Текст книги "Половецкие войны"

Глава 17. Кровь и слёзы

Ранней весной орда Арсланапы хлынула в долину Тисы. Удар половецкой конницы получился мощным и неожиданным. Словно ураганом были сметены приграничные сторожевые отряды, взяты копьём городки, разграблены и сожжены сёла. Всюду сеяли свирепые степняки смерть, несли они с собой в каждую угорскую, славянскую, валашскую семью тяжкие горести.

Над пуштой[157]157
  Пушта – степная равнина в Венгрии, к востоку от Дуная.


[Закрыть] взвивался в небо чёрный дым, горела земля, ветер разносил далеко по степи всепожирающий страшный огонь.

Велением короля Ласло по сёлам, деревням и хуторам Мадьярии биричи[158]158
  Бирич (др. – рус.) – глашатай, помощник правителя, объявляющий его волю и следящий за её исполнением.


[Закрыть] провезли окровавленную харалужную[159]159
  Харалужный – булатный.


[Закрыть] саблю – знак войны.

В Эстергоме в большой палате дворца собран был королевский совет. Спесивые бароны, сверкающие красочным разноцветьем кафтанов, заняли строго по чину места на скамьях, полукругом расставленных перед троном.

Вошедший в палату скорым военным шагом король Ласло быстрым взором обвёл собрание сановников. Высокое чело его было бледно, пальцы, сжимающие чётки, сжимались в кулаки, он сел в монаршье кресло и резким отрывистым голосом заговорил:

– Куманы ворвались в наши земли! Топчут пашни, угоняют в неволю колонов![160]160
  Колоны – в средневековой Венгрии феодально-зависимые крестьяне.


[Закрыть] Жду ваших советов, лучшие и достойные мужи. Как нам поступить?

Поднялся – медленно, опираясь на посох – Коломан.

– Нечего тут совещаться, дядя. Шли конницу за Тису. Куманы рыщут под Дебреценом. Пока не ушли далеко, догоним их и отберём пленных.

– Светлый герцог молод и смел, – возразил, улыбаясь, старый палатин – глава совета, сухонький тонкостанный вельможа в аксамитовом платье русского покроя, несмотря на годы, подвижный и живой. – Государь! Куманы не пойдут далеко, повернут назад. Не стоит обнажать против них оружие. Пошли послов с предложением мира и выкупи пленных. Заплати золотом. У куманов большая, великая сила.

Многие пожилые бароны согласно загудели. Они были наслышаны о ратной силе половцев и боялись столкнуться с ними на поле брани.

– Ваше величество! Уважаемый палатин прав. Как мы догоним куманов? – сказал епископ Купан. – Их кони быстры, нам не найти и не достать этих разбойников.

Коломан гневно стиснул зубы и косо глянул на сидящего во втором ряду Тальца.

Талец без слов понял его желание и решительно встал со скамьи.

– Дозволь мне, государь, молвить здесь слово, – обратился он к королю Ласло. – Много раз, ещё на Руси доводилось мне биться с погаными, ведаю я их повадки. Ныне на дворе весна, и кони половецкие скачут плохо, медленно. Они ведь на подножном корму зимуют. Потому, мыслю, можно их догнать, посечь, воротить полон. Крулевич Коломан верно сказывает. Токмо надоть не стряпая выступить. Не уйдут тогда далеко степняки, не успеют с тощими конями да с великим полоном. Коли пойдём по их следу, нагоним вборзе.

В зале враз шумно наперебой заговорили, разгорелись споры, где-то уже лязгнула приздынутая из ножен сабля.

Знатные вельможи на первых рядах с сомнением качали головами. Недоверчиво смотрели они на чужака воеводу. Каждый держал в уме трусливую мысль: а может, как-нибудь обойдётся? Совсем не хочется гоняться за куманами по полям, среди пожаров и степных бурь.

Тальца поддержал барон Карл.

– Ваше величество, я согласен с воеводой Дмитром. Если мы сейчас дадим этим негодяям острастку, не придут они в другой раз, не осмелятся. А если позволим уйти, каждый год будут наведываться. Такова варварская их порода. Дикари-куманы ценят только силу меча.

Последние слова барона заглушили крики дворянчиков на задних скамьях. Спор пошёл ожесточённый, яростный. Что-то кричал красный, распалённый гневом епископ Купан, ему возражал рыжеусый верзила барон Бан, рядом гремел недовольный чем-то Альма.

Король Ласло поднял руку, выждал, но, видя, что никто не собирается его слушать, с раздражением громко постучал по подлокотнику кресла. Когда мало-помалу шум в палате поутих, он обратился к Тальцу:

– Воевода Димитрий! Тебе поручаю взять начало над моей конницей. Ты прав. Куманов нужно крепко проучить. А ты, мой племянник, – указал он на Коломана, – выведешь в поле свою нитранскую дружину. Храбрые воины давно скучают без дела. Я же отправлюсь к границам Моравии, буду собирать войска с другой целью. Хочу проучить чешского короля Бржетислава. Этот германский прихвостень ведёт себя в последнее время весьма нагло.

… Уходили из Эстергома в ночь, неслись по молодой зелёной траве лихой быстрой лавой, оставляя за спиной перепаханную копытами чёрную землю, взлетали на холмы, миновали редкие хутора и усадьбы кочевников-скотоводов.

Пригревало ласковое вешнее солнышко, днём становилось жарко, из-под шеломов, мисюрок[161]161
  Мисюрка – вид воинского шлема, воинская шапка с железной маковкой.


[Закрыть], шапок градом катился пот.

Талец и Коломан разрешали людям только короткие непродолжительные привалы – надо было спешить по следу уходящих на восток, в сторону Трансильвании, Арсланапы и Сакзи.

Талец сгорал от нетерпения. Перед глазами его как наяву вставали картины пережитого: битва на Оржице, гибель побратима Хомуни, полон, щелчки нагаек, злобная рожа Арсланапы. Одна мысль: отомстить, изрубить проклятых разбойников-хищников – двигала всем его существом, заставляя снова и снова вонзать бодни в запавшие бока коня.

Однажды в погожее утро за Тисой раздался так хорошо знакомый Тальцу скрип половецких телег. Вскоре показались и сами половцы, колыхались их юрты, высоко в небе реяли бунчуки[162]162
  Бунчук – знамя в виде конского хвоста.


[Закрыть]. Неторопливо брели по пустынной пуште отощавшие за зиму усталые кони, между рядами телег шли связанные арканами в длинные цепи полоняники, здесь же гнали захваченный в деревнях скот.

– Налетим сразу! – предложил Талец Коломану. – Не дадим им передышки, помешаем укрыться за обозами!

– Элере![163]163
  Элере! (венг.) – Вперёд!


[Закрыть] – Коломан вырвал из ножен сверкающую саблю.

Мадьярская конница с боевым кличем ринула через реку.

Сшиблись, вмиг всё перемешалось. Высекая искры, скрещивались сабли; холодный звон булата заглушали яростные вопли и ржание обезумевших скакунов. Плотной стеной сомкнулись половцы. Арсланапа сумел-таки помешать натиску угров и выставил вперёд крытые бычьими шкурами обозы. Во все стороны посыпались потоки стрел. Внизу, под сражающимися всадниками, на смятой траве вповалку, кучами лежали раненые и убитые. Кони и люди превращались в один отвратительный кроваво-красный грязный клубок. Кровь была всюду, от неё рябило в глазах. Никто не хотел уступать, угры защищали свои очаги, своё, кровью и потом добытое; половцы отстаивали право на безнаказанный разбой и грабёж, право хищника, наглого татя, право на насилие и поругание в этой чужой для них земле.

Талец выискивал глазами Арсланапу. Куда же он подевался? Или хоронится за спинами нукеров? Нет, солтан никогда не был трусом, не прятался от врагов, он где-то здесь, близко, в гуще сражения.

Вот мелькнуло впереди знакомое лицо старого бека Сакзи. Талец молнией метнулся к нему, сильным ударом выбил из руки саблю, сбил с коня, нагнулся, шуйцей ухватил за ворот парчового, забрызганного кровью кафтана.

– Узнал мя, кровопивец?! Помнишь Оржицу?! Как Русь ходил грабить – помнишь?!

– Ай, ай, пусти! – визжал перепуганный Сакзя. – Всё, всё отдам! Не убивай! Пусти, урус! Моя твоя спас тогда! От Арсланапа спас!

– Спас? Да, спас! А сколько ты людей русских сгубил, супостат?! Что ж, убирайся прочь! Изыди с очей моих!

Талец с отвращением швырнул бека наземь и, пришпорив коня, помчался дальше. Он ещё видел краем глаза, как чья-то длинная сабля, прочертив в воздухе дугу, отсекла Сакзе голову.

Наконец впереди показался Арсланапа. Рот его перекошен в диком крике, узкие глаза извергают ненависть, сверкает колонтарь, покорёженный аварский шелом[164]164
  Аварский шелом – тип защитного шлема. Имел лубяную основу, скреплённую железными пластинами.


[Закрыть] сбился набок, в руке поблёскивает обагрённый кровью широкий валашский меч.

Взгляды их встретились, солтан застыл на мгновение в ужасе и с воплем: «Убырлы карчык!»[165]165
  Убырлы карчык! (тюркск.) – Злой колдун!


[Закрыть] – поворотил коня. Талец ринулся за ним следом, но путь ему преградила толпа сражающихся. Снова всё перед глазами смешалось, тщетно выискивал воевода в гуще битвы кровного своего врага.

Внезапный страх придал Арсланапе прыти. Пересев на свежего, стригущего ушами аргамака, умчался он с поля брани, бросив своих воинов на произвол судьбы.

С бегством солтана сопротивление половцев заметно ослабло, громче слышалось мадьярское «Элере!»

Степняки десятками сдавались в полон, угры окружили телеги с юртами, стали развязывать счастливых, обезумевших от радости невольников – простых крестьян-колонов; хватали скотину, лошадей, волокли женщин.

Талец круто осадил коня у солтанской юрты. Здесь спорили и ругались Коломан и печенежский хан, союзник и вассал короны.

– Отдай мне всех куманов! Я велю изрубить этих собак на куски! Они всегда так поступают с нами! Они – мои враги! – орал огромный чубатый печенег.

– Перестань, хан! – успокаивал его Коломан. – Будь мудрее. Мы обратим куманов в нашу христианскую веру. Ты ведь принял святое крещение. Так будь милосерден, умей прощать зло. Помни о заповедях Христовых.

– Здесь две жены Арсланапы, – высунулась из-за войлочной занавеси голова толмача-печенега. – Ещё уруска-рабыня. И какая-то полубезумная, родственница солтана.

– Выволоки сюда обеих жён! – приказал Коломан. – За косы их и на колени. Эй, мадьяры! Кто из вас соскучился по женским ласкам?!

Тотчас подскочил старый знакомец Тальца – сотник с сабельным шрамом на щеке. В предвкушении грубых плотских наслаждений он облизывался, как голодный волк.

Истошно визжала толстая старшая жена Арсланапы. Кто-то из угров уже успел сорвать с её шеи ожерелье, она валялась на земле и с отчаянием молила о пощаде. Молодая волошанка держалась с достоинством, спокойно и горделиво вскидывая вверх голову. Только слёзы блестели в её чёрных, как перезрелые сливы, глазах.

Сотник ухватил волошанку за косу и потащил в овраг. Угры, окружившие юрту, дружно захохотали.

– Бабник! Ненасытный! – слышались то ли одобрительные, то ли слегка осуждающие сотника возгласы.

– А эту старую жабу, – указал Коломан на Кончаку, – вернём Арсланапе. Пусть хранит в другой раз как зеницу ока своё добро.

Слова его оборвал новый взрыв смеха.

– Королевич! – не выдержал Талец. – Почто потакаешь грабежу и разврату?! Рази ж то по-христиански?

– Дмитр, иначе нельзя, не пойдут за мной, – вполголоса ответил ему королевич. – Приходится быть снисходительным к людским слабостям. Пойдём-ка лучше заглянем в юрту. Что там за русинка и что за безумная ведьма?

…Внутри юрты, испуганно прижавшись спиной к стенке, стояла облачённая в убогие серые лохмотья молодая светловолосая девушка. Под глазами её лежали тёмные тени, веки были красны от слёз, она дрожала всем своим хрупким телом.

Жалость, безмерная жалость к несчастной вспыхнула с какой-то необычайной неведомой ему доселе силой в душе Тальца. Он смотрел на бледное лицо девушки, её курносенький носик, родинку на впалой щеке.

– Исстрадалась, бедняжка! – сорвалось с уст Тальца.

На воеводу уставились лучистые серые глаза, в них промелькнуло любопытство, смешанное со страхом.

– Ты кто? – раздался тоненький нежный голосок, заставивший затрепетать сердце сурового воина.

Странно, взирая на эту девушку и слушая её, он перестал думать об Арсланапе, о мести, исчезла, испарилась только что владевшая им досада и горечь от того, что упустил, дал уйти свирепому хищнику.

– Дмитр я, – сказал он после недолгого молчания. – Русич, служу крулю угров.

– Вы будете унижать нас, брать силою?

– Что мы, половцы?! Отныне ты свободна. Яко птица в поле.

– Некуда лететь мне, Дмитр. Подрезали крылышки. Всех родных извели поганые сыроядцы!

– Ты не отчаивайся. – Талец изо всех сил старался успокоить девушку и говорил мягко и ласково. – Я вот такожде в полоне побывал. Лиха хлебнул полным ртом. Оставайся, девица, здесь на Дунае. Много селится тут наших, русичей. Да, как звать тя, дева красная?

– Ольга. – Девушка слабо улыбнулась и, вдруг разрыдавшись, бросилась ему на грудь, шепча: – Христом Богом молю, охрани, обереги, человече добрый!

Смущённый растерянный Талец с отчаянно бьющимся в груди сердцем неловко стиснул Ольгу в объятиях.

Так стояли они недвижимо посреди юрты до тех пор, пока не окликнули воеводу голоса охмелевших от радости победы угров.

…Сельга, сжимая в руке короткий кинжал, спрыгнула с телеги наземь.

– Не смей! Не подходи! Убью! Заколю! – кричала она хрипло.

Коломан, хромая и опираясь на посох, с кривой усмешкой на губах неторопливо шагнул к ней. Сельга увидела его словно стеклянный неживой левый глаз, спутавшиеся, торчащие космами волосы, горб на спине. Вне себя от ужаса, с диким пронзительным воплем выронила красавица-половчанка нож, закрыла лицо руками и ничком рухнула в зелёную траву.

– Убыр![166]166
  Убыр – в мифологии тюркских народов – злобное демоническое существо, дьявол.


[Закрыть] Убыр! – завизжала она. – Дьявол!

Обезумев от страха, она каталась по земле, хрипела и бросала в Коломана пучки травы.

– Встань, красавица. Что, я страшен и внушаю ужас, да? – спросил королевич, дав знак телохранителям поднять Сельгу с земли.

– Толмач, – подозвал он печенега. – Спроси, как её зовут. И разъясни, кто я такой и почему ей не следует громко кричать и визжать, как свинья.

– А хороша дева, – скрипнул он зубами, обращаясь сам к себе.

На миг лицо его озарилось мечтательной улыбкой, но тотчас её сменил тягостный глубокий вздох.

– Не моя это стезя, – шепнул королевич, взмахом руки приказывая подвести коня.

* * *

С жалкими остатками орды пробирался охваченный внезапной судорогой страха Арсланапа в родные причерноморские степи. Предатель-волох провёл его узкими горными тропами через перевалы и кручи.

Пугающе нависали над солтаном и его спутниками снежные вершины Горбов[167]167
  Горбы – Карпаты.


[Закрыть], ночами срывались со скал стремительные лавины; они, затаив дыхание, шли над тёмными пастями расщелин и каньонов.

Наконец после долгих дней пути горы расступились, за зелёными холмами открылись бескрайние просторы степей, в нос ударил родной, близкий душе, горьковатый запах полыни.

Только теперь Арсланапа перевёл дух и успокоился. Былой страх, сковывавший волю, исчез, он снова чувствовал себя лихим храбрецом, неустрашимым воином-наездником.

Полной грудью вдыхал солтан привольный степной воздух.

Глава 18. Золото… деньги… кредит

Редкие кучевые облака плыли над знойной долиной, лёгкий ветерок дул с севера, оттуда, где у самого окоёма тёмно-зелёной громадой высились отроги Татр. Внизу, под крепостью, журчала на камнях стремительная речка, серебрилась лукавой змейкой, весело посверкивая под полуденными лучами. Тишина царила в словацкой Нитре, жизнь словно бы застыла, замерло всё; как тени, бесшумно скользили вдоль палисадов и заборолов оружные стражи.

В княжеском дворце, окружённом деревянным тыном, в тёмном мрачном покое умирал венгерский король Ласло. Тонкие свечи мерцали у его изголовья, исхудавшее от болезни лицо короля заострилось, на тонкой длинной шее выдавался кадык, испарина проступала на высоком лбу. Уходила жизнь из тела пятидесятипятилетнего государя, монахи в чёрных капюшонах читали над ним по-латыни гнусавыми противными голосами молитвы, ставни стрельчатых окон были плотно закрыты.

Ласло то приходил в сознание, то впадал в беспамятство и бредил. В Эстергом посланы были скорые гонцы; монахи, шепча молитвы, чутко прислушивались и ловили каждый звук за окнами. Ждали Коломана, ему надлежало по смерти Ласло воздеть на чело священную корону Венгрии. Недолюбливали монахи королевича, не жаловал он их, не был щедр на подношения церквам и монастырям, ни одного костёла не построил, ни одной захудалой базилики не возвёл, но он всегда поддерживал римского папу против германского императора Генриха и потому считался истинным сыном римской церкви. Не то что его братец Альма – тот готов и самому дьяволу душу заложить, сносится тайком с отлучённым и проклятым германцем, надеется с его помощью овладеть престолом. Нет, такому человеку никак нельзя отдавать корону.

Монахи горестно вздыхали, на глазах их проступали слёзы, заканчивалась для них спокойная сытая жизнь. Коломан жесток, прижимист, не станет давать им новые угодья и пашни, Альма – вовсе лютый враг, может и самой жизни лишить.

– А помните, братья, как Коломан приказал повесить аббата Франциска из Тюрингии? – спросил, опасливо озираясь, жирный как боров бенедиктинец.

– Тише. Тсс! – зацыкали на него, отчаянно замахали руками другие. – Скачут, идут сюда.

На высокой лестнице раздался знакомый многим стук посоха и шарканье. В дверях появился Коломан в долгом чёрном кафтане и низких чёрных же башмачках на шнурках. Голову его покрывала войлочная шапочка, руки судорожно сжимали посох.

– Оштавьте меня одного ш королём! – неодобрительно окинул он чёрным глазом толпу монахов.

Те, покорно кланяясь, бесшумно выскользнули из покоя. Коломан снял шапку и скромно присел на лавку у ног умирающего. Ласло слабо улыбнулся, чуть заметно кивнул ему и срывающимся голосом зашептал:

– Это ты?… Мой племянник… На тебя… Оставляю своё дитя… Мадьярскую державу… Я пресёк распри… Раздвинул её границы… Ты… Продолжай начатое… Помни… С горних высот будут смотреть на тебя… Наш предок – князь Арпад[168]168
  Арпад – князь угров, правил в 889–907 годах. Основатель династии Арпадов.


[Закрыть]… И твой отец Геза… Войди в землю хорват… Проложи мадьярам путь к Ядранскому морю[169]169
  Ядранское море – Адриатическое море.


[Закрыть]… Я не успел… Это главное дело… Второе: обереги… Нашу державу… От посягательств германца… Если захочешь воевать с Русью… Делай это тихо… Чужими руками… Понял?

– Не совсем, дядя. Поясни. – При последних словах Ласло Коломан заметно оживился и подался всем телом вперёд.

– Золото… Евреи… Деньги… Кредиты… – шептал Ласло. Взор его помутился, он начал бредить.

Коломан торопливо поднялся и распахнул дверь.

– Лекаря сюда! Живей! – приказал он слуге.

– Королевич, тут не лекарь нужен уже – священник, – с горестным вздохом вымолвил просунувший голову в дверь покоя жирный монах-бенедиктинец.

Коломан озабоченно хмурил чело.

«Не успел, не успел поведать мне о Руси», – думал он с досадой, глядя на неподвижное тело дяди и хлопочущих вокруг него лекарей и монахов.

– Король скончался, – хрипло сказал долговязый монах в тёмной сутане с большим серебряным крестом на груди.

– Вели седлать коней! В Эстергом скачем! – коротко велел Коломан дворецкому. – Надо спешить! Как бы Альма не перебежал мне дорогу.

…Король Ласло умер в жаркий день 29 июля 1095 года. На престол Венгрии вступил Коломан – он стал девятым по счёту королём из династии Арпадов.

Глава 19. Король Коломан

Изумлённо смотрел Авраамка на красавицу-половчанку. Ему не верилось: неужели это та самая Сельга, возлюбленная несчастного и глупого князя Романа? Шестнадцать лет без малого минуло, а она вот стоит перед ним, всё такая же красивая, гибкая как лань, бархатистые ресницы прикрывают томные кошачьи глаза, иссиня-чёрные с лёгкой проседью волосы перетянуты шёлковой ленточкой, на ней короткая куртка, атласные голубые шальвары, высокие сапожки облегают тонкие сильные ноги.

Словно воротилось далёкое прошлое, вспыхнуло в памяти былое: степь, вежи, багряное вечернее солнце, раздражённый голос Романа, пронзительный Сельгин смех.

Половчанка тоже узнала Авраамку и тоже удивилась. Они долго стояли друг перед другом, не в силах отвести очей, и молчали, не зная, как теперь быть и что говорить.

Авраамку вызвал к себе Коломан, и они столкнулись в широкой приёмной зале, вдоль которой расставлены были ряды длинных скамей и лавок.

Коломан сидел на троне, немного смешной, сейчас казавшийся особенно маленьким в огромном кресле. И сидел-то как-то неловко, боком, так, будто случайно очутился здесь, вскарабкался еле-еле, неизвестно для чего, наверное, чтобы повеселить или попугать собравшихся баронов.

Проницательный молодой король сразу заметил смущение списателя.

– Эй, Авраамка, подойди ко мне! Ты, верно, знал раньше эту куманку. Расскажи-ка о ней.

– Эта женщина, государь, была когда-то невестой русского князя Романа.

– Князя Романа? – Коломан недоверчиво качнул головой. – Ты не ошибся, друг мой?

– Нет, государь. Она ведь тоже признала меня.

– Как давно это было?

– Почти шестнадцать лет прошло, государь. – Авраамка с трудом подавил тяжёлый вздох. – Её зовут Сельга, она очень несчастна. Половцы говорят – до сих пор хранит память о князе Романе. Её родичи вероломно убили молодого князя и бросили его тело на растерзание хищным зверям.

– Кипчаки всегда были вероломны, – проворчал сидевший сбоку на лавке, неуклюже расставив ноги, чубатый печенежский хан. – Они рушат любые клятвы. Твой писец говорит правду, король.

Коломан хмуро кивнул. Странно, он никогда не ведал жалости к людям; сам будучи обделённым Богом и природой, злобно завидовал всему здоровому, сильному и красивому, а сейчас в душе его вдруг пробудилась жалость к этой прекрасной куманке, молчаливой и отрешённой. Он велел поселить её во дворце, поить, кормить, приставил стражей и служанок и сам не знал и даже доселе не думал, как быть дальше с этой женщиной, куда её девать.

Может, отдать Авраамке? Нет, Авраамка не возьмёт её, он предан, как говорят, по гроб жизни одной русской вдове-княгине. А если воевода Дмитр пригреет её? Но нет, воевода Дмитр взял себе другую, русскую невольницу, ввёл её в свои хоромы, наверное, думает жениться.

Вот бы ему, Коломану, прогнать стареющую Фелицию и взять в жёны Сельгу! Но увы – короли не вольны выбирать, они должны быть выше всей этой мелкой суеты и плотских помыслов. Они – почти как монахи.

Коломан привычно криво усмехнулся.

Сельгу увели из залы служанки, ей здесь было явно не место, невесть как забрела она сюда из отведённых ей покоев. Видно, беспечная охрана не уследила. Угры хороши бывают в битвах, но в делах, требующих терпения и скрупулезности, ведут себя, как малые дети.

Коломан снова невольно усмехнулся. Жестом руки он велел баронам рассесться по скамьям и лавкам. Возле трона уже расположился старик палатин в нарядном аксамитовом кафтане. Новый король начал первый свой совет.

Он говорил, как всегда, спокойно и твёрдо, расспросил воевод о положении на границах с Германией, толстого епископа вежливо попросил посвятить его в дела римской церкви, выслушал польского посла, который долго говорил о дружбе и преподнёс грамоты князя Владислава Германа, увенчанные вислыми серебряными печатями.

К концу совета Коломан стал рассеян, он почти не слушал жаркие споры баронов о земельных угодьях, не внимал витиеватым речам иноземных посланников – ум его занимала Русь, из головы не выходили предсмертные слова дяди: воевать с Русью тихо. Евреи. Кредит. Золото…

В воспалённом мозгу всё мешалось, мыслям не хватало ясности. Коломан поспешил закончить совещание. Ему захотелось остаться одному и всё тщательно взвесить и обдумать. Решение было где-то совсем рядом, но упорно не шло в голову.

Он молчал, сидя один в кресле в огромной зале, давившей на него своей величиной, смотрел на цветастые ковры со сказочными птицами, просил помощи у Бога и у духа предков – загадочной легендарной птицы Турул. Русь и евреи. В чём тут связь?

Наверное, он переутомился, устал, надо отдохнуть, прийти в себя. В конце концов, слишком тяжёлая ноша – в одночасье стать королём, ощутить, что один держишь ответ за великую державу, могучую и молодую, полную живых сил.

Да, держава мадьяр молода и велика, с ним, Коломаном, все вынуждены считаться. Вот надменный император Алексей Комнин прочит в жёны своему старшему сыну Калоиоанну дочь почившего Ласло, красавицу Пириску, сулит золото, даже готов уступить какую-то там пограничную область. Над этим предложением не мешало бы подумать. Другую дочь покойного Ласло, Аранку, тоже сватают – люди киевского князя Святополка обхаживают её покои, преподносят дорогие дары. У князя подрастают сыновья.

Есть ещё другие женихи, во дворце топчутся франки и сицилийские норманны, ромеи и волохи, чехи и датчане. Целый ворох забот обрушился на его голову, и не от кого было ждать поддержки и помощи. Своей головой если не думать, то на чужую полагаться – пустое.

Но он привык: всегда, всю жизнь – только сам, только Бог – союзник, только собственный ум и собственное упорство – верные помощники. Коломану было тридцать с небольшим лет, он жаждал величия и славы, но при этом обладал изворотливым и тонким умом. Такие люди, как он, с самого своего рождения ущербные и лишённые полнокровных радостей, с годами становятся хитрыми, учатся уворачиваться от безжалостных ударов судьбы, приспосабливаются лучше других к жизни, цепляются за неё, норовят ухватить за вожжи лукавую колесницу фортуны, а если ещё к хитрости добавляются воля и твёрдость, взлетают порой до высот величия и мудрости. Коломан обладал всеми этими качествами, беда была в другом: оказавшись на троне, почувствовал он наряду с тяжестью вкус власти, и от этого у немощного больного урода-горбуна немного кружилась голова. И была ещё родовая, невесть откуда взявшаяся спесь, которую он сдерживал и подавлял, но она время от времени прорывалась наружу, делала его надменным, величественным, но вместе с тем словно бы упрощала, принижала. Странно устроена жизнь, сложен и запутан характер человека, соткан он из противоречий и несуразностей.

Коломан сильно отличался от других людей, но, в сущности, был таким же, и страсти владели им те же, и мысли и сомнения в душе были такими же. Сидя в одиночестве в зале, он вдруг остро ощутил это и сам себе удивился.