Текст книги "Полдетства. Как сейчас помню…"

Самое горькое утро

Мой папа, которого внуки называли дедушка Диди, для меня был не просто папой. Когда я был маленьким, то точно знал, что он настоящий разведчик. А может быть, космонавт. И точно йог. Это все – его главные работы, а то, что он военный и утром уходит куда-то и вечером приходит домой уставший, – это только прикрытие. На самом деле он спасает страну и людей каждый день, оттого и усталый к вечеру.

Как я узнал, что он не тот, за кого себя выдает? Не знаю, узнал – и все. Может быть, я уже тогда был внимательным и отслеживал какие-то мелочи. Ну вот, скажем, много ли военных, когда они не на войне, ходят по городу с пистолетом? С настоящим тяжелым боевым ТТ? Понятное дело, что немного, – а мой папа ходил. Тут и глупый енот бы догадался: это потому, что он настоящий разведчик. И пистолет ему нужен, чтобы отстреливаться от врагов. А если он уезжал куда-то, якобы в командировку (ха-ха!), то на самом деле (я знал!) он в это время сидел в какой-нибудь заснеженной землянке в партизанском отряде. Так было все мое раннее детство. Иногда папа менял профессию, становился капитаном и ходил к дальним островам. У него даже была черная шинель, хотя черные есть только у моряков, а на суше у всех серые. Но у папы была черная, потому что так надо было для специальных секретных морских дел.

Из своих поездок дедушка Диди, а тогда просто мой папа, привозил разные диковинные вещи. Часто это были листья невиданных деревьев, или шишки из далекой тайги, или веточки с Балтики, или засушенные, но еще пахнувшие настоящей пустыней травинки. Маме он однажды привез две огромных коробки тюльпанов на коротких жестких ножках. Привез с Байконура, где работал космонавтом (хотя это уже другая, более поздняя и совсем уж секретная история). Не знаю, как передать восторг от соприкосновения с неведомым и головокружительно волнующим – запах трав из далеких чужих земель… Потом я долго бережно хранил эти травинки, пока они не начинали осыпаться и крошиться, но даже тогда они пахли!

Да, мой папа был как тот купец из сказки про аленький цветочек: он всегда и всем привозил диковинные вещи. Я видел его настоящим волшебником, и путешественником, и разведчиком-воином. Именно поэтому я всегда так сильно хотел, чтобы он взял меня с собой. Ну или хотя бы подольше побыл со мной рядом, просто рассказал бы о чем-нибудь.

И вот однажды я узнаю, что мой папа опять собирается в путешествие. На этот раз он ехал в неведомое место под названием Германия. По тому, как все волновались и готовились к той его поездке, я понял, что дело явно сложное, а значит, интересное. Деталей не помню, но к моменту отъезда в нашей комнатке размером с собачью конуру (мы все еще жили в крошечной коммуналке вместе с соседкой) появился даже мой дядя. Ну уж раз его вызвали на проводы, значит, точно должна быть удивительная поездка! А может, страшная и смертельно опасная, с погонями, перестрелками и даже путешествием на подводной лодке через два океана, как у капитана Немо…

Как же я просил папу, чтобы он взял меня с собой… Умолял, обещал все на свете делать. И ладно бы мне просто сразу отказали, но нет: ответ был какой-то туманный, в стиле «нуможетбыть». Обнадежили. Накануне папиного отъезда я весь вечер сидел с ним рядом, не отлучаясь ни на секунду. А взрослые весело выпивали за столом, отмечали неслыханную удачу. Папа получил распределение по службе в Германию. На пять лет (редкое в советском мире везение). Ну и пусть, что служить придется за колючей проволокой в закрытом военном городке, зато – там. Все равно иногда будет получаться выходить «за границу». Я тогда не понимал этой радости и воодушевления, только чувствовал, что папа уезжает. Уезжает надолго. И меня волновало в тот вечер только одно: утром он должен взять меня с собой.

Беседы закончились, стали стелить постели, кому-то на полу, кому-то на диване. Непростая задача – разместить трех взрослых и ребенка на шести квадратных метрах, половина из которых занята платяным шкафом. Я, конечно, хотел лечь с папой. Причин было две: во-первых, мне и правда хотелось спать рядом, во-вторых, так я его точно утром не упущу. Но меня положили вместе с дядей Володей, потому что с папой легла мама, а для меня места уже не осталось. Дядю я любил тоже и согласился потерпеть без папы (всего-то одну ночь). Лишь бы он меня не забыл взять с собой.

Утром, когда я открыл глаза, постель напротив оказалась пустой. Смятое одеяло, простыня, подушка, которая хранила еще форму папиной головы. Но его самого не было.

Дядя еще спал, но проснулся тут же, потому что мои рыдания были громкими и безутешными. Папа уехал. Он уехал один. И не взял меня. Бросил, а сам уехал. Страшное горе. Я не мог успокоиться долго, очень долго.

Меня, конечно, пытались отвлечь, но одна фраза, которая, по задумке взрослых (кажется, это сказал дядя), должна была меня успокоить, оказалась роковой. Дядя сказал: «Олегден (он звал меня всегда разными смешными именами), да ты брось плакать. Знаешь, папа тебя не взял, потому что ты ночью не с ним уснул, а со мной. Просто обиделся немного и не взял тебя поэтому». Утешительно, да? Получается, папа уехал один из-за меня, из-за моего поведения! Я долго клял себя за то, что согласился в ту ночь спать с дядей. И дядю за это винил тоже.

Итак, папа уехал. Он отправился готовить нашу жизнь на новом месте. За три месяца нужно было сделать многое: получить и обставить квартиру до смешного нехитрым и небогатым скарбом (кровать, шкаф, тумбочка, кухонный стол и пара стульев – все), потом выбить газик, чтобы встретить жену с сыном на вокзале в Берлине, отвезти жену и сына, который не переносил качку и запах бензина, в новый дом (с десятком остановок, потому что малыша постоянно выворачивало наизнанку и никто с этим ничего не мог поделать). Я не помню, обрадовался ли, когда увидел папу на вокзале в Берлине. Не могу сказать даже, долго ли тянулись эти три месяца ожидания. Помню только то самое страшное утро в моем детстве, когда папа, который дал надежду на то, что возьмет меня с собой, утром исчез. Не взял и даже не попрощался. Я не виню его. Просто мне – тогда четырехлетнему мальчику – было очень больно. Мне до сих пор больно вспоминать то утро. И я стараюсь не вспоминать его.

Пожалуйста, в следующий раз возьми меня с собой. Я буду тихо сидеть, все три месяца. Я буду самым послушным и умным сыном. Пожалуйста! Возьми меня с собой. Я очень прошу.

ВДНХ как возмездие

Даже самые страшные трагедии, непоправимые, фатальные, «по-настоящему навсегдашные» в детстве, все же заканчиваются, причем гораздо раньше, чем можно было бы ожидать. Чудом пережив папин отъезд, уже на следующий день я наверняка играл в свои интересные, хоть и не очень разнообразные по сравнению с коллекцией сегодняшних (моих, например) детей игрушки. Конечно, играл.

Память мне подсовывает еще воспоминание о походе на ВДНХ с дядей Володей, что могло быть вполне и, скорее всего, являлось искуплением за ночь, которая разлучила меня с родным отцом.

На самом деле я подозреваю, что тот поход на ВДНХ случился в моей жизни существенно позже, уже в школе, но отчего бы не описать его здесь. В те времена профиль и содержание работы павильонов не менялись, знаете ли, десятилетиями, так что семидесятые или восьмидесятые – та же дружба народов, те же плохо приготовленные шашлыки и липкая сахарная вата, те же свиньи, трактора и золото статуй, – в любой день и год вы приходили поглазеть на достижения народного хозяйства и находили одно и то же.

ВДНХ, как и сейчас, могла похвастаться необъятными размерами. Едва сойдя с главной аллеи, вы рисковали заблудиться. Вокруг начиналось ветвление дорожек и тропинок, и вдруг внезапно возникала громада павильона, словно разбойник прячущегося и внезапно выскакивающего на прохожих из-за деревьев. Тут и там готовилась какая-то еда, и у каждой такой точки топталась очередь. В моем детстве всегда и почти за всем были очереди…

В тот день мы с дядей несколько часов мотались от одной промышленной достопримечательности к другой, и, утомившись довольно быстро от цифр с показателями надоев и урожаев, от блестящих выставочных комбайнов и совсем непонятных механизмов, душа моя возжелала чего-то простого, изначального, вечного. Например, овечек. Ну или свинок. Дядя как раз обмолвился, что на бескрайних выставочных просторах есть не только ракеты, но также и павильоны с животными. Ох, зря он мне рассказал об этом! Потому что следующие несколько часов, пока мозг дяди, и без того вскипавший на летней жаре, не испарился окончательно от моих стонов и причитаний, мы бродили по злополучной выставке в поисках злополучных «свинских» павильонов. Указателей в те времена было немного, карты территории не водилось, про спутниковую систему навигации даже фантасты еще не нафантазировали – и шутить не стану на эту тему. Я сначала мрачно, а под конец уже с откровенными громкими завываниями влачился вслед за дядей по тропам и аллеям. Редкие прохожие давали противоречивые ответы, часто взаимоисключающие. А свиней и баранов все не было…

В тот день я полностью взял реванш за то, что дядя позволил папе рано утром исчезнуть незамеченным. Конечно, я сделал это неумышленно, но месть моя оказалась изощренной и жестокой. Отказать мне в желании увидеть свинок дядя не мог, улизнуть, бросив меня, тоже – иначе пришлось бы объясняться с моей мамой. Даже нецензурно выразиться дядя остерегался: смысла я не понял бы, но мог запомнить слова и потом сослаться на первоисточник. Спасти его могло только чудесное появление свиней, потому что овечки, лошадки и прочие звери меня уже не устраивали.

Бедный мой дядя, ныне покойный… Сейчас я не помню даже, нашел ли ты тогда злосчастный павильон свиноводства с животинами по 400 с лишним килограмм, но сегодня, пользуясь авторским произволом, я спасу тебя. В конце концов, я же помню каких-то свиней, а значит, в тот день или десятью годами позже, но долгожданная встреча все-таки состоялась.

После этой истории вы, может быть, захотите узнать, водил ли я своих детей на ВДНХ? Не поверите, водил. Несмотря на мучительные поиски в далеких семидесятых и сомнительные события и непонятный статус территории в нулевых, я сохранил о главной выставке страны теплые воспоминания. А запах свинарника (а еще больше – овчарни) мне мил до сих пор.

Самое вкусное метро на земле

Было время, когда я точно знал, что помню события каждого дня своей жизни. Ну не совсем с грудного возраста, но когда уже научился говорить – определенно. Честно, мог легко вспомнить каждый день! А потом вдруг буфер переполнился – и все: старое стало стираться, а потом и не только старое, но и то, что мозг счел не очень важным или значимым. И когда память закончилась, я теперь уже тоже не могу вспомнить. Именно поэтому то, как я провел три месяца до отъезда в Германию, для меня теперь загадка. Многие события из более позднего периода просятся заполнить эту лакуну, но уверенности нет.

Так, я не знаю, было это со мной в те три месяца или позже, но я придумал игру в метро. Деревянная палка – обломок какого-то инструмента или игрушки со следами желтой краски – была для меня рычагом машиниста. Кабиной стала щель между стеной и креслом, а роль бесконечно уходящего вперед тоннеля, освещенного светом фар, исполняла стена в полуметре от меня. Я мог часами «гнать» по своему воображаемому бесконечному подземному пути, жужжа и брызгая слюной, иногда прерываясь, чтобы предупредить о закрытии дверей и объявить станции, какие мог припомнить. Не уверен, что в этот момент я мечтал об открытиях и путешествиях, ибо из головы у меня не шло одно – пластиковая обивка вагонов метро того времени. Своим видом пластик напоминал вафельку, и я был уверен – он ее не просто напоминает, это вафля и есть. Невероятно, сколько сладостей пошло на оформление метро! И я постоянно представлял, что вот все отвернутся, а я возьму да отковыряю себе кусочек этой вафельной обшивки. Сейчас эти вагоны тоже иногда попадаются, но уже как выставочные, показательные. Так вот, я и по сегодня вижу не пластик, а огромные площади свежеиспеченных кондитерских штампованных вафель.

Здравствуй, Германия!

Три месяца без папы все же пролетели. Наверняка для мамы они были полны суеты, надо же было как-то подготовить вещи к отправке. Пусть их было немного, но в речи взрослых иногда звучало слово «контейнер», которое в детском сознании было синонимом слова «вагон». Как-то шла коммуникация с папой. Связь явно была недешевой, звонки нечастыми, инструкции – сжатыми и по делу. Дни листались всё быстрее. Заказать билеты, оформить паспорта, упаковать вещи с собой. И вот он, день отъезда! Курица в газете, вареные яйца, хлеб – ничего необычного. Дорога до Германии займет два дня. Будет несколько границ. Ах как это все ново и удивительно!

Поезд. Он не может не нравиться, это всегда волшебное путешествие! Звон стаканов в подстаканниках, черный чай с чаинками (чайных пакетиков тогда еще не изобрели). Немного влажное белье выдавали комплектами – по билетам, заправлять – самостоятельно. По утрам в проходе ближе к тамбурам выстраивалась очередь из заспанных женщин и мужиков в белых майках с полотенцами через плечо. Утренняя гимнастика не практиковалась, но зубы чистили и громко сморкались все.

Граница, самая опасная из них – Брест, выпадала на ночь. Вот где вообще была магия и время останавливалось. По вагонам ходили страшные дядьки и все проверяли: лазили в ниши наверх (куда обычно прятали матрасы), заглядывали под полки, потрошили чемоданы. За окнами ходили такие же страшные – в форме, да еще и с собаками. Паспорта проверяли долго и внимательно. Никто не должен был попасть без разрешения за границу нашей необъятной, никакие товары не могли быть провезены сверх установленной нормы. «Сигареты, алкоголь везете?» И народ, смущаясь, почти без исключения врал, что, мол, нет, разве только для себя, в пределах нормы. Хотя почти все эту пресловутую норму перебирали, ведь водка, сигареты и икра – главные предметы обмена для советских граждан, возможность получить хоть немного иностранной валюты, а значит, прикупить чего-то цветастого, подешевле, но иностранного. Бедные мы были, бедные.

Смена колес – сказка! Целый вагон поднимали, шутка ли! С пассажирами, багажом, полотенцами, подстаканниками!.. Потом катились колеса другого размера, это было хорошо видно на соседнем пути. Я расплющивался о стекло, наблюдая невиданное чудо. Не уронили бы вагон, а то побьемся. Обошлось.

И вот – качнуло, медленно тронулись, поехали дальше. И снова остановка, хоть уже и не такая долгая, – поляки. Поляки – это тоже дяди и тети, но форма у них не такая страшная, да и сами они могли улыбнуться и пошутить как-то, правда, говорили не по-нашему. На дядях были фуражки, как у цирковых клоунов, – все из клиньев. Забавно, но сразу за пограничниками пробегали по вагонам резвые торговцы жвачкой. Жвачки были, естественно, со вкладышами, что составляло их главную ценность, между прочим. Но это стало для меня очевидно чуть позже, ближе к школе. А пока – странный вкус конфеты, которая никогда не заканчивалась и всегда оставалась во рту, хоть ее сладость и слабела со временем. Мне купили жвачку из серии «Бабочка». Главное – быстро развернуть и, не касаясь руками, отправить в рот. Иначе потом не ототрешься от липкой тягучей сладости. Польские погранцы исчезли, можно ехать дальше.

А дальше по уже привычной схеме – очередная прощальная граница этой страны и встречающая граница страны следующей, наконец-то Германии. После границы до Берлина всего ничего. Особенно по сравнению с оставшимися позади километрами.

У мамы волнение – встретит ли? Найдемся ли? Страна-то другая, язык, вокзал незнакомые. Ох, божечка ты мой, страшно как! «Да вы, дамочка, не переживайте, не потеряетесь! А не повезет – наш комендант есть на вокзале, поможет», – успокаивают попутчики в купе. Ну да, ну да, конечно, чего уж тут волноваться, все будет хорошо. А все равно волнительно…

Незнакомый город вплыл в окна вагона, стал расти домами все выше, все плотнее. Берлин. Подтягиваемся к вокзалу, ход замедляется. Все прилипли к окнам: и те, кто первый раз едет, и те, кто пятый. Чемоданы достаются заранее, как будто остановка две минуты. Перрон. Где же он, папа? Не видно его! Всё какие-то люди… Вон те увидели своих и побежали за составом, который все никак не остановится. Отстали. Поезд идет еще довольно быстро, не затормозит никак. Через полминуты догнали, запыхавшиеся, потные. А нашего все не видно. Опоздал? Не отпустили по службе? Может, дежурство? Солдата прислал вместо себя? Ах, сколько людей на перроне, и всех встречают, а нас нет. Тревога смешивается с грустью. Мама нервно и не очень-то успокаивающе треплет меня по голове – не переживай, мол, не пропадем. А сама губы кусает. Берлин, какой он пугающий и неприятный!

Но вот мелькнула в толпе родная улыбка и черный чуб из-под фуражки – папа приехал! Мы не пропадем! Ура!!! Папа нас встречает! Папа нас встретил. Сколько света сразу вокруг! Какой красивый и добрый этот город Берлин!

Перрон, пара чемоданов, я прыгаю вокруг папы, мама держит его за локоть, все прекрасно. Мы снова вместе. И папа меня никогда не бросал, и не было этих месяцев ненужной и тревожной разлуки. Самый лучший день жизни! А вот и газик с брезентовым верхом (кабриолет, сказали бы сейчас), заспанный солдат за рулем. Загружаемся, вперед!

Дорога от Берлина до местечка Рогун, где располагался военный городок, была пыткой и мукой для меня, а значит, и для всех попутчиков. Запах плохо сгоревшего семьдесят восьмого бензина в сочетании с тряской – о, это сказка та еще. Меня рвало всю дорогу, и к месту будущего проживания в Германии я приехал зеленый и стерильно пустой. Помню только постоянные остановки, мама наготове с пакетом (бумажным, других не было). Но как-то доехали. В будущем перед такими поездками мама всегда готовила в дорогу соленый огурец – считалось, что он помогает от моего недуга. Но скажу я вам, вестибулярный аппарат мой не пришел в норму и поныне, так что один круг на карусели – и я труп с потерянным взглядом и нестерпимым головокружением.

А потом была квартира. Чистенькая, пустая, как во сне. Но зато наша – на несколько лет вперед.

Ну, здравствуй, Германия и новая жизнь!

Новая ойкумена

Военный городок, в который мы попали, еще достраивался. На торцевой стене одной из двухэтажек уже заканчивали выкладывать профиль вождя мирового пролетариата из цветного битого стекла, рядом прямо на земле лежали стропила для устройства кровли будущего дома, под который только еще выкопали котлован. Почему так рано задумались о крыше? В Советском Союзе этот вопрос относился к разряду риторических. Возможно, солдаты, которые умели столярничать, готовились к отправке обратно на родину (дембель!), и начальники решили – пусть уж сделают, а то вдруг новенькие не сумеют.

Но мы, дети гарнизона, были очень рады этой всеобщей неготовности городка. В траншеях, подготовленных к заливке фундамента, было так интересно бегать и играть в войнушку! Мы были просто обречены постоянно играть в нее, к этому подталкивало все вокруг! Вы думаете, какие у нас были игрушки? Отвечу. Немногочисленные и не совсем профильные. У моего друга Сережи (а друзья появились на следующий же день, стоило выйти на улицу) в комнате стояло несколько коробок с патронами. Внимание – с настоящими патронами! Но к радости родителей, лежали они очень аккуратно: вот коробка только для патронов трассирующих (зеленый носик), следующая – для зажигательных (красный), были еще с черным носиком (бронебойные?) и отдельно – пистолетные патроны. Сережа был сыном украинского прапорщика, в нем папа души не чаял и позволял почти все. Нам его семья казалась зажиточной: благодаря связям у них постоянно было много мясной еды (не из столовой ли?), а еще у ребенка была целая (!) личная (!) комната (!). Хотя, если честно, чему удивляться – всем офицерам выдали по крошечной двушке, где одна комната естественным образом становилась родительской спальней, а во вторую отправляли детей. Просто Сережа был единственным ребенком в семье, вот ему и повезло. Кстати, когда мы смертельно и «навеки» ругались, я его дразнил «@Сережа_металлическая_рожа». Он пунцовел, бесился и в ответ выдавал абсолютно непонятное, но ужасно обидное «@жид_жид_на_веревочке_бежит»[1]1
  Кстати, почему я решил наши взаимные ругательства написать в виде тега, понятия не имею. – Здесь и далее примеч. авт.


[Закрыть]. Видимо, отголоски обсуждаемого в тесном семейном украинском кругу, внутренний фольклор. Но «вечные» наши ссоры длились максимум час, и дальше мы снова вместе и дружно исследовали свою ойкумену.

Исследования шли успешно, и вскоре мы уже знали, где играть интересно, а куда лучше не соваться. Например, территорию около КПП, где дежурили солдаты, безопаснее было обходить, оттуда постоянно гоняли, по делу и просто так. Там ведь находился такой важный объект – дорога, соединяющая нас и немцев, почти граница! Поэтому мы, дети, туда не ходили и, если нужно было ненадолго сбегать в Германию (соседний лесок, люпины через дорогу, озеро, полигон), пользовались многочисленными дырами в неприступном и непроходимом бетонно-проволочном заборе. Все дыры мы знали, а некоторые сами же и обеспечили.

Конечно же, нас бесконечно притягивала солдатская столовая. А как иначе? Там всегда можно было заполучить самый вкусный хлеб в моей жизни: теплый, влажный, серо-белый, нарезанный толстыми ломтями. Поскольку до дома бежать бывало лень (ведь могли еще и загнать спать – и все, конец вечерним приключениям!), мы часто (не каждый ли день?) попрошайничали у столовки, и солдаты всегда нас подкармливали. Правда, и поплатился я за это, даже дважды. Один раз вернулся домой в своих новеньких резиновых сапогах, которые некие солдаты-«филологи», прибывшие из глубинки СССР, исписали словами, которые мама запрещала произносить вслух. Причем соединили эти слова в конструкции, смысла не имевшие, логике не поддававшиеся, но эмоцию, несомненно, передававшие. Мама не смогла сапоги отмыть; пришлось их выбросить и покупать мне новые (на ментальном уровне, думаю, авторам все их творческие пожелания от мамы вернулись обратно).

В другой раз еще одни умники научили меня неким словам (нехорошим), значение которых я не пойму еще много-много лет. Слова эти были звучные, легко запоминающиеся. Послание от тех безымянных солдат я в тот же вечер передал супруге командира части и их дочери, они как раз прогуливались по центральной дорожке поселка, нашим Елисейским Полям. Так и брякнул им, что они вот эти, причем обе… Даже не буду пытаться вспомнить, как отреагировала на это моя мама. Да и перед папой неловко вышло: ему же пришлось в глаза начальнику своему смотреть на следующий день.

Ну что у нас было еще? Котельная с вечными горами из угольных брикетов, на которых мы, естественно, играли постоянно и, не менее естественно, из-за этого были черными до ноздрей. Периодически строящиеся здания для пополняющегося контингента советских войск на территории дружественной ГДР. Детская площадка с конструкциями, которые собирали автогеном из труб, цепей и шин наши солдаты (о ней надо не забыть рассказать отдельно). Был еще свинарник, розарий и полигон. С каждым из этих объектов связано что-то интересное. Но начну я, пожалуй, с того, с чем вряд ли сталкивалось большинство детей того (да и этого) времени, – с полигона.