Текст книги "Кто-то оттуда"

– Помнишь ту историю с Черной Дорогой? Ты на меня еще обиделся, а потом пытался разнюхать, почему я это делал.

– Помню. Ну и что? Какое это имеет отношение к тому, что произошло сегодня?

– Прямое. Слушай и не перебивай. И все поймешь.

То, что Венька потом рассказал, было для Бориса словно обушком по темечку – настолько неожиданно и шокирующе. Он, конечно, знал, что его друг – личность весьма нестандартная, но чтобы настолько…

Если коротко, суть Венькиных откровений сводилась к следующему: оказывается, те его давнишние походы в гости к покойникам объяснялись не какой-то сверхъестественной для подростка храбростью, а совсем наоборот. Он боялся, чертовски боялся, ночной лес сводил его с ума, но как раз именно в этом и заключался для него весь кайф. Из своего страха Губбель умудрялся извлекать какое-то противоестественное удовольствие, любому нормальному человеку недоступное. Естественно, никогда и никому он об этом не рассказывал, даже Борису, своему ближайшему другу. Он просто боялся, что его примут за сумасшедшего, и он останется совсем один, лишившись даже тех немногих друзей, которых имел. Если бы он мог надеяться, что его пусть даже и не поймут, но хотя бы ПРОСТЯТ ему его чудаковатость, тогда он, может быть, и вел бы себя с Борисом иначе. Однако, подобных иллюзий у него не было, и он молчал. Молчал на протяжении многих лет. И вот теперь, спустя столько времени, когда это молчание уже не вызывало у Бориса прежних эмоций (да и молчания-то самого не было, потому что не было вопросов), вдруг взял да и проболтался.

Почему он проболтался? Почему проболтался именно теперь? Почему вообще проболтался? Размышляя впоследствии над этими вопросами, Борис выделил для себя несколько взаимодополняющих версий, и среди них одну главную.

Во-первых, Губбель стал старше, вследствие чего в меньшей степени, чем в детстве, был скован боязнью отвратить от себя Бориса. Каждый ведь по себе знает, что с возрастом значение друзей в нашей жизни уменьшается.

Во-вторых, старше стал Борис, благодаря чему неизбежно возросла и его способность понимать. Вполне вероятно, что в той или иной мере Губбель учел и это.

И, наконец, третье и главное – в ту ночь Борис почувствовал, что Венька испытывает к нему нечто вроде комплекса вины. В детстве ведь часто так случалось, что без видимых внешних причин Венька нарывался на неприятности, и Борису тогда приходилось его выручать. Но то было в детстве. Дети плохо умеют анализировать свои поступки, если умеют вообще. Впоследствии Вениамин стал сдержаннее, и срывы у него происходили только по пьянке, хотя симптомы остались те же – он непременно влезал в какую-нибудь паршивую историю. Борис привык объяснять это скверностью Венькиного характера, но когда тот после ночного мордобоя в общежитии посвятил его в свою тайну, у Бориса будто раскрылись глаза. Он понял главное: Венька ХОТЕЛ себе неприятностей. Неосознанно, конечно, на уровне подсознания, но ХОТЕЛ. Хотел ситуаций, приносящих страх. Хотел в детстве, хотел и потом, когда стал старше. Разница состояла лишь в том, что, повзрослев, он научился сдерживаться, теряя контроль над своими тайными страстями только под воздействием алкоголя. Но раз научился сдерживаться, значит понял, какой бес толкает его все время на рожон. А с пониманием должно было придти и чувство вины, ибо тогда становилось совершенно ясно, что та часть его человеческого «я», которую он столь упорно скрывал от Бориса, именно Борису принесла больше всего вреда, а в последний раз и вовсе чуть было не отправила беднягу на тот свет.

Впрочем, невозможно сказать определенно, так ли все обстояло на самом деле. Может быть, у Губбеля были какие-то иные мотивы – Борис не спрашивал. Ни тогда, ни потом. В ту ночь, ночь нервных потрясений и больших откровений, Борис лишь слушал и удивлялся. Они шли по темным, безлюдным, освещенным светом редких фонарей улицам. Вениамин возбужденно жестикулировал. Речь его почти не прерывалась. Борис вставлял только короткие реплики, иногда напоминал какой-нибудь эпизод из их детства. Но Венька эти реплики игнорировал. Он заливался, словно глухарь на току, освобождаясь от того, что годами копилось в самых потаенных уголках его души. Он говорил, говорил, а Борис слушал, слушал, слушал… Слушал и удивлялся.

4

…Внезапно зазвонил телефон. Борис к этому времени так глубоко ушел в свои воспоминания, что незаметно для себя начал подремывать. Телефонный звонок вернул его к действительности.

Борис взял трубку и содрогнулся от высокочастотной звуковой волны, исторгнутой электромагнитной мембраной. То был голос неугомонной Верочки.

– Доброе утро, Борис Михайлович, – затараторила она без всяких пауз, – надеюсь, я вас не разбудила, хотя наверняка разбудила, но вы, пожалуйста, не обижайтесь, у нас тут конец смены, все расходятся по домам, я вот тоже собираюсь, и… – Верочка запнулась. Похоже, она здорово волновалась.

– Здравствуйте, Верочка, что вы хотите мне сказать? – Борис почувствовал состояние собеседницы и, несмотря на раздражение, постарался придать своему голосу как можно более мягкие интонации.

Верочка собралась с духом.

– Я хотела сказать… В общем, я могла бы сейчас к вам подойти, завтрак бы вам приготовила… Если вы не возражаете, конечно. Или вы не один?

«Она меня прикончит» – подумал Борис, но вслух произнес:

– Верочка, вы феноменальный человек. Вы динамит. После ночной смены да еще заниматься чьим-то завтраком – я бы ноги протянул. Я восхищаюсь вами, Верочка, однако вынужден вас огорчить. Дело в том, что сегодня же утром я уезжаю и, вероятно, надолго.

Еще секунду назад Борис никуда уезжать не собирался, и потому он сам удивился тем словам, что столь неожиданно сорвались у него с языка.

– Очень жаль. – разочарованно пробормотала Верочка. Немного помолчав, она уже без всякого интереса, скорее по инерции, спросила:

– Куда же вы едете, если не секрет?

После секундной паузы Борис нашелся:

– В зону вечной мерзлоты. Говорят, там загар хорошо ложится на кожу.

Он таким образом попробовал было отшутиться, но, по-видимому, неудачно, ибо из телефона стали вдруг доноситься короткие гудки.

– Она обиделась, – уныло констатировал Борис и со вздохом положил трубку. В ту минуту он испытывал чувство острого недовольства собой. Такое случалось с ним не раз. Это дурацкое ерничанье, плоские остроты – будто бес какой сидел внутри, дергая время от времени его за язык.

Продолжая переживать по поводу собственного несовершенства, Борис направился в ванную. После водных процедур немного позавтракал (плотно завтракать он не любил). Потом начал собирать вещи. Потом стоял в прихожей и вспоминал, ничего ли не забыл. Потом стоял на лестничной клетке и запирал дверь. Потом вызвал лифт.

… Облаченный в старые выцветшие джинсы и видавшую виды мотоциклетную кожанку, стремительный, словно вихрь, Борис вылетел из подъезда своего дома, оставив позади себя клубы пыли и разинутые от любопытства глаза соседских старушек. Правое его плечо слегка оттягивала большая дорожная сумка, на которой, если приглядеться, можно было различить затертую надпись из шести букв: Adidas.

Глава 2. Затерянный в тайге

1

– Молодой человек, просыпайтесь, скоро уж ваши Ельники будут.

Борис сидел, прислонившись головой к обшарпанной стене плацкартного вагона, бороздившего необъятные просторы зауральской тайги, и дремал. Прозвучавший над самым ухом голос заставил его встрепенуться и открыть глаза. Первое, что он увидел – громоздкий тыл пожилой проводницы, удалявшейся по полутемному коридору, освещенному лишь несколькими тусклыми лампочками в запыленных плафонах. Борис глянул в окно. Была ночь. Непроглядная темень покрывала землю. Ни огонька – только звезды.

«Пустыня, – подумал он, – дикая пустыня. На тысячи километров только медведи и буреломы. И кой черт меня сюда занесло?»

Он встал, нагнулся, вынул из-под сиденья сумку и прошел в тамбур. Поезд начал тормозить, за окном замелькали огни. Наконец, появилась проводница. Она открыла дверь, и Борис вывалился в темноту прохладной сибирской ночи.

Он стоял посреди бетонной платформы, освещаемой светом единственного фонаря. Фонарь крепился над входом в двухэтажное здание, чуть выше того места, где крупными черными буквами было выведено название станции. Борис вошел внутрь. Огляделся. Сбоку огороженное прилавком пространство. Днем там у них, по-видимому, процветал буфет. Напротив темное окошко кассы. В центре светлым пятном на фоне окружающей полутьмы ряд приваренных друг к другу металлических стульев, обитых грязно-белым, судя по всему, дерматином. В точности определить цвет обивки было невозможно.

«Это как раз то, что мне и нужно» – подумал Борис и направился к стульям. Плюхнувшись на одно из сидений, он устроил себе под голову сумку, после чего с блаженным ощущением в суставах вытянулся во весь рост. Ему стало очень хорошо. В ту ночь он практически не спал, так как заводиться с матрасом и бельем, чтобы улечься на несколько часов, не имело смысла, а дремать в сидячем положении да еще раскачиваясь из стороны в сторону – не более чем жалкая пародия на настоящий, полноценный сон.

Борис расправил все члены и самым приятным образом расслабился, уперев обездвиженный взгляд в потолок. Потолок был непрогляден, как жерло черной дыры. Свет фонаря поступал в помещение, главным образом отражаясь от поверхности подоконника, и потому лишь немного разжижал темноту внутри зала. Еще немного света добавляла полная луна, заглядывавшая в одно из окон, расположенных по обе стороны двери.

Постепенно Борис освоился, и царивший вокруг полумрак перестал быть препоной для его взгляда. Но странное дело: чем четче он различал очертания окружающих предметов, тем менее реальными они ему казались.

В первую очередь поражал потолок: он уходил на какую-то совершенно немыслимую высоту и имел необычную коническую форму. Там, где должна была быть вершина конуса, зияло отверстие, сквозь которое просматривался кусочек звездного неба.

Борис недоумевал. Странный, в самом деле, потолок. И это нелепое отверстие наверху – зачем оно? Туда ведь наверняка во время дождя проникает влага. А зимой будет задувать снег и холодный воздух. Правда, может быть, оно застеклено?

Додумать эту мысль до конца Борису не дали. Неожиданно рядом с ним появился некто, перетянувший на себя все его внимание и заставивший позабыть об отверстии в потолке. Некто имел вид старика-аборигена, непонятно, откуда появившегося и столь же непонятно, что замышлявшего. Старик уселся возле Бориса, прямо у его изголовья, и стал молчать. Борис тоже поначалу молчал, с любопытством взирая снизу-вверх на монголоидный профиль незнакомца, а потом не выдержал и спросил:

– Куда путь держишь, отец?

Старик не отвечал. Неподвижный, словно мумия, он сосредоточенно смотрел куда-то вдаль. Борис немного подождал и заговорил вновь:

– Слушай, отец, а ты Губбеля случайно не знаешь? Ты ж ведь тоже охотник, верно?

Старик продолжал смотреть прямо перед собой, никак не реагируя на докучливого соседа. Борис начал терять терпение.

– Ну, батя, елки-моталки, что ж ты молчишь?! Хоть слово скажи. Или ты по-русски не понимаешь? Ты кто, тунгус, наверное?

– Моего народа уже нет, – неожиданно ответил старец.

– Как так нет? – Борис был озадачен.

– Моего народа нет. Они все ушли. Я последний остался.

– Куда ушли?

– Их взял злой дух. Давно, я молодой был, я охотился, долго в тайге был, когда вернулся, их уже не было. Очаги еще теплые были, они все оставили, ушли и ничего не взяли с собой. Их взял злой дух.

– А где жил твой народ?

Старик впервые глянул на Бориса, но лицо его по-прежнему не выражало никаких эмоций.

– Там, где живет теперь твой друг. Там жил мой народ.

Глядя мимо Бориса, не меняя позы, старик стал удаляться. Каким образом – непонятно, но он тем не менее удалялся. Раздался сильный, неприятный звук, вроде того, что иногда можно услышать в столярной мастерской, и загадочный старец вдруг исчез.

– Куда ты? – прошептал Борис. Неприятный звук все усиливался. Он загромождал собой все пространство, и ни уйти, ни скрыться от него было невозможно. Борису стало плохо. Звук нарастал. Он обрушивался девятым валом на барабанные перепонки, грозя разнести их в пух и прах.

Борис испугался. Он видел наперед, что будет дальше. Барабанные перепонки падут первыми. Дьявольская вибрация заполнит голову и превратит его мозги в гусиный паштет. Затем настанет черед черепной коробки, которая расползется по швам составляющих ее костей. Дальше…

Что будет дальше, Борис досмотреть не успел. Звук остался, но страх пропал, как разом ушли и кошмары. Борис проснулся.

Жужжала ручная дрель. Следом немыслимо завыла циркулярная пила, на которой двое пожилых мужчин в запорошенных опилками спецовках кроили листы фанеры. По-видимому, они тут что-то чинили. Все помещение было залито ярким солнечным светом.

Борис посмотрел на часы. Часы стояли. Заволновавшись, он вскочил на ноги, проборматывая себе под нос:

– Боже мой, сколько ж я спал? Не дай бог опоздать на вертолет.

– Чего это вы вскочили, словно ошпаренный? – это подала голос молодая миловидная буфетчица, скучавшая за своим прилавком. Отвлекшись от установленного на подоконнике маленького переносного телевизора, она с кокетливой усмешкой смотрела на Бориса.

Борис обернулся и с улыбкой ответил:

– А вам то что?

– Да я за вами уж с полчаса наблюдаю. Все думаю, откуда это к нам кавалер такой залетел. Учитель, что ль, новый? Или к геологам?

– Вы очень любопытны. Лучше скажите-ка, который сейчас час.

Улыбка сползла с лица буфетчицы. Ее эротические флюиды натолкнулись на холод и равнодушие (так, во всяком случае, ей показалось). Она надула губки и, не глядя на Бориса, ткнула пальцем в направлении входных дверей:

– Перед глазами.

Над дверями располагались настенные часы. Часы показывали ровно восемь, и у Бориса отлегло от сердца. В его распоряжении было еще два часа.

– Послушайте, – он опять обратился к обидчивой буфетчице, – где тут у вас аэродром?

– А вам-то что? – Девица воспроизвела не только фразу, но попыталась сымитировать и голос Бориса. Она была весьма довольна своей находчивостью.

В другой ситуации такой ответ вызвал бы у Бориса приступ гомерического хохота, не иначе. Но в тот момент он немного нервничал и к шуткам был совершенно не расположен, поэтому реакция его оказалась довольно резкой.

– У меня абсолютно нет времени флиртовать с вами. До десяти я, кровь из носу, должен отыскать аэродром.

– Ну до десяти-то вы успеете, – мстительная женщина явно насмехалась над Борисом.

Борис потерял терпение.

– Короче, вы поможете мне? Или я найду кого-нибудь другого, кто объяснит мне дорогу.

– Да бог с вами, все как есть вам объясню, и не надо вам, молодой человек, так сильно волноваться. Это здесь недалеко. Выйдете на эту вот улицу, пройдете вниз и свернете налево в первый переулок, и по переулку до конца. А там сами увидите.

Поблагодарив ловко переплавившую обиду в насмешливость продавщицу, Борис подхватил сумку и устремился к выходу, однако уже в дверях был остановлен все тем же подтрунивающим голосом, звучавшим, правда, теперь уже скорее озадаченно.

– Эй, молодой человек, то ли мне кажется, то ли я где вас уже видела?

Злорадная улыбка мелькнула на лице Бориса. Он обернулся, указал на переносной телевизор и, стараясь в точности соответствовать характерному выговору буфетчицы, ехидно произнес:

– Перед глазами.

2

Путь до аэродрома не составил собой ничего примечательного. В том смысле, что ничего примечательного на пути к аэродрому не произошло. Покинув здание вокзала, Борис пересек привокзальную площадь, миновал продуктовый магазин, двухэтажный жилой бревенчатый дом и, как научила его буфетчица, свернул в первый переулок налево. За поворотом асфальта уже не было. Борис ступил на деревянный тротуар и пошел вдоль переулка, имевшего заметный уклон вниз. Селение располагалось на возвышенном месте, и Борису открылся красивый вид на расстилавшееся впереди море тайги. Вдали, на фоне голубого неба, зеленели темной хвоей два холма. Рядом с холмами блестела узкая лента реки. Над рекой различалась ажурная конструкция железнодорожного моста. Борис пошарил глазами в надежде разглядеть еще и аэродром, но ближнюю перспективу закрывали дома.

Минут через пятнадцать переулок кончился. Борис очутился в низине, откуда линия горизонта, скрытая верхушками деревьев, уже не просматривалась. Оставив за спиной последнюю избу, Борис вышел к ручью, через который был переброшен бревенчатый мост. Перед мостом он остановился и стал осматриваться. Откуда-то сбоку послышались чьи-то голоса. Борис обернулся. Стайка белобрысых мальчишек с серьезными физиономиями спешила по тропинке вдоль ручья. Мальчишки о чем-то отчаянно спорили. Борис перевел взгляд за ручей. Метрах в пятидесяти после моста проселок раздваивался. Чуть дальше, за деревьями, Борис уловил солнечный блик. Блик виднелся на довольно большой высоте и явно не мог быть отражением от поверхности воды. Это открытие направило Бориса в нужном направлении, и он двинулся той из дорог, что вела к источнику отраженного света.

Не прошло, вероятно, и десяти минут, как Борис оказался у края обширной поляны, окруженной со всех сторон лесом. Аэродром, а это был именно он, выглядел довольно бледно. Несколько крылатых пенсионеров, судя по их внешнему виду, помнивших еще челюскинскую эпопею, стояли рядком возле обтрепанного эллинга с заплатами из сверкавших на солнце кусков новенькой жести, образуя едва ли не весь летный парк приписанного к аэродрому авиаотряда. Рядом с избой, где, очевидно, помещался командно-диспетчерский пункт, возвышался длинный шест с допотопной «колбасой» на конце, указывавшей направление ветра. Взлетное поле не было забетонировано и представляло собой поросшую травой лужайку. Нигде вообще не было даже следов ни асфальта, ни бетона – только грунт и трава. Ветхость и запустение царили вокруг, и лишь красавец-вертолет, располагавшийся чуть в стороне и горделиво сиявший на солнце серебристыми лопастями, несколько скрашивал собою общую невзрачность пейзажа.

Узрев этого вертокрылого красавца, Борис сразу сообразил, что перед ним тот самый вертолет, о котором говорил Губбель. Не теряя времени даром, он направился прямиком к машине, по ходу высматривая, куда подевались пилоты. Тех почему-то нигде не было видно.

Борис вплотную приблизился к вертолету, обошел его вокруг раз, потом другой, заглянул в кабину – все безрезультатно. Пилоты как сквозь землю провалились. Борис начал беспокоиться: уж не ошибся ли он в своих предположениях? Может быть, это не тот вертолет? Он опять окинул взором летное поле, но, не приметив ничего нового, решил пока не предпринимать никаких действий, а просто присесть на траву и спокойно подождать хозяев.

Однако, этим благим намерениям не суждено было сбыться, ибо одна странная деталь возбудила вдруг у Бориса большое любопытство. Он заметил, что наружная дверца, ведущая в грузовой отсек вертолета, слегка приоткрыта. Бориса удивило, почему он не замечал этого раньше. Подойдя вплотную к борту, он открыл дверцу настежь и осторожно, даже несколько опасливо, заглянул внутрь. Ничего подозрительного внутри не оказалось. Какие-то тюки, мешки, ящики, короче, всякая обычная поклажа – и ничего более. На этом бы Борису и успокоиться. Но не тут то было – он был слишком любопытен, чтобы такой поверхностный осмотр мог его удовлетворить. Он ухватился за поручень и рывком забросил свое тело в салон вертолета, сделав, правда, это не совсем удачно. Зацепившись за какой-то неприятный выступ, Борис потерял равновесие и с размаху плюхнулся на пол.

Он еще лежал на полу, когда внезапно раздался громкий механический щелчок, и все вокруг сразу погрузилось во мрак. Борис мигом вскочил на ноги и буквально лбом уперся в затворенную кем-то дверь. Он попытался ее открыть, но дверь почему-то не поддавалась. Тогда он забарабанил по ней кулаками, выкрикивая страшные угрозы в адрес неумных шутников. Ответа не последовало (если, конечно, не считать за ответ рев совершенно неожиданно заработавшего двигателя).

Началась сильная тряска. Вертолет медленно поднимался в воздух. Борис перестал терзать дверь и уселся на первый подвернувшийся ящик. Он попытался взять себя в руки и спокойно поразмыслить на тему: что бы это все значило? Впрочем, ответ напрашивался сам собой: наверняка чьи-то идиотские шуточки. Летчики, наверное, балуются. Придурки. Делать им, баранам, нечего. Слетают, небось, раз в неделю на буровую, а затем до следующего рейса бухают, режутся в карты и маются от безделья. Зато теперь они, гады, могут быть довольны – ржачкой запаслись впрок. Год потом будут вспоминать, как столичного лоха в трюме заперли. Козлодои.

Борис опять начал волноваться и решил подумать о чем-нибудь другом. Он поднялся с ящика и стал осматриваться, насколько это позволял царивший в отсеке полумрак. Иллюминаторы были заставлены поклажей, и свет просачивался внутрь лишь мелкими ручейками. Ориентируясь где визуально, а где и на ощупь, Борис нашел штабель аккуратно уложенных мешков и решил, что здесь ему будет удобнее. Он забрался на это импровизированное ложе, принял горизонтальное положение и, несмотря на все еще взвинченные нервы, попытался немного вздремнуть.

Попытка эта, однако, успехом не увенчалась. Промаявшись с полчаса в безнадежных потугах заткнуть фонтан непрошеных мыслей, Борис вдруг ощутил довольно сильный толчок. Похоже было на то, что вертолет приземлился. Во всяком случае, мотор затих, и лишь лопасти по инерции все еще продолжали вращаться, сообщая корпусу небольшую вибрацию.

Борис соскочил с мешков и стал прислушиваться. Он ожидал услышать звук приближающихся снаружи шагов. Кто-то ведь должен был в конце концов вспомнить о нем и освободить из этого нелепого заточения. Но сколько ни напрягал Борис свой слух, силясь уловить хотя бы намек на стук каблуков о земную твердь – все без толку. Тогда он подошел к дверце и попробовал ее открыть. На этот раз, к немалому его удивлению, дверь легко поддалась, впустив внутрь поток дневного света.

Борис спрыгнул (на этот раз вполне удачно) и тут же без раздумий направился к кабине. Он хоть и не злился уже на пилотов, но выяснить с ними отношения считал для себя святым долгом. Иначе думали пилоты.

Едва ступив несколько шагов, Борис содрогнулся от звука взревевшего мотора. Длинные лопасти пугающе завертелись над его головой, и тогда то ли от страха, то ли от толчка воздушной волны он упал ничком на землю и лежал там до тех пор, пока вертолет не взлетел. Через некоторое время Борис снова поднялся на ноги.

– Сволочи, – прокричал он и погрозил кулаком тарахтевшему в небесах вертокрылу. Он опять был взбешен, даже сильнее, чем прежде.

Впрочем, злость и обида – не те чувства, что в состоянии долго владеть душой Бориса. В конце концов, он прилетел к своему старинному другу, которого не видел последние пять лет, и это главное. Позади остались тысячи километров пути, Венька где-то уже совсем рядом, и забивать голову проклятиями в адрес неумных шутников просто глупо.

Так примерно думал Борис, пытаясь привести в порядок свои расстроенные нервы, но внезапно осознал, что не летчики и не их дурацкий розыгрыш являются главной причиной его волнения. Борис огляделся. Он стоял почти в самом центре обширной, метров триста в диаметре, поляны, окруженной со всех сторон лесом. Один посреди тайги. Без еды, без питья. Без теплых вещей. Без всякого понятия, как выруливать обратно к железной дороге. И даже если где-то поблизости действительно обитает Вениамин (а это, кстати, совсем не гарантировано), то что с того? Кого он встретит в таежной избушке на курьих ножках? Губбель и раньше был человеком со странностями, а за пять лет добровольного затворничества на краю цивилизованного мира с ним могло произойти все что угодно. И одному лишь богу известно, во что он превратился теперь.

Внезапно задул сильный ветер. Борис поежился и посмотрел на небо. Огромная темно-синяя туча выползала из-за верхушек деревьев. Все более разрастаясь, она медленно теснила ясный и солнечный день, наполняя мир тревогой и безнадежным предчувствием чего-то несбыточного.

Стало темнее. Туча закрыла солнце. По всему было видно, что собирается дождь.

Борис оторвался от созерцания небесных стихий и начал озабоченно озираться по сторонам. Он очень любил подобное состояние природы, но перспектива промокнуть под дождем да еще в столь диком месте ему совсем не улыбалась. Он лихорадочно скользил взглядом вдоль лесной опушки. В одном месте его взор задержался, привлеченный тем, что могло сойти за краешек деревянного забора. Там рос обильный подлесок из боярышника и малины, плотной завесой покрывавший нижние этажи леса, и поэтому Борис не мог сказать определенно, действительно ли то, что он видел, было творением рук человеческих. Однако, в любом случае, иного выбора не оставалось, и Борис решил сходить и проверить, тем более, что идти предстояло метров сто-сто пятьдесят, не больше.

Прошагав лишь половину пути, Борис был уже полностью уверен, что объект, к которому он приближался, действительно является частью деревянного забора, сложенного из плотно пригнанных друг к другу досок в человеческий рост высотой. Перед забором, помимо кустов боярышника росли лиственницы и сосны, однако чуть дальше за ними в сплошной стене леса можно было заметить некоторый просвет. Скорее всего, за забором был участок открытого пространства.

Приблизившись к опушке, Борис заметил утоптанную тропинку, терявшуюся в подлеске чуть правее того места, где из кустарника виднелся участок ограды. Борис свернул вправо, вышел на тропинку и к своему удивлению обнаружил в зарослях довольно широкий проход, упиравшийся в слегка покосившиеся деревянные ворота. Проход находился под тупым углом к той части опушки, что непосредственно примыкала к забору, и потому, вероятно, не был замечен Борисом с места посадки.

Ворота оказались заперты. Борис приоткрыл одну из створок и осторожно заглянул внутрь. Двор был пуст. Ни собаки, ни какой-либо другой живности. Ни человека. Слева собранные в поленницу дрова. Несколько пустых ведер. Дом – бревенчатая изба с пристроенным сбоку сараем из досок. Изба как изба, ничего особенного. Неухоженная, правда. Между бревен в некоторых местах не зашпаклеванные щели, крыша явно требует ремонта.

Борис прикрыл за собой ворота, пересек двор, поднялся по ступенькам на крыльцо. Задержавшись у порога, деликатно постучался. Ответа не последовало. Он постучался еще раз, после чего тихонько приоткрыл дверь. В нос ударил крепкий, затхлый запах. Борис открыл дверь пошире, ступил внутрь дома и, миновав захламленные сени, остановился у входа в горницу. Не заходя за порог, уперся плечом в косяк дверного проема. На губах его застыла печальная полуулыбка…

В горнице запах ощущался еще сильнее. Обставлена комната была весьма скудно – самодельные стол, две табуретки, лежак. В углу вешалка, под ней куча тряпья. Впрочем, детали интерьера Бориса в данный момент не интересовали, ему хватило и одного беглого взгляда. Все свое внимание он сосредоточил на том, кто спал. Грубое подобие кровати, служившее спящему ложем, было сколочено из плохо обработанных неокрашенных досок. Поверх лежака набросано несколько шкур, на шкурах матрас. Человек лежал на боку, лицом к двери. Борис смотрел на него во все глаза, с трудом узнавая в этом заматеревшем типе своего старого дружка Веньку. Он видел перед собой худощавого жилистого мужика с густой, русой бородой и обветренным, изборожденным резкими складками лицом, спавшего в верхней одежде, без простыни, без подушки, прямо на голом матраце, подоткнув себе под голову свернутое валиком одеяло.

Какая-то нечаянная жалость подкатила вдруг комком к горлу Бориса. Он вообще был весьма чувствительным парнем, но черту эту в себе не приветствовал, и если что – вступал с нею в непримиримую борьбу. Причем, порой эта борьба принимала весьма необычные формы. Вот как теперь, например, когда, желая погасить внезапный всплеск сентиментальных эмоций, он набрал полную грудь воздуха, выдержал паузу и неожиданно гаркнул во всю мочь своей дури:

– Губбель, подъем!

Бедный Вениамин, что с ним после этого сталось! Он дернулся, словно подстреленный лось, сбросил с себя одеяло и в страшном переполохе вскочил на ноги, одновременно пытаясь дотянуться до висевшего на гвозде ружья. Борис уж и не знал, что ему делать, то ли смеяться, то ли драпать отсюда подобру-поздорову, как вдруг Вениамин застыл на месте и, ошарашенно глядя на физиономию своего громогласного визитера, воскликнул:

– Борька, ты?!

Он отбросил в сторону оказавшееся ненужным ружье, опустился обратно на кровать и, указывая Борису на стоявшую около окна табуретку, все так же недоумевая спросил:

– Как ты меня нашел?

– То есть как это как? – тут уж пришел черед удивляться Борису. Он уселся на табурет и вопросительно уставился на Губбеля. – Проснись, Веня, ты же мне сам позвонил в Москву и все подробно растолковал.

– А я тебе что, разве звонил?

Вениамин имел вид настолько растерянный и изумленный, что Борису стало страшно. У него вдруг возникло ощущение чего-то непоправимого, неумолимо надвигающегося из неведомых и загадочных сфер. Правда, наваждение это длилось недолго, до тех самых пор, пока Бориса не осенила внезапная мысль, расставившая, казалось, все по своим местам. Он улыбнулся и с заметным облегчением пробормотал:

– Господи, чего я от него жду, он же пьяный.

– Это кто из нас пьяный-то, – моментально среагировал Губбель. – Сам несешь какую-то околесицу, а на меня киваешь.

– Вот злодей, – Борис всплеснул руками, – ведь наверняка же квасишь тут в одиночку, так мало того, еще и отпираешься. Ну, чего молчишь? Правда глаза колет?

Вениамин не отвечал. Некоторое время он безмолвно смотрел на друга, затем тихо проговорил:

– Боря, что все это значит?

– Ну уж нет, – Борис начал злиться, – это ты, мил друг, изволь мне объяснить, что все это значит!

– Мне нечего объяснять. Я у себя дома, сижу на своей кровати и ни к кому не врываюсь незваным гостем.

– Это я то незваный? Ну ты, брат, даешь! Давай-ка все-таки проясним этот вопрос окончательно: ты мне звонил в прошлую пятницу утром, или не звонил?

Губбель скривился.

– Мы переливаем из пустого в порожнее. Последний раз я пользовался телефоном полгода назад – говорил с отцом, матерью и сестрой. Все, больше я никому никуда не звонил. И давай закроем эту тему.

Борис подозрительно сощурил глаза, от чего лицо его приобрело выражение хищной целеустремленности.

– Странно, – сказал он тоном государственного обвинителя, – почему ты так спокойно об этом говоришь. Разве тебя самого не удивляет, откуда этот гипотетический шутник узнал о твоем местообитании, когда даже твои родители не ведают об этом ни слухом, ни духом?