Текст книги "Товарищи офицеры. Смерть Гудериану!"

Глава 6

И на вражьей земле мы врага разгромим…

В. Лебедев-Кумач

Мудреной фразы «этого не может быть потому, что не может быть никогда» командир взвода легких танков, младший лейтенант Серега Якунов ни разу в жизни не слышал. Да и откуда, собственно, с его-то семилеткой да оконченным весной танковым училищем за плечами? Но ежели б услышал, то сейчас, пожалуй, согласился бы. Нет, о возможности скорой войны он, как и все его боевые товарищи, знал. Разумеется, будущий противник не назывался, но если не дремать с открытыми глазами, а внимательно слушать политинформацию о ситуации в мире, то кое-какие выводы сделать можно. Но происшедшего в конце июня – начале июля он попросту не ожидал. Вот и вышло, как в неведомой Сереге мудреной фразе: советские части, многократно превосходящие численностью германские войска, отступили от границы, оставляя по обочинам дорог десятки и сотни боевых машин, сожженных вражеской авиацией или попросту брошенных экипажами из-за поломок да опустевших баков, поскольку заправляться оказалось негде и нечем. Да и боекомплект пополнять тоже. Как пелось в той песне, «малой кровью, могучим ударом да на вражьей земле»[4]4
  «И на вражьей земле мы врага разгромим, малой кровью, могучим ударом!» – строки из песни «Если завтра война» (музыка – Даниил и Дмитрий Покрасс, слова – Василий Лебедев-Кумач, 1938 год).


[Закрыть] не вышло. Крови лилось много, могучий удар оказался немецким, а вот земля – родной, советской…

Впрочем, в последнем бою мамлей Якунов свой долг выполнил до конца: когда три его взводных БТ-7 столкнулись на лесной дороге с немецкой колонной из состава двадцатой танковой дивизии Гота, Серега принял единственно верное решение и вступил в бой. Сражение оказалось недолгим: спалив первым же залпом головной немецкий танк и пару бронетранспортеров, «бэтэшки» попали под ответный огонь. Маневрирование не помогло, местность оказалась пересеченной, и преимущество в скорости не спасло быстроходные танки: немцы быстро пристрелялись, и послеполуденное небо занавесилось тремя чадными дымными столбами. Его экипажу сначала везло: вражеский снаряд попал в двигатель, и, прежде чем танк превратился в огненный факел, танкисты успели выбраться. И не просто выбраться, но и снять курсовой ДТ. На этом удача закончилась. Заряжающий получил свою пулю, когда помогал вытащить пулемет, а механика-водителя убило уже возле самой опушки – стреляли немцы густо, не жалея патронов. Остальные танкисты его взвода так и остались внутри пылающих боевых машин.

Прикрываясь прибитым к земле дымным шлейфом – горела родная «бэтэшка», спасибо карбюраторному мотору, жарко да чадно, – лейтенант в одиночку преодолел неглубокий кювет, продрался сквозь покрытые дорожной пылью кусты и укрылся в лесу, «перейдя в пехоту».

Поначалу хотел было дать немцам бой, как в гимне поется, «последний и решительный», подороже разменяв собственную жизнь и жизни погибших товарищей, но, поразмыслив, понял, что ничего хорошего из этого не выйдет. Позиции нормальной нет, патронов – всего один диск, да и далековато. В лучшем случае отправит на тот свет полдесятка немцев, да и то ежели повезет, на чем все и закончится. Его просто расстреляют из установленных на броневиках пулеметов – этого добра у гадов в достатке, на некоторых вон аж по две штуки над бортами торчит.

Сжав зубы, танкист с ненавистью провожал взглядом пылящие по дороге в направлении Витебска танки, тупорылые тентованные грузовики и полугусеничные бронетранспортеры. Некоторые автомашины тащили за собой противотанковые орудия – одни поменьше, похожие на родные «сорокапятки», другие покрупнее, Сереге незнакомые, с массивными грибами пламегасителей на стволах. Да и есть ли в кузовах вражеские солдаты? А если нет? Какой смысл тогда патроны тратить? Вот же твари, даже не остановились, словно три советских танка, ныне жарко пылающих на опушке по ту сторону дороги, для них просто небольшое препятствие, не более! Точно твари…

Всласть наматерившись и поскрипев зубами, Серега подхватил пулемет и ушел в лес. Нужно пробираться к своим, благо до линии фронта, насколько он помнил, считаные километры. По крайней мере так было с утра… Жаль, нет ни карты, ни компаса, но примерное направление он знал, так что вряд ли заплутает. Да и что там плутать: иди себе на восток и по-любому выйдешь к своим. Поскольку все свои ныне именно там, на востоке…

Первый час шел быстро, стремясь уйти подальше, затем сбавил темп. Все-таки шагать по лесу с десятикилограммовой бандурой ДТ на плече – то еще удовольствие. Да и выброшенный коротким боем адреналин уже не подстегивал: наступил откат. Хотелось присесть, привалившись спиной к ближайшему дереву, глотнуть спирта, перекурить и отдохнуть. Продержавшись еще с полчаса, Якунов не выдержал. Да и место попалось уж больно хорошее.

Пристроив пулемет у комля могучей сосны, мамлей умылся из крохотного, метров трех в диаметре, бочажка с топкими берегами, практически лужи, и с удовольствием растянулся на траве. Пустой живот предательски бурчал на хозяина, однако жрать было нечего. Из всего провианта имелась только полупустая фляга со спиртом, прикладываться к которой Серега вовсе не торопился, прекрасно понимая, что на голодный желудок окосеет с первого же глотка. Стоило набрать воды, но тогда б пришлось вылить спирт…

Судя по видимому в просветах ветвей солнцу – положенные ему, как комвзвода, часы он разбил о край люка, выбираясь из танка, – было часа три пополудни. Значит, с часок можно отдохнуть, а затем снова идти – темнеет сейчас поздно, чуть ли не в десять, так что у него останется часов пять светлого времени. Затем нужно подыскать место для ночлега и поспать до рассвета. Костер разжигать опасно, слишком демаскирует, так что заночует так, благо июль, да и танкистский комбинезон греет всяко лучше, нежели пехотная гимнастерка.

Поерзав, мамлей устроился поудобнее, подложив под голову планшет и пропахший соляром и кордитом танкошлем, и устало прикрыл глаза. Нет, пожалуй, час – это все же излишняя роскошь, вполне хватит и тридцатиминутного отдыха. Главное – не заснуть… не заснуть… не…

* * *

– Постой, – первым непонятные звуки услышал именно поручик, придержав меня за плечо. – Слышишь?

– Пока нет. – Я удивленно взглянул на белого офицера, автоматически коснувшегося пальцами клапана кобуры. – Ты о чем, Коля?

– Храпит кто-то. Ну, в смысле впереди определенно кто-то спит.

Теперь услышал и я. Ну да, похоже, золотопогонник прав, именно что спит. Причем непозволительно громко для военного времени.

– Пожалуй, на сей раз я сползаю, гляну, что да как? – тихонько осведомился Гурский. – Право, у меня лучше выйдет.

Пожав плечами, я кивнул, столь же негромко сообщив в ответ:

– Знаешь, поручик, тут такое дело… Ты это, отвыкай быстренько от своих «право», «позвольте» да «соблаговолите», понял? А то ведь спалишь контору ни за грош со своим старорежимным лексиконом.

– Какую контору? Ах да, прости, понял. Хорошо, я постараюсь говорить, словно простолюдин.

– Ох, Коля, ты меня таки в гроб загонишь, – хмыкнул я в ответ. – Нет больше никаких простолюдинов и белой кости, запомни! И голубой крови, кстати, тоже, одни кровезаменители. Что? Да ладно, не бери в голову, это я так… короче, потом объясню. Мы в сорок первом году, поручик! В сорок первом! И мы – солдаты… тьфу, то есть бойцы рабоче-крестьянской Красной Армии, как бы ты к оному факту ни относился! Кстати, да, смотри не перепутай – именно «бойцы», термин «солдат» вернут, как и погоны, только в сорок третьем. Так что изволь выражаться соответственным образом. Можно подумать, ты в своем Крыму с низшими чинами ни разу не общался. Говори, как они – только не переигрывай, не в театре. То, что ты нынче лейтенант, ничего существенно не меняет, он кадетского училища тоже не заканчивал.

Поручик мрачно кивнул:

– Хорошо, Виталий, я понял.

– Вот и ладно, давай дуй в разведку, я прикрою, если что. И да, кстати, покажи, как с этой хренью управляться-то? – Я кивнул на «мосинку».

– Ну, тут все просто, – повеселел Гурский. – Вот смотри, первый патрон уже в стволе, достаточно только на спуск нажать, предохранитель я отключил. Затем передергиваешь затвор вот за эту рукоятку, вверх-назад-вперед-вниз, и снова стреляешь. Когда делаешь движение вверх-назад, выбрасывается стреляная гильза. Запомнил? Как перезаряжать, после объясню, там обойма иногда застревает.

– Запомнил. – Я принял из рук поручика тяжелую винтовку. – В кино видел. Ладно, иди.

Глядя, как поручик бесшумно продирается сквозь кусты, неожиданно поймал себя на мысли, что он и на самом деле недурно обучен. Не привычный мне спецназ, конечно, но и не впервые посланный в бой призывник. С другой стороны, чему удивляться-то: последние несколько лет человек провел на войне, самой настоящей, а вовсе не киношной. Наверняка и в разведку ходил, и всякое такое прочее… Подозреваю, и на фронтах Первой мировой, и в охваченном Гражданской войной Крыму бывало ничуть не проще, нежели у нас в сорок первом! Или я еще чего-то о нем не знаю? В том смысле, что он не счел нужным рассказать мне всей правды о себе? Помнится, была такая книжка, «Спецслужбы Белого движения. 1918—1922. Разведка»[5]5
  Автор Николай Кирмель, издана в Москве в 2013 г.


[Закрыть] называлась, ага…

С другой стороны, ну вот хоть режьте меня, но не профессиональный разведчик Гурский – и все тут! Не служил он в том самом «Осваге», не служил! Почему? Да потому, что весь поведенческий набор не соответствует. Не станет матерый профи из разведки так себя вести, как он себя вел в том кафе. А вел он себя, скажем так, абсолютно непрофессионально с точки зрения разведчика – ситуацию заранее не просчитал, зато вдруг на дуэль вызывать начал, хоть и видел, что девчонкам ничего особо и не грозит, а его противник – совершеннейший люмпен, который и слова-то такого может не знать. Нет, футурошок и все такое – понятно. И все же… не верю, как говаривал театральный классик. А вот на передний край он определенно ходил, причем не раз и даже не два. Отсюда и соответствующее умение передвигаться, и специфические навыки. Чистый фронтовой разведчик-пластун военной выучки, но ни разу не профессионал. Хотя могу и ошибаться, конечно…

Разобравшись с механизмом винтовки, я залег, направив ствол в сторону вероятной опасности. Впрочем, стрелять мне не пришлось: поручик вернулся уже минуты через три, с улыбкой доложив:

– Один он там. Я будить не стал, пожалуй, лучше тебе самому это сделать, а то и в самом деле скажу как-нибудь не так.

– Да кто он-то? Поясни толком?

Гурский неуверенно пожал плечами:

– Полагаю, пилот. Костюм на нем странный, вроде бы подобную одежду у вас комбинезоном называют. Черный такой, плотной ткани. Рядом у дерева пулемет стоит, определенно системы инженера Гочкиса – я сверху ствольной коробки патронный диск разглядел. Вероятно, его сбили, он выбросился с парашютом, приземлился где-то в лесу и сейчас отдыхает.

Хмыкнув, я подобрал наши скудные вещички, кивнув поручику:

– Пилот, говоришь? Ну, пошли, покажешь. Не забыл, что ты нынче лейтенант РККА и вести себя следует соответственно? Сыпать цитатами из последней речи товарища Сталина, конечно, не нужно, но…

– Не забыл, – нахохлился тот – судя по всему, роль «большевистского краскома» поручику все же не слишком нравилась. Ну а что делать? Придется потерпеть, иначе нам не выжить. – Да, и вот еще, кстати, – плеснув на ладонь водой из фляжки и повозив по земле, я пару раз решительно мазнул Гурского по щекам, подбородку и лбу. От возмущения и неожиданности тот отшатнулся, едва не грохнувшись на пятую точку и внезапно перейдя на «вы».

– Виталий Анатольевич, что вы себе позволяете… что ты делаешь?! – голос, разумеется, был преисполнен праведного гнева и прочего негодования.

– Маскировка, – криво ухмыльнулся я, повторяя процедуру с собственным фейсом. – Сам посуди, ну какие мы с тобой, на фиг, окруженцы из расстрелянной колонны? Морды гладко выбриты не далее как сегодня утром, кожа чистая, все такое прочее… дальше объяснять? Мы ведь с тобой по легенде после авианалета оказались в тылу, пробираемся к своим – и оба свеженькие да чистенькие, как те огурчики. Так не бывает, согласись? Да нас любой особист во вражеские диверсанты запишет, еще и поржет над тупыми немцами, в подобном виде своих агентов на задание отправившими. А дальше, знаешь ли, все очень даже быстро произойдет: прислонят к ближайшей березке, да и…

– Согласен, – поразмыслив пару секунд, кивнул поручик. – Прости, я едва тебе не нахамил. Должен был сам догадаться.

– Проехали, – отмахнулся я. – Это я должен был догадаться, еще когда переодевались. Ладно, пошли уж, товарищ лейтенант.

Поморщившись, но смолчав, Гурский перехватил поудобнее винтовку и первым двинулся вперед, указывая дорогу.

– И вовсе никакой он не летчик, – шепнул я, закончив осматривать крохотную полянку. – Танкист самый натуральный. И пулемет у него танковый, конструкции Дегтярева, «ДТ-29» называется, калибр семь—шестьдесят два.

– Виноват, ошибся, – пробормотал поручик. – А ведь и точно, кожуха на стволе не видать и диск несколько иной. Пардон.

– Коля, ты опять?

– Что?! – непонимающе дернулся Николай Павлович. – Что не так?

– «Виноват да пардон», вот что не так! За базаром… э-э, за словами следи, очень прошу! Шутки кончились.

– Для меня, Виталий, шутки давно кончились, знаешь ли, в семнадцатом еще, – хоть и негромко, но зло прошипел тот в ответ. – Да и в пятнадцатом году тоже особенно шутить не приходилось. Впрочем, прости, снова не прав. Вперед?

– Угу, пошли. Как подойдем, ты поближе к пулемету встань, а то мало ли что. А говорить я сам стану.

Разбудить неведомого танкиста в звании младшего лейтенанта оказалось не столь и просто, так что зря мы с поручиком тихарились. Убедившись, что до кобуры он быстро не дотянется, я осторожно потряс парня за плечо, однако тот лишь недовольно пробурчал что-то невнятное, сонно отмахнувшись рукой. Да еще и на бок перевернуться попытался! Однако! Во нервы у предка! Хотя, скорее всего, просто вымотан до предела – не просто ж так в лесу оказался?

– Эй, братуха, хорош дрыхнуть, всю войну проспишь! – Я снова потряс танкиста. И, поразмыслив, негромко рявкнул, наклонившись к самому уху: – Подъем, лейтенант, боевая тревога! Смирно!

Как и ожидалось, вбитая в подкорку фраза сработала, словно пиропатрон за спинкой кресла катапультирующегося летчика из моего времени: парня буквально подкинуло кверху. Утвердившись в неком подобии строевой стойки, он сонно захлопал ресницами, стремительно возвращаясь в реальность:

– А… виноват… задремал, тарщ командир… – и окончательно пришел в себя, очумело вертя головой.

– Что ж вы так, товарищ младший лейтенант, а ежели не мы, ежели б немцы? – подбавив в голос укоризны, осведомился я. – Так бы и взяли тепленьким.

– Э-э… вы кто, товарищ боец?

– Шофер я, Новорощенко фамилия.

– Младший лейтенант Якунов.

– Стал быть, здравия желаю, – не без колебаний – иди знай, правильно ли поступаю? поди разберись, как у них тут с субординацией, – я протянул руку, которую танкист немедленно и пожал. Ага, ну, уже проще. – Мы с товарищем лейтенантом на вас случайно наткнулись, уж больно громко вы того… ну, это, короче, спали, в общем. Сначала думали мимо от греха пройти, но решили поглядеть, что да как. – Нет, определенно во мне умер великий актер! – Ну, вот и поглядели. А тута вы спите. Вот мы и это, решили разбудить.

Скосив взгляд, я заметил, как поручик восторженно закатил глаза. Ну, дык! А ты как думал, золотопогонник! Могем, ежели надо.

– Правильно разбудили, товарищ боец. – Танкист провел ладонью по лицу, окончательно приходя в себя. Взглянув в сторону Гурского, мгновенно срисовал кубари и сделал попытку встать по стойке смирно. Руку, правда, к голой голове кидать не стал – танкошлем так и лежал на планшете:

– Простите, товарищ лейтенант, не приметил сразу! Виноват!

– Вольно, – спокойно, даже, пожалуй, как-то лениво ответил тот. – Какие уж тут звания, лейтенант? И выкать тоже не обязательно. Лучше просто по имени. Звать-то тебя как?

– Сергеем батька с мамкой назвали, тарщ лейтенант, – с готовностью сообщил тот.

– Ну а меня Николаем, стало быть, кличут. А шофера моего – Виталием. Вот и познакомились.

– Так как же без званий-то? – дернулся было танкист. – Уставом не положено.

– Положено, не положено, какая разница? – буркнул поручик. – Время такое. Что мы с Виталей, что ты – всяко окруженцы, какие уж тут звания. К своим нужно пробираться, да поскорее. Согласен?

– Так точно, согласен, тарщ лей… то есть Николай!

– Вот и ладненько. – Подавая пример, поручик опустился на землю, махнув танкисту рукой. – Опять же, теперь у нас пулемет имеется. Если прижмут, хоть последний бой дадим, а то у нас с Виталием всего вооружения – только «наган» да «треха». Патроны, правда, в наличии, но так, на один бой.

Танкист, похоже, окончательно пришел в себя:

– Вы вообще откуда, мужики? Я с седьмого мехкорпуса, четырнадцатая танковая дивизия.

– Шестьдесят девятый стрелковый корпус, – мгновенно среагировал я. И неожиданно ощутил себя полным идиотом: ведь историей увлекался, блин! Что в солдатской книжке написано, а? Именно он, а значит что? А значит, что сейчас июль сорок первого, где-то между шестым и десятым числом. Лепельский контрудар! Неудачная попытка не допустить взятие Витебска и дальнейшее продвижение противника на Смоленск и Москву! Вот же…

– Документы показать? – по-своему истолковал молчание поручика Якунов. И даже полез за оными в карман.

Гурский отреагировал правильно, делано равнодушно пожав плечами:

– Ну, и зачем они мне? С чего мне тебе не верить-то, Серега? Да и какой из тебя диверсант? Рожей не вышел, так что даже не смешно. Немец не настолько глуп. Просто расскажи, как в окружение-то попал.

– Да вот так. – Мамлей коротко пересказал нам свои приключения. То есть злоключения. Мы в ответ – свои, выдуманные, разумеется. Хотя как сказать – про расстрелянную санитарную колонну-то все было правдой…

– Что, так прямо и расстреляли?! – поразился Якунов. – Автобус с красным крестом?

– Так в него и целились, Серег, – пожал плечами поручик. – По нашей полуторке (термин он уже знал, я просветил по дороге) только на втором заходе шарахнул. Потому и выжили.

– Твари… – зло прошипел танкист. – Ироды. Как так можно?!

– Ну, им, видимо, можно… – избавив Гурского от необходимости отвечать, буркнул я, не сдержавшись, себе под нос. – Ладно, товарищи командиры, может, того, пойдем уже? Стемнеет скоро…

– Да, пора. – Поручик решительно поднялся на ноги. И с удивлением уставился на отчего-то мнущегося танкиста.

– Ты чего, Серега? Уходить пора, до темноты можно километров с пять пройти.

– Так это… товарищи, у вас пожрать ничего нет? Вторые сутки без еды.

Мы с поручиком переглянулись.

– У нас с харчем тож не густо, – сообщил тот, бросив на меня короткий взгляд. Молодец, поручик, вовремя среагировал – не мне ж подобное старшему по званию говорить.

– В аккурат три сухаря имеется да рыбных консервов банка. Перекусим, что ль?

Судя по ответному взгляду, иного решения и не предполагалось.

С поздним обедом – или, скорее, ранним ужином – покончили быстро: вскрыли перочинным ножом консервную банку, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся судаком в томатном соусе, навалили по невеликой горке на каждый сухарь и умяли в считаные секунды. Я, если честно, даже вкуса особо не распробовал, больно есть хотелось. Правда, мимоходом усмехнулся тому факту (про себя, разумеется), что сподобилось попробовать довоенную консервацию, да тут же об этом и позабыл. Да и не было в той консерве ничего необычного – ну, рыба, и рыба. На нашу консервированную сайру или сельдь похожа.

Голод, конечно, никуда не делся, но живот, по крайней мере, перестал возмущаться, будто либерал на провластном митинге. А когда танкист неожиданно предложил завершить трапезу глотком спирта из его фляги, настроение и вовсе стало почти нормальным. Особенно у Якунова, которому я презентовал найденную в планшете пачку «Беломора» – свое курево у него, как выяснилось, закончилось, а мы с поручиком табаком не баловались.

Засиживаться не стали – набрали из бочажка свежей воды в наши с поручиком фляжки, умылись (ходить и дальше с перемазанными мордами особого смысла не было), собрали манатки да двинули на восток. Но перед этим у нас состоялся еще один короткий разговор, исподволь начатый, на свой страх и риск, поручиком – с моей, разумеется подачи:

– Слушай, лейтенант, тут такое дело. Мы сейчас где вообще? Карту имеешь?

– Карту… – хмыкнул тот. – Не-а, карты не имею. А где находимся? Сам разве не знаешь, Коля?

– Так это, в целом знаю, конечно, – сымпровизировал тот. – Понятно, что под Витебском (это я его успел в двух словах проинструктировать). А вот где именно? Поди разбери. Я даже не знаю, какой сейчас день. Чисто Робинзоны, прав… – Вовремя вспомнивший мои наставления поручик скрыл готовое вырваться «право слово» коротким кашлем, успев бросить на меня виноватый взгляд. Я в ответ едва заметно дернул щекой: «Мол, думай, что говоришь». Впрочем, Якунов, определенно думающий в этот момент о чем-то своем, ничего не заметил.

– Хорошая книжка, читал, ага, – рассеянно сообщил он. – А день сегодня девятое июля.

«Вот так, – констатировал я про себя. – Ну да, все я верно угадал. Именно Лепельский контрудар, причем самый его конец. Изменить уже ничего не удастся, нужно пробиваться к своим. Или, если не удастся, начинать партизанить, немец пока не шибко пуганый, можно и похулиганить по тылам».