Немцы, в панике выбегая из землянок, вели беспорядочную автоматную стрельбу».

Словом, лыжный десант выбил противника с ходу, но развить свое наступление не смог. Не подошло подкрепление, а немцы соответственно подтянули к полю боя танки, артиллерию и авиацию. На этом все и закончилось. В живых осталась только горстка бойцов.

28 ноября 80-я дивизия снова повторила атаку, но на этот раз совместно со 128-й стрелковой дивизией. Очередная неудача заставила командование вывести поредевшие части из боя.

Ополченец-артиллерист 80-й стрелковой дивизии В.В. Чуркин запишет в своем дневнике: «27 ноября. Стоим на берегу Ладожского озера. Я был очень не здоров, расстроился желудок, ноги опухли от обморожения. Врач сказал, что у меня запущенный порок сердца, но это неправда, с сердцем у меня всегда было в порядке. В 12 часов 30 минут поедем по Ладоге. Выдали НЗ (неприкосновенный запас). Командование дивизии дало приказ о наступлении на Шлиссельбург со стороны озера. Ночью вся дивизия пойдет по льду на штурм Шлиссельбурга. Артиллерия своим огнем будет поддерживать наступающие на город части с этого берега. На берегу Невы, между деревьями, недалеко от крепости Орешек мы стали устанавливать пушки с целью вести огонь по Шлиссельбургу, по немцам. Мы уже начали рубить землю, она оказалась очень крепкой, но приказ был отменен. Но внезапное ночное наступление на Шлиссельбург сорвалось: лед в этом месте оказался непрочным, много людей потонуло. Говорили, что командира нашей дивизии трибунал приговорил к расстрелу за большие потери личного состава по его вине. От берега мы переехали в лес. Стали вырубать березки – каждую с толстым корнем – и делали из них сани. Разобрали пушки, отделили стволы от лафетов и уложили их в самодельные сани».

Зато как все красиво начиналось!

Командующий Ленинградским фронтом генерал Хозин спланировал в полосе 54-й армии отдельную операцию: «…воспользоваться установившимся на Ладоге ледовым покровом и силами одной стрелковой дивизии с лыжным полком, без тяжелого вооружения, нанести удар навстречу войскам, атакующего с невского “пятачка”. 80-й дивизии была поставлена задача: со стороны Дороги жизни нанести удар, совместно с полком моряков-лыжников, по немецким позициям в районе “бутылочного горла”, захватить 1-й, 2-й и 3-й Рабочие поселки и двигаться дальше в направлении Синявинских высот. На подготовку операции давались сутки. Одновременно предполагались вспомогательные удары с Невского “пятачка”» («Ленинградская оборона»).