Текст книги "Морпех. Большая земля"

Глава 5. Между небом и землей

Где-то северо-восточнее Новороссийска, 13 февраля 1943 года

Старлей Алексеев был достаточно далек от авиации в любой ее ипостаси. Нет, с парашютом он, как и другие морские пехотинцы, разумеется, прыгал – в рамках базовой воздушно-десантной подготовки. Но вот в средствах доставки внезапно (и ненадолго) обретших крылья морпехов к месту будущих боевых действий разбирался не сильно. Самолет – и самолет, ему ж этой махиной не управлять, так что незачем и напрягаться. Летит – хорошо, падает – плохо. Все остальное исключительно дело пилотов…

Сейчас было плохо. Поскольку самолет однозначно падал. С остановившимся мотором (второй пока еще худо-бедно работал) и разбитым хвостовым оперением достаточно сложно продолжать нормальный полет. Впрочем, намертво вцепившийся в штурвал летчик делал все что мог, всеми правдами и неправдами удерживая практически неуправляемую машину в воздухе. Остальной экипаж погиб: второй пилот и штурман – сразу, когда «сто девятый» изрешетил кабину транспортного Ли-2 из бортовых пулеметов, бортрадист – чуть позже, напоровшись на хлестнувшую по фюзеляжу очередь. Четверо пассажиров уцелели чудом. Навылет дырявившие тонкий дюраль пули прошли выше сидящих людей, а вот стоявшему во весь рост радисту, выглянувшему из кабины как раз для того, чтоб предупредить их оставаться на местах, не повезло.

Никто из уцелевших так никогда и не узнал, что пара истребителей прикрытия сделала все что могла, ценой собственных жизней связав боем и сбив три из четырех внезапно вывалившихся из облаков Bf-109. Четвертый в бою не участвовал, с первых же секунд нацелившись на оставшийся без защиты транспортник. К сожалению, успешно: отработав по кабине, «мессер» зашел в хвост, словно в тире расстреляв правый двигатель и киль с рулями высоты. Получить отпор он не боялся – эта модель не была оснащена верхней пулеметной турелью. Убедившись, что поврежденный самолет тяжело пошел вниз, отвалил в сторону, ложась на обратный курс – горючее было на исходе. Да и повторять судьбу камрадов не хотелось: русские пилоты с каждым месяцем сражались все лучше и лучше. Парни их, понятно, приземлили, но и цена этой победы оказалась слишком высокой – сразу три «Густава»[4]4
  Имеется в виду самая массовая модификация истребителя «Messerschmitt» Bf. 109 G (Gustav).


[Закрыть] перечеркнули серое рассветное небо дымными шлейфами. А вот белых пятен раскрывшихся парашютов сидящий за штурвалом лейтенант люфтваффе Герман Шлоссер как ни вглядывался сквозь заляпанное каплями масла остекление кабины, так и не заметил буквально ни одного. Так что лучше вернуться, пока еще имеется такая возможность. Тем более свою задачу он выполнил: с подобными повреждениями транспортник далеко не улетит, в любом случае грохнется в десятке километров, если не раньше…

Переступив через тело погибшего бортрадиста, Степан отвалил оказавшуюся незапертой овальную дверь, оказавшись в узком, буквально метр в длину, «пенальчике» с радиостанцией и рабочим местом штурмана. Который обнаружился тут же, в своем закутке, расположенном за креслом первого пилота: летная куртка изодрана пулями, затылок и вовсе представляет собой одно сплошное кровавое месиво, на полу отблескивает темным лаком зловещая лужа. Вертикальная перегородка зияет рваными сквозными отметинами. Торопливо отведя взгляд, старлей сделал еще шаг, заглянул в кабину. Чтобы оценить обстановку, хватило пары секунд: остекление частично разбито, сквозь многочисленные пробоины врывается ледяной ветер, второй пилот скособочился в кресле, приборная панель заляпана алыми брызгами. Полукруглый штурвал перед ним легонько покачивается.

Заметив движение, уцелевший летчик – насколько понимал морпех, первый пилот – обернулся, громко спросив, перекрикивая рев единственного работающего мотора:

– Как вы там, все целы?

– Да вроде бы!.. – проорал в ответ Алексеев.

– А Пашка где, он к вам пошел?

Догадавшись, что речь идет про радиста, морпех мотнул головой:

– Погиб. Как в транспортный отсек выглянул, так очередью и срезало.

– Твою мать… – дернув окровавленной щекой, коротко прокомментировал пилот, отворачиваясь. – Откуда эти суки тут вообще взялись, б…? Десять рейсов сделал, и ни разу фрицы так далеко не забирались! Над своей же территорией шли!

Не ответив – да и что тут говорить-то? – старший лейтенант присмотрелся повнимательнее. Блин, так он ранен! И если кровь на щеке – пустяк, видимо, просто осколком стекла или мелким осколком оцарапало, то вот темная струйка в углу рта ему сильно не понравилась. Степан кое-как продвинулся еще немного вперед – пилотская кабина, к его удивлению, оказалась весьма тесной, суживающейся кпереди наподобие трапеции, и едва вмещала пару кресел и приборную панель с множеством каких-то рукояток и рычагов между ними:

– Э, летун, так ты раненный, что ли? Может, перевязать?

– Не нужно, штурвал бросать нельзя, и так еле-еле машину в воздухе держу. Коль свалимся, сразу в землю воткнемся, тут всей высоты меньше километра. Да и не поможет это, рана плохая, крови больно уж много. Не жилец я. Попробую хоть куда-то дотянуть, пока мотор фурычит. Если найду площадку, сядем, покрайней мере, попытаемся. Если нет, извиняй, парашютов на борту не имеется.

Спорить Алексеев не стал: к чему? Теперь он и сам видел, что пилот тяжело ранен – на плотной летной куртке крови заметно не было, а вот брюки под ней уже подозрительно потемнели. Незаметно коснувшись пальцами края сиденья, Степан ощутил знакомую вязкую липкость. Ну да, все верно. Фигово, совсем-совсем фигово…

– А мы где вообще? Часом, к фрицам не залетим?

– В том-то и дело, что понятия не имею, – буркнул тот, коснувшись какого-то рычага, видимо, изменяющего режим работы двигателя – в кабине стало немного тише. – Хвостовое сильно побило, курс изменить не могу. Можем и залететь, тут всего расстояния пару десятков километров.

– На карте покажешь?

Пилот невесело хмыкнул, судорожно облизнув окровавленные губы – насколько мог судить старлей, говорить ему становилось все тяжелее и тяжелее:

– А смысл? Когда «мессер» навалился, я сразу в сторону ушел, надеялся гаду прицел сбить. Да где там, это ж тебе не истребитель. Сейчас только по прямой лететь могу, поскольку рулей, считай, и не осталось. А вот куда именно лететь? Нечего мне ответить, ориентиров знакомых не наблюдаю. Хорошо, ежели хоть сесть сумею, да и в том не уверен. Ты лучше вот чего сделай, коль мертвяков не боишься: вытяни Ваську из кресла, а сам на его место лезь. Поможешь штурвал держать, левая рука почти не слушается. Педали пока не трогай, просто делай что скажу, добро?

– Угу, – сдавленно пробормотал Степан, с трудом выволакивая тело погибшего из кресла и стараясь не глядеть на то, что осталось от его головы. Кое-как справился, основательно перемазавшись в чужой крови. Впихнув труп в каморку бортрадиста (больше оказалось просто некуда, уж больно места мало – не в десантный же отсек тащить?), морпех уселся в пилотское кресло, неуверенно взявшись за упруго подрагивающий штурвал. В лицо, выбивая слезы, били тугие струйки ледяного воздуха – пулеметная очередь прошлась по остеклению как раз на уровне головы. Сидящему слева от него летчику было попроще: и стекла с его стороны уцелели, и защитные очки имеются.

– Ты, часом, самолетом управлять не умеешь?

– Шутишь? Я и в кабине-то впервые в жизни. Так что нет, извини.

– Жаль. Ладно, тогда просто помогай, вдвоем, глядишь, и справимся. Если площадку отыщем.

Несколько минут ничего не происходило. Самолет худо-бедно пер вперед на единственном уцелевшем движке, лицо и сжимавшие штурвал пальцы – захватить с собой перчатки старлей не догадался – понемногу немели от холода, пилот молчал, плотно сжав окровавленные синюшные губы. Затем за спиной раздался едва слышимый в гуле мотора лязг открываемой дверцы, и в кабину заглянул один из двоих летевших вместе с ними осназовцев:

– Тарщ старший лейтенант, что тут у вас?

– Летим, как видишь, – не оборачиваясь, ответил Степан. – Как в той песне поется, на честном слове и одном крыле, блин. Товарищ капитан как, пришел в себя?

– Нормально с ним все, просто головой об борт приложился. Послал, вот, разузнать, куда это вы запропастились.

– Выяснил? Тогда слушай сюда, Леша, – живо топай обратно да держитесь покрепче, посадка будет жесткой. Только автоматы при себе не держите – я в хвосте чехлы от моторов видел, в них оружие замотайте, и мое тоже. Перед тем как земли коснемся, сгруппируйтесь и в сиденья изо всех сил вцепитесь. Если не удержитесь и начнет по салону мотать, точно костей не соберете. И за товарищем капитаном присмотри. Понял? Все, выполняй.

– А вы?

– А я товарищу пилоту помогу, ранен он.

Обежав кабину быстрым взглядом, осназовец молча кивнул, решив больше никаких вопросов не задавать – все было понятно и так. Снова лязгнула, закрываясь, дверь.

– Тебя как звать-то, старлей? – неожиданно подал голос летчик.

– Степаном, а тебя?

– А меня Анатолием. Вот что, Степа, как приземлимся, ты документы мои забери, они в нагрудном кармане. И планшет с картой тоже, пригодится. Там еще письма, на них обратный адрес есть. Как будет возможность, отпишешь моим, где и как погиб. Из машины меня не тащите, внутри оставьте, с ребятами. Кстати, их документы тоже возьми, не забудь.

– Толик, ты чего это? Нормально же все будет… – Осознав, насколько неискренне прозвучала фраза, Алексеев смутился, замолчав.

– Вот и правильно делаешь, что молчишь. После посадки сразу уходите. Только гранату мне, если к тому времени еще не помру, оставь. – Пилот замолчал, тяжело дыша, несколько длинных фраз дались ему нелегко. Покрытое бисеринками пота лицо еще больше побледнело, осунулось.

– А гранату-то зачем? – искренне не понял старший лейтенант.

– Да потому, Степа, что мы уже в немецком тылу, разглядел я тут один ориентирчик. Где-то северо-восточнее Новороссийска, приблизительно километров в десяти-пятнадцати от линии фронта, точнее не скажу. Карта в планшетке, полетный маршрут на ней отмечен, как к местности привяжешься, так и сориентируешься.

Помолчав, собираясь с силами, еще пару минут, Анатолий снова заговорил – медленно, словно бы обдумывая каждое следующее слово – на самом деле морпех понимал, что ему просто все труднее и труднее разговаривать:

– Слушай, а что ты там за песню имел в виду? Ну, когда товарищ твой пришел?

– Песню? А, понял. Так это ж знаменитая песня бомбардировщиков[5]5
  Алексеев имеет в виду переведенную на русский язык американскую песню военных лет «Бомбардировщики» (оригинальное название «Comin’ in on a Wing and a Prayer» – «Летим на крыле и молитве»), написанную в 1943 году. Музыка Д. Макхью, слова Г. Адамсона, русский текст Т. Сикорской и С. Болотина. Первый и самый известный исполнитель – Леонид Утесов. На момент описываемых событий песни еще не существовало, о чем Степан просто не знает.


[Закрыть], ее сам Утесов поет, неужели не слышал?

Степан достаточно немелодично – к более музыкальному исполнению ситуация как-то не слишком предрасполагала, да и шумновато было, – пропел-проорал известный куплет:

 
Мы летим, ковыляя во мгле,
Мы ползем на последнем крыле.
Бак пробит, хвост горит, и машина летит
На честном слове и на одном крыле…
 

– Там дальше еще про сбитый «Мессершмитт» что-то было, только не помню, к сожалению. Неужто ни разу не слышал?

– Не довелось, увы. А песенка, видать, и впрямь хорошая, коль сам товарищ Утесов исполняет. Про пилотов, опять же. И слова правильные. – Летчик с трудом перевел дыхание, бледно улыбнувшись. – Ну, вот и все. Похоже, долетели, вон подходящее местечко, попытаюсь сесть. Повезло, что практически по курсу. Пристегнись, ремни под тобой. Дальше делай что велю. И ноги на педали поставь, уже можно. Попытка у нас одна-единственная, второй не будет. Главное, не бойся. Просто слушай меня. Что б ни случилось – слушай меня.

Послушно нащупывая липкие от подсохшей крови привязные ремни (ни о какой брезгливости и речи не шло, старлей отлично осознавал, что от этого зависит его собственная жизнь), Алексеев бросил быстрый взгляд вперед. И ничего не понял. И где, спрашивается, летун высмотрел это самое «подходящее местечко»? Или он имеет в виду вон ту крохотную долинку между двумя невысокими, поросшими лесом горами? Похоже на то… да и никакая она не крохотная, просто высота еще достаточно большая, вот Степан и не угадал с масштабом. Впрочем, ему простительно, поскольку ни разу не летчик, да и самолет видел или с земли, или из десантного отделения.

– Приготовься… – прохрипел Анатолий. – Уже скоро…

Морпех снова взглянул сквозь остекление. Отстраненно подумав, что лучше бы, пожалуй, этого не делал. Долина – или как там ее правильно называть с точки зрения геоморфологии? Пологая седловина? Горная равнина? – стремительно приближалась, буквально с каждой секундой вырастая в размерах. Очень так пугающе быстро вырастая. Уже можно было разглядеть росшие на ее поверхности отдельные кусты и редкие деревца с припорошенными снегом елками.

Двигатель неожиданно замолчал. Настолько неожиданно, что в первое мгновение Степан даже не понял, что именно изменилось, и успел испугаться. Спустя секунду допер, что никакая это не поломка – пилот просто выключил его за ненадобностью, переходя в планирование. Ну, если еще можно планировать с высоты каких-то нескольких десятков метров, конечно…

– Держи штурвал, сейчас коснемся! – из последних сил выкрикнул летчик. – На себя тяни, на себя! Да помогай же, б…, сам не справлюсь!

Что именно Степан делал дальше, бездумно повинуясь отрывистым, буквально выхаркиваемым вместе с кровью и выступившей на губах розовой пеной командам, он потом так и не смог вспомнить. Не отложилось в памяти. Просто нарезка, как уже бывало раньше, отдельных кадриков, практически не связанных друг с другом: опасно опустившийся нос самолета немного приподнимается, нехотя отзываясь на движение штурвала… мощный толчок – шасси коснулись грунта… металлический скрежет и протяжный стон рвущегося металла… еще один рывок, куда более мощный, стремящийся развернуть самолет боком, опрокинуть, разломить… транспортник резко проваливается вниз, ложась на брюхо – шасси все-таки не выдержало, слишком велика оказалась скорость… что-то грохочет, лязгает, хрустит и ломается… кромки крыльев рубят молодые елки и деревья, сминаясь и разлетаясь клочьями рваного дюраля… снова рывок… удар… скрежет… и финалом – оглушающая тишина, разрываемая лишь каким-то непонятным щелканьем, напоминающим звук остывающего мотора…

Помотав тяжелой головой, Алексеев проморгался, понемногу приходя в себя. В кабине заметно пахло бензином и горячим маслом – а вот запаха дыма, к счастью, не ощущалось, из чего он сделал глубокомысленный вывод, что самолет все-таки не загорелся. Попытался снять руки со штурвала… и не смог. Удивленно хмыкнув, все-таки разжал сведенные судорогой пальцы – буквально по одному. Задумчиво поглядев на тяжело упавшие на колени, заметно подрагивающие руки, отстраненно подумал, что пилотирование, похоже, все-таки не его. Нет уж, ну его на фиг, лучше десять раз с парашютом сигануть или еще один немецкий танк гранатой спалить, чем еще разок за штурвал сесть!

Справившись с привязными ремнями, Степан аккуратно потормошил пилота за плечо. Потормошил – и, всмотревшись в остановившиеся глаза, отвел взгляд. Опустив погибшему веки, морпех прикрыл его лицо летным шлемом и расстегнул куртку, забирая из нагрудного кармана документы. Мельком осмотрел ранения – вся правая часть гимнастерки обильно пропиталась кровью; левый рукав, начиная чуть пониже подмышки, – тоже. С ума сойти, да как он с такими ранами вообще сумел посадить самолет?! В него же две пули попало, одна в руку, вторая в грудь! Да еще и разговор сколько времени поддерживал – как теперь понимал Алексеев, исключительно для того, чтобы не отрубиться, не потерять сознание. С ума сойти, вот это сила воли у мужика… была… Что ж, спасибо тебе, Толик, ты сделал все что мог, и даже больше, спасибо… А родным твоим я обязательно напишу – если, конечно, сам в живых останусь…

Еще с полминуты бессмысленно поглядев сквозь запорошенное скопившимся на дне долины-равнины-седловины слежавшимся снегом остекление, старший лейтенант подобрал пилотскую планшетку и решительно поднялся на ноги. Все, хватит время терять – пора выбираться из разгромленной кабины. Вот только еще одну последнюю просьбу выполнит…

Пока возился с телами погибших пилотов, забирая из карманов документы и личные вещи, в заклинившую дверь начали долбить чем-то тяжелым, как бы даже не прикладом пистолета-пулемета. Происходящее старлея откровенно порадовало – значит, не он один уцелел. Минут пять возились, совместными усилиями вскрывая заартачившуюся створку, после чего Степан, наконец, перебрался в грузовой отсек.

Оглядев который, мысленно только присвистнул, лишь сейчас осознав, что означает термин «жесткая посадка». Или все же правильнее называть произошедшее «крушением»? Расположенные вдоль бортов откидные сиденья – эта модификация самолета была транспортно-десантной, предназначенной для одновременной перевозки и людей, и грузов, поэтому полноценных кресел, как в довоенных пассажирских моделях, тут не имелось – скособочены, многие сорвались со своих мест. Как подозревал Алексеев – как раз те, на которых и сидели товарищи по несчастью, уж больно потрепанными оные товарищи выглядели. Большая часть иллюминаторов лишилась стекол, а в правом борту зияла метровая пробоина, обрамленная вмятым внутрь дюралем, висящим на покореженных элементах силового набора (вроде бы так все эти шпангоуты с прочими стрингерами-лонжеронами у летунов называются?). То ли сорванным со своего места двигателем долбануло, то ли куском крыла.

– Живой? – мрачно буркнул Шохин, зажимающий кровоточащий лоб какой-то тряпкой. Выглядел контрразведчик так себе, на троечку: лицо перемазано кровью, рукав бушлата надорван, плечевой ремень портупеи лопнул. Рядом с капитаном ГБ стоял, щурясь подбитым глазом, старший сержант Леха Гускин, такой же взъерошенный и донельзя помятый. В руках он сжимал «ППШ» без магазина, наверняка тот самый, что и помог справиться с заклинившей дверью. А вот второй осназовец, сержант Артемьев лежал на полу, с головой накрытый курткой от камуфляжного костюма.

– Живой, как видишь, – не стал спорить морской пехотинец. – С Ильей что? Погиб?

– Погиб, – подтвердил особист, кивнув на пробоину. – Он вон там сидел, с самого края. Как крыло оторвалось и в борт ударило, его в сторону и отбросило. Сразу насмерть. А пилот где, в кабине?

– Угу, в кабине. Навечно. Мы ему по гроб жизни обязаны, если б не Толик, размазало бы нас по земле, на радость фрицам, даже и хоронить нечего было. Ладно, все, времени в обрез. Давайте собираться в темпе вальса, уходить нужно.

– В смысле – уходить? – опешил контрразведчик, переглянувшись с Гускиным. – Дождемся наших, неужели никто не заметил, как самолет падал? Тут тыловых частей полно, скоро приедут, помогут. Вернемся в Геленджик – доложимся.

– В том, что приедут, нисколько не сомневаюсь, – согласился Степан. – Вот только вряд ли наши. Короче, товарищ капитан, разрешите доложить: мы на территории противника. Ориентировочно – километрах в пятнадцати от линии фронта, может, и дальше. Так что касательно того, что наше падение видели – не сомневаюсь. Как и в том, что скоро сюда приедут. Правда, не наши, а кое-кто другой.

– Шутишь, старлей? – изменился в лице Шохин. – Как мы могли к немцам залететь?! Нас же над своей землей подбили?

– Серега! – наплевав на субординацию и на то, что они не одни, рявкнул Алексеев. – Мы – в немецком тылу, нравится тебе это или нет! Мне лично – категорически не нравится, но мое мнение, к сожалению, ничего не изменит! Карта с летным маршрутом у меня есть, сориентируемся. Остальное объясню позже, как подальше отсюда отойдем. Ну?

Несколько секунд особист еще колебался, принимая решение, затем решительно взглянул на старшего сержанта:

– Леха, уходим! Собери оружие, найди наши вещмешки. Давай бегом, слышал же, фашисты могут вот-вот появиться! Выполняй!

Дождавшись, когда осназовец двинется в хвост самолета, как понимал Степан, разыскивать их оружие, которое он же и посоветовал замотать в чехлы, Шохин прошептал:

– Степа, ты точно уверен? Не мог пилот ошибиться – это ведь он тебе сказал, что мы за линию фронта забрались?

– Не мог, Серега, гарантирую. Сказал же, потом расскажу. Мы однозначно в их тылу, как навскидку – где-то к северо-востоку от Новороссийска. Не столь и далеко, к слову, хотя нужно карту смотреть.

– …! – эмоционально сообщил контрразведчик. – Ситуация…

– Та не то слово, – хмыкнул Степан, с усмешкой добавив: – Кстати, если ты меня как особо важного секретоносителя решил вот прямо сейчас пристрелить – так даже не думай. То, что мне к фрицам в плен никак нельзя – я в курсе и сдаваться не собираюсь. У меня после Абрау-Дюрсо теперь всегда последняя граната в отдельном кармане припрятана. Но и пожить еще тоже планирую, так что не дури, очень тебя прошу.

– Совсем охренел?! – возмутился Шохин, едва заметно вильнув взглядом. Если бы Степан не успел к нему более-менее привыкнуть за прошедшие дни – наверняка б ничего не заметил.

– Серега, я серьезно, – пристально глядя товарищу прямо в глаза, негромко произнес Алексеев. – Не дури, душевно прошу и где-то даже умоляю. Я ведь тоже буду готов, если что. Только нехорошо все это, неправильно. Враги мы с тобой, что ли? Если вдруг совсем подопрет, я первый тебя и попрошу… помочь, короче. Ну, ты меня услышал? Мы поняли друг друга?

Поединок взглядов продлился еще несколько долгих секунд, после чего контрразведчик сморгнул, первым отведя в сторону глаза.

Показалось – или нет, но выглядел он при этом слегка смущенным:

– Поняли. И я тебя услышал. Давай уходить, Леха вон уже все что нужно собрал…

Уже поднимаясь на поросший лесом склон горы, старший лейтенант оглянулся, взглянув на распластавшийся по земле разбитый самолет. Позади транспортника осталась самая настоящая просека, прорубленная десятитонной машиной среди редких деревьев и елей. Левое крыло осталось на месте, а вот правое вместе с искореженной гондолой двигателя оторвало и отбросило на десяток метров.

Если бы не попавшийся на его пути валун, все могло бы пойти иначе и Илюша Артемьев остался жив. Но судьба, к сожалению, распорядилась по-другому. И срезанное ударом о массивную каменюку крыло, прежде чем отлететь в сторону, по касательной пробило борт как раз в том месте, где сидел осназовец…